Жил-был я…

По лестнице движутся нескончаемым потоком люди. Одни поднимаются вверх, другие спускаются вниз. Густой снег ложится толстым слоем на их головы, плечи. Движение потоков замедляется. Люди останавливаются. Снег заваливает их с головами…

А мужчина в спортивном костюме всё бегает и бегает по кругу стадиона. Как будто обречён на этот бег!

VIII

«Рафик» выезжает на дорогу, которая поднимается вверх слож- ными зигзагами. Снег на обочинах всё белее, лес всё гуще, купол синего неба всё выше и выше.

Остановка.

Чтобы добраться до Нарикалы, надо перейти по узкому мо- стику через ущелье.

Мост-батут.

Звук горной речки на дне ущелья, словно звук шипящей воды на раскалённой сковородке. Могучие сосны, чтобы не сорваться вниз, вцепились корнями в расщелины.

Я оборачиваюсь и смотрю на Нино. Она движется по мостику уверенно, чуть пританцовывая.

– Вы не боитесь? – говорю я.

Нино улыбается.

– А мне страшно.

Нино смеётся, протягивает руку, крепко сжимает ладонь и ведёт меня за собой, будто малыша.

И страх, и ощущение, что не переходишь, а перелетаешь через ущелье по воздуху.

Рука Нино, волнение, солнце, синее небо, шипение горной речки.

Тросы, на которых держится мостик, лопаются, и мы летим вниз, ударяемся о камни, захлёбываемся в студёной воде…

«Рафик» ползёт вверх, выезжает на вершину Мтацминды и останавливается у фуникулёра.

Неподалёку от фуникулёра телевизионная вышка. Ветер гудит в её железных опорах. Прилетели из космоса инопланетяне, по- строили это фантастическое сооружение и улетели. Так оно и стоит с тех пор, пугая своими гигантскими размерами. Стоит и ждёт, когда вновь прилетят инопланетяне и заберут её с собой. С надеж- дой смотрит в небо и ждёт.

Отсюда Тбилиси походит на огромный античный театр: Кура подчёркивает полукруг сцены, а склоны гор образовывают амфи- театр.

Фуникулёр – это горная железная дорога, по которой вагончи- ки спускаются и поднимаются при помощи канатов.

Скрипят колёса, позванивают рельсы. О, каких чудовищных усилий стоит сдержать их маниакальное желание ринуться вниз на бешеной скорости!

Остановка «Пантеон».

Маленькая церквушка, которая стоит на специально вырублен- ной площадке. Тропинка к ней скользкая. Выстраиваемся цепоч- кой, помогаем спуститься нашим девушкам, потом опять выстра- иваемся цепочкой. Каждый раз, когда Нино протягивает мне руку, я её крепко сжимаю.

Последний участок съезжаем на спине.

Рядом с церквушкой кладбище. Здесь хоронили известней- ших людей Грузии. Могила Грибоедова. Эпитафия на памятнике:

«Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но зачем пережила тебя любовь моя!»

Вечер. Люди с факелами поднимаются по склону горы. Шум шагов по каменистой тропинке, треск факелов, тихий говор. Здесь, у могилы, стоит Нина Чавчавадзе и смотрит, как медленно приближается к ней гроб с телом мужа.

«… зачем пережила тебя любовь моя!»

В самом уголке пантеона почерневший от дождя, рассохшийся и потрескавшийся от солнца крест. Ни имени на нём не сохранилось, ни фамилии.

Спуск от пантеона широкий, снег рыхлый. Спешим выйти из тени склона на солнце.

Нино идёт рядом со мной. Мы не говорим с ней, только молча переглядываемся, смеёмся, пожимаем друг другу руки. В одном ме- сте, где спуск в виде огромных снежных ступеней, мы то прыгаем вместе, то съезжаем кубарем вниз. На последней ступени я спры- гиваю чуть раньше, подхватываю Нино за талию. Ах, как крепко руки её обнимают меня!

В тени склона воздух сухой, морозный. Щёки Нино горят ру- мянцем, глаза сверкают. Она продевает свои пальцы между мои- ми и крепко сжимает их.

Мы выходим на солнце. Оно слепит нас, ласкает тёплыми лу- чами. Что за блаженство, закрыв глаза, ощущать их касание!

Дух Эола…

Пушинки касаются щёк…

Оглушённые восторгом, мы идём, почти ничего не соображая. Кажется, что всё остановилось в этом блаженстве. И что это бла- женство будет вечным. И что весь мир в этом блаженстве. И вре- мя остановилось, и пропали звуки, и в этой звенящей тишине на- ступила гармония.

В «рафике» я оглядываюсь на только что проделанный спуск от церквушки, и мне становится грустно: больше это не повторится.

Больше не повторится… Больше не повторится…

«Рафик» едет по круто спускающейся вниз улице. Скорее не едет, а скользит по колее, промытой двумя ручьями. Чтобы га- сить скорость спуска, водитель притормаживает, но чем сильнее он тормозит, тем сильнее «рафик» заносит то вправо, то влево.

Вправо, влево. Вправо, влево.

Колея закончилась, и «рафик» заскользил, как по ледяной гор- ке. Водитель вцепился в руль. Все затаились. Кто-то, не выдер- жав, вскрикнул от испуга. Быстро-быстро заговорила что-то по- грузински женщина в чёрном берете. Казалось, вот-вот произойдёт самое страшное: «рафик» перевернётся, покатится по улице, его вынесет на шоссе, и там, на этом шоссе, кто-то врежется в нас со всей скорости. Взорвутся бензобаки, всё загорится, исчезнет и это солнце, и Нино, и я, и все, кто едет в «рафике».

«Рафик» стукнулся несколько раз о края вновь появившейся колеи и уже, повинуясь водителю, начал сбрасывать скорость. Когда мы выехали на шоссе, по тротуарам спокойно шагали люди, ехали по дороге машины, а внизу текла Кура.

IX

Тбилисо, мзис да вардебис мхарео…

Я улетаю один. Никто меня не провожает.

Ушенод сисоцхлес ар минда…

Вечер. Идёт снег. Пушистый, лёгкий.

Сад арис схваган ахали варази…

Темнота вокруг аэродрома. Сейчас должны объявить посадку на мой рейс.

Сад арис чагара Мтацминда!

И увижу ли я когда-нибудь ещё этот город, встречу ли тех, с кем познакомился здесь?..

…Прячутся в темень, сливаясь с чернотой ночи, сосны. Све- тятся стволы берёз, отражая сияние огней. Сияет огнями здание аэропорта.

Блестит под тонким целлофановым слоем льда чёрный асфальт. Матово светится дорога, устланная комками смёрзшегося снега, по- хожего на варёный сахар. Они колются, хрустят под ногами.

Там, за тысячу километров отсюда, остался город. Тихонько напеваю: «Тбилисо…»

Пропеваю раз и начинаю заново: «Тбилисо…» И опять начинаю: «Тбилисо…»

И так бесконечно: «Тбилисо… Тбилисо… Тбилисо… Тбилисо…

«Апрель, апрель…»

Апрель, апрель,Серебром звенит капель,В клюве солнца тёплый ветер,В ручейках весенний хмель.Апрель, апрель.Апрель, апрель.

***

РОЗОВОЕ СИЯНИЕ

Рассказ

Казалось, поезд движется медленно, будто его разморило под жгучими лучами солнца, и он, пыхтя, задыхаясь, еле повора- чивая колёса, плетётся по раскалённым добела рельсам.

За окном вагона – пожелтевшая бескрайняя степь. Холмы, холмы, словно напечённые кем-то караваи ржаного хлеба, блес- нёт ртутью небольшое озеро, будто пахнёт прохладой от клочка яркой, чудом уцелевшей зелени в ложбинке, и снова пожелтевшая бескрайняя степь.

В плацкартном вагоне духота. Жаркий воздух, пышущий в от- крытые окна, лижет липкие крыши столиков, жжёт раскрасневши- еся лица пассажиров, калит измятые простыни. Несмотря на моно- тонные перестуки колес, стоит, кажется, мёртвая, изнурительная от жары тишина. Иногда сквозь эту тишину продирается крепкий мужской храп, жалобно звякают пустые бутылки – и опять насту- пает такая же бескрайняя, как степь, тишина.

Поезд часто останавливается, долго стоит, и тогда Волову чу- дится, что он попал в какое-то безвременье. Он смотрит на сидя- щую напротив него женщину с болезненным лицом, потом мед- ленно переводит взгляд и смотрит в окно, потом опять смотрит на женщину, снова переводит взгляд и смотрит в окно.

Когда поезд в очередной раз остановился, Волов вышел в там- бур и выглянул из вагона. Небольшая, домов двадцать, станция. Дорога, уходящая куда-то за холмы. Колодец наподобие торчаще- го из земли горлышка глиняного кувшина.

Вдруг ударили звуки гармошки, послышался шум, гам, озор- ные голоса припевок. Волов обернулся. К вагону подходила ком- пания. Молодой вертлявый парень допивал на ходу водку из ста- кана. Кто-то попытался сунуть вертлявому закусить, он отстранил лицо, и закуска размазалась по щеке. Начались прощальные поцелуи, объятия. Поезд тронулся. Провожающие загалдели. Опять ударили звуки гармошки. Один из парней кинул в тамбур неболь- шой чемоданчик, двое других, подхватив вертлявого под руки, по- могли ему влезть в вагон. Станция уже скрылась за склоном холма, а вертлявый всё махал и махал рукой.

– Ну хватит, зайчик. Проходи. Не положено у раскрытой двери стоять, – проводница отстранила вертлявого от двери, захлопнула её и закрыла на ключ.

– На какое место садиться, хозяйка?

– На девятое. Постель я сейчас принесу.

Вертлявый сунул руку в карман, вытащил деньги и, не глядя, затолкал их в карман проводницы.

– Как зовут, хозяйка?

– Мария.

– А меня Паша… Павлик, – он обнял проводницу.

– Иди ты!.. Как… – и проводница, оттолкнув вертлявого, выруга- лась. – Не надо, зайчик. Я тебе в мамы гожусь. Иди лучше… отдохни!

– Всё!.. Всё!.. Извиняюсь!.. Понял, хозяюшка!.. – Вертлявый су- нул под мышку чемоданчик. – Ухожу…

– Девятое место! – крикнула вслед ему проводница и, глядя на Волова, как-то озорно улыбнувшись, добавила:

– Ну молодёжь, не успеют от сиськи оторваться, а уже под юбку лезут!

Вертлявый поздоровался со всеми, кто ехал в его купе, бросил чемоданчик на девятое место, присел.

– Жарко? – спросил он у попутчиков и, не дожидаясь, что они скажут, ответил: – Нормально! – Пошарив в карманах, потом в чемоданчике, достал карты: – Может, сыграем?

Все отказались.

Вертлявый заглянул в купе, в котором ехал Волов:

– В картишки никто не желает?

– Нет, – ответил Волов.

Пробурчав что-то неопределённое, вертлявый спрятал карты, сдвинул в изголовье полки чемоданчик, приткнулся к нему и мгно- венно уснул.

Солнце свалилось с зенита и своими безжалостными лучами теперь уже вовсю пекло в окна вагонов. Волов лёг, закрыл глаза.

«Надо представить речку… Прохладный ветер… Шелест леса и ще- бетание птиц… Речка… Я купаюсь… Мне хорошо… Солнце нежно ласкает кожу… Прохладный ветер…»

От этого самовнушения стало ещё жарче. Хотелось пить. Во- лов поднялся. «Надо умыться…»

Когда Волов вернулся, женщины с болезненным лицом уже не было. Осталась только на столике пустая упаковка от таблеток и стакан с недопитым чаем.

«Встретятся люди случайно, посмотрят друг на друга. А то и не встретятся… Странно, живём на одной планете, в одно время, а многие так и не увидят друг друга… Так и не увидят…» Волов до- стал книгу и начал читать. Но ничего в голову не лезло. Он по не- скольку раз перечитывал каждую фразу, и с каждым новым про- чтением фраза становилась всё более непонятной. Он захлопнул книгу. «И чего я не полетел самолётом?!»

На одной из станций в вагон вошла девушка лет шестнадцати, за ней шустрая девчушка лет десяти. Васильковый цвет платья де- вушки был словно дуновение прохладного ветерка.

– Это место и это, – показала проводница на места в купе, в ко- тором ехал Волов, бросила на полку спальные комплекты, взяла за них деньги и ушла.

Поезд резко дёрнул и, уверенно набирая скорость, поехал. Из своего купе выглянул вертлявый, посмотрел на девушку в ва- сильковом платье и аж присвистнул от восхищения. Она отнес- лась к этому знаку внимания совершенно равнодушно, зато шу- страя девчушка с гордостью задрала нос и презрительно взглянула на вертлявого.

А колёса стучат, идут поезда,И ты уезжаешь надолго.Я боюсь, что больше уже никогдаТебя не увижу, Алёнка… —

Пропел вертлявый и исчез в своем купе.

Волов улыбнулся. Не сдержала улыбки и девушка в васильковом платье. Возможно, это и позволило так быстро завязаться их разговору. Волов, однако, чтобы не давать повода для шустрой дев- чушки, говорил с иронией, стараясь как можно меньше смотреть на девушку в васильковом платье.

– И как же вас зовут?

– Люся, – просто ответила она.

– Люся, – повторил Волов и удивился, как странно прозвучал его голос, будто кто-то произнёс это имя вместо него.

«Люся», – ещё раз повторил этот кто-то имя девушки в василь- ковом платье. – И куда же вы едете, Люся?

– В Ростов! – ответила за Люсю шустрая девчушка.

– Конечно, отдыхать, набираться сил…

– Нет, я еду поступать в училище, – ответила Люся.

– На повара или строителя?

– А вот и нет! – рассердилась почему-то шустрая девчушка. – В музыкальное!

– О! – разыгрывая удивление, произнёс Волов. – На какое же отделение?

– Я пою и играю на баяне, – сказала Люся.

– А на каком баяне? – с иронией продолжал Волов. – Одноряд- ном или двух?

– На… – шустрая девчушка хотела быстро ответить за Люсю, но будто поперхнулась.

– У меня баян трехрядный, – всё ещё не понимая или не желая понимать иронии Волова, ответила Люся.

– По нотам играете?

– Нет. На слух.

– И поёте?

– Пою.

– Кто же вас научил петь?

– Никто… Сама…

– Спойте что-нибудь.

Люся хотела было тут же запеть, но смутилась.

– Нет, нет.

– Ну спойте.

– Нет, не хочу.

– Хоть один куплет! – Волов решил подбодрить Люсю: – Я когда- то занимался музыкой, могу посоветовать.

– Нет, не хочу, – Люся так застеснялась, что Волов решил больше не настаивать. Но ему всё сильнее хотелось подтрунивать над ней: – А как же вы будете петь перед комиссией? Там ведь нужно быть очень смелой!

– А меня… меня и без экзаменов примут! У нас там тётка ра- ботает завхозом.

– Кем? – Волов притворился, что не расслышал.

– Завхозом!

– А-а… Да… Тогда вас, конечно, примут!

В её непосредственности, доверчивости и искренности он чув- ствовал ту обаятельную чем-то глупость, которая свойственна поч- ти всем красивым молодым девчонкам.

Пока они разговаривали, мимо их купе несколько раз про- вентилировал вертлявый. Набравшись смелости, он остановился и, стараясь как можно солиднее, произнес:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – ответила Люся.

– Павел, – представился вертлявый и сел рядом с Воловым. Люся назвала своё имя.

Глядя на важный, несколько петушиный вид вертлявого, шустрая девчушка прыснула от смеха.

Павел передразнил её:

– Хи-хи-хи-хи! – Потом спросил: – А тебя как зовут?

– Хи-хи-хи-хи! – передразнивая вертлявого, ответила шустрая девчушка. – Meня зовут Ва-си-ли-са!

– Ух ты, коза! – Павел протянул руку и хотел потрепать Василису по голове.

– Не надо! Я не маленькая! Вот! – шустрая девчушка отстрани- ла голову. – Я уже перешла во второй класс!

Все рассмеялись.

Вертлявый достал карты, ловко перетасовал их.

– Сыграем?

– Я не умею, – с сожалением сказала Люся, словно искренне раскаиваясь в своем неумении.

Павел умоляюще посмотрел на Волова.

– А давайте я вас научу! Раздавай, Павел! – Волов пересел к Люсе. – Один-два кона сыграем, и всё поймёте.

Он играл сначала и за себя, и за Люсю, по ходу объясняя пра- вила. Потом Люся начала играть самостоятельно, но часто оши- балась, и Волов, время от времени заглядывая к ней в карты, под- сказывал, как сыграть лучше. Получалось, что они с Люсей играли как бы вдвоём против Павла, и, хотя игра выходила сумбурной, но Волову нравилась.

Волов не заметил, как его первоначальная ирония по отноше- нию к Люсе сменилась самым откровенным ухаживанием.

За окном изредка, а потом всё чаще и чаще замелькали в лощи- нах между холмами маленькие зелёные лужайки. Стали появляться сосновые рощи. Поезд, казалось, врезался в самую гущу, и деревья, словно уворачиваясь от него, отскакивали в разные стороны. Вот- вот кто-то не успеет, и тогда ветка сосны хлестнёт в окно и на стол посыплется хвоя. Волову казалось, что поезд несётся с невероят- ной скоростью. Она будоражила, от неё чуть кружилась голова, она наполняла сердце непонятной радостью. Павел как-то сник, загру- стил. Люся и Волов словно забыли о нём. Они говорили о чём-то, но говорили автоматически. Волову казалось даже, что говорят за них с Люсей другие люди, а они в это время находятся внутри какой-то радужной сферы.

Незаметно наступил вечер. Розовым кокошником полыхал на небе закат. Все, как заворожённые, уставились в окно и смотре- ли до тех пор, пока не наступили сумерки.

Люся вместе с шустрой девчушкой пошла умываться перед сном. Павел начал собирать карты.

– Я на такой женился бы сразу!.. – Он сунул карты в карман. – А тебе повезло… – И недружелюбно взглянув на Волова, ушёл в своё купе.

Пришла Люся, уложила спать шуструю девчушку.

«Ляжет спать сама или нет?» – глядя на неё, гадал Волов, и ког- да Люся села напротив, сладостный трепет охватил его.

В окна дул свежий ветер. Пахло лесом, цветами. В ночном небе весело перемигивались звёзды. Когда поезд останавливался, слыш- но было, как трезвонят сверчки: тирли… тирли… тирли… Волову почудилась в этом трезвоне старая дразнилка. «Тирли, тирли», – на- чинали сверчки, а Волов добавлял: «Тесто». «Тирли, тирли», – про- должали сверчки, а Волов заканчивал: «Жених и невеста». Когда поезд трогался, Волову казалось, что эту дразнилку подхватывали колёса. Сначала в таком ритме:

Тир-ли, тир-ли Тес-то.

Же-них и не- вес-

та.

А потом, освоившись, выстукивали в другом: Тирли, тирли, тесто.

Жених и невеста.

Казалось, что уже и звёзды, лукаво перемигиваясь, произно- сили каждая по слогу:

Тир- ли, тир- ли тес- то.

Же- них и не- вес- та.

В этом сладостном оцепенении Волов просидел бы всю ночь. Но вот кто-то заворочался на полке, кто-то тяжело вздохнул, выглянул из соседнего купе вертлявый. «Волк! Волк! – глядя, на него, подумал Волов. – Сейчас бросится, собьёт с ног, рванёт за горло!» Высунулась из-под простыни и, хихикнув, опять спрятала лицо шу- страя девчушка. Люся, восприняв это, как сигналы нравственных упрёков в свою сторону, сказала:

– Пора спать… Поздно… – и, словно бы оправдываясь, добавила: – Мы в шесть утра сходим. Волов кивнул головой:

– Надо… Надо…

Люся начала расстилать простыни, а Волов с замиранием лю- бовался её стройной фигурой, густыми волосами, похожими на по- ток золотистой пшеницы. Ему хотелось подняться, обнять её, до- тронуться щекой до этого золотистого потока.

– Спокойной ночи, – нежно, как показалось Волову, сказала Люся.

– Спокойной ночи, – ответил он.

Она легла, укрылась простынёй. Волов сидел некоторое время, потом, преодолевая страшную робость и волнение, поднялся. Со- всем близко её лицо, губы, подчёркнутые облегающей простынёй волнующие линии девичьего тела.

Снова кто-то тяжело вздохнул, кто-то заворочался, выглянул из соседнего купе вертлявый, как будто все они этими шорохами, вздохами, взглядами оберегали девушку от его, Волова, посягатель- ства. Волову показалось даже, что стоит ему протянуть руку к Люсе, как тут же со всех сторон раздадутся крики: «Не тронь! Не тронь! Разорвём! Не твоё! Уходи! Посмотрел – и будь счастлив!»

…Волов долго лежал с открытыми глазами. Поезд, казалось, ле- тел на какой-то чудовищной скорости. Огни проносящихся за ок- ном станций метались по вагону и исчезали.

«В шесть утра Люся выйдет, и всё…»

То ему не хотелось, чтобы поезд так спешил, гнал к той стан- ции, где должна выйти Люся, то вдруг становилось безразлично.

«Ну что поделаешь?..»

Он хотел уснуть, чтобы нарочно проспать тот час, когда будет выходить Люся, и не мог.

«Поступит в музыкальное, будет учиться… Ухлёстывать будут за ней многие… Станет ходить на танцы, на вечеринки… Найдётся кто-нибудь, кто сделает её женщиной…»

Волову было жаль, что он не поцеловал Люсю, когда так близ- ко были её губы!

Как, наверное, билось её сердце в ожидании этого поцелуя, в ожидании желанного счастья!

«Ну и что, а если и поцеловал бы?.. Что дальше?.. Глупости всё…» Волов попытался всё же заснуть.

«Представить забор… В заборе дыра… В дыру проходят бара- ны… Один баран… Два… Три… Четыре… Привязанность к одно- му, устоявшемуся образу жизни. Попробуй всё оборвать и начать заново… Это новое только в начале новое, а потом всё будет по- старому… Забор, в заборе дыра… Сколько я уже насчитал?.. Три, четыре, пять…»

Вместо баранов представлялись какие-то маленькие курчавые облака. Не доходя до дырки в заборе, они поднимались вверх и ис- чезали. Волов переменил сюжет самовнушения.

«Синее небо… Простор… У меня вместо рук вырастают кры- лья… Я поднимаюсь… Лечу… Лечу… Простор… Синее небо… Лучше не думать о будущем!.. Почему нельзя жить без всех этих квартир, быта, этих условностей? Почему нельзя только любить? Обязатель- но к этому должна быть зарплата, мебель… Тоскуем по идеальной любви и сами же её разрушаем… Синее небо… У меня вырастают крылья… Я лечу… Лечу… Hy! Поднимаюсь над землёй и лечу!.. Ещё раз: синее небо, простор. У меня вырастают крылья… вырастают крылья… вырастают крылья…»

Так в полудрёме пролежал Волов до половины шестого. Слы- шал, как поднялась Люся, разбудила шуструю девчушку. Когда они ушли умываться, Волов встал, обулся, причесался.

Вернувшись, Люся с удивлением сказала:

– Вы встали?!.. А я думала, вы спите…

– Да вот… решил помочь… – засмущался Волов.

Девушка в своём васильковом платье была ещё очаровательнее, прелестнее, чем вчера. «Небесная!» – подумал Волов, глядя на Люсю с восхищением, и тут нахлынуло: «Упустил! Ушла! Не вернёшь! Мо- жет, это и была та единственная, ради которой родился я…»

Скрипнули протяжно и жалобно тормоза вагона. Волов взял Люсин чемодан, протянул руку за сумкой, но шустрая девчушка опередила его.

– Я сама! Я сама!

Они вышли из вагона. Было немного прохладно. На промас- ленных шпалах блестела утренняя роса. Перрон сиял чёрным, по- литым водой, асфальтом.

– Ну, до свидания, – девушка протянула руку. Ладонь у неё была, как пишут в сказках, словно лебяжий пух.

– До свидания, – ответил Волов.

– До свидания! – выпалила шустрая девчушка, и они с Люсей пошли по перрону к зданию вокзала.

Волов на мгновение обернулся. Из окна своего купе высунулся Павел и смотрел вслед уходившей девушке в васильковом платье.

Поезд тихонько тронулся. Волов поднялся в тамбур.

Ему хотелось запомнить всё до мельчайших подробностей: эту девушку в васильковом платье, это утро, вокзал, деревянный домик с причудливыми резными наличниками на окнах, клён у крыльца. Поезд набирал скорость. Вокзал, девушка в васильковом платье, домик, клён исчезли, но Волов ещё долго видел словно исходившее от них в небо розовое сияние. Казалось, что оно неслось вслед за поездом, будто хотело догнать его, остановить.

«Руки ветра вплетаются в волосы ив…»

Руки ветра вплетаются в волосы ив,Прикасаются к девичьим грудям берёз,Стонут сосны от счастья объятия с ним, —Стать бы мне этим ветром,На миг стать бы им!Я бы в волосы мягкие вплёлся твои,Приподнял тебя, нежно качая в руках,До ресниц прикоснулся, нетронутых губ,Иль прижался к ногам,Как малыш-озорник.Но ты призрак,Сна вспышка,Ты —Сгоревший метеорит.

«Май холодный в этом году…»

Май холодный в этом году,Выпал снег, ударил мороз,Но черёмуха зацвела,Несмотря ни на что, точно в срок…Сколько пройдено!Сколько пройти?Ветер с севера тучи несёт,Но черёмуха, вопрекиВсем невзгодам, в душе цветёт.

«Серая, дождливая весна…»

Серая, дождливая весна,На дорогах слякоть.В небе хмуромСолнце затерялось в облаках,Не одарит землю взглядом. ГрудойГрязный снег лежит, как хлам старья,Навевая скуку и унынье,Шепчутся, мечтая, два ручьяО разливах, о морских глубинах…Ах, скорей бы солнечные дни!Поскорей развеять серость эту!Солнца луч, сожги the end зимы,Сердце вынь из полумрака к свету!

«Вылупляются из почек листочки …»

Вылупляются из почек листочки —Нежные, хрупкие, неуверенные…Нити ручьев,Говорливых, звенящих на все голоса,Выпрядает веснаИз последних ложбинных снегов.

***

КАК ЗАЙЧОНОК ЧИП СОЛНЦЕ ОСВОБОДИЛ

Пьеса

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ЗАЙЧОНОК ЧИП

ЗАЙЧИХА ЧИПА – его бабушка

ПЕТУШОК КУКОША

ЦАРЬ КАЛАШКА

СОЛДАТ ЦАРЯ КАЛАШКИ

ЦАРЬ МИКИШКА

СОЛДАТ ЦАРЯ МИКИШКИ

ЗМЕЯ ШИШИГА

КОТ МУРКИЗ

МЕДВЕДЬ ВОРОТИЛО

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Лес. Раннее утро.

Тихонько посапывая, спит в своём гнезде – оно на огромной вет- ке дерева – петушок Кукоша.

Пугливо оглядевшись по сторонам, на поляну выходит зайчонок Чип. Он подходит к дереву, на котором спит Кукоша, барабанит лапками по стволу и зовёт петушка.

ЧИП. Кукоша!.. Проснись!.. Кукоша!.. Пора будить солнышко!.. Проснись!..

КУКОША (сквозь сон). Ко… ко… Кто это?..

ЧИП. Это я, зайчонок Чип!.. Проснись!.. Мне кажется, что уже пора будить солнышко!..