скачать книгу бесплатно
«Я так думаю, мама. Именно так и думаю».
«Ну-ну…»
«Когда я был маленьким, ты называла меня гугусиком. Откуда взялось это слово? Оно есть в словаре? В каком-нибудь? Хотя бы в гастрономическом? Возьмите трех свежих гугусиков и обваляйте их…»
«Боже, как жаль, что ты вырос».
«Не уходи от темы».
«Извини, но я лучше… пойду».
И ушла. Я же, обваленный в неге валяющийся подрощенный гугусик, остался.
Под одеялом тепло. Это мое собственное тепло, я им никому не обязан. В этом его, тепла, особая ценность. Того, чем я никому не обязан, вокруг меня, в принципе, очень мало. Такие мысли побуждают к особенным стараниям при попытке уснуть – до того она неприятная. Подальше от нее, чур заразу, приходи дрёма-дрёмушка… Я запрещаю себе о чем-либо думать и, как водится, тут же нарушаю запрет: в голову лезет какая-то белиберда. Как всякая белиберда, и эта чертовски навязчива. С какого-то перепугу она касается двери. Казалось бы, простое, заурядное устройство. Никакой свободы действий: мотайся туда-сюда на петлях, и всех дел. Слетишь с петель – подправят, вернут в строй. Недостойна дальше строй держать, – отправляйся дослуживать дверной век тыльной стенкой в дачной душевой. Хорошо, если душевой. Считай, повезло. Вращающимся дверям хуже, их на даче никуда не пристроить. Если не употребили под основание дачи карусель. Тогда есть шанс. Но большинство каруселей доживают свой век, как и вращающиеся двери, – невостребованными. Что роднит их с приверженцами традиций, или, проще говоря, гражданами старой школы. Но о гражданах порой заботятся более гибкие и удачливые родственники. Короче, крутятся двери-карусели на публике вокруг шеста всю свою жизнь, и нет такого, чтобы деньжат срубить на старость, или хотя бы аплодисменты сорвать.
Почему двери? Наверное, потому, что забот у дверей – не перечесть. Это вам и погранзастава, и машина времени, если угодно, просто слабое место в стене. Или в сейфе. Или очень сильное, если ты внутри и тебя закрыли. Или ты снаружи, но ключи посеял. Проход – нет входа – есть выход, но не для всех… Шанс, нет шанса… И апофеоз дверного минимализма – рамка. Та, что для досмотра на предмет… предметов, которые не положено при себе иметь. Иметь не возбраняется, а при себе никак. Рамка – это дверь без двери, а по сути – всем дверям дверь. Вот так. А ведь заснуть пытался.
* * *
«Можно просто проем…» – вероятнее всего, поскромничал бы я, появившись на свет божий рамкой. Вот такие удивительные фантазии, вот такой я скромный человек. Скромность – это ведь умение держать себя в рамках? Как все переплетено.
Дверью рамку делает человек. Тот, что к ней приставлен. Сама по себе рамка еще не очень-то дверь. Она, как бы это сказать… дверной зародыш. Неполноценка. Что, и такого слова нет? Не верю! Объявля-яю тебя-я словом! А вот и есть теперь неполноценка… А заодно и недоношенка. Это о выброшенной вещи, которая стала мала. Через акселерацию пострадала. Нет, через обжорство.
За каждой «взрослой» дверью, как правило, таится какой-нибудь секрет. Маленький, большой – без разницы. Если умудрился подслушать, то обзор – как бы ни хотелось его расширить – все равно не больше замочной скважины. Даже базедова болезнь не поможет. На мой антинаучный, непросвещенный взгляд, выпученные глаза создают преимущества объемного видения. Завуч в средней школе за угол видела, когда я закуривал. Простите все страдальцы, кого я сейчас задел своим легкомыслием. Отвратительная свинья. Отврасвин.
Однако согласитесь, что самое интересное для постороннего наблюдателя крайне редко происходит напротив двери. Откуда, скажите мне, у одних людей такие вредные для других людей инстинкты? Неужели им не нужны советы? Кто-то же должен помочь этим людям, чем бы они за закрытой дверью ни занимались. И это не инопланетяне!
Ах да, рамка. Какой, помилуйте, секрет может хорониться по другую сторону рамки? Там, куда глаз без напряга запросто добивает? Разве что откровение: «Да вы, батенька, я смотрю, террорист?!» Прямо-таки слышу, как дюжий дядька в форме и с широченными полномочиями, подбоченившись, неприязненно оттопырив губу, цедит эти слова. Но ведь для вас это обстоятельство давно не секрет, если он прав. Да и если не прав – все равно не секрет, по какому пути потечет ваша жизнь в следующие несколько тягучих мгновений. Вас положат лицом в пол и прижмут с такой силой, что губы найдут себя в амплуа присоски. Они жизнью обучены добросовестности, поэтому при попытке вернуть вас в вертикальное положение – «Виноваты, служба, ради вас же…» – издадут стыдный звук: «Чпок!» И вы подумаете, растерянно глядя на влажный отпечаток: «Лучше бы и в самом деле – террорист. Вон как девчонки разочарованно смотрят. И ведь как пить дать, с моего рейса».
* * *
Впрочем, «прозрачность» рамки отнюдь не единственный признак, мешающий прописать ее среди дверей. В ней нет замочной скважины. Замочная скважина в двери – первейшее дело! А что, если рамка – это и есть сплошь замочная скважина? Да ну, не может такого быть. Это я загнул. Это меня занесло… на изгибе… Или на загибе?
Человечество не поленилось изобрести врезные замки вовсе не для каких-то утилитарных задач, как принято считать. Устремлением была жажда потрафить публике, неравнодушной к чужой скрытности. И в то же время поднять градус ее любопытства с томления прямо-таки до исступления. Чем уж так надоели навесные, продетые сквозь дужки? Вполне хватало их на все случаи жизни. Особенно добротно такие тяжеловесы смотрелись в союзе с пудовым засовом и берданкой, заряженной солью, у сторожа под рукой.
У моей гипотезы, как и у всякой другой, могут найтись просвещенные оппоненты. В первую голову они вспомнят о грозной «фомке», наследнице берцовой кости поверженного и сожранного животного эпохи палеолита. Сразу отвечу. Буду краток и скромен: рождение врезного замка похоронило нужду в каком бы то ни было инструменте вообще, ибо проще простого стало вышибить дверь ногой. Или молодецким плечом. На худой конец – молодецкой попой. Не очень понимаю, как в последнем случае разбегаться, но после «Минуты славы» верю, что и такое возможно. Нужно всего лишь самоотверженно тренироваться и ясно видеть – сколько денег на кону.
Так я отбросил сомнения. Мне вообще свойственно легко их отбрасывать. Те, кто пасется невдалеке и собирает «отбросы», не жирует, но, мне кажется, и не бедствует. В конце концов, любому неудачнику приятно чувствовать себя человеком широкой души.
«Неужели ты в самом деле так о себе думаешь? Неудачник?»
«Мама, ты недавно сердилась на меня за то, что я вообще о себе не думаю. Полагаю, что мы оба стали свидетелями прогресса. Уместно было бы похвалить сына за то, что внял критике».
«Я же говорю: паяц».
«А вот так обо мне думаешь ты. Согласись, весьма сомнительный домкрат-батут-фундамент для самомнения».
«Домкрат… Что удивительно, самомнения тебе как раз и не занимать».
«Кстати, раз уж затронули тему… Я про “занимать”. У тебя можно перехватить немного пиастров? Паруса подлатать. Тем более что завтра ветер попутный».
«Вот объявишься с попутным ветром, тогда и поговорим».
«То есть шанс всё-таки имеет место?»
«Шанс поговорить, Ванечка».
* * *
И всё-таки, замочная скважина…
«Как чушь какая, так тебя не собьешь!»
«То есть не собьешь с мысли. То есть мысль наличествует…»
«Тема. В ней дело. Тема совершенно бессмысленная».
«Ты не дождалась окончания».
«Спаси и сохрани…»
«А ты не торопись».
«Да какая уж спешка. Похоже, окончательно я опоздала… с твоим воспитанием».
«Я прощаю тебя в глазах человечества».
«Какое великодушие! Просто море благородства!»
«Полагаешь, что в семье всего один паяц? Да?»
«Да. И, раз уж ты так настаиваешь, позволь дополнительно в этом убедиться. Что нетленное ты, прости, тужился выдать про замочную скважину?»
«Извольте. Тужусь и выдаю».
Лично я в изобретении врезного замка вижу достижение… пыточного свойства. Разумеется, на фоне представлений о морали, манерах и правилах, выпестованных ханжами, неудачниками и занудами. Ведь это они определили подглядывание и подслушивание – а на кой еще черт нужны замочные скважины? – в занятие, попирающее писанные и неписанные приличия. Даже если дело не в удовольствии или праздном любопытстве – случается ведь, что служба не оставляет людям иного выбора. Мне, кстати, кажется, что некоторые бойцы из тайных окопных линий скрытно гордятся тем, что подсматривают-подслушивают через силу. Буквально с неприязнью к себе и работодателю. Общество, однако, об этом не ведает. Именно по этой причине труды, самой сутью своей склоняющие к предосудительному, не пользуются в обществе уважением, только авторитетом. И еще… Иногда службистам, нагружая их совесть и умножая мучения, перепадает имущество тех, кому не впрок оказывается пристальный интерес властей. Так рождается стихия, где радость сталкивалась со стыдом. Грозовая туча налетает на ветер, движущийся в противоположном направлении и образует смерчи и торнадо. Они с легкостью безвозвратно затягивают тех, кто просто шагал себе мимо.
«Что-то мрачноватая, Ванечка, получилась картина».
«Жизнь такая, мамуль. Скупа на яркие краски. Вообще – редкая жмотина».
«Хочется перемен?»
«Не начинай, пожалуйста».
«Какое же это начало? Это даже не сиквелы с приквелами. Это… стоквел какой-то!»
«Тогда не продолжай».
«А ты продолжишь».
«А я – да. Я продолжу».
«Вперед! Только снесло тебя куда-то к соглядатаям и доносчикам, словно никто больше не грешит любопытством к чужим секретам. Вообще к чужим жизням».
«Моя обожаемая критикесса… Внял. Исключительно для тебя натрем мрачность до радости блеска. Или подотрем?»
«Как лужу».
«Как лажу. Как рисунок. Ластиком подотрем».
«Ну-ну. Итак?»
Итак. Что для кого-то – долг, кому-то – проявление человеческой сути, отдельным гражданам видится шансом развлечься, позабавиться. И нас таких, надо заметить, немало. Много нас… охотников подкрасться к согбенной фигуре возле чужой двери да как гавкнуть над ухом! Или в ладоши что есть сил хлопнуть. Можно рявкнуть что-нибудь грозное, это тоже сойдет. Рявкнуть даже надежнее, ладошками промахнуться можно, в том смысле, что хлопок вялый получится, смазанный. А уж если случится, чтобы зад отклячен – мужской разумеется, это же важное уточнение?
«Не отвлекайся».
А что? Я самолично три раза заставал соседку прикипевшей дальнозорким глазом к моей личной замочной личинке. Дважды гавкал, раз хлопнул в ладоши. Каюсь, нижняя часть спины манила ногу до ущемления всех прочих чувств. Тем не менее все три раза я устоял. Соседка взвизгивала и делала вид, что выронила из фартука что-то прямо под дверь. Я подыгрывал, вроде как верю, помогал «искать». «Что хоть это было то?» – спрашивал, насмехаясь в душе. «Да разве все упомнишь… Старая я…» – всякий раз был ответ. Глупая женщина: чего такого стремилась она высмотреть, пока я был в отлучке на кухне? Тем более что у нее от моей комнаты дубликат ключа. Нет, у нее главный ключ, это у меня – дубликат. Разве что на глазок взвесить серьезность моих намерений в отношении тогдашней пассии? Так я и сам не смог разобраться. До сих пор не могу. Настолько не могу, что и забыл уже, чьему расположению умилялся. А вот мужика мне довелось «одарить» поджопником лишь единожды. Зато какой смачный случился выход наружу чувств! При таком волнительном положении задницы все пределы фантазии рушатся. Поджопник – это ведь беспредел?
«Тебе видней, Ванечка, тебе видней».
«Это был риторический вопрос».
«Предупреждать надо».
Торопиться с расправой, однако, не следует. Гораздо умнее прикинуть на скорую руку последствия. Чтобы драмы не вышло. И самому чтобы не накостыляли почем зря. Возраст навскидку установить, рост, вес, в том числе общественный… Должность по одежке предположить. По прикиду прикинуть. Прикольно… Еще можно прибегнуть к науке. К коэффициенту… Какой бы такой коэффициент изобрести? Или лучше таблицу? Конечно, таблица лучше. Зависимость… Зависимость предполагаемого служебного положения от масштаба перекрытого жопой дверного пространства.
«В процентах».
«Ну не в пикселях же!»
И вот наконец, если звезды сошлись, если расклад для вас благоприятен, то есть риск быть неправильно понятым минимален… Не упустите случая отвесить по пятой точке такого бестактного пендаля, чтобы лбом, урод, в деревяшку! А еще лучше, если в дверную ручку долбанётся. В ручку – это десяточка. Это искры из глаз. В самом деле, не гавкать же на мужика. Мужику с мужиком лаяться не пристало. Хотя и такое случается. Стыдно, однако. Стреляться – да. Палашами рубиться – нормально. В глаз кастетом – не по правилам, но если обстоятельства присутствуют, то можно и так. Но лаяться? Лаяться – нет. Пошло лаяться.
В этот момент разделенного со вселенной торжества справедливости – я даже слегка взопрел от эмоций и от плотности одеяла – мне уже нет дел до вожделенного состояния дремы. Всё потому, что родилось некое подобие гипотезы.
«Ты рапиры забыл».
«Рапиры сойдут».
«И шпаги?»
«Мама!»
«Всё, меня нет. А что за гипотеза?»
Правильно: не подобие, просто гипотеза. Бинго! Ничтоже сумняшеся заносчиво нарекаю ее «исторической». Грех упускать момент, озарения редко наведываются ко мне на огонек. Тускло светит, а возможно, что повернут неудачно, не туда. Не маяк же – во все стороны… маячить. А нынче мне повезло.
Если случается миг удачи, то я сразу же оживаю. Так куриным дерьмом в огородах что-то там орошают, и оно буйно рвется к солнцу. Что именно орошают – не спрашивайте, я особенный дачник. Не очень дачный. Нормальный по части выпить с соседом, а в остальном – сдалось мне это «мелкое поместье». При этом лекцию о пользе отходов куриной жизнедеятельности запомнил. Но не применил. Хотя мне твердили: мол, все оживает! Прямо Святой Грааль, а по виду бочка как бочка. И смердит – спасу нет.
Чувствую себя сродни жирной девочке, впервые уверовавшей по-настоящему, что вес однажды сойдет. Схлынет. Отшелушится как чрезмерный загар. Что эту печаль она скоро перерастет и еще всем покажет! Притом что и сейчас уже есть что показать. Больше того, в этом все дело, это и напрягает…
«Гипотеза, Ванечка. Гипотеза».
«Ах да, чуть не забыл».
Гипотеза… Суть ее в разгадке мотива, приведшего однажды к техническому прорыву. Примерно так.
Кто-то из особенно невезучих особей рода человеческого был застигнут врасплох у чужих дверей и приманил выставленной напоказ задницей недружественный пинок. Унизительный и одновременно болезненный. Как водится в таких случаях, пострадавший – если предположить, что потерпевший с другой стороны двери – сильно обиделся. И хотя это может показаться сомнительным, что до логики, затаил печаль не так на обидчика, как на более удачливых носителей вируса чрезмерного любопытства. В результате он мстительно изобрел замок с плоским ключом. По-моему, такой называют французским. Как поцелуй. До чего же изобретательный народ эти французы. А нашу жопу пни под чужой дверью – ответом, взамен зажигания пытливой мысли, будет сплошь нецензурщина.
«Порой нецензурщина, как ты выразился, в изобретательности не уступит техническим новшествам. Вспомни деда…»
«Вот ты ехидничаешь, а теперь и мата не будет. Под запрет он попал. Не участковый, заметь, отметился, а целый парламент. Дума, конечно, стыдная по части дум, но куда простому человеку от нее деться? Избранники для народа…»
«Смешно оговорился».
«Одумался».
«Тоже смешно».
«Вот так нынче… Распрямится врасплох застигнутый поджопником соглядатай и… подавит вспухшее негодование. Кивнет с пониманием, потрет ушибленный лоб, не лоб тоже потрет. Затем представится сдержанно:
– Позвольте отрекомендоваться… Благодарю за то, что прервали унизительное занятие. Виноват. Надеюсь, что искупил. И откланяется, бережно унося с собой остатки достоинства».
«Мне нравится. Ты молодец. Бываешь молодцом».
«Ну вот, а ты все: хватит валяться да хватит валяться…»
«Хватит валяться!»
«Именно».
Мне чертовски жаль мат. Не весь. Только тот, что изъят из употребления вслух. Зажигательная все же штука. Как фейерверк. Через это, наверное, и запретили. Пожарные? Ну конечно, кто же еще! Почему мне раньше такое не приходило в голову? Все эти наструганные Думой запреты… Они как моча пионера – гасят, тушат, мочат. И едкий дым над кострами мыслей. Комары не жалят, но изрядно подванивает. А ведь в жизни так не хватает яркости!
«Нет, Ванечка, тут ты заблуждаешься. Впрочем, довольно красочно заблуждаешься. Красочно и образно. Мат запретили оттого, что кто-то встревоженный донес избранникам, что и как о них люди между собой говорят. Теперь говорить нельзя, но остается возможность думать. И выходит, что снова повезло депутатам: кто раньше о них думал? Да никто. Только говорили. Теперь же думать придется».
«Ну ты, мама, даешь…»
«А что? Знай наших!»
«Слушай, мам… Один приятель рассказывал, как его давеча на стоянке такси обхамили. Не по-русски. Но он, хоть и не полиглот, точно понял, что обхамили. Стою, говорит, как дурак, только пассы руками… И то аккуратно, чтобы ладонями нараспашку. Так можно сказать? Ну вот. А он сказал. Слов, сказал, нет. То есть они как бы есть, но и два мента поблизости тоже в наличии. Рядом пасутся, уши навострили. В общем, стою – рассказывал – весь из себя беззащитный, безоружный, как разведчик в тылу врага при проверке бумаг. И вдруг мысль: может быть, пора их ругательства, в смысле мат братских народов, учить? Я было похвалил его: это мысль! А позже, задним числом прикинул, что выпаливаю все накопившееся негодование по-грузински… абхазу. Или осетину. Словом, идея конструктивная, но очень много всего изучать придется. В противном случае ненароком можно попасть еще хуже, чем в ментовку и на штраф».
«Прости великодушно, но куда-то ты далеко отъехал от темы замков. От своей, прости, гипотезы. Или нет? И кого это ты ногой по заднице приласкал?»
«Прощаю… Или да. Гипотеза. Замки. По заднице… Сейчас вспомню. Уже».
Правда, вспомнил, но не совсем то. Или как раз то, что нужно?
Было это на предыдущей квартире. Дядя Лёша, один из моих соседей, сильно тяготел к изобретательству и даже преуспел на этом нелегком поприще. Правда, изобрел дядя Лёша не новый замок, а совсем даже наоборот – отмычку к старому замку. Тот висел на холодильнике семьи, чья незапоминающаяся фамилия свежо красовалась под третьим звонком на косяке нашей общей входной двери. Как-то раз дядя Лёша по обыкновению своему удачно пошарил по чужим полкам, отволок к себе «в норку» то, что глянулось из аппетитного, и, казалось, следовало бы ему угомониться. Но нет! Припал, паскудник, к замочной скважине в чужой двери. Полюбопытствовать сподобился: как там поживают граждане, счастливо не ведающие о понесенной утрате? Что поделывают? Будто не догадывался. Молодожены, однако. В этот момент я и подоспел. Гневный, справедливый, давно затаивший недоброе на вороватого соседа. Ну и не сдержался. И не хотел сдерживаться.
