Мариэль

Он досадно опустился в кресло и взялся за сердце рукой.

– Нет надобности преувеличивать произошедшее, отец, к тому же у них «нос по ветру», вот и спохватились вовремя. Вы не меньше меня подозреваете Робинсонов в нечестной игре. А его выражение признательности к нашей семье и к вам в первую очередь – сплошная театральная «бутафория». Испытанный метод избежать правосудия, а значит, разоблачения. Очевидно, что он не идёт к вам на примирение, так как с исчезновением Мари он утратил к вам всякий интерес! Не находите? – спросил Эштон, сурово глядя на отца.

– Ой, нехорошо мне, Эштон, давеча было худо, нынче и того пуще, гляди и вовсе могу преставиться! – часто задышав, произнёс мистер Дэвис.

Он, как и Эштон, весьма переменился, исхудал за время отсутствия Мари, за два месяца успел состариться лет на пять. В его отцовском сердце было гораздо больше опасений, чем было известно сыну. К тому же его угнетало чувства вины, но он всячески пытался утаить его, как, собственно, и многолетние грехи. Они то и дело приводили в действие «шпильку» в груди.

Но было ещё кое-что подозрительное. Накануне Рождества, когда отец в очередной раз вызвал сына к себе «на ковёр», тот, ожидая его, сидя в кресле, предвидя очередную крупную размолвку, приметил на полу под окном сложенный вдвое лист бумаги. Он и не подумал, что это может быть что-то личное, а уж тем более откровенное.

«Я согласна», – коротко и лаконично отвечала дама, недвусмысленно соглашаясь на некое предложение. И всё бы ничего, вот только отец на вопрос сына о найденном письме, в котором женщина так покорно одобрила его предложение, «уступив пальму первенства», отреагировал крайне взволнованно и раздражительно. Безусловно, у него были короткие интрижки, но ничего стоящего, чтобы заострять внимание. За исключением этого случая, когда отец тут же стал пунцовым, отнюдь не только от злости. Вдобавок ещё и отутюжил его за, как он выразился, «право дерзить».

– Видать, влюбился, – заключил Эштон, акцентируя на этом должное внимание, но не торопился затрагивать деликатный вопрос.

– Влюблённость в столь почтенном возрасте – это вам не шутки! – подшучивал он, рассказывая о своих догадках Доне.

– Любите вы, однако, острословить, Эштон. А если человек действительно прикипел к кому-то, нет чтобы порадоваться. А вы! – попрекала она его, не одобряя едкую иронию над главой семьи…

* * *

Под конец марта, возвращаясь с больницы поздно ночью, Эштон услышал быстрые шаги за спиной. Обернувшись, он приметил силуэт мужчины и сразу распознал в нём Блэквуда. Когда тот поравнялся с ним, после крепкого рукопожатия, они молча свернули за угол.

Спустя несколько месяцев знакомства и встреч с ним, Эштон перестал удивляться его внезапным появлениям, при этом питая всё больше симпатии и глубокое уважение к новому знакомому.

Когда они, минуя модный клуб, зашли в переполненный нетрезвым людом паб, Эштон удивился:

– Это что, розыгрыш? Нам точно сюда? – не удержавшись, спросил он.

– Точно. Следуйте за мной!

В небольшом узком кабинете их уже ожидал некий человек. За липким, залитым ромом столом сидел мужчина лет шестидесяти, бедно одетый и дурно пахнущий.

– Это Боб. Это он видел экипаж в рождественскую ночь. Эштон тут же пожал ему руку, с нетерпением вглядываясь в чумазое лицо с несколько испуганными глазами очевидца, напрочь позабыв о зловонии.

Но Рой ответил вместо него:

– Он утверждает, что часто видел тот же экипаж и после того случая. Говорит, что раньше он никогда не ездил по их стороне, впервые – в ту ночь, а после зачастил. Боб живёт в трущобах за Лондоном, он хорошо знаком с убогим местом, в частности и с теми, кто туда наведывается.

Через четверть часа мужчины вышли из «рюмочной» и быстрым шагом направились к экипажу, ожидавшему Блэквуда.

Красивый экипаж в готическом стиле, чёрного цвета, с обивкой из угольно- матовой кожи внутри, подчёркивающий утончённый вкус его владельца, тонко намекающий на его безбедную жизнь. Два чёрных крепких скакуна звонко стучали по мокрой брусчатке подкованными копытами, не желая более бездейственно стоять под моросящим дождём.

– Прошу вас, – Блэквуд пропустил Эштона вперёд, затем вошёл сам и присел напротив. Мужчина из пивной наотрез отказался садиться внутрь и уселся рядом с извозчиком, чтобы лучше показывать маршрут.

– Вы не против, если я закурю? – спросил Рой, когда экипаж тронулся.

Они ехали несколько миль молча. Эштон смотрел в окно и мучился от мысли, что его сестру могли везти именно по этим дорогам, в неведомом направлении.

Блэквуд же спокойно курил сигарету, листая какие-то бумаги из своего, на этот раз коричневого саквояжа, идеально подобранного в тон ботинок. Рой всегда выглядел с иголочки, будто бы сошёл с подиума модного дома и сразу же ступил на узкие улочки города, не испытывая никакого дискомфорта. Его совсем не смущал щеголеватый вид и взгляды, которые он притягивал. Рой выглядел так естественно и натурально, что грех было порицать его за эту нарочитость. Его манеры и повадки были врождёнными, отнюдь не театральными.

– Несомненно, он и по дому ходит в домашнем костюме, расшитом серебряными и золотыми нитками. А на ногах у него кожаные туфли! – как-то заявил Эштон Доне, усмехнувшись, на миг представив эту картину.

– Естественно, люди благородных кровей чаще всего перенимают не только титул и наследие, но и красивые манеры, элегантный вкус, а также чопорность, как у вашего нового знакомого, – парировала ему Дона.

Эштон, как и его младшая сестра, умело считывал людей, интуитивно прощупывая саму сущность. У некоторых он точно мог рассмотреть тонкую душевную организацию, а у других – грузовой трюм. А этот таинственный сыщик ему сразу приглянулся, хоть и казался весьма загадочным…

– Мистер Блэквуд, – обратился Эштон к ещё курящему

Рою, – я вспомнил, что у меня есть для вас кое-что.

Рой заинтригованно поднял бровь:

– Вы припрятали во внутреннем кармане пальто пузырёк хмельного зелья?

– Вовсе нет, сэр! – поспешил оправдаться Эштон.

– А чего это вы так засуетились? Как по мне, весьма достойное предложение, – щедро одарив Эштона улыбкой, возразил Блэквуд.

– Фотокарточку сестры я ношу с собой уже несколько недель. Полагаю, у вас есть образец снимка, который я оставил в полиции? Но мне показалось, что здесь свет падает лучше, оттого и лицо видно точнее. Я решил, что он может вам пригодиться, – произнёс Эштон, глядя на изображение Мари.

Рой утвердительно кивнул, а сердце забилось быстрее.

«Да чтоб тебя, Рой!», – мысленно отругал он себя за мальчишеский порыв давно утраченной и казнённой романтики. Хотя внешне по-прежнему оставался невозмутим.

Он мог бы отказаться, ибо одного снимка вполне достаточно, но желание взглянуть на неё снова взяло верх, и он протянул руку.

Вихрь ярких, противоречивых, неподвластных эмоций поглотил его. Они вырывались из его души, воспламеняя сердце, как из недр земли, из морского дна выплёскиваются самые тёплые и тёмные, густые и чрезмерно глубокие переживания. Эти многоликие порывы чувств настораживали его, став новым путеводителем в мир, куда он запретил себе возвращаться…

– Сколько вы сказали полных лет вашей сестре? – спросил, между прочим, Рой.

– Семнадцать, минувшей осенью ей исполнилось семнадцать, – с дрожью в голосе ответил Эштон.

На фотографии была изображена девушка во весь рост, в нежно- розовом платье и с собранными на затылке волосами. Её непорочность была видна невооружённым глазом. Мари была воплощением невинности, красоты и молодости.

– Что это у неё на запястье? – присмотрелся Блэквуд внимательнее, указывая на снимок.

– О, это подарок отца на её последний день рождения. Жемчужный браслет, на замочке которого был лепесток с выгравированными инициалами М. D. Сестра никогда не любила яркие безделушки, как большинство девушек, но это украшение пришлось ей по вкусу. Я почти уверен, что и в ночь её исчезновения оно было на ней, так как его нет нигде в ящиках и ларцах.

Тут Рой вынул из сумки увеличительное стекло и стал разглядывать браслет повнимательнее. Затем он поднял глаза на Эштона и сказал:

– А что, если оно до сих пор на ней? Это может послужить нам очень важной деталью при опознании вашей сестры. Вдруг кто-то мог видеть девушку, подходящую под это описание. Опознание – весьма витиеватая процедура, здесь каждая деталь крайне важна, и нужно учитывать все предметы и улики, которые нам удастся отобрать в процессе расследования.

Эштон молча кивнул.

Когда экипаж остановился, мужчины вышли и осмотрелись, окинув взглядом местность, в которой оказались. Он невольно вздрогнул.

– Батюшки, я отказываюсь верить, что люди, живущие в современном мире, могут пребывать в таких ужасных условиях!

– Боюсь, им повезло меньше, чем нам с вами, или же наоборот, – саркастически ответил Рой, созерцая трущобы.

– Меня больше смущает другое: короткий световой день, который, не успев расцвести, тут же уходит в закат, вынуждая меня постоянно скитаться в сумерках, как Дракула! – недовольно пробурчал Рой.

Обойдя все закоулки в округе, они остановились вместе с бедняком Бобом на той самой дороге, где он видел дилижанс. Рой внимательно посмотрел в сторону дороги, указанной им, и подметил:

– Но, здесь неподалёку, сразу за теми деревьями – перекрёсток и широкая развилка на три дороги. Вам удалось разглядеть, куда именно свернул путник?

На вопрос Боб ответил не сразу. Шмыгнув носом и почесав затылок под закатанной шапкой, он задумчиво указал вдаль грубой, грязной рукой:

– Не могу утверждать с точностью, сэр, он был слишком далеко для столь близорукого, как я, но, кажется, он повернул налево!

– Это же направо! – поправил его Блэквуд.

– Точно. Тогда направо. Кажется…

– Ясно! – выдохнул разочарованно детектив, что-то черкая в своей записной книжке.

– Говорите, сколько раз вы встречали подозрительного извозчика на этих дорогах? – прислоняя карандаш к губам, спросил сыщик, прищурив пытливые глаза.

Его испытующий взор насторожил даже Эштона, не говоря уже о растерянном бедолаге.

– Раза три точно, сэр, а то и четыре. А другой раз видел свежие узорчатые следы на снегу, в точь такие же, как те, что оставлял тот самый экипаж. Не нравится мне этот господин. От одной мысли о нём мне не по себе становится, – вытирая нос оборванным, замызганным рукавом кожуха, торчащего из-под такой же фуфайки, съёжившись, добавил Боб.

– Я работаю неподалёку, на лесной ферме Дикенсонов. Раньше, когда было много воды в пруду, приходилось делать крюк.

Сейчас же хозяин накинул небольшой деревянный мостик через водоём. И ему на руку и в моих интересах, так сказать, – довольно беззубо улыбнулся мужчина. Домой возвращаюсь поздно и всегда пешком. Поэтому волей- неволей становлюсь свидетелем всего, что происходит в округе.

– Это вы сейчас к чему?! – выгнул бровь Блэквуд.

– Да так, сэр, к слову, хотел…

– Не надо хотеть, надо думать! Примите к сведению, Боб: я трачу здесь драгоценное время не забавы ради, а ради мужчины, который стоит рядом с вами. Послушайте меня внимательно и усвойте, желательно с первого раза. Я готов вам щедро заплатить, и плата будет вдвое выше вашего месячного жалования.

Только все сведения должны быть точными и правдивыми. Вздумаете переусердствовать – пеняйте на себя. Ибо я не потерплю манипуляций и не дам вам пользоваться сложившейся ситуацией. И ещё кое-что: не вздумайте трубить о нашем разговоре, никто не должен знать, с кем вы имеете дело! – строго сказал Блэквуд, чётко выговаривая каждое слово, дабы, как можно доходчивее пояснить выдвинутые условия сотрудничества.

– Я принимаю ваши требования, сэр, и обязуюсь честно их выполнять, – робко предположив, что, увлёкшись рассказом, ушёл не в ту степь и разгневал столь серьёзного господина, ответил неряшливый свидетель, быстро захлопав желтоватыми, мутными глазами.

– Предполагаю, писать вы не обучены?

– Нет, сэр, – виновато опустил голову Боб.

– Не страшно, вот вам блокнот и карандаш. Рисуйте! – подбодрил его Рой, сменив гнев на милость, и вложил в ладонь нищего пять шиллингов…

– Сдаётся мне, наш наблюдатель немного заигрался в сыщика и стал переигрывать. Вполне возможно, он готов сгущать краски, лишь бы удержать нас на крючке, догадываясь, какой глубокий интерес мы питаем ко всему происходящему, – произнёс Рой, когда экипаж тронулся и направился обратно в Лондон.

– Согласен, – подтвердил Эштон.

– Но всё не так скверно, не стоит торопить его или пренебрегать им. Уверен, Боб нам ещё пригодится. Я буду подогревать его интерес, за что он будет добывать для нас нужную информацию.

К тому же я приставлю к нему хвост – одного из своих людей, дабы несколько дней сверять показания, чтобы подловить его, вздумай он что-либо преувеличить и исказить факты, – продолжил излагать свои планы Рой, снова закурив.

– Точно, – кивнул Эштон и закашлялся.

Боб же всё стоял и пристально смотрел вслед удаляющемуся экипажу, почесывая затылок с жидкими, сальными волосами. Может быть оттого, что ему удалось ухватиться за соломинку, испытать фортуну…

* * *

Мало сил, много отчаяния, боль в правом запястье – первое, что почувствовала Мари, открыв глаза. Мысли быстро сменяли одна другую, превращаясь в сплошную путаницу опасений. Но все они рассеялись, как пудра по ветру, а им на смену пришел новоявленный кошмар в лице спящего мужчины всего в нескольких шагах от неё. Руки, скрещенные на груди, ноги, закинутые одна на другую. Повернувшись лицом к стене, некто крепко и мирно спал поодаль на деревянном стуле.

Сделав небольшое усилие, Мари села на кровати, поджав под себя ноги и плотно укутавшись одеялом, посмотрела на субъекта напротив: тёплое кашемировое пальто, кожаные ботинки, перчатки, на голове серая шляпа. Она не могла разглядеть черты лица, поскольку оно было спрятано за известным аксессуаром.

Видимо, эта деталь служит ему для прикрытия, никак иначе, и она не сможет разглядеть за этим платком ничего, даже если станет смотреть на преступника в упор. Но самое непредсказуемое было впереди. Неожиданно мужчина зашевелился, а девушка застыла.

Стало быть, спать сидя – не удобно, поэтому время от времени мужчина менял положение тела. Сейчас он вытянув длинные ноги перед собой и глубже надвинув шляпу на глаза, продолжил спать.

Мари бесшумно подошла к столу и осторожно взяла кувшин с водой. Она обратила внимание на пустые пузырьки разной формы, несколько флаконов с какой-то жидкостью и бинты.

Мари догадалась в чем дело, взглянув на своё перебинтованное запястье. Видимо, забила руку, когда упала, возможно, не только её. Так же девушка вспомнила, что платье, в котором проснулась, она не надевала…

– Какой стыд! – вырвалось у неё. Чувство неловкости и скованность возобновились с новой силой. Вдобавок Мари напрочь забыла о времени с того мгновения, как всё это произошло.

И лишь взглянув в окно, сообразила, что на дворе вовсю благоухает весна. От этой вести она уронила на пол кувшин, из которого жадно пила воду, утоляя жажду после вековой, как оказалось, спячки.

От шума мужчина в кресле резко дернулся, не сразу сообразив, что произошло, но, увидев лицо испуганной девушки, тут же вскочил на ноги.

Мари бросилась к двери, но тот ловко схватил её за руку, совсем не больно, но очень крепко. Он посмотрел ей в глаза – чёрные, с длинными ресницами и дьявольским огнём, они пронзили её, как клинком. Девушка затаила дыхание, словно испуганный, загипнотизированный кролик в смертельных объятиях удава.

Она приросла к полу в ожидании дальнейших действий противника, не оставившего ей ни малейшего шанса для обороны.

– Послушайте, я не намерен причинять вам вред. Вижу, вы оправились после тяжёлого недуга, чему я исключительно рад.

Мари слушала его голос, не веря своим ушам. Он доносился до неё, точно эхо.

– Сейчас я отпущу вашу руку, и вы присядете у камина, затем мы спокойно поговорим. Согласны?

Мари кивнула.

– Вот и договорились!

Но стоило ему ослабить хватку, как девушка тут же вырвала руку и выбежала из комнаты. Она сбежала вниз, но громоздкая входная дверь была предательски наглухо заперта на ключ.

– Отпустите меня, умоляю! Отпустите! – закричала она что есть мочи, безнадёжно кидаясь из стороны в сторону, из угла в угол.

То шёпотом, то переходя на крик, Мари рыдала, мучительно ломая руки от безысходности, умоляя освободить из заточения. Мужчина подошёл ближе и молчаливо стал наблюдать за её действиями, присев в кресло. Мари вовсе растерялась. Её болезненный вид и крик души не могли оставить его равнодушным.

Однако он бездействовал.

– Полагаю, жизнь побудила вас на этот шаг, и я не вправе вас судить, никто не вправе. Назовите только сумму, и она завтра же будет у вас. Всеми святыми клянусь, как только вы меня освободите, я лично позабочусь об этом! – уверенно заявила девушка, вытирая слёзы.

Мужчина упорно хранил молчание, что в конец взбесило девушку. Её просьбы переросли в угрозы, затем в неистовый плач.

– Прошу, выслушайте меня, я могу многое объяснить,

– наконец-то заговорил похититель.

– Гораздо лучше свести счёты с жизнью, чем пойти на уступки такому деспоту, как вы! – кричала она, а он по-прежнему невозмутимо смотрел на её «демонстрацию духа», выжидая момент, когда она утомится, дабы попытаться поговорить с ней.

Наконец Мари затихла, сложив руки на коленях, присела у двери, раздосадовано глядя в сторону.

«Свершилось», – подумал мужчина. Почувствовав, как из камина потянуло сквозняком, он решил, что в самую пору подбросить дров, а затем начать мирный диалог. Присев на корточки у очага, похититель мысленно подбирал слова, чтобы найти подход к узнице, не подозревая, что произойдет в следующее мгновение.

Недолго думая, доведённая до отчаяния девушка, пользуясь случаем, что обидчик повернулся к ней спиной, явно не ожидая от неё такой дерзости, схватила добротное полено и что было сил нанесла ему удар прямо по затылку. Последовал глухой стук, негромкий возглас, затем мужчина упал на пол, покорно раскинув руки.

Мари металась по дому в поисках ключей и оправдания своему поступку. Глядя на неподвижно лежащего мужчину, она опасалась, что он мёртв. От этого её начало колотить ещё пуще. Не найдя ключи, она осмелилась проверить карманы его пальто.

И о чудо, вот они! Достав целую связку отмычек, она стала перебирать их, торопливо подбирая «ключ к свободе». Но взглянув на раненого, беззащитного человека, на кровь, которая тонкой струйкой стекала на пол, разрыдалась. Однако дело было сделано, представился единственный шанс к побегу, и она им воспользуется, во что бы то ни стало.

Пленница распахнула настежь дверь и глубоко вдохнула тёплый весенний поток воздуха.

– Давно хотела это сделать! – облегчённо произнесла она и выдохнула.

Накинув пальто, захватив шарф и ботинки, она прытко выбежала во двор. Но тут её великодушие взяло верх и она вернулась проверить, дышит ли он. Девушка осторожно наклонилась и, опасаясь, приложила ухо к груди пострадавшего.

– Бьётся. Значит, жив! Как только я выберусь, обещаю, что отправлю сюда помощь. Хотя сильно сомневаюсь, что он высоко оценит мой благородный поступок, – пообещала она себе, глядя на его крепко сомкнутые веки.

– Пол жёсткий, будет вернее что-то подложить. Господи, сохрани ему жизнь, верни ему силы, вот только не спеши, пусть крепко спит. Дай мне немного времени, дабы уйти подальше, а после разбуди его, словно от долгого сна. Умоляю тебя! Ведь, если он умрёт, моя жизнь не будет прежней, угрызения совести не дадут дышать полной грудью. Не позволь этой крови остаться на моих руках, – вытирая слёзы, добавила она, подложив под голову раненого мягкий валик из одежды и укрыв одним из пальто, что висели на вешалке у двери. Несмотря на содеянное, Мари меньше всего хотела, чтобы он скончался. Её пальцы испачкались кровью; вздрогнув, Мари наскоро вытерла их носовым платком. Потом избавив его руку от перчатки, она проверила пульс, как учил брат.

– Пульс есть, рука тёплая, крепкая, пальцы правильной, красивой формы, – заключила она, не задумываясь.

– А это ещё к чему? Глупости какие! – тут же отругала она себя за то, что находит симпатичным человека, из-за которого попала в столь жестокую передрягу. Но, вспомнив про пузырьки и бинты в комнате, побежала за ними.

Долгих минут двадцать, сидя на коленях у изголовья раненого, перевязывая ему голову, девушка словно забыла о том, что он ей враг и почти перестала его опасаться. Она освободила копну его тёмных волос из-под шляпы, что вряд ли бы одобрил сам пострадавший, тут же заметив шрам на его правой брови – тонкий, почти незаметный, давний рубец.

– Хоть бы шевельнулся, – прошептала она. Мари желала, чтобы он открыл глаза, но вместе с тем больше всего боялась его пробуждения и последствий. За время ожидания она успела хорошо рассмотреть его лицо, точнее ту малую часть, что не прикрывал платок.

– Должно быть, он красив, – вновь посетили её голову недостойные, неразумные мысли.

Рука так и тянулась снять шёлковый чёрный платок, но не решилась. Поднявшись над ситуацией и трезво оценив всю её остроту и угрозы, пленница напрочь избавилась от желания разоблачать похитителя.

– А вдруг он умрёт? Осквернение трупов – страшный грех! – зарыдала она, неосознанно сложив руки раненого на груди…

Чуть погодя, собрав в небольшой узелок всю пищу, что нашла в доме, за исключением кусочка вяленой курицы и сыра (на случай, если он выживет), Мариэль выбежала прочь…

– Боже праведный, вот она… свобода! Её запах отличался от обычного воздуха: он наполнен всеми дарами природы, богат радостью жизни, смелостью, риском! – произнесла довольная Мари.

Она впервые увидела дом снаружи, и он выглядел куда достойнее, чем она предполагала: двухэтажный деревянный дом, в окружении хвой ных деревьев и небольшой пристройки неподалёку.

– Возможно, какая- нибудь хижина, – пожав плечами, предположила она. – Мне нет до неё никакого дела, сюда-то я точно возвращаться не планирую!

Подбодрила себя и пустилась в путь, не имея понятия, куда именно направляется.

Днём лес был наполнен светом, ароматами молодой травы, подснежников и пением птиц. Девушка шла вдоль тропинки, надеясь, что она быстро выведет её к цивилизации.

Вдруг она вспомнила его глаза и этот нечеловеческий блеск в них. Мари никогда не видела ничего подобного, не встречала настолько сильного, магического взгляда…

ЛОЖЬ ВО БЛАГО

– А я говорю следите за языком! Ваше смирение сыграет нам на руку. Ибо ваши шутки не такие уж невинные! К тому же, благодаря вашему незадачливому ухажёру, благоустройство вашего будущего хорошо скажется и на нас. Внесите, так сказать, свою лепту в благоустройство нашего семейства! Ещё и брату вашему вздумалось здесь задержаться, тогда как полдюжины дел за океаном накопилось! Кроме прочего, сколько можно растрачивать не бесконечные средства? Пора и посодействовать немного, раз уж выгодное предложение внезапно подвернулось! Не стоит забывать, что столь чудесные идеи поступают крайне редко. Так что не затягивайте с ответом, день-другой повремените для приличия и полно. Время приятных хлопот! Пора гостей созывать да торжественный приём устраивать, – произнёс мистер Робинсон, стоя у окна спальни дочери и рассматривая подаренное поклонником ожерелье.

– Золото высшей пробы, усыпанное алмазами. Стоит целое состояние, к вашему сведению! – добавил он, бережно вернув украшение в бархатную коробочку.

– Мне не нравятся эти украшения, – фыркнула капризная девушка.

– Знаете – дареному коню в зубы не смотрят!

– А то, что он вдвое меня старше и за плечами у него три брака, вас и вовсе не смущает, отец?! – спросила

Люси, усаживаясь за туалетный столик.

– Абсолютно несущественно! Когда это прошлое мешало солидному джентльмену устроить свою судьбу? К тому же, такая мелочь совершенно не влияет на вашу беззаботную и праздную жизнь. Этот состоятельный мужчина гораздо лучше, чем какой-то неопытный юнец, у которого за душой ни гроша, и в долгах, как в шелках!

– Бедность не порок, – возразила Люси.

– Ага, а вдвое хуже! Что взять с того, кто и себя обеспечить не в состоянии? – ответил строго и жестоко мистер Робинсон.

Бедность, пусть на словах, вызывала у него брезгливость и отвращение, словно, говоря о ней, он пачкал свой новый сюртук чем-то убогим, а значит, недостойным. И уже от этого он приходил в ярость. Люси была хорошо знакома с отцовской немилостью и опалой, сегодня же он вновь был не в самом лучшем расположении духа.

Бари Отисон, состоятельный сорокатрехлетний землевладелец из города Йорка, умело подбирал ключи к расположению неласковых особ, одаривая их изысканными украшениями и подкупая вычурными комплиментами. Но это лишь на первый взгляд. На деле же это был крайне строгий и мстительный человек, питавший скрытую ненависть ко всем женщинам. Каждая мелочь могла привести его в настоящее исступление и тогда-то он давал выход своей истинной сущности. Но Отисон искусно скрывал эту «особенность», играя в нравственное величие, что его крайне забавляло. Затем, известным образом, он замыливал глаза членам семьи своей супруги, пока сам измывался над очередной жертвой.