Бунтари целуют отчаянно

– Потому что я не хочу быть твоей игрушкой, – прошептала она.

– Ты не игрушка, – я наклонился, чувствуя, как её тело напряглось. – Ты… ты как шторм. Ты разрушаешь всё на своём пути, и я не могу остановиться.

Она посмотрела на меня, и в её глазах я увидел то, что давно искал – страх.

Но не передо мной.

Перед собой.

– Макс… – она начала, но я не дал ей закончить.

Я притянул её к себе, и наши губы встретились снова. На этот раз поцелуй был другим – не вызовом, не игрой.

Он был… настоящим.

Её руки обвились вокруг моей шеи, притягивая меня ближе, словно она наконец-то позволила себе сдаться.

В этом поцелуе было всё, что мы не могли сказать словами – боль, страсть, отчаяние и что-то похожее на надежду.

Вокруг нас закричали, засвистели, кто-то даже начал фотографировать, но всё это было где-то далеко. Мы целовались так, будто это был наш последний поцелуй.

Будто завтра мир перестанет существовать, и всё, что у нас есть, – это этот момент.

Мы падали, но не на землю.

Мы падали в бездну вспыхнувших чувств, и я не хотел останавливаться.

Когда мы отстранились, её дыхание было прерывистым, а глаза – блестящими от непролитых слёз.

– Доволен?

Я ухмыльнулся. Ну и опасна же она штучка…

– Более чем.

Мы так и остались стоять до тех пор, пока Глеб не подошел и не повис у меня на шее.

– Ну ни фига себе! – воскликнул он. – Вот это был поцелуй…

– Поцелуй был на спор, – парировала Аня быстрее, чем я сообразил. – Воронцов проиграл, поэтому ему пришлось меня поцеловать, хотя он этого не хотел.

Уголки ее губ дрогнули. Врет. Нагло.

Я наблюдал, как Глеб застыл с бутылкой алкоголя в руке, его лицо расплылось в ухмылке, словно он только что выиграл в лотерею. Аня отстранилась от меня, её пальцы дрожали, когда она поправила платье. Я видел, как она глотает воздух, пытаясь собрать лицо в ту самую маску холодной неприступности.

– Это был спор, – сказала она слишком громко, будто оправдывалась не перед Глебом, а перед всем миром. – Глупость, понимаешь? Он… он думал, что я не смогу.

Глеб захохотал, шлёпнув меня по плечу так, что я едва удержался на ногах.

– Ну ты даёшь, Воронов! Нашёл с кем спорить! – его голос резал уши, но я не сводил глаз с Ани.

Она стояла, выпрямив спину, как солдат перед расстрелом. Губы её дрожали – чуть заметно, почти невидимо. Но я видел. Видел, как она сжимает кулаки, как ногти впиваются в ладони. Видел ложь, которая висела между нами тяжёлым туманом.

– Да, спор, – я выдавил из себя ухмылку, доставая сигарету. – Думал, струсит. А она… – я сделал паузу, ловя её взгляд, – оказалась храбрее, чем я ожидал.

Аня не моргнула, но щёки её вспыхнули. Не от стыда, кажется, а от злости.

– Я всегда выигрываю, – бросила она и резко развернулась, направившись к выходу.

Я наблюдал, как её чёрное платье мелькает между пьяными телами, как гирлянды мигают ей вслед, будто пытаясь удержать. Глеб что-то кричал мне в ухо, но звук потерялся где-то в висках. В голове гудело, смешиваясь с остатками алкоголя и чем-то острым, похожим на страх.

– Всё, – я швырнул сигарету под ноги и пошёл за ней.

В этот момент я чувствовал, как внутри меня борются противоречивые эмоции. Злость на самого себя за эту глупую ставку, восхищение её смелостью и решительностью, и что-то ещё, что я не мог определить. Она всегда была особенной – эта девушка, которая сейчас стремительно удалялась от меня в толпе.

Я шёл за ней, чувствуя, как алкоголь постепенно уступает место холодной ясности мысли. Что теперь будет между нами?

Холодный ветер ночи рвал мои волосы, заставляя кожу покрываться мурашками. Я видел, как Аня почти бежала, её каблуки стучали по асфальту, словно отбивая ритм безумия.

– Воронцова! – крикнул я, но она лишь ускорила шаг.

Я побежал за ней, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Алкоголь туманил сознание, но адреналин бил в виски чётче любого стука сердца. Она свернула в переулок, где фонарь мигал, как умирающий светляк.

– Отстань! – она обернулась, когда я перекрыл выход. – Ты уже добился своего. Чего тебе ещё?

– Правды, – я шагнул ближе, заставляя её отступить к стене. – Зачем соврала Глебу?

– Какая разница? – она выпрямилась, подняв подбородок. – Ты же сам подыграл.

– Потому что видел, как ты дрожишь, – я прикоснулся к её руке, но она дёрнулась, будто обожглась. – Ты боишься, что кто-то узнает, что между нами что-то было.

– Между нами ничего не было! – она толкнула меня в грудь, но я не отступил. – Это был поцелуй на спор. Дурацкий, пьяный…

– Ты целовала меня так, будто это первый и последний раз, – перебил я, чувствуя, как гнев поднимается из глубины. – Ты прижалась ко мне, как будто…

– Заткнись! – её голос сорвался на крик. – Ты ничего не понимаешь! Ты… ты просто…

Она замолчала, закрыв лицо руками. Её плечи дрожали, и вдруг я понял – она плачет. Тихо, яростно, как будто стыдилась каждой слезинки.

– Эй, – я осторожно прикоснулся к её руке. – Аня…

– Не трогай меня! – она отпрянула, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. – Ты доволен? Ведь за этим меня сюда пригласили, да? Теперь ты можешь всем рассказать, как «московская кукла» раскисла из-за дурацкого поцелуя самого Воронова!

Я засмеялся горько, практически со злобой.

– Ты действительно думаешь, что я такой придурок?

Она замолчала на долю секунды, будто бы собирается с мыслями.

– Думаю, что ты прикрываешься этим словом, – она скрестила руки на груди, но голос дрогнул. – Но на самом деле…

– Я самый обычный парень, который не бросил тебя одну на улице, – перебил я. – И сейчас предложит проводить тебя домой, чтобы ты не споткнулась о свои принципы.

Я наблюдал, как она фыркнула, но в её глазах мелькнуло что-то похожее на облегчение.

– Проводить? Ты? – она подняла бровь. – А не боишься, что моя мама вызовет полицию?

– Думаешь, я боюсь этого? – я швырнул в темноту окурок. – Московская, ты слишком плохо меня знаешь.

Мы шли молча, сохраняя дистанцию в вытянутую руку. Ночь была тихой, лишь ветер шептал что-то в проводах, да где-то вдали лаяла собака. Я краем глаза наблюдал, как её пальцы теребят прядь волос – нервный жест, который она старалась скрыть.

– Почему ты подыграл мне? – она спросила вдруг, не глядя на меня. – Вы же вроде бы с ним друзья.

– Пускай думают, что это и впрямь был спор, – я остановился, заставляя её обернуться.

– Почему?

– Потому что, я не хочу быть твоим секретом.

Она замерла, и в её глазах отразилась луна – полная, холодная, как её ответ.

– У меня нет секретов от себя самой.

– Врёшь, – я шагнул ближе. – Ты боишься признать, что мы…

– Нет никаких мы! – она отступила, спотыкаясь о камень. Я поймал её за руку, не давая упасть.

Мы застыли. Её рука была холодной в моей ладони, но пульс бился быстро-быстро, как крылья пойманной птицы.

– Спасибо, – прошептала она, вырывая руку.

Мы продолжили путь, но теперь тишина между нами была иной – тяжёлой, густой, как предгрозовой воздух. Я считал шаги, пытаясь заглушить голос в голове, который твердил:

«Скажи ей. Скажи, что этот поцелуй был не игрой. Что ты…».

– Вот мой дом, – она остановилась у ворот, за которыми возвышался особняк с подсвеченными окнами. – Спасибо.

– Было бы за что, – я сунул руки в карманы джинс, чувствуя, что сейчас хотел бы вновь поцеловать ее в губы. И на мгновение мне показалось, что то же самое желание я вижу в глазах Ани.

– Ну… Я пойду.

Аня вдруг протянула руку, и я пожал ее в ответ. А после притянул к себе. Девушка даже не сопротивлялась, только издала удивленный вздох, а после, когда мы застыли в нелепой позе, я наигранно щелкнул пальцем по ее кончику носа.

– До понедельника, – ответил я, отстраняясь, хотя внутри все сжималось в тугой узел.

Кретин. Нужно было поцеловать ее!

– Пока, – отозвалась она и исчезла.

А я остался стоять, слушая, как скрипят её шаги по гравию.

Идиот. Все опять испортил…

Глава 5

Аня Воронцова

Мои каблуки стучат по полу коридора, эхом отдаваясь в голове. Каждый шаг – как удар сердца, громкий и болезненный. Колледж встретила меня шёпотом. Он висел в воздухе, как ядовитый туман, просачиваясь из-за полуприкрытых дверей классов, из-под смешков девушек у зеркала в туалете, из каждого взгляда, который скользил по мне, словно проверяя:

«Это она? Та, что поцеловала Воронова?».

Я шла по коридору, прижимая учебники к груди, будто они могли стать щитом. Но щиты не спасают от слов. Моё сердце колотится в груди, готовое выпрыгнуть от страха и унижения. Я чувствую, как кровь приливает к щекам, а ладони становятся влажными.

– Смотри-ка, московская **** пришла, – прошипела Светка, проходя мимо с подругой. Её голос был громче, чем нужно.

Для них.

Для всех.

Я сжала пальцы так, что костяшки побелели, но не замедлила шаг.

«Не дай им увидеть, как болит».

Мамин голос в голове звучал чётко, как всегда.

«Ты сильнее их».

Кабинет математики стал убежищем. Здесь пахло мелом и старыми книгами, а не сплетнями. Я села за парту, уставившись в окно, где дождь чертил по стеклу узоры, похожие на паутину. Мои глаза щиплет от подступающих слёз, но я не позволю им пролиться.

«Ты справишься, Аня», – шепчу я себе, пытаясь собрать воедино разрозненные мысли. «Это всего лишь слова. Они не могут причинить настоящую боль».

Но внутри всё сжимается от страха и обиды.

И зачем я только пошла на эту тупую вечеринку? Дурочка…

Я достаю тетрадь по математике, пытаясь сосредоточиться на формулах и задачах. Цифры плывут перед глазами, но я упрямо продолжаю смотреть на них, пытаясь найти в них утешение и спокойствие.

«Ты сильнее их», – повторяю я мамины слова, как мантру.

«Ты справишься. Это всего лишь временный кошмар».

Внезапно в класс входит учительница, и я вздрагиваю от неожиданности. Её строгий взгляд скользит по мне, но она ничего не говорит.

Воронова нет. Быть может опять опаздывает? Или же делает вид, что учеба не для него?

Я не знаю. Да и если признаться самой себе, то и знать не хочу.

Начинается урок, и я стараюсь сосредоточиться на объяснениях, но шёпот за спиной не прекращается.

«Московские думают, что они лучше нас», – слышу я обрывок фразы.

«Да, точно. Считает себя особенной», – вторит ей другой голос.

Мои пальцы сжимают ручку с такой силой, что она готова треснуть пополам. Я делаю вид, что не замечаю ничего вокруг, хотя каждая клеточка моего тела напряжена до предела.

В класс входит Воронов, и время словно замирает. Даже я, несмотря на все усилия сохранять спокойствие, чувствую, как сердце пропускает удар. Его взгляд, холодный и пронзительный, впивается в меня, словно пытаясь прожечь дыру в спине.

– Воронов, а ничего, что урок уже начался? – учительница бросает на него неодобрительный взгляд, но Макс лишь небрежно пожимает плечами.

– Будильник не сработал, простите, – произносит он с ухмылкой и направляется прямо ко мне.

Казалось бы, весь класс привык к его выходкам, но сегодня всё по-другому. Я опускаю глаза в тетрадь, пытаясь скрыть волнение, но краем глаза слежу за каждым его движением.

– Привет, московская, – его голос режет воздух, как острый нож по стеклу. – Слышал, ты теперь звезда местного ТВ.

По классу прокатывается волна тихих смешков. Он садится рядом, развалившись на стуле с видом победителя. От него веет смесью сигаретного дыма и дерзости, и этот запах вызывает у меня желание отступить.

– Закрой рот, Воронов, – бормочу я, переворачивая страницу тетради. – Тебе бы поработать над оригинальностью.

– Оригинальностью? – он усмехается, вырывая ручку из моих пальцев. – Ты хочешь, чтобы я написал тебе стишок? “Москва слезам не верит, но целуется с отбросами”?

Класс разражается смехом, а учительница, уткнувшись в журнал, делает вид, что ничего не происходит.

– Верни ручку, – протягиваю руку, стараясь унять дрожь в голосе.

– А что мне за это будет? – он вертит ручку между пальцами, словно это не канцелярская принадлежность, а символ его власти. – Может, ещё один поцелуй? Только теперь без публики.

Я резко встаю, с грохотом отодвигая стул.

– Знаешь что, Воронов? – произнесла я, чеканя каждое слово. – Твоя ручка останется у тебя навсегда, если ты пообещаешь больше никогда не приближаться ко мне.

Он поднял бровь, явно наслаждаясь ситуацией.

– О, московская решила поиграть в недотрогу? Забавно.

Я сделала шаг назад, чувствуя, как взгляды одноклассников буравят спину.

– Не смей называть меня “московской”. Я здесь живу, и имею право на уважение не меньше других.

– Уважение? – он рассмеялся, но в его смехе звучала горечь. – А кто целовался с местным хулиганом на глазах у всего колледжа?

Я сжала кулаки, чувствуя, как внутри закипает ярость.

– Это было ошибкой. И я не просила тебя об этом.

– О, конечно. Я сам навязался, да? – его голос стал тише, но от этого только опаснее.

– Воронов, сядьте оба! – учительница наконец подняла голову от журнала.

Мы сели, но между нами словно проскочила искра.

Урок тянулся бесконечно долго. Я старалась сосредоточиться на объяснениях, но его присутствие рядом действовало как яд. Каждый раз, когда он наклонялся ко мне с каким-то вопросом, я отсаживалась подальше.

После звонка класс опустел, но мы остались.

– Аня, – он впервые назвал меня по имени. – Давай поговорим.

– Нам не о чем говорить.

– Ты права. Но я хочу извиниться.

Я подняла бровь, удивлённая его словами.

– За что?

– За то, что вёл себя как последний идиот. За то, что использовал тебя. За то, что…

Он замолчал, глядя в окно.

– Знаешь, я никогда не извиняюсь. Но с тобой… что-то пошло не так.

Я молчала, не зная, верить ему или нет.

– Аня, я…

– Не надо, – я подняла руку. – Просто оставь меня в покое.

Я собрала вещи и вышла из класса, чувствуя его взгляд между лопаток.

В коридоре было пусто. Я прижалась к холодной стене, пытаясь унять дрожь.

“Ты справишься, Аня”, – прошептал внутренний голос.

Но сейчас я не была уверена в этом. Потому что впервые поняла: Воронов не просто хулиган. Он – загадка, которую я не могу разгадать. И эта загадка пугает меня больше, чем все сплетни вместе взятые.

Я шла по коридору, чувствуя, как сердце бьётся в такт шагам. Каждый раз, когда кто-то проходил мимо, я вздрагивала, ожидая новых насмешек.

Но их не было.

Вместо этого я услышала шёпот:

– Смотрите, это же та самая московская.

– Слышали, она теперь встречается с Вороновым?

– Да ладно, вы что, не видели, как они сегодня сидели вместе?

Я остановилась, чувствуя, как кровь отливает от лица.

“Нет, – подумала я. – Только не это.”

Но было уже поздно. Колледж снова гудел, создавая новую версию событий. И на этот раз я не знала, как остановить этот поток лжи.

С того момента я словно замкнулась в себе. Каждый раз, когда я чувствовала на себе внимательный взгляд Лерочки, я тут же отворачивалась, делая вид, что увлечена чем-то невероятно важным. Честно говоря, её неуклюжие попытки развеселить меня только сильнее раздражали – будто она пыталась заштопать рваную рану пластырем.

Воронов… Даже имя его теперь отзывалось в груди глухой болью. С последнего урока он просто испарился, будто его и не было никогда. И знаете что? Мне действительно было всё равно. Или я просто убеждала себя в этом, пряча истинные чувства за маской безразличия?

А слухи… О, эти мерзкие, липкие слухи расползались по учебному заведению со скоростью лесного пожара. Каждый новый шепоток за спиной, каждый переглядывающийся одноклассник – всё это словно острые стрелы вонзались в моё и без того израненное сердце. Я чувствовала себя героиней какого-то нелепого реалити-шоу, где все только и ждут, когда же я окончательно сорвусь.

Но я держалась. Сцепив зубы, с гордо поднятой головой, хотя внутри всё буквально кричало от боли и разочарования.

Я выбежала из учебного заведения , будто за мной гналась стая разъярённых псов. Каждая клеточка моего тела буквально пылала от унижения и стыда. Эти взгляды… Они словно острые когти впивались в мою спину, оставляя невидимые, но такие болезненные раны.

А шепотки… О, эти нарочито громкие шепотки, которые, казалось, специально произносили так, чтобы я точно их услышала.

“Слышали про новенькую дочку мерэ, Аню?”

“Да-да, та самая…”

“А что он ей сказал?”

Каждая фраза, каждое слово, словно ядовитые стрелы, пронзали моё сердце.

Я бежала, не разбирая дороги, не замечая ни осенней грязи под ногами, ни прохожих, которые удивлённо оборачивались на меня. В ушах стоял гул, а перед глазами всё плыло от подступивших слёз.

Хотелось закричать, разорвать эту давящую тишину вокруг, но я лишь ускоряла шаг, стараясь убежать от собственных мыслей, от этих проклятых шепотков, от всего мира, который вдруг стал таким чужим и враждебным.

Внутри всё клокотало от ярости и обиды. Как они смеют? Как могут судить, не зная всей правды?

Но я понимала – им не нужна правда. Им нужны только сплетни, слухи, грязные подробности чужой жизни, которые они с таким удовольствием смакуют.

Помню только, как ноги сами несли меня домой. Время словно остановилось, а пространство вокруг размылось. Я не замечала ни прохожих, ни машин, ни знакомых улиц – всё слилось в одно серое пятно.

Хлопок входной двери прозвучал в ушах похоронным колоколом. Скинула обувь, даже не глядя куда, и механически поднялась по лестнице. Второй этаж… Моя крепость, мой личный островок спасения от всего мира.

Мама…

Даже она сейчас где-то там, в своём новом мире, где нет места ни для дочери, ни для её проблем. Новая работа, новые коллеги, новая жизнь… А я? Для меня места в этой жизни, видимо, не нашлось.

“Дочь, которую вот-вот начнут гнобить” – эхом отозвалось в голове. Будто я какая-то букашка, которую все обсуждают, но никто не видит настоящей. Никто не знает, что творится у меня внутри, как разрывается сердце от боли и обиды.

Заперлась в комнате, будто это могло защитить от всех этих взглядов, шепотков, слухов. Опустилась на кровать, закутавшись в одеяло, как в кокон. Хотелось исчезнуть, раствориться, стать невидимой. Чтобы никто больше не видел моих слёз, не слышал моих всхлипов, не судачил за спиной.

Не знаю, сколько я так просидела, погруженная в свои мысли. Время словно застыло, превратившись в вязкую субстанцию. Но голод напомнил о себе настойчивым урчанием в животе. Решив, что стоит поесть, я спустилась вниз.

И в этот момент она появилась – мама. Её взгляд сразу уловил что-то не так. Конечно, она же всегда замечала малейшие изменения в моём настроении, даже когда была поглощена работой.

– Дорогая, всё в порядке?

Я машинально кивнула, не поднимая глаз. Внутри всё сжалось от этой простой заботы. Почему именно сейчас она решила проявить внимание?

Мама тем временем поставила на столешницу две коробки пиццы. Аромат горячей выпечки ударил в нос, но мой желудок отреагировал спазмом. Аппетит мгновенно пропал, оставив после себя лишь горький привкус разочарования.

– Да, просто устала, – выдавила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Я знаю, что пицца не лучший вариант для ужина, но думаю, что тебя она порадует.

Я лишь пожала плечами, не находя в себе сил на более развёрнутый ответ. И тут, словно по заказу, зазвонил её телефон. Мама взглянула на экран, и я увидела, как её лицо осветила профессиональная улыбка.

– Прости, это по работе.

Я мысленно выдохнула с облегчением. Этот звонок стал моим спасением от разговора, которого я так боялась. От разговора, в котором мне пришлось бы лгать, глядя ей в глаза, от разговора, который мог бы привести к вопросам, на которые я не готова была отвечать.

Я взяла несколько кусков пиццы и поднялась наверх в свою комнату.

Комната была залита теплым светом настольной лампы, а на столе передо мной дымилась тарелка с пиццей «Пепперони» – мой единственный друг в этом проклятом городе. Ну, почти единственный. Еще был учебник по литературе, который я методично игнорировала, предпочитая перечитывать сообщения от Лизы.

«Так, значит, он просто поцеловал тебя и ушел? Без объяснений? Как последний подлец?» – светилось на экране телефона.

Я вздохнула, откусывая очередной кусок пиццы. Жирный соус капнул на конспект, оставив оранжевое пятно рядом с пометкой «Образ Татьяны – символ…».

Символ чего?

Моей разрушенной репутации?

– Символ идиотизма, – пробормотала я, вытирая пальцы салфеткой.

За окном шелестели листья, и прохладный ветерок разгуливал по комнате, будто у себя дома. Я потянулась, чтобы закрыть окно – но тут услышала странный скрежет.

Тик-тик-тик.

Как будто кто-то царапал стену когтями. Или…

– О боже, – вырвалось у меня, когда в оконном проеме появилась рука в рваной кожаной перчатке.

Пальцы вцепились в подоконник, потом показалась вторая рука. Я замерла, наблюдая, как из темноты медленно появляется знакомая фигура.

– Привет, московская, – прохрипел Воронов, переваливаясь через подоконник. Его куртка зацепилась за раму, и он ругнулся так, что моя бабушка (будь она жива) перевернулась бы в гробу.

– Ты… Ты что, на полном серьезе лезешь ко мне в окно? – я скрестила руки на груди, стараясь сохранить ледяной тон, хотя сердце колотилось где-то в районе горла.

Я замерла, когда он спрыгнул на пол, отряхиваясь, словно мокрый пёс после дождя. В моей комнате тут же разлился странный, почти магический аромат – смесь дождя, дыма и чего-то неуловимо “вороновского”, что заставляло моё сердце биться чаще.

Его ухмылка была такой знакомой и такой раздражающей.

– Ну, я мог постучать в дверь, – протянул он, – но твоя мама, кажется, не в восторге от моих визитов.

Я сжала кулаки, чувствуя, как внутри закипает раздражение. Как он смеет появляться в моём окне, словно какой-то герой из готической истории?

– И моя тоже, – я резко ткнула пальцем в сторону окна, стараясь не выдать своего волнения. – Уходи. Прямо сейчас.

Но в глубине души я знала, что он не послушает. Он никогда не слушал.

– Ты хоть представляешь, что сделает моя мама, если тебя увидит?! – прошипела я, пытаясь выглядеть грозно, хотя внутри все дрожало.

Но посмотреть на него строго оказалось совершенно бесполезным занятием. Мое бедное сердце колотилось где-то в районе горла, перекрывая весь кислород. А этот чертов бунтарь только пожал плечами, словно мои слова – пустое сотрясание воздуха. И тут он улыбнулся – той самой ослепительной улыбкой, от которой у меня всегда подкашивались ноги.

“Боже, почему он такой невыносимый?” – пронеслось в голове. И почему эта улыбка до сих пор имеет надо мной такую власть?

– Если она тебя услышит, то получим оба!

– Я не думал, что ты боишься своей матери.

Воронов взглянул в сторону моего стола и пристально посмотрел на кусок пиццы. А следом, впрочем, я уже ничего не удивлялась, он бесцеремонно подошел к столу и взяв кусок пиццы, откусил кусок.

– Ты бессовестно наглый! – возмущалась я, хотя у самой коленки дрожали от его присутствия.

– Есть с кого брать пример, – ответил Воронов с набитым ртом. – Так-а-а-а вот где ты живешь?

– Ты хотя бы спросил разрешения трогать мою еду?

– А что, нельзя? – вопрошающе спросил он, пережевывая следующий кусок.

Я замолкла. Что могла ему сказать? «Не трожь и выплюнь»? Это прозвучало бы глупо!

– О, какая миленькая клеточка, – протянул он, разглядывая полки с кубками и фотографии в позолоченных рамках. – И даже настоящая принцесса внутри.

– Воронов…

– Кстати, у тебя есть что выпить? – он плюхнулся на мою кровать без приглашения, оставив на покрывале мокрый след. – Я весь промок, пока под твоим забором сидел.

Я закатила глаза.

– Во-первых, это не забор, а художественная ограда. Во-вторых, я не бар. В-третьих…

– В-третьих, ты все равно достанешь мне воды, потому что не можешь видеть, как страдает бедный, замерзший мальчик, – он сделал "щенячьи глаза", которые на таком морде выглядели особенно нелепо.

Я в ярости швырнула в него бутылку с водой – он, конечно же, поймал её с такой легкостью, будто всю жизнь только этим и занимался. Открыл крышку, сделал пару жадных глотков и вдруг закашлялся, поперхнувшись.

– Ты совсем рехнулся?! – я бросилась к нему, едва не снеся стопку учебников. – Мама же услышит!

Он только ухмыльнулся, нагнулся и подобрал с пола кусочек пепперони, валявшийся на полу.

– Расслабься, – произнёс с этой своей фирменной ухмылкой. – Я тише мыши.

– Мыши, между прочим, не воняют дымом и наглостью! – я скрестила руки на груди, пытаясь скрыть предательскую дрожь в пальцах.

Он медленно приближался, оставляя на паркете мокрые следы от своих ботинок. Его глаза в этот момент блестели точно так же, как у кота, который забрался в холодильник и обнаружил там свежую сметану.