скачать книгу бесплатно
Жду ответа, ибо я храню нашу переписку в коллекции, составленной из всего, что вышло из-под замечательного и дружеского пера.
Подпись: немощная кн. Долгорукая[378 - Преамбула А. Ф. Строева и Е. П. Гречаной.]
Линь. Портреты
Портрет княгини Долгорукой [не позднее 1801][379 - ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 412. Л. 12 об. – 13 об. (копия, возможно, рукой княгини Марии Барятинской; исправления, возможно, рукой княгини Екатерины Долгорукой. Внизу страницы пометка: «написано господином принцем де Линем и переписано мной, его матушкой»). Опубл.: Mеlanges. 1801. Т. XXII. P. 297–300; Caract?res et portraits. P. 211–212.]
Хотите загадку? Вот она. Вы увидите самый неумелый в мире и при этом чрезвычайно похожий портрет самой восхитительной на свете женщины; портрет готов: могу на этом остановиться. Вы находите его занимательным? Что такое портрет без теней? Мне нравится и китайская бумага[380 - Весьма ценившаяся, производимая в Китае бумага высокого качества могла быть слегка сероватого цвета. Ее использовал, в частности, Рембрандт.]. Вы все же хотите знать, что собой приблизительно представляет госпожа Абажай?[381 - Ср.: «Я вас abajey», письмо принца де Линя Е. Ф. Долгорукой из Теплице от 13 [октября] [1805?].]
У нее вид и нимфы, и богини. Первая – всего лишь милая, вторая – всего лишь величественная. Госпожа Абажай всего лишь женщина; но какая! Выражение ее лица – словно просьба о прощении за его полные благородства черты; сладостная нега в ее глазах, которую ей хотелось бы скрыть, также молит о пощаде; зато ее плавные, мягкие движения ей нравятся. Она и не против своих плечей и шеи, на коей так прочно высится ее красивая головка. Непостижимая умеренность и такт, мною ни у кого не виданный, руководят ее поведением, тогда как ум, не нанося урона душе, управляет ее внутренним миром. Ум не властвует над ней, но служит упорядочению ее жизни и не остановил бы ее, завладей им кто-нибудь достойный ее. Тем, что называют добродетелью, она обязана всего лишь обстоятельствам; но, потеряй она добродетель, ее репутация не пострадала бы. Ею восхищаешься невольно, и об этом не догадываются в особенности женщины, рядом с коими столь явно ее превосходство. Ее искусство состоит в том, чтобы придать ценность другим, и она обращается с ними с такой мягкостью, что быть ей за это благодарным даже не приходит в голову. Непринужденно и словно не помышляя об этом, более или менее весело или просто, с большими или меньшими затратами она находит способ проводить всех своих гостей довольными. Она распределяет их по разрядам, прекрасно судит о них и, не принимая скучающего вида, очаровывает тех, кто нагоняет скуку, или избегает их.
Когда все столь необычным образом сочетающиеся с грацией и красотой таланты производят слишком сильное впечатление, так что какой-нибудь восторженный поклонник не отстает от нее, что ей немного досаждает, она списывает это на свою страну и говорит (с видом, который я всегда предвижу и над которым всегда потешаюсь): «мы рано выходим в свет», «мы приучены ко всем этим невзгодам»; «женщины Севера, их манеры… не знаю, что Вам сказать…».
Вы можете сказать: «Мы, госпожа Абажай, милостию Божией и милостию Граций»; ибо кто подобен Вам на Вашем Севере и на европейском Западе? У Вас, конечно, в изобилии прелестные манеры, очарование и обольстительность, свойственные жительницам Франции, но в Ваших чарах есть добродушие (если можно так сказать), которого там не знали. Стань француженка такой, как Вы, она бы смутила и была невыносимой. Госпожа Абажай, дабы простить ее за то, что она так нравится, прибегает, быть может, к чему-то азиатскому, восточному, являет нам нечто весьма необычное. Я посмеиваюсь над госпожой Абажай: я вижу, что ее скромность, отнюдь не наигранная, – не более, чем ее немного забавная черта. Не замечает ли она и того, что она добра к своему мужу, к своим детям, друзьям, что она сама – душка, галантный человек, славная княгиня, уживчивая, надежная, ни безудержная, ни восторженная? Ее возвышенная натура, как и ее чувствительность, скрыты до той поры, когда они должны проявиться. Госпожа Абажай, между нами говоря, Вы – истинное совершенство: но я о том никому не скажу.
Аттестат добродетели, стойкости, ума и очарования, выданный самой прекрасной и любезной из женщин после 17 лет близкого общения [1805][382 - Существуют два варианта этого «Аттестата»: беловой автограф, посланный княгине Долгорукой и сохранившийся в ОПИ ГИМ (Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 412. Л. 11 об.); черновой автограф с большим количеством исправлений, который был подготовлен для «Nouveau recueil» и находится в Дечине. Поскольку принц де Линь познакомился с княгиней Долгорукой в 1787 г., «Аттестат» может быть датирован 1804 г. или, что более вероятно, летом 1805-го; см. письмо принца де Линя княгине Долгорукой [Теплице], 9 сентября [1805].]. Исправленный черновой автограф[383 - Decin, SOA, Фонд Клари-Альдринген, 152; Nouveau recueil 1812. T. II. P. 106–109 (с измененной пунктуацией); имя Долгорукой снято.]
Я готов, дражайшая княгиня, выдать Вам и свидетельство о Вашем превосходстве над всеми женщинами, если Вы станете одной из них[384 - Зачеркнуто: «Отчего не могу я рассчитывать на способность увлекаться, которая порой свойственна мужчине в краткий миг юности, а женщине, если она легкомысленна. Вы не были таковой ни единого мгновения».]. Я видел, как Вы появились на свет, явились в свете и стали той, какая Вы сейчас[385 - Далее в Nouveau recueil 1812: «У Вас на голове явно был громоотвод, который предохранял от молнии; к счастью для госпожи С. и госпожи П., перенаправленная Вами таким образом молния поразила их».]. Эту великолепную голову ничто не взволновало, не вскружило. Лицом Вы стали краше, а разумом еще краше. Усыпанный розами, он оградил Вас от их шипов.
Ваша жизнь была нескончаемым торжеством. Всегда было модным восхищаться Вами, и Вас более боготворили, нежели любили.
Именно эти три вещи Вы испытаете со мной. Красив, как амур, и восемнадцати лет, в Вашем присутствии я бы даже не рассчитывал обольстить Вас. Ваш ум тут же указал бы Вам на опасности. Ничто Вас не ослепило. Вы побоялись отречься от престола, если воспользоваться выражением госпожи де Куаньи[386 - Луиза-Мари де Конфлан д’Армантьер, маркиза, затем герцогиня де Куаньи (1759 – 1825 или 1832). Была известна остроумием и свободой нравов, считается прототипом госпожи де Мертей, героини романа П. Шодерло де Лакло «Опасные связи». Адресат «Писем к маркизе де Куаньи» принца де Линя (Mеlanges. 1801. T. XXI. P. 3–62). Ср.: Письмо I. Из Киева: «„Не заводить любовников, дабы не отречься от престола“ – вот одна из глубочайших и новейших мыслей».], а если Вам и приходила в голову сия фантазия, Вы не нашли никого, кто был бы этого достоин.
Я не могу объясниться с Вами взглядом. Надо быть похожим на Вас. Я не могу говорить с Вашей душой. Бог весть, какие струны надо было бы задеть, чтобы найти в ней отзыв. Я могу только обратиться к Вашему слуху и проникнуть через него в Ваш разум, тот самый, который некстати уберег Вас от стольких очаровательных, но рискованных ловушек, и должен был бы в этот самый момент не выдержать собственной тяжести[387 - Зачеркнуто: «Будьте моим аббатом Жедуеном, а я буду господином Нинон. Над ним не смеялись. Им восхищались» (см. прим. 1, с. 47).]. У Вас на голове явно был громоотвод, отводивший молнии.
Именно Ваш покой, Вашу безмятежность я предлагаю Вам нарушить. То была бы русская баня с резким переходом из сильнейшего холода в сильнейшую жару, что укрепляет здоровье и делает Ваш народ превосходящим другие. Со всей Швейцарии сбегались посмотреть на вулкан, извергавшийся посреди прекрасного озера Леман. Какой повод для удивления, если бы это произошло в Вашем сердце. Поскольку завистники самого безоблачного счастья могли бы его нарушить, я бы предпочел взять в качестве нашего девиза стих, который я Вам вчера цитировал: «любовь, но без молвы, и нега без тревог»[388 - Мольер. Тартюф (д. III, сц. 3; внесено изменение в перевод М. Лозинского: «Любовью без молвы и негой без тревог»).]. Дражайший, любезный Платон Московский[389 - Митрополит Московский и Коломенский Платон.] освободит Вас от обетов, данных Вами Платону Греческому[390 - Имеются в виду обеты платонической любви.]. Порой Вы сами, быть может, думаете о том, чтобы покинуть его школу. Вы отнюдь не ищете кого-нибудь, кто подал бы Вам руку, дабы выбраться из нее. К счастью, ради счастья господина С. и П. Вы бы пожертвовали своим счастьем [1 слово нрзб.][391 - Зачеркнуто: «Предупреждаю Вас как друг, что этого не произойдет в тот год, который Вы проведете у нас: и то будет один из Ваших прекраснейших годов, который Вы потеряете. Или Вы полагаете, что я настолько глуп, чтобы предложить себя обычной женщине? Которая сказала бы мне: „Сударь, Вам сто лет. Я не начну с Вас“».].
Я бы рассердился, кабы Вам пришла в голову эта ничтожная мыслишка, что новое счастье заставляет пройти прежнее[392 - Зачеркнуто: «Я бы простил это той обычной женщине».]. Но мне-то, некогда следовавшему за знаменами славы, остается еще много чести. Она бы стала основой моего удовольствия. Это как если бы я устал одерживать победы над нашими врагами[393 - Зачеркнуто: «над Бонапарте».]. Последняя доставила бы мне столько же удовольствия, сколько и первая. Удивление и радость от первой победы не заставили бы меня немедленно начать блистать на поле битвы. Я бы решил, что это сон. Но, весьма пристально глядя на Вас, я бы убедился, что это не обман. Пастушок Парис дарит всего одно яблоко. А я подарил бы Вам три, ибо в Вас сочетаются три богини, коих он судил и долго разглядывал[394 - Зачеркнуто: «и я [1 слово нрзб] понимаю эту троицу лучше, чем другую. В наших двух религиях, которые немного поссорились из?за [зачеркнуто: Святого Духа] голубя, Вы тоже являете троицу, но другого пола: Вы мать, дочь и Святой Дух. Невероятно это присутствие маменьки и Катиш, обеих столь очаровательных: Вы же видите, что Вы и впрямь поразительны».].
Нисколько не унижусь, уверяя Вас, до какой степени я почувствовал бы и оберегал свое счастье. Только взаимные интересы заставляют заключать союзы. В моих интересах было бы сохранить мою добродетель, а в Ваших – потерять свою. Было бы забавно одурачить свет, который не догадался бы о Вашем благоразумном безумстве, и Вашей добродетели добавилось бы пряности. Ни единого дня однообразного, пресного или проведенного в дурном настроении. Господин Нинон не был бы вправе быть требовательным. Он позволил бы Вам играть по-крупному. Вы отдавали бы ему отчет о Ваших успехах. Он радовался бы им вместе с Вами. Он, возможно, управлял бы ими и был бы Вам полезен во многих отношениях. Я любил бы себя в Вас. Я любил бы Вас в себе.
О![395 - Зачеркнуто: «Мой милосердный Жедуен!»] Как мы оба были бы счастливы! Не отвечайте мне. У Вас нет ни единого возражения. То был бы курс нравственности, спекулятивной и практической философии и непрерывного удовольствия, коего недостает, дражайшая княгиня, Вашему воспитанию. Вы добавите весьма приятный эпизод в историю Вашей жизни: и Вы завершите мою всем тем, что может наиболее украсить весьма благородную и удачную карьеру.
Наша жизнь была бы как ни у кого другого. Ибо мы ни на кого не похожи. Когда Вы только вступали в свет, у меня не было бы больше надежд, чем сейчас. У Вас явно громоотвод на голове, который предохраняет от гроз. Впрочем, молния редко ударяет в сердце. У меня уже тогда не было юношеской одержимости, которая мешает изучить внешность.
Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой, Теплице, 7 июля [1805 г.][396 - ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 412. Л. 18 – 18 об. (автограф). Семь писем принца де Линя к Е. Ф. Долгорукой по копии, снятой в 1841 г. в Петербурге австро-венгерским дипломатом Георгием Эстерхази, князем Галанта, были опубликованы много лет спустя (с неточностями): APL. 1923. T. IV. P. 162–174.]
Не моя в том вина[397 - Цитата из романа Шодерло де Лакло «Опасные связи» (1782), письмо 141 (пер. Н. Я. Рыковой).]. Я искал женщину, более достойную любви, дражайшая княгиня. Я ее не нашел. Потому приходится возвернуться к Вам.
Не довольно ли Вы были красавицей во всей Европе? Приезжайте сюда и станьте душкой[398 - «Красавицей и душкой» (Belle et bonne) Вольтер называл свою протеже Рен-Филиберт Руф де Варикур, маркизу де Вийет.]. Любовь, а вернее то, что, как Вам известно, является ее наградой, заставит меня примчаться в Берлин; а дружба не может заставить меня проехать далее Дрездена.
Потому поезжайте все же в Дрезден, если здесь Вам не будет лучше. Приезжайте сюда очиститься от всех Ваших пакостей, ежели Вы таковые сотворили, невзирая на Ваши клятвы, что Вы будете верны мне и равнодушны ко всем остальным. Приезжайте пить воды Эгры в Теплице и подготовить небольшой премилый репертуар. Недавно армейским запретили играть в комедиях. Но я добился столь малого на армейском поприще и мне так славно помешали играть значительную роль на сцене мира, что, полагаю, меня не осудят за маленькую роль в театре Кристины[399 - В 1805 г. Линь хотел вновь поступить на военную службу, но получил отказ.].
Намедни я сам себя дурачил все утро: я не мог поверить, что господин Бейме, секретарь кабинета министров короля Пруссии[400 - Фридрих-Вильгельм III.], в карете с восемью лошадьми и восемью людьми, не был самим королем. Мне пришлось разоблачить его инкогнито: я был уверен, памятуя о его благодеяниях и о том, что я не переставал возвещать о моей к нему любви, что сие не придется ему не по нраву.
Как славно королева Неаполя[401 - Мария-Каролина Австрийская (1752–1814), сестра королевы Марии-Антуанетты, в 1768 г. вышла замуж за Фердинанда I, короля Обеих Сицилий.] отделала Щербатова[402 - Весной 1805 г. князь Николай Щербатов, в 1802 г. убивший на дуэли шевалье де Сакса (см. с. 348; прим. 3, с. 432), приехал в Неаполь. Мария-Каролина велела его арестовать и выслать за пределы королевства.]! Приезжайте и заставьте меня погоняться за зайцем. Я устрою Вам милое жилище. Я хочу простереться у Ваших ног, кои покамест лобызаю, дражайшая княгиня, и люблю Вас более того, что мне любо.
Теплице, сего 7 июля
Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой, Теплице, 25 июля [1805 г.?][403 - ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 412. Л. 30 об. (автограф). [Адрес:] Госпоже княгине Долгорукой, урожденной княжне Барятинской, в Дрезден.]
Вы понимаете, конечно, дражайшая княгиня, что я не нарушу ради Вас моей клятвы никогда не посылать писем тем, кто находится за четыреста или пятьсот шагов от моей постели. Но поскольку Вам, должно быть, смертельно скучно, Вы могли бы отправиться в Вену, а мне бы так хотелось, чтобы Вы прибыли во главе Вашей колонии и устроились на моей горе.
У меня даже нет желания сказать Вам, что я Вас люблю, ибо если сие не похоже на обмен признаниями в любви, то мое письмо превратилось бы в грамоту, жалованную за дурной вкус, а я не хочу посягать на Вашу честь. Ради нашей с Вами чести у меня даже есть желание велеть начертать на моей могиле «Здесь покоится тот, кто был по нраву княгине Долгорукой, супруге князя Василия». Вы советуете мне сие? Разве не лучше сделать так, чем свидетельствовать всему миру о Вашей хладной добродетели и опрометчивой, воплощенной суровости?
После Вашего отъезда Теплице на семь часов без перерыва превратился в звенящий[404 - «Звенящий остров» описан в гл. 1–8 Пятой книги романа Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».] и пляшущий остров, неслыханно блистающий обнаруженными в нем красавицами. Мои австрийские офицеры, руководимые моими валлонскими офицерами, дали вчера великолепный бал. Зал был весь в цветах. Турецкая музыка – в течение ужина, сервированного на столе на восемьдесят приборов и еще на сотне столов вокруг. Наш славный герцог Альберт[405 - Герцог Альберт-Казимир Саксен-Тешенский (1738–1822), сын короля Польши и курфюрста Саксонии Августа III, наместник Австрийских Нидерландов.] в качестве сына польского короля танцевал полонез, выделывая все па прежних времен.
Поверьте мне, дражайшая княгиня, вернитесь к нам, не стыдитесь покинуть Эгру как [излишества]. Расстаньтесь и с Вашими заблуждениями и любите меня не умом, ибо таковой отсутствует, но безумно. Обнимаю моих дражайших любезных князей и бесценного аббата. Не желая хвалить Вас, я вынужден признать Ваше благоразумие и сердечное к ним отношение.
Теплице, сего 25 июля
Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой, Теплице, 30 июля 1805 г.[406 - ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 412. Л. 25 – 26 об. (автограф).]
Я славно спал. Я не пролил ни единой слезы и на следующий день, то бишь нынче, в ясном уме, проходя мимо домов, где Ваши путешествия давали мне пищу для забав и где последнее из них внушило мне любовь к Вам, я почувствовал нечто необычайное. Люблю ли я Вас еще более, чем могу вообразить? Ну, что ж, в этом нет беды. Судя по тому, как обстоят дела, два-три моих чувства будут всегда удовольствованы в вашем обществе, дражайшая княгиня, и я не соскучусь. Мне будет жаль Вас, если Вам откажут в такте и вкусе: покамест же я скажу себе: она играет с любовью, это месть дитяти. Тут-то она и поймается.
Когда, после того как Вам придется попоститься из?за отсутствия восхвалений, поскольку мои для Вас – ничто, и, обшарив всю Вену, Вы возьмете меня за неимением лучшего, то будет для меня бесчестьем. Но я не гордец. Я испью мой позор в чаше сладострастия. Вы у меня в голове, в сердце и повсюду. Мне хватает ума остановиться, когда я вижу вещи невозможные; но таковых нет: их заменили бесчисленные возможности, удобные случаи и огромная пустота, о коей я Вам объявляю.
Маловато для всевозможных успехов. У Ваших ног среди прочих будет Пейджет[407 - Артур Пейджет (1771–1840) – посол Великобритании в Вене (1801–1806).]; но наследовать двум-трем козявкам дурного тона не польстит Вашему самолюбию: и потом Вы узнаете, что он любит другую и что на него всякий раз находит причуда жениться. Вы станете прекрасной Арсеной, я стану инкогнито вашим угольщиком[408 - Отсылка к стихотворной сказке Вольтера «Недотрога» (1772).].
Чем больше Вы будете твердить о странности моей поздней любви, тем легче Вам будет вознаградить ее. Этому никогда не поверят. Никто не знает, что такое купить друга ценой мнимой жертвы, и ценой чего еще? Разделенного удовольствия, доверия и веселья. Вы меня всегда воодушевляли. Я увидел Вас как первую женщину.
Ныне я люблю Вас как самую желанную. Я почитал Вас как мужчину и обожал как божество. Сделайте так, чтобы я любил Вас как друга после того, как чувству дружбы предшествовало другое.
Я попросил бы у Вас любви, если бы мог внушить ее: но она никогда бы не дала мне власти над Вашими прелестями. Сие могло бы быть следствием легкого интереса, благодарности, любопытства, шутки, своенравия, праздности и того, как я Вам говорил, дражайшая княгиня, что должно было произойти лишь три-четыре года назад и чему я окажу честь.
Не ведаете ли Вы, великолепная женщина, счастья от неверности без веры? Напрасно я бы объявлял об этом, никто бы не поверил, а я, коему известна история Вашей жизни, стал бы славен тем, что многому научил Вас.
Я позволяю здесь немного любить меня моему агнцу[409 - Речь идет о любовнице принца де Линя.] только затем, чтобы доказать, что еще возможно, не бесчестя себя, даровать мне то, что я прошу. Но все же у меня мало надежды, отчего мне трудно явить то, что я тогда бы почувствовал. Ныне меня вдохновляют честь и желание. Придерживаясь принципа расход сверяй с приходом, я не дерзаю предаться пылу, который сдерживаю в груди. Я говорю Вам обо всем этом рассудительно и не произношу слова любовь, столь пресного и избитого, но я уверен в том, что на два десятка степеней выше этого слова, которое слишком мало для Вас значит, и в страсти, никогда доселе не виданной… как Вы бы удивились и посмеялись, посмеялись, быть может, даже больше, чем предполагаете. А я, Геракл, поразивший чудовищ добродетели, гордости, властолюбия, легкомыслия, равнодушия и превосходства над всем женским полом, сколь был бы я горд! Вашему взору предстал бы новый мир. Иная жизнь придала бы остроты той, коей Вы живете, блистательной, это правда, но каковой в отсутствие иного Вы пресыщены.
Ваши придворные доставят Вам удовольствие, на миг. Вы очаруете их взор, но не их ум, ибо он не сможет оценить Ваш, и бесчисленные оттенки Вашей грации и Вашего совершенства. Только я, дражайшая княгиня, по-настоящему способен на это в мире. Потемкин ничего не смыслил в Ваших прелестных европейских формах. Французы – в восточных. И никто ничего не смыслил в красоте Вашей души, ибо ни у кого нет ни времени, ни желания искать в Вас глубины. Ваша логика, Ваш разум ускользнули от ослепленных Вашими прелестями. Все скорее окаменели, нежели были обольщены. Ваш красивый греческий нос, Ваш римский профиль произвели впечатление, обратное тому, что производила голова Медузы. Европа и Азия упали к Вашим ногам. Там же был бы и я, но дабы в этой позе попытаться достичь вашего сердца. О да, дражайшая княгиня, несмотря на Ваш отсутствующий вид и насмешки всего мира, я буду любить Вас новым образом, по-своему, всю жизнь.
Теплице, сего 30 июля 1805 года
Кристина получила коров и ящики и не думает, что я столь глуп из?за Вас, во всяком случае столь глуп, сколь на самом деле.
Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [после 30 июля 1805 г.][410 - ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 412. Л. 49 (автограф).]
Я все решил с Casoupola, Gasgonapol и Poskapol[411 - Casupola – лачуга (итал.). Речь, по всей видимости, идет об апартаментах, снятых принцем де Линем для княгини Долгорукой.]. Будьте покойны. Я умру с Вами, ибо не могу там жить, и дабы и другие там никогда не жили. Вот что значит то, что Вы попали в их руки вместо того, чтобы оказаться в моих объятиях.
Сударыня, сказать лишь слово мне осталось[412 - Цитата из трагедии Поля Дюамеля «Освобожденная Ветилуя» (1772; д. III, сц. 6) о Юдифи и Олоферне.].
Если Вы бессильны или притворяетесь, Бог Вас наказывает. Если Вы прекрасная Арсена, Вас накажет Амур. Богу ведомо, какого угольщика Вы возьмете в Вене.
А покамест мы обедаем в 5 часов. Сказала я – довольно![413 - Мольер. «Мнимый больной», д. III, сц. 6 (Анжелика – Клеанту). Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник.]
Прощаюсь с Вами письменно, мой дорогой аббат; Ваша Нинон[414 - Нинон де Ланкло – куртизанка, хозяйка литературного салона. Линь называет себя Нинон (см. также прим. 1, с. 47).], если только Вы на нее не нападете, больше Вам не напишет.
Завтра – помехи из?за великолепного празднества, послезавтра – из?за жестокого отъезда. Потом охота, потом агнцы, а потом – в Вену трех баронесс…
Все сие – с мыслью о Вас, которую люблю более всего земного.
Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [лето 1805 г.][415 - ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 412. Л. 59 – 59 об. (автограф).]
Не ждите того, что старая госпожа де Полиньяк из Пале-Рояля[416 - Франсуаза де Майи-Рюбампре, виконтесса де Полиньяк (1695–1767) прославилась своими любовными историями, в том числе своей связью с сыном регента, герцога Орлеанского. Герцоги Орлеанские превратили Пале-Рояль в место увеселений.] называла сердечным бульоном. Это было письмецо, которое она в течение сорока лет получала от господина де Майбуа[417 - Ив-Мари Демаре, граф, затем маркиз де Майбуа (1715–1791) – почетный член Королевской академии наук, драматург.]. Но я хочу побранить Вас за то, что Вы слишком хорошо отозвались о моем так называемом образчике красноречия.
С ним случилось то же, что с одной хорошенькой парижанкой и молодым аббатом, который исповедовал в первый раз. Красотка, явившаяся в обществе, где он рассказал, что его каявшаяся грешница обвинила себя в самом прелестном в мире грехе, воскликнула: Ах! вот духовник, начавший свое служение с того, что понял меня. Все узнали, что у нее есть любовник.
Вчера Их Сиятельство Титина[418 - Фанни-Кристина-Клодина де Линь.] входит в мою опочивальню со словами: вот бумага, которую я Вам дала. Посмотрим, достойно ли ее то, что Вы пишете; и, не сказав ей, кому я пишу, я читаю ей две-три последние написанные фразы, уже не помню, какие, в том месте, где «увенчанный розами разум» обращается к «Вашей душе», «Вашему слуху», что-то в этом роде и ничего больше.
Вы говорите о моем любовном письме, а она Вам говорит, что знакома с ним. Остальное не было написано, и зачитывать что-либо не следовало.
Не показывайте мой патент и прошение от минувшего дня. Кристина, которая подняла бы меня на смех, если бы узнала, что я говорю с Вами серьезно, их отнюдь не видела.
Приветствую Вас, дорогой и очаровательный аббат Жедуен, любите малость Вашу Нинон, любящую Вас всем сердцем.
Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой, Теплице, 16 августа [1805 г.?][419 - ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 412. Л. 19–20 (автограф).]
Я никогда не отправлял в отставку. Я уходил порой в отставку. Я часто получал абшид: но потому, что был уже занят в другом месте. Ныне сего не скажешь, а я его получаю. Нет, Вы не из цивилизованных русских. Вы до сих пор варвар тех времен, когда вы еще даже не приняли крещения. Вы делаете вид, что верите, будто мои письма и мое чувство к Вам – игра ума. Как раз напротив, сударыня. Не стану более объясняться. Первое впечатление, возможно, против меня. Я не буду ничего должен вкусу. Но я обязан всем размышлению. «Октавиан, в себя вглядись»[420 - Цитата из трагедии П. Корнеля «Цинна» (д. IV, сц. 3, пер. Е. П. Гречаной). В переводе Вс. Рождественского: «Октавий, твердым будь».]. Что Вы совершили с тех пор, как появились на свет? Вы столь самодовольны, моя княгиня, что говорите мне: у меня был господин такой-то, после этот, а за ним тот, а после еще другой господин такой-то. Сие неправда. Подобное опровержение должно побудить Вас вступить в необычное сражение. Вспомните о том времени, когда Дамон посоветовал Селианте взять его, дабы «наши распри мы свести на нет смогли», и ответьте вместе с ней: «Что ж, шутка неплоха, по нраву мне она»[421 - Цитаты из комедии Ф. Нерико Детуша «Женатый философ, или Стыдливый муж» (1727), д. II, сц. 2. По свидетельству современника, принц де Линь и княгиня Долгорукая играли в ней вместе.].
Кто говорит Вам о бедной любви, о несчастной страсти? Мое чувство и больше, и меньше всего этого. К оружию меня зовет слава. Вас должно заставить сдаться удовольствие, а подготовить к сдаче – разум. Эгра предвосхищает то, что должен свершить Теплице. Мне было бы желательно, дабы доктор Амбрози[422 - Венцель Карл Амбрози (ум. 1818) – врач в Теплице с 1786 г.] прописал меня Вам как необходимое средство Вашего лечения. Многим от сего стало весьма недурно, и вовсе не нужен красивый парк с купальнями, ибо им не дадут воспользоваться ни их владелец, ни его сын[423 - Принц Жан-Непомюсен Клари-Альдринген (Иоганн Непомук князь фон Клари унд Альдринген, 1753–1826), зять принца де Линя, и его сын Шарль-Жозеф (по прозванию Лоло, 1777–1831), внук принца де Линя.]. Подумайте о долгих сентябрьских вечерах, когда, придя в себя после кутерьмы Кристины, совершив прелестную прогулку, Вы возлегаете на диван, где Вам надо разобраться в сумятице, царящей в вашем сердце. У Вас никогда не было времени понять, что там происходит. Рассудительная, Вы меня берете. Взбалмошная, Вы меня берете.
Я только что говорил с Вами с семи часов вечера до десяти; но подумайте о плохой погоде, которая мешает прогуливаться с полудня до трех. Побыв доныне матерью, будьте женщиной, галантной дамой, а после – достойнейшим мужчиной, любезным, элегантным, образованным, совершенного тона, тем, кем Вы в конце концов являетесь, превосходя во всем оба эти пола. Вы легендарное божество. Вы принцесса из романа. Станьте той, что войдет в историю. В Вашем лице есть нечто мифологическое и римское, и у Вас подлинно античные черты. Но Ваше изящество – нынешних времен, и у Вас есть все, что надо, дабы появилось желание нарушить почитание, предписываемое сим красивым внушительным видом. Вы великолепны на вершине алтаря, но спуститесь с него и станьте смертной, станьте и впрямь человечной. Великая Екатерина нашла гений в одном Потемкине, красоту – в одном Ланском[424 - Граф Александр Дмитриевич Ланской (1754–1784), фаворит Екатерины II.]. Возьмите меня как Ермолова[425 - Александр Петрович Ермолов (1754–1836), фаворит Екатерины II.] и вознаградите по меньшей мере мою скромность. Сделайте величественно Ваши три реверанса, дважды в день расставаясь с Вашим окружением, и возвращайтесь подобно ей, с таким видом, словно она удалялась лишь затем, чтобы позаботиться о своей империи.
Сколько раз это возвращение смешило меня: я говорил себе: четверть часа тому назад Ее Величество вела себя как простое частное лицо!
Вы полагаете, что я когда-либо беседовал в письмах с другой? Только Вам можно так писать[426 - Принц де Линь уподобляет Екатерину Долгорукую Екатерине II. Он неоднократно намекает на то, что у обеих был тот же любовник, Г. А. Потемкин.]. Так я и говорю Вам, что, несмотря на всю очевидность, что война идет, ее не будет[427 - Неудачное пророчество: 25 сентября 1805 г. французская армия перешла границу на Рейне, а 6 октября переправилась через Дунай.]. Так, как и прихода русских войск, о котором постоянно твердят. У Вашего Адама[428 - Имеется в виду князь Адам-Ежи Чарторыйский (1770–1861), друг Александра I и министр иностранных дел России (1804–1806). Поскольку он был отправлен в отставку 17(29) июня 1806 г., письмо, видимо, написано летом 1805 г.], отнюдь не первого человека на земле, достаточно врагов при дворе и он не станет искать их за тысячу лье от дома. У Александра и Гефестиона, хотя они и посылают время от времени кое-какие войска в Персию, никогда не будет Квинта Курция[429 - Гефестион – фаворит Александра Великого. Квинт Курций Руф (I в. н. э.), автор «Истории Александра Великого».], но их будут любить за доброту и умеренность.
Не проходит и дня, чтобы я не провел двух часов с едким, ироничным и остроумным Марковым[430 - Граф Аркадий Иванович Морков (Марков, 1747–1827) – дипломат, посол России во Франции (1801–1803).], приятным государственным мужем, говоря с ним о прошлом и будущем, ибо настоящее ему не по нраву. Поспорив немного, мы расстаемся, вполне довольные друг другом.
Я сопроводил моего агнца с ее ягненком к [Мамаке] на корабле в Дрезден. Я встретил там Курляндских[431 - Имеются в виду Анна-Шарлотта-Доротея, герцогиня Курляндская (урожд. фон Медем; 1761–1821), и ее дочери: Вильгельмина Курляндская (1781–1839), у которой было несколько мужей и любовников, Полина Курляндская (1782–1845), родившая внебрачную дочь, Яна-Екатерина Курляндская (1783–1876) и Доротея Курляндская (1793–1862), у которых также были различные любовные связи.], все таких же хорошеньких и непотребных. Беласет [?], сохранивший у них свое место, пожелал остаться здесь на службе у Вюртемберга[432 - Курфюрст Фридрих IІІ Вюртембергский (1754–1816).], но не вышло, и он уехал. Здесь нынче только на нее приятно посмотреть и на русских дам, вскоре отъезжающих, как и дорогой агнец.
Я почти снял для Вас, дражайшая княгиня, Ваше «Златое сердце»[433 - Дом напротив замка Клари-Альдрингенов в Теплице.] на весь сентябрь; если Вы приедете раньше, чего я желаю, то сможете там сразу же поселиться. Это именно то, что Вам нужно, и мне тоже: если быть только Вашим другом, дистанция вполне благоразумная. Если быть Вашим возлюбленным, Тора и Шлосберг[434 - Названия двух удаленных друг от друга прогулочных маршрутов.] меня не испугают.
Пишите мне, вернее приезжайте; и проявите, моя дражайшая пантера, чувства, если не нежные, то более человечные и благоразумные. Ручаюсь, что Вы не сделаете меня очень несчастным, только видеть Вас – для меня величайшее счастье[435 - В Nouveau recueil 1812 (T. I. P. 155–157) этот абзац заменен следующим: «Весьма легкомысленно писать так женщине, видевшей у своих ног победителя Очакова, Бендер, Измаила и сотню тысяч других поклонников. Он чуть не сошел с ума, великий человек. Три десятка адъютантов отправлялись к Вам, дабы угадать Ваши намерения; генералы дожидались хотя бы одного Вашего взора. Вместо празднеств в золотых и лазурных шатрах, музыки с небес и из-под земли, богатейших турецких ковров, по коим ступали Ваши ножки, я предлагаю Вам сиденьице в дупле дерева, где госпожа графиня де П. впервые сказала мне, что любит меня, и песенку моего славного турка Измаила. Вместо сераскиров и пашей, сбросивших свои туфли, дабы облобызать Ваши, я покажу Вам парадные строи всех стад Шенау [село в окрестностях Теплице. – Прим. Линя], когда они спускаются с гор; вместо ревнующих к Вам женщин, которых хотели заставить обхаживать Вас и которые Вас проклинали, Вас будут благословлять наши храбрые, покрытые славой солдаты, выходя из Штейнбада [бани для воинов. – Прим. Линя]. Наши процессии, возвращающиеся от Пресветлой Марии [место паломничества вблизи Теплице. – Прим. Линя] и направляющиеся в город выпить рюмку водки, окунуться в купальне и поставить пиявки, остановятся перед Вами в восхищении и вознесут вразнобой свои песнопения, молясь Господу Богу и Пресвятой Деве о том, чтобы Вы не придирались к Святому Духу и верили, что святой Петр был в Риме, а не в Антиохии. Основательная причина того, что мы не будем вечно счастливы вместе в раю. Будем же в нем хотя бы, пока мы живы».].
Теплице, сего 16 августейшего месяца, как писал Вольтер, для которого август был недостаточно звучным.
Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [после 16 августа [1805 г.?][436 - ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 412. Л. 78 (автограф).]
Судите сами, дражайшая и несправедливая, почитаю ли я Вас. Верните мне немедля мое письмо. Я еще люблю Вас как достойнейшего господина, перестав любить Вас как достойнейшую женщину, ибо Вы не галантная дама. Я не люблю Вас, когда Вы строите глазки, притом отнюдь не добрые, когда Вы говорите о клюве и когтях, когда, не слушая, Вы полагаете, что Ваше самолюбие оскорблено. Я буду любить Вас на свой манер, пока буду видеть Ваше упоительное личико, а на Ваш манер, когда перестану Вас видеть. А если Вы купите ценой того, о чем Вы знаете, мою дружбу, она будет столь же пылкой в ваше отсутствие, сколь мои желания пламенны, когда Вы поблизости.
Приходите же сегодня на обед. Вы мне совершенно необходимы нынче в течение восьми часов.
Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [после 16 августа [1805 г.?][437 - Там же. Л. 69 (автограф).]
Вчера я был почти доволен. Я видел Вас в течение восьми часов, но одну – ни единого мгновения. Я не смог проворковать Вам по моему обыкновению миллион раз «Я люблю Вас», полуподавленных, полуслышных. Что это было бы, коли между нами было возможно «Я люблю тебя»? Известно ли Вам, что моя любовная переписка близится к концу? Будь Вы благоразумны в Вене, у нас было бы время любить друг друга, а не писать об этом в письмах.
Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [1–2 сентября 1805 г.][438 - Там же. Л. 60 – 62 об. (автограф).]
Свои дротики только со всеми предосторожностями. Я не говорю с Вами, сударыня, на чужом языке. Мой Арриан[439 - Что имеется в виду, неясно. Флавий Арриан (ок. 95 – ок. 175) – римский историк, писавший по-гречески.] уже слышал любовный говор. Мои слова не бросаю на ветер и потому не потеряю их на свежем воздухе во время прогулки. Если бы я стал счастливым, во что вовсе не верю, ведь пришлось бы рассчитывать на Ваш разум, я бы по-прежнему писал Вам письма бедняка, просящего милостыню, полные отчаяния из?за вашей суровости, дабы продолжать сочинять Вам патенты на добродетель.
Счастливые или несчастные, только глупцы скучают, когда любят друг друга. Говорят: гляньте, как они зевают. Это пресыщенность удовольствием. Понравившись друг другу, больше не стараются нравиться. Вовсе нет, это значит, что господин или дама – животные. Когда счастлив, сколько блесток ума! Сколь подлинно милыми тогда становятся! Какое доверие! Какая непринужденность! Сколь приятно красивой женщине видеть восхищение ее прекрасными формами и неизменно возрождающиеся желания!
Будь я таковой, мне было бы грустно, ложась спать и глядя на себя, сказать: «Увы! Никто их не видел, эти прелестные формы, эти красивые очертания бедер и умеренную округлость, возбуждающую сладострастие. Никто их не видит. О! Будь я уверена в ком-нибудь…»
Подумайте об этом, моя любезная. Зовут юного Ипполита[440 - Возможно, отсылка к «Федре» Расина.]. Он отправляется в леса и любит Вас до безумия.
Посмотрите, как Вы небрежете письмами, сердцами и временем. Не прелестным ли было вчера вечером зрелище двух статных княгинь (не в объятиях, к несчастью для них), но опиравшихся на руку двух принцев дома Линей? Не говорит ли Вам картина не Парижа Мерсье[441 - Имеется в виду книга Луи-Себастьяна Мерсье «Картина Парижа» (1781–1788).], но Вены, представленная этими господами, что ничего лучше Вам не сотворить, кроме как потщиться полюбить меня или взять меня, ничуть себя не утруждая.
Вы погибли, дражайшая княгиня, если Вам на время подвернется любезный первый встречный. Сего не скроешь. Если то будет страсть, Вы станете страдать. Используйте меня как поручни, чтобы не упасть в пропасть.
Прощайте, всех благ, аббат. Я отправляюсь на охоту и все еще остаюсь Ипполитом, который не бросит своего лука. Хочу, чтобы Вашей первой мыслью была Нинон, как ее последней будете Вы, подобно тому как последней мыслью Генриха была Габриэль[442 - Габриэль д’Эстре (1570–1599) – возлюбленная Генриха IV.]. Нынче, мой дорогой аббат, я пошлю Вам дружеский поцелуй и паду к Вашим ногам из почтения к Вам. Вам не нужно мне отвечать. Передайте только мне, когда Вы пробудитесь, и я сделаю всего один скачок с моего ложа к Вашему. Отдыхайте себе на славу и далее почти весь день. А вот распорядок моего дня. В половине одиннадцатого я пойду встречать моего агнца и привезу его в город, потом мы расстанемся с одиннадцати до часа дня, в час мы будем обедать в саду: я обещал ей сие, потому что она одна, и потом я думал, что моя княгиня приедет только третьего, как она мне сообщила. Ее муж уехал вчера, и я должен оказать ей в последний день малую толику внимания. В три часа я направлюсь к моей княгине, где бы она ни была. В шесть часов – на спектакль. В восемь прощаюсь с агнцем, который уезжает завтра, поскольку я предписал ей отъехать третьего сентября, и возвращаюсь к моей княгине на весь вечер и на весь вечер моей жизни.
Знаете ли Вы, что вчера, глядя на Вас, я испытал два или три разных чувства? Я должен был дважды убедиться, не открыли ли Вы самые прекрасные в мире глаза.
Приветствую Вас, дражайшая и бесценная для меня.
Понедельник[443 - В 1805 г. понедельник падает на 2 сентября.], после пробуждения в шесть утра.
А знаете, весь вчерашний день я не слишком Вас любил. Вы ни на миг не оставались одна. Вы совершали долгие, утомительные и смехотворные прогулки. Вы не пришли на спектакль. Вечером Вы были прекрасной спесивицей. Вы ничего не слушали и не слышали. Вы зачем-то уселись за стол. В общем, все утро, послеобеденное время и вечер ничего не стоили. Нынче Вы будете трястись два лье, отправившись на ужин. Мне по-прежнему не придется увидеть Вас, как мне того хочется, но хотя бы доверьте ухабам заботу о том, чтобы выпитые воды прошли легко. Не оставляйте валяться на Вашем столе мои бедные записочки. Они не стоят того, чтобы их прочитали. Нынче Вам будет весьма жарко. Оставайтесь спокойно дома, как обычная женщина, не очень нежная, по правде сказать, но благодарная. Довольно того, что Вы теряете Ваши ночи; не теряйте же Ваших дней. А терять их означает не слышать и не видеть, что Вас обожают даже в те дни, когда Вас не любят.
Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [Теплице], 9 сентября [1805 г.][444 - ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 412. Л. 65 – 66 об. (автограф).]
Я люблю чудеса. А Вы одно из них: но я люблю и чудесное и изрядно верю в него. Вот, к примеру. Нынче – девятое сентября, и мне приснилось, что Бонапарте умер. О чем мне сказали три человека. Один тому радовался, другой о нем сожалел. Сие можно увидеть повсюду. Поговорим о моем процессе, покамест я его еще не выиграл. Вы полагаете, сие доставляет мне удовольствие? Я бы лучше предпочел написать одной даме, всего один раз:
Я счастлив был! Люблю тебя и обожаю,
а потом поговорить о чем-нибудь другом.
Найдите же мне ту, что похожа на Вас, и я пошлю ей тысячу «Люблю», тысячу «Обожаю». Вы же – словно кивот завета, к коему нельзя прикасаться, иначе тебя поразит молния. Отчего Вы не похожи на тетку доброго Генриха[445 - Возможно, речь идет о тетке Генриха IV Маргарите де Бурбон, герцогине де Невер (1516–1589).], о которой я рассказывал Вам вчера? Вы могли бы стать божеством, как она, в глазах своего возлюбленного (ибо Вы и впрямь похожи на божество), и в то же время простой смертной, как гласят ее два стиха.
Вместо моих патентов на добродетель (не на суровость, что было бы смешно) не хотите ли еще один на веленевой бумаге с моей гербовой печатью и зачином «Мы, Божьей милостью…» от Того, кто превыше всех мертвых и живых? Посылаю его Вам. Когда я перестану быть последним, приобретите мои посмертные сочинения. Вы найдете его (даю слово чести) во «Фрагментах истории моей жизни»: я недавно написал относящийся к Вам пассаж[446 - «Сейчас сажусь в карету с княгиней Долгорукой и еду на охоту и в оперу в Рудниц к Лобковицу, а оттуда в Прагу и Вену» (Fragments de l’histoire de ma vie. 29
cahier. T. I. P. 272. Написано осенью 1805 г.).]; Вы найдете и все то, что случилось со мной веселого, необычного и достойного внимания с тех пор, как я появился на свет. Все сие будет напечатано у братьев Вальтер. Не хочу уязвлять мое самолюбие и винить Вас или быть нескромным и потому беру только нынешней момент и больше ничего не скажу о моей глупой химерической страсти: я и впрямь верю, что она такова, если это не несчастье, коему я не позволяю причинить мне боль.
Мне пришло на ум, восхитительная во всех отношениях женщина (если только у Вас достанет ума поверить, что я признаю Ваш), что Вам надо выписать при помощи Катиш[447 - Княжна Екатерина Васильевна Долгорукая.] из Вашего Мийо[448 - Аббат Клод-Франсуа-Ксавье Мийо (1726–1785), член Французской академии, автор книг «Начальные основания истории Франции» (1767), «Начальные основания всеобщей древней и новой истории» (1772–1783).] анекдоты и случаи из жизни Карла Великого, Франциска I, Карла V, Людовика XII и Генриха IV вроде тех, что мы читаем у Франшвиля[449 - Жозеф дю Френ де Франшвиль (1704–1781) – автор книги «Первые походы Карла Великого» (1741).] и выписываем из Вольтера.
Что Вы об этом думаете? Пусть она составит такие же выписки о жизни ваших великих князей, наименьших варваров, а также Петра I и четырех императриц. Я поищу самые забавные царствования Империи[450 - Имеется в виду Священная Римская империя германской нации.] и Англии, и Вы увидите: Катиш будет знать больше прелестных и занятных анекдотов, чем Базиль и Николя. Нам во славу и какую!
Тьфу, пропасть! Надо встать ни свет ни заря, чтобы Вас поймать. Держу пари, что Вы уже в полях.
Добрый день, дурной друг (Вы могли бы отдаться мне по дружбе), дурная возлюбленная (ведь тот, кто обладал бы Вами, никогда бы Вас не бросил), дурная мать (ибо Вы всегда затмите Катиш), но отнюдь не дурная точка над i… (ибо природа Вас всем одарила). Я люблю Вас такой, как Вы есть, и дабы Вас изловить, приятным манером, не пугая Вас, мне не хочется нынче говорить Вам об этом.
Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [осень 1805 г.][451 - ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 412. Л. 71–73 (автограф).]
Хотите знать, что происходит? Я буду счастлив видеть Вас всю эту зиму, порой несчастлив, ежели Вам взбредет в голову не уступить мне, но понравиться какому-нибудь остготу или же какому-нибудь пустомеле, коему перепадет от изобилия Ваших прелестей. В Вене Вас будут боготворить и женщины, и мужчины. Когда Вы соберетесь уезжать, то весь в слезах, не понимая, что делаю, и больше ничем не рискуя, я буду сжимать Вас в объятиях целый час, пока Вы не сядете в карету. Вы растрогаетесь не ранее первой почтовой станции, размышляя о моем разбитом сердце. На второй почтовой станции Вы пожалеете обо мне и полюбите на третьей. Я не выеду из города, как Вам известно. Вы не узнаете, что со мной творится, и Вас сие не озаботит. Выстрел из ружья на войне (если у них хватит наконец ума пустить меня в дело), или на охоте какого-нибудь неловкого охотника-недотепы вроде Уинна[452 - Генри Уоткин Уильямс Уинн (1783–1858) – чрезвычайный посланник Великобритании в Саксонии (1803–1806).], или же падение с лошади отправят меня в мир иной.
Тогда с моей княгиней, случайно узнавшей об этом из «Журналь де Франкфор», случится нервный припадок, она придет в себя, только чтобы лить по мне слезы, вспомнит, что ей следовало любить меня и что она способна приехать из Петербурга и Москвы утешить мою бедную безутешную Кристину. Вы скажете себе: «Он так любил меня. Я его тоже немного любила. Но недостаточно. Никто не любил меня так, как он. Ах! если бы он был жив…» Дражайшая княгиня, будет поздно. Земля покроет безжизненную оболочку самого пылкого сердца: и только два-три кипариса осенят тяжелый камень на моей горе в Вене, под который я уже велел меня положить. Вы придете туда всплакнуть и отправитесь весело отобедать в «Мое убежище», как тогда, когда Вы побывали на могиле шевалье де Сакса[453 - См. о нем начало раздела о П. А. Зубове и прим. 3, c. 432.].
