скачать книгу бесплатно
«Тогда? Тогда в пограничники!»
«А что… Мне нравится».
«Как всегда, все получилось по-твоему. Я ведь не о том начал».
«Удивил, слов нет. Конечно, я знаю. Думал, что прямо с утра и заведу старую шарманку. Решил прибегнуть к упреждающему маневру».
«С тобой сманеврируешь».
«Однако это тебя не отвадило, рискнул. Ни слова про шампанское, слишком банально. Попытка твоя засчитана… наполовину».
«Это как?»
«Как приз утешения».
«Еще минут десять меня бы утешили. Вон и Дядя Гоша еще дрыхнет без задних ног».
«Ну если Дядя Гоша… Друг мой, на олимпиаде лентяев ты бы не поднялся выше второго места».
«Знаю. Потому что я закоренелый лентяй. С бородой – шутка».
«Уел».
«Классное слово. Это когда в ресторане валютой расплачиваешься?»
«Валяйся, болтло. Только, если можно, больше не сбивайся на панегирик одноногому чудовищу. То же мне, родник мудрости выискался».
«Прости, не хотел пробуждать в тебе чувства вины».
«Вины?»
«Ну да, в такой вот, несколько… извращенной форме».
«Поговори у меня об извращенных формах…»
«Ты о резиновой бабе? Ну да, согласен. Так ведь я твой сын».
Жалко, что мама со сторожем обошлась, мягко выражаясь, не очень. Не очень гуманно. Недостаточным он для нее оказался авторитетом. И прикид Песталоцци, на ее взгляд, сидел на мужике как сюртук Гулливера на лилипуте. В результате сам он весь из себя стал – хм… – недостаточным. Ну да, им самым, другого слова не подберу. Из одного зернышка как кофе сваришь? Да и кофейное ли зернышко? И зернышко ли? Я ни в чем не был уверен, на вкус не пробовал, поостерегся. С таким же успехом «изделие» из сторожа, или то, во что его матушка превратила, могло быть пересохшей козьей какашкой. Тем не менее мне приятнее было думать о растении и плодах. Всё же не чужой человек. Пострадал опять же из-за меня. И, видно, не зря через меня кару принял – крепко-накрепко въелась его наука в мой рассудок. Вот и с надувной бабой… Налил – выпей. Пример, конечно, так себе, что до качества. Не горжусь. В остальном же все по «логике жизни», как учили. Наверное, такой у жизни извращенный вкус. На жизнь все и спишем. Это правильно.
Я неделю хранил зернышко-не-зернышко в спичечном коробке, потом выбросил. Стало чудиться по ночам, будто шевелится что-то в коробке, даже голоса слышались. Дня три переживал, корил себя трусливой и неблагодарной тварью. Просил маму сменить гнев на милость, но она вроде как в толк не могла взять, о чем это я и о ком?
«Ванечка, душа моя, ну какой еще дядя сторож? Дядя у тебя один, Гоша его зовут».
Тут школьные заботы навалились – четвертная контрольная не задалась, поход в зоопарк оказался в пролёте… И как-то стало мне не до сторожа.
Я по-прежнему – игра такая – от случая к случаю выдумываю судьбу своего незадачливого наставника. Разумеется, если он всё же зёрнышко, а не козья какашка. Последний раз вспоминал о нем… – вот уже и год прошел. Представил себе, что пророс он, непутёвый, в теплых краях. Деревяшкой своей схватился за плодородную почву и пророс неказистым деревцем. Отличался он от соседствующей с ним поросли необычным синеватым узором по стволу, терпким духом немытых ног, исходившим от коры, и запахом бросового табака от листьев. Деревце сильно озадачивало орнитологов устрашающим числом птиц, на лету умирающих вблизи кроны. Разум наблюдателей особенно отягощал тот факт, что погибали исключительно взрослые птицы, а с птенцов – необученных, необстрелянных – все как с гуся вода! Впрочем, птицы эти гусями не были. Жили себе, летали за пределами гастрономических интересов. Просто фраза такая расхожая подвернулась – про гусей.
Наконец-то… Хорошо подумал. Будто не сам мелкими лужицами растекся по впадинкам-выбоинам отдельных историй, а чужим байкам внимал. Чувствую, однако, то ли еще будет… Наконец-то о мести за новогодний подарок. Будем надеяться, уложусь в отведенное время. И что Дядя Гоша не подведет. Не то пробудится – быстро наведёт шухер. Не до сентиментальных валялок станет.
Шутника, что придумал подарить мне надувную подругу, братва сдала без долгих уговоров. Мне показалось, что даже с удовольствием. Есть скрытое говнецо в русском характере: сдавать ближних «по поводу», а иногда и без. Чтобы из формы не выходить. Или наоборот – в качестве «пробы пера». Если, конечно, речь не о войне и сдают не вражине. А какой из меня враг? Да и двух человек для войны маловато будет. Выяснение отношений, а не война. Надо сказать, что и отношений я не выяснял, просто отплатил коварному без сдачи.
Обидчик мой, себя таковым не числящий, был осевшим в Москве на заведомо лучшую, чем дома, долю выпускником Университета дружбы народов имени… уж и не знаю кого теперь. Вроде бы Патрис Лумумба одарил учебное заведение именем, но в народе говорили, что Миклухо-Маклай. Словом, натуральный афро… африканец. Тут у нас, в России. В голове не укладывается, и язык бастует произносить «афрорусский». Вот «русский азиат» – еще куда ни шло. Хотя, тоже не бог весть какая находка. Больше подходит для названия партии. Или для футбольного клуба гастарбайтеров. Но «афрорусский»?! Помилуйте, даже по приговору суда не приму. Легче соглашусь с порицанием толерантной общественности.
После долгих, без определенных целей, поисков в закутках барахолки я разжился у замызганного до трудно угадываемых лет, однако благовоспитанного мужичка крупной, подержанной, явно не наших времен, черной куклой. Изделие было бесспорно мужской особи, что лишь подчеркивало его винтажность. Я интересовался природой находки, но, врать не буду, продавец так и не сумел просветить меня, каким чудом кукла дотянула в относительном «здравии» до нынешних лихих и небрежных к сентиментальному хламу дней. Черный пластмассовый человечек делал всё, чему его обучили создатели: он позволял шевелить руками-ногами, безнаказанно крутить головой и, при опрокидывании, с усталым стоном закрывал глаза. Выглядел при этом нарочито мило, по-своему старорежимно. Что, подозреваю, для многих людей – синонимы. После недолгого торга мне посчастливилось стать обладателем роскошной игрушки. Догадайся продавец о вызревшем в моей голове плане, он бы, конечно, взвинтил цену, за что был бы обозван хапугой и гнусным барыгой. Но всё обошлось.
По дате рождения и времени процветания я определил приобретение в две эпохи одновременно, на выбор: в застой и застой, взорвавшийся газами, он же – перестройка. Наверное, думал об Анджеле Дэвис, вообще о тогдашнем градусе интернационализма. Собственных воспоминаний, тем более переживаний, у меня не было. С чужого голоса мотивчик напел, так как прохожу по-другому времени. Зато из прочитанного и усвоенного вынес, что новомодная толерантность по сравнению с интернационализмом – вода разбавленная, по-другому не назовешь. Сосед-курилка с чужого этажа, замеченный и привеченный в приснопамятную новогоднюю ночь, был щедр на такого рода воспоминания. «У меня, – говорил, – язва, оперировать надо, давление, холестерин до потолка, а за дружбу народов, мать их, надо до дна! И наливали, ты только представь, как специально, всегда по полной! Вот такая история. И что ты думаешь? Правильно люди понимали: надо! Потому что интернационалисты. Этим все сказано».
Так я познал суть жертвенного пьянства. Заодно усвоил, что в те времена на «москалей» русские не обижались, а вот за «черножопых» и «косорылых» вскипали праведным гневом. Как за своих стояли. Кто знает, возможно поэтому «москалей» Донецка с Луганском нынче так легко занесли в принудительно вымирающий вид? Мол, кто за них вступится. Наверное, во все времена надо было бить по мордасам за «москаля»? И за «хохлов» получать в свои ворота. Лучше бы знали друг другу цену.
Еще насчет куклы помню, как любопытство меня распирало: это ж какая семья сочла за благо одарить родное дитя голым черным пацаненком в кудряшках, с чувственными губами цвета спелого помидора и размером с годовалого пуделька? Разве что «мидовские»? Или, вот еще вариант, из «внешторговских» кто? Им вроде как было дозволено принимать на дому зарубежных коллег. Конечно, с разрешения и по согласованию, а вернее всего – по поручению. И служила казённая кукла протокольной деталью интерьера, а чадо вовсе не при делах. Возможно, подросшее чадо мне куклу и сбагрило. Недаром же торговался, словно за брата: «Вы только посмотрите, как попочка вылеплена! Где вы сейчас найдете, чтобы попочки вот так… с любовью? Сейчас, мил человек, бездушный конвейер, его царство». Однако не суть.
За пару дней домашней работы я «усовершенствовал» приобретение. Не со стороны «вылепленной попочки», а с прямо противоположной. В результате у довольно крупного пластмассового дикаря появился несоразмерный, буквально огромный… Скажем чопорно: «инструмент». Хотя к черту чопорность: что этим инструментом починишь? С другой стороны, лопата – тоже инструмент, а не сильно для починки пригодный, скорее уж наоборот. Или все же лопата – инвентарь?
Новшество я украсил мелкими звездочками в ряд, на манер отметок о сбитых вражеских самолетах на фюзеляжах боевых машин. Как в кино. Только зеленым по черному, в цветах эко-анархистов. Никакого далеко идущего или в такую же даль провожающего замысла у меня не было, другой краски не нашлось. По ходу работ выяснилось, что художник из меня не ахти какой, вообще не художник. И с сообразительностью напряг – можно было трафарет вырезать. В результате моих стараний заныл кончик языка, а звездочки оказались ближе к неопрятным пятнам. Композиция в целом могла послужить иллюстрацией локальной ветрянки, если такая бывает. Понятие «в ряд» моя кисть истолковала совершенно по-своему. Сюрпризом гуманитарию стало и изменение центра тяжести куклы. Обретенное новшество по умолчанию лишило ее места в отряде прямостоящих. Пришлось проявить недюжинную изобретательность и потратиться на кукольную обувку. Кукольной не нашлось. Я прикупил натуральные детские башмачки и утяжелил их, заполнив пустое пространство дробью. Всё вышло как нельзя лучше. Впору было отдаться таинствам физики твердых тел, но я рассудил, что неожиданный дар обнаружил себя запоздало и до Нобелевки могу не дожить.
Затем настал черед тыльной части уникального произведения. Ее еще не накрыл потный вал моего вдохновения. Фантазировал я недолго и мстительно изобразил на заднице куклы три звезды, расположив их горкой. Не то чтобы я знал что-либо о «специальных» наклонностях объекта мести. Вообще в такие подробности не вникал. И уж тем более не вёл подсчет его отступлениям от линии «гетеро», что неожиданно означает «иной» по-гречески, при том что он-то как раз самый наш. Просто три звезды показались мне вполне подходящим числом. О чем думал? Немного о погонах, примерно столько же о коньяке. Наверное, следовало бы о симметрии. Вот такая получилась мысленная настойка: погоны на коньяке. Случись кукле быть хотя бы частично одетой, мне бы и в голову не пришла столь провокационная по сути идея. Помню, озадачился: неужели голый зад и в самом деле соблазн?
«В художественном смысле, исключительно в художественном. Как полотно, как холст, как арт-объект…» – нашелся ответ.
Никогда раньше такой вопрос меня не тревожил. Уверен, что не потревожит и впредь.
«Оскорбительно? Да брось!» – оппонировал я сварливому человечку внутри себя. При этом недоумевал: с чего этот «тип», с его тягой выступать мизантропом, вдруг решил пополнить ряды радетелей такта? Как вообще он – дух от плоти моей, по природе разнузданный циник – за считанные часы умудрился выродиться в двуличную скотину. Совестить он меня вздумал!
«Позволь заметить, – ответствовали мне, – что ты и есть скотина двуличная. А я, любезная моя оболочка, всего лишь одно из двух лиц, не более того».
«Засчитано, – вынужденно признал я, стараясь не злиться на откровенную издевку. – А теперь проваливай! Не порть настроения. Видишь… – человек весь в творчестве».
Не злиться не получилось. Но на язвительное: «Тоже мне, челове-ек!» – я не откликнулся. С нарочитой тщательностью проверил, высохла ли краска, и повалил куклу на спину. Она с утробным стоном запахнула глаза. Таков был ответ на хамское хамство второго я. Наверное, так престарелые шлюхи принимают последнего за день клиента. Тот из своих – докучливый, безденежный и быстрый, как пчела: ужалил и умер.
Все той же быстросохнущей зеленью я вывел тонкой колонковой кистью на широком лбу «Мауро-котяуро». Странно, но всё поместилось. И выглядело опрятнее звезд. «Журналисту буквы легче звезд даются», – набрел я на подходящее объяснение. О ком речь, кто этот журналист – не уточнил. Правильно.
«Вот если журналист – звезда…» – вывел было докучливый, но я не повелся.
Мало кто из общих знакомых верил, что Маурицио – настоящее имя темнокожего парня. Надо заметить, что не столько цвет кожи будоражил сомнения, сколько тип лица, акцент, ну и вообще… Маурицио, конечно же, это чувствовал, но не смущался и продолжал настойчиво, где-то даже с вызовом представляться звучным итальянским именем. Больше того – итальянцем в щедро сосчитанном поколении. Позже сведения о биографии подверглись уточнению и недоверчивые граждане были оповещены, что наш итальянец ко всему прочему – коренной флорентиец. В Зимбабве, понятное дело, его занесло по чистой случайности, уже юношей. Там наш герой пережил таинственную генетическую катастрофу и внешность его мутировала. До мутации его принимали за младшего брата Сильвестра Сталлоне. С юга, поэтому так сильно загоревшего.
Народ вежливо поржал в кулачки и пропустил развитие темы в глубину веков. Оказалось, что род Маурицио знаменит и известен в Италии с незапамятных лет. Не все пропустили новость мимо ушей. Были и заинтригованные. Был. Один.
Дослушав историю рода, я переспросил:
– Эй, Мау, тут птичка разноцветная пролетела, раньше таких не видел. Прости, отвлекся. О чем ты говорил?
Выслушал легенду повторно для добротного усвоения и полюбопытствовал: не предки ли Маурицио ассистировали Франциску, позднее основателю Ордена францисканцев, в безуспешных попытках перековать в христианина египетского султана Мелик-Камиля? Просто везение, что на днях изучил на толчке статью по профилю. Заумь и скукота, но выбора не было, не библиотека. Не на дверь же пялиться? На ней уже вмятины от напряженных людских глаз. Что из прочитанного в память запало, о том и спросил. Правда, с легкостью мог и напутать. Ответ последовал незамедлительно:
– Они. Кто же еще? Но род наш обустроился во Флоренции еще раньше. Намного раньше. Мелик… какой ты сказал?
Я возглавлял тайный союз недоверчивых и посмеивался над незадачливым афроафриканцем, наверняка неосознанно, по случайности выбравшим себе имя, происходящее от латинского maurus – мавританский. Подкачали и жизненные приоритеты адепта собственной выдумки. Пиццу он не уважал, утверждал, что в Италии ее едят только нищие, для родовитого флорентийца отведать «замусоренного теста» – стыд. Из напитков предпочитал водку с пивом. Умберто Тоцци и Челентано не слушал. На Сан-Ремо реагировал и вовсе странно: переводил, называл Солнцем Ремо и говорил, что это одна из его любимых групп, но ее мало кто знает, в Сети искать бесполезно. И записей не достать. Пурга, одним словом. Изысканный вкус итальянского аристократа безошибочно угадывался и в страстном увлечении габаритными крашеными блондинками, коих Москва-матушка припасла несметное множество. По мне, так исключительно для таких варягов. И втайне от таких пугливых, как я, эстетов. Клянусь, что до знакомства с Маурицио я представить себе не мог – сколько обесцвеченных шевелюр на круглых головах и крепких коротких шеях меня окружает. Либо сам был слеп, либо они до поры под париками прятались. Сам о себе лжефлорентиец говорил нежно: «Я, братва, котик. У меня двенадцать мартов в году».
Иначе говоря, даже если бы этот парень приготовил мне правильные фетучини с грибами в сливочном соусе, я и тогда не признал бы в нем итальянца. Котик он…
Короткий шажок назад, к «Мауро-котяуро». Приставной. Одна нога – к другой. Выбор ноги значения не имеет. Тупо намалевать на кукольном лбу «Мавр – кот» мне показалось скучным, а скука – это не мое. Она вокруг, везде, чужая. Надобно было изобразить что-нибудь оригинальное, с выдумкой. Все же я человек творческий. По диплому. Вот так, на разогреве мозга, и появился «Мауро-котяуро». Я сразу почувствовал: оно! Как раз впору. Правда, в доказательство, что авторство этой абракадабры принадлежит именно мне, руку в огонь не суну. Где-то когда-то слышал нечто подобное. Ничего конкретного, вопреки потугам, мне так не вспомнилось, но по наитию – или по звучанию? – я легко допустил связь с финскими сказками. Плагиат, с одной стороны, явление недостойное, стыдное… Если за руку схватят. С другой, наши модные композиторы почти внаглую списывают увесистыми кусками шлягеры за рубежом – и ничего. И шлягеры получаются тоже ничего. Играют себе, поют. Потому что доказывать плагиат хлопотно, если не под копирку скатали. А кому же в голову придет так рисковать?! Вот и я слабо верю, что однажды объявится задумчивый финский пристав на моем пороге. И совсем уж ослабил веру, безрезультатно полазив по Интернету.
Тем не менее позитивный настрой – не найдет срок героя! – на всякий случай нуждался в поддержке, и я рассудил, что стащить у соседа – это в принципе не воровство. В худшем случае – вынужденное заимствование. В лучшем – обретение однажды утраченного. Когда-то эти сказки запросто могли быть нашими, чухонскими. Про какого-нибудь Кота Мурлыку… А в иммиграции он «обасурманился».
Не Крым, конечно, но отдаленно похоже. Так мне видится.
Я даже пивком разговелся за тожество справедливости.
Собственноручно передавать ответный подарок я не стал, поостерегся. Все же различные культуры, что до воспитания, но главное отличие было в весе. Я парень далеко не «мелкий», однако же рядом с черным товарищем смотрелся как суетливая канонерка возле большого и мрачного противолодочного корабля.
Через пару дней, как по заказу, подвернулся пригодный случай. Наш общий с Маурицио знакомый заглянул вернуть одолженные двадцать баксов. Года полтора прошло, как выцыганил. Надумал вернуть двадцать и попросить в долг еще пятьдесят. По мне, так странные люди эти экономисты. С большими причудами публика. Если разобраться, то масштабнее закидоны, пожалуй, только у правоведов. Технарь, к примеру, попросил бы накинуть тридцатку к задолженности с обещанием при случае вернуть все полста. Гнилой гуманитарий, вроде меня, перехватил бы недостающее в другом месте – чего лишний раз светиться, напоминать о себе? А про одолженную двадцатку благополучно забыл. Всё в голове разве удержишь? Помню, подумал без всякой симпатии о товарище, что однажды рукоположат его, болвана, в государственный сан, допустят в святая святых, к финансовым стремнинам… И разом к нему подобрел. Потому что нормальный ведь, несмотря ни на что, парень! Такие друзья ой как по жизни нужны. Важно, чтобы со временем не забыл о моей доброте, покладистости и дружелюбии. Но решил, что полста за такой «фьючерс» так и так много. Десяточка максимум. Зеленый чирик. Его я готов был принести в жертву будущим миллионам. Пусть не пятьюстами миллионами разживусь, а только сотенкой. Я и на такие гроши согласен, буду жить экономно. К тому же сотня миллионов – это, по моему разумению, еще не коррупция, да и что я могу? А вот если в пять раз больше, то самые разные вопросы могут возникнуть. Особенно если не с теми людьми тусоваться. А к «тем» кто с такой мелочью в карманах подпустит?!
Гость немного затосковал, но с чувствами справился. Даже немного воспрянул духом, когда получил от кредитора щедрый совет:
«Если хочешь, загляни к Маурицио. Он сейчас при деньгах, я точно знаю. А для прикрытия истинного мотива – посылочку от меня прихватишь. У него на днях праздник был “День борьбы с последствиями каннибализма”. Чисто итальянская заморочка. Флорентийцы кого-то из своих схарчили. Ничто, как говорится, человеческое… Последствия? Ясен пень – изжога. Тут ему сода, уголь активированный, пара пива… Шучу. День рождения парень праздновал. Да нет, никого не позвал, зажал “днюху”. Но я-то памятливый, меня не проведешь. Какой летом?! Прекрати. Это он на подарок тебя развести пытался. Летом у них в Африке такая жара, что никто не рождается. Только мрут. Да точно тебе говорю, газеты читать надо. Когда у них лето? Ты часом не заболел? Летом! Короче, он подарку обрадуется и легко ссудит тебя средствами. У него есть, он на холодильник копит, ага. Скажи, что поменьше может купить. Меньше – лучше, гости раньше расходятся. Я вон с “Морозко” обхожусь, а ведь тоже поесть не дурак».
Остаток дня я старался держаться поближе к двери в коридор, там проводной телефон, его номер все мои знакомые знают. Мобильный я мало кому даю. Охраняю как Кощей известное яйцо, знать бы еще – зачем? Хотя, если пораскинуть мозгами, должен же настоящий мужчина иметь секреты. Собственно они и делают его настоящим. Пораскинул мозгами? Теперь нагибайся, собирай.
Наконец, в восемь вечера или около того, аппарат пару раз робко звякнул. Словно догадывался, что сейчас в него с другого конца скажут. Затем в ухо мне проорали узнаваемым голосом с легко различимым акцентом, что я «записное дерьмо», «никакой не друг» и вообще «фашист, гондон и сука».
«Какого хрена?!» – мгновенно вскипел мой собранный к тому времени разум. Я с ним, с черным гадёнышем, водку пью, хлеб ломаю, а мне про гондона с фашистом! Ладно бы только гондон… Спорно, однако можно перетерпеть. Но фашист! Пока мой героический дедушка, земля ему пухом, самолично с автоматом в руках гонял фрицев по белорусским лесам, африканский предок этого негодяя пританцовывал вокруг молящего о пощаде ужина! Что вообще это убогое чмо из джунглей может понимать о фашизме? Ну да, забыл уточнить что речь, конечно же, о флорентийских джунглях. Самых знаменитых. В дельте Амазонки, или что у них там протекает…
Заело меня не на шутку, и я с расстановкой, не допуская неверного толкования, прошипел навстречу оскорблениям свои слова. Когда же они иссякли, в сердцах швырнул трубку на рога допотопного аппарата.
Это, надо сказать, исключительно тонкое дело, искусство – правильно бросить трубку, если ты квартируешь у старой, гнусной, скандальной бабы. Нажимаешь злым, яростным, заточенным под разящий штык пальцем кнопку отбоя и, продолжая кипеть всем нутром, бережно опускаешь трубку на рычаг. Чтобы даже не цокнуло. Изумительная тренировка выдержки. Я был в этот миг как раритетный коньяк.
Не сомневайтесь, что абонент на другом конце провода подумает: «Трубку, сволочь, бросил! Вот же говно!» Железно. Эта уверенность толкает под локоть набрать номер хама и прорычать: «Сам ты сволочь и говно!» Но сдержанность – второе имя джентльмена. Тем более кто знает, а вдруг кто из детей трубку снимет?
Днем позже ко мне опять заявился всё тот же общий знакомый, будущее светило нашей экономической безнадеги. Или аномалии. Как если бы на экономику рухнул метеорит и разом все поменялось. Навсегда. Среди выживших и переродившихся обнаружилась незначительная популяция людей-птиц и разномастные стаи людей-мух, часть которых волевым решением людей-птиц была определена в навозные, то есть деликатесные.
Жуликоватый, как его ныне сдающие карты коллеги, мой знакомец думает о них и делится думами: «Разогревают, блин, бездари, кресла для меня – на выбор, уж я-то не прогадаю, выберу правильное». Метит муха в птицы. А почему бы не метить, если не желать принять очевидное – насколько все предопределено. По крайней мере на его век. И на мой тоже. Но есть между нами значительное, можно сказать – родовое, различие… Не воспринимайте буквально как намек на дворянское сословие мух, совсем об ином речь. Как бы то ни было, я охотно, с фигой, натирающей карман изнутри, соглашаюсь с одним-единственным определением в захватнических суждениях гостя. С ним нет сил не согласиться, если ты не слепой. Это, разумеется, образ. Если ты натурально слепой, то знаешь и чувствуешь беспросветность ближе, больнее и глубже.
Бездари.
Это все «как бы» политика, визитер же пришел за другим. Вроде как миссию почтальона он выполнил, следовательно, заслужил благодарность в виде еще одной беспроцентной ссуды. Так профессионально, чего не отнять, были поименованы недостающие сорок баксов к ранее полученным десяти. На подарок к юбилею любимого учителя – академика, лауреата, аксакала отечественной экономики, что с ходу превратило для меня академика и лауреата в личность сомнительную. Это частности, я и в целом просителю не поверил. Что достойного на полтинник можно купить лауреату, если, конечно, он не лауреат конкурса «Лейся песня!»? Правда, можно нацелиться на запоминание. Но в таком случае память будет злой и долгой до бесконечности. Кандидатская, докторская – все в жопе… Тут я прикинул: может быть, в самом деле дать? Для страны благо… Что-то во мне перевернулось, и откликнулся патриот. Ради одной-единственной фразы он устроил краткий антракт в своем летаргическом сне: «И десятка твоя еще как стране аукнется».
– Нет у меня сороковника, – растоптал я надежду заёмщика. И не прогадал. Вот почему.
В отместку мне сообщили, что подарок адресат развернул, скользнул по нему взглядом и с ходу запулил в форточку. Комментарий Маурицио якобы отличала лишенная изыска, но довольно изобретательная резкость. Я так понял, что парень высказался в мой адрес не в пример грубее, чем на заочной, по телефону, ставке со мной.
Экономист не заставил себя уговаривать, он с легкостью и неумело скрываемым наслаждением согласился воспроизвести особенно запомнившиеся пассажи. Как нужду справил. Пару раз при этом замялся, пожевал губу, явно подбирал слова пожестче.
Мне были понятны его сложности. Если иметь в виду уже озвученное, кто хочешь бы спасовал. Я готов был поставить свой никчемный диплом против его, столь же никчемного, и поспорить, что с отсебятиной парень переборщил. Даже одарённый сверх всякой меры флорентиец из Зимбабве с родословной как у фараона не способен материться так самозабвенно. Заученных слов, возможно, ему и хватит, но вот истинно русского чувства, дарующего монологу чарующую музыкальность и естественность поющего водопада… Да никогда! Такое стараниями не приобретешь. Жизнь надо положить. И не одного поколения.
Как оказалось, всё это действо было всего лишь не впечатлившей меня прелюдией. А вот перед уходом будущий творец-не-творец моего вожделенного благополучия ошеломил меня так ошеломил. Казалось, целиком загипсовали – так проняло. Весь застыл. Бетон, не холодец. Оказывается, я, ни много ни мало, переспал с женой брата Маурицио! Та сама ему рассказала. Свояку? Так эта степень родства называется? Да черт с ней. Натурально чумовая сложилась интрига. Вопросов – миллион. Что за девица? Откуда ей знать, что я – это я? Фоторобот, что ли, составили? Ей-богу, разводка какая-то. И тем не менее, подумал я мстительно, кто бы то ни был, но урок вышел правильный. Пусть учат. В том смысле, что нечего экзотикой баловаться, берите в жены своих соплеменниц и размножайтесь по-черному… Нехорошая получилась фраза, но это реакция на навет, просто обидно. Раньше против «разноцветных» союзов я ничего не имел. И сейчас, по правде сказать, мало что изменилось. Если речь не о друзьях и знакомых. Глупо подумал, ведь я и не догадывался, что у Маурицио есть брат.
Невзирая на бесславную кончину Мауро-котяуро где-то на замусоренном газоне в районе Ленинского, под окнами пятиэтажки с воспаленными до черноты гангренными швами, я счел акт мести «технически» состоявшимся. Больше того, если согласиться, что блюдо с местью должно подаваться холодным, то я буквально объелся остывшим. Помню, в довершение удовольствия подумалось неприязненно: «Хорошо бы это чучело, Маурицио, не сказал братцу, где я живу». Так, на всякий случай.
Через неделю «коллизия» рассосалась сама собой. Надо признать, что она так толком и не вспухла, не разбухла и не распухла тоже. Повисела над головой серым облаком, «недотучкой», и уж тем более не грозовым сине-черным скопищем небесных вод. Повисела и растаяла, уподобившись юношеским надеждам на избранность. Быстро и без следа. У мальчиков за это ответственны военкоматы, у девочек – мальчики.
Никакого брата у Маурицио в помине не было. В Москве. Вне Москвы их было хоть отбавляй, числом они безрассудно превышали привычные «нормы» российского деторождения. Вне – это там, куда меня в жизни не заносило. В столице России Маурицио представлял семью в одиночестве. Соло, если так будет понятнее, все же флорентиец, следует уважить. Совершено случайно, не помню как, выяснилось, что мой темнокожий знакомец побратался с неким школьным учителем химии. Обстоятельства знакомства скрыл густой алкогольный туман, место знакомства укрылось там же. Что за школа и откуда ей вообще взяться в стране неучей – я не спросил, мне ни к чему. В основе альянса залегла, как это часто бывает, корысть: Маурицио замыслил «старт-ап», а учитель неплохо соображал в самогоноварении. И, что особенно важно в условиях городской среды и законопослушных соседей, умел гениально «шифровать» производные запахи. Например, «перекраивал» сивушный дух в луковый. Не знаю… Я бы премию какую выдал умельцу и пристроил к делам государственным. Или Нобелевскую – пусть до конца дней пьет акцизное, денег хватит.
Химик явно был не в себе, болел. Возможно, не на всю голову, но на очень значительную ее часть. Иначе каким образом ему пришло в голову искать общих знакомых с пацаном из Зимбабве? Да хоть бы тот и в самом деле был из Флоренции. Ан нет! Выпили, слово за слово, и понеслось. Совмещение разномастных прозрачных карт с прочерченными жизненными путями, перекрестками случайных и не очень знакомств вскрыло удивительное совпадение: химик оказался женат на моей однокласснице. Та еще, как обидно прояснилось, дура – влюбленности по фамилиям перечислять, а у химика память оказалась крепкая, на спирту настоянная. Мы сто лет с моей первой любовью не виделись, но врать ни к чему, я ее помнил. Она, как стало известно, тоже не сдула меня в никуда как отцветающий, из последних сил распушившийся одуванчик. Вот только еще раз… Никак не возьму в голову: зачем было все рассказывать тому, с кем живешь? Чем-то, наверное, обидел ее муж? Во времена нашего скоротечного и жаркого романа муж и в туманной дали не просматривался. Да и придет ли в голову в даль вглядываться, когда тут роман…
Словом, поводов для вражды и горючих мужских обид на меня у химика не было. Маурицио вообще числился безучастной стороной. Увы, эти порой бывают самыми что ни на есть активными, но мой темнокожий приятель фокус завалил, показал, где затаился подневольный кролик. Ко всему прочему, химик оказался идейным пацифистом. Это свойство большинства пьяниц. Среди тех, кто пьет свое.
Маурицио я по почте переслал три крупноформатные фотки подарка – спереди, сзади и в профиль. В ответ удостоился «сволочи, негодяя и извращенца». Всё в дружелюбных тонах. По телефону. Я уточнил:
– Это за бабу.
И тут же почувствовал возникшее в голосе Маурицио напряжение:
– За какую?
В самом деле, с чего я вообще решил, что надувная баба была его затеей? Поверил намекам доброхота…
«Доброхот не должен “намекать”, намёк на добро – это еще далеко не оно. В лучшем случае – это вообще ничего, в худшем – подстава и драка. Ну тогда Маурицио просто ангел. Черный ангел с кипенно-белыми крыльями. Чудненький такой монохром».
Как всё было на самом деле, я так и не выяснил. Наверное, потому, что не пытался. Удовлетворился историей с Маурицио, определив его в авторы подарка собственным волевым решением. Как в анекдоте: «Прости, друг, ты невиновен – пропавшие вилки нашлись, но… осадок остался».
«Ты не слишком увлекся, сынок? Может, все-таки уже вставать пора? Туча минут прошла, а ты обещал уложиться в пять.
«Уложился. И лежу. С укладыванием уложился в пять…»
«Сколько можно валяться, дурью маяться? Слышал бы ты себя».
«Мамулечка, у меня уже есть слушатель. И тебе он, то есть она, прости, слушательница, известна лучше всех. Так хорошо лежится, слов нет. Ну не грузи ты меня хотя бы сегодня! Пожалуйста!»
«Ты и вчера говорил то же самое. И позавчера. Лентяй Лентяевич».
«Ну да, ленив-с. Но если вдруг за Родину вступиться… Или вообще очень надо… Ты же знаешь!»
«И болтун ко всему прочему, каких свет мало видел».
Я не сомневался, что мужику из «мастерской» надувная тетка подойдет как нельзя лучше. Пусть не очень способная, зато легко обучается, на всё готова и молчалива. Что еще нужно после тяжелого рабочего дня? О том, что ниппель слегка подтравливает, я решил умолчать. Сам заметит. Заодно знак подаст: если с претензией припрётся – значит, сгодилась сердешная. Не для услады же глаз надувал? А если и так, какой дурак в такое поверит? К тому же, прикинул я, разобраться с ниппелем для настоящего мастерового раз плюнуть. А дворник мужчина безусловно рукастый. Должен быть рукастым. Потому как дворник. Или все не так? Да пусть будет как будет… Подумаешь, шипит барышня с легким присвистом, это даже пикантно. Зато в невостребованном состоянии места занимает сущий пустяк, в жизни так не бывает. Для скромного обиталища это аргумент, я бы таким не пренебрег. И все же толика сомнений нет-нет, да теребила колючими лапками мою душу: дворник мужик с «прибабахом», путаный какой-то, я бы даже сказал – замороченный. Закатит скандал, не разобравшись. А скандалы без повода – они самые шумные, зачастую с матерными выкриками.
С «матными», как говорит моя квартирная хозяйка.
«Мятными», – передразниваю ее в мыслях и соглашаюсь со словом: в самом деле – мятные, речь освежают.
Но все равно хозяйка – подлая жаба.
Нынче среди своих коллег из соседних домов, сплошь таджиков, дворник рискованно выдает себя за узбека. А год назад или около того – помню факт, дату запамятовал – всем представлялся белорусом. Доподлинным. «Доподлинный» – его слово. Ему, доподлинному белорусу, и досталась надувная спутница жизни. Тоненько, проникновенно, а-ля Борткевич, выводил дворник тоскливые нотки про Беловежскую Пущу. Причем ни разу не запнулся. Думаю, узбеки про чужую пущу так трогательно не поют. Или вообще не поют. Своей пущи у них вроде бы нет. Вот и дворник, заделавшись узбеком, петь перестал.
Лично я лишь раз слышал «Беловежскую Пущу» из его уст. Кажется, в тот день кто-то при сомнительных, однако воистину благословенных обстоятельствах разжился парой-тройкой бутылок беленькой и дюжиной пива. У меня же оказались заначенными две банки килек в томате, шмат сала, три четверти бородинского. Плюс нормальная «жэпэ» в наличии, то есть жилплощадь. Но только: «Тсс! Не шуметь! Хозяйка – редкая сволочь… Подумаешь, на участок отъехала – соседи враз донесут, супостаты».
Всеё удачно совпало, мне позарез нужен был праздник. Утром получил письмо из литературной части известного и почитаемого московского театра. Туда я отправил плоды полуночных терзаний. Не просто по почте, а через хороших знакомых, вхожих, так сказать. От маминой помощи, дурак, отказался. Дурак и гордец. Со всех сторон грешен.
«Ну наконец-то прозвучало здравое слово. Заметь, ты сам его произнес».
