Мариэль

Вергине Карапетян

Мариэль

ГЛАВА- I

ПРЕДИСЛОВИЕ

Англия.

Шел 1863 год. Эпоха правления королевы Виктории.

Викторианская эпоха – эпоха промышленного, культурного, научного и военного развития Великобритании и время наибольшего расцвета Англии.

Эпоха пышных балов и светских раутов. В ту пору дуэль была священным правом аристократов отстоять честь своего благородного дома в смертельном поединке. Это были времена трезвости, пунктуальности и приличия. Строгий моральный кодекс ценился и до правления королевы Виктории, однако именно в эту эпоху такие качества стали доминирующей нормой.

ОНА

Десятое октября. Вечернее солнце, уходящее за горизонт, окутало его розовым покрывалом. Лёгкий лондонский ветер растрепал длинные кудри её спине. Ещё утром заплетённые в тугую косу, к вечеру они строптиво пытались освободиться.

Девушка сидела на берегу Темзы. Когда ей хотелось побыть наедине, она приходила именно сюда. Это было её любимое место. Смахнув слезу, она глядела куда-то вдаль. А мысли её были ещё дальше.

– Мне не стоило так с ним разговаривать, – твердила она себе. – Не стоило! Он – мой отец и точно знает, как будет лучше для меня, для нас всех. Ведь я ещё слишком юна и беспечна, как он выразился. Кто знает, возможно, когда- нибудь я буду благодарить его, но не сейчас. Я не готова. Господи, дай мне сил и благоразумия…

Она ещё долго сидела на берегу, нервно перебирая жемчужины на браслете и мысли в собственной голове. Это юное создание, которому недавно миновало семнадцать лет, была удивилельной красоты девушка: длинные волосы цвета золотистого каштана ниспадали до пояса, а миндалевидные глаза были чёрными, как октябрьская ночь, и глубокими, как воды Темзы…

В этот тёплый осенний вечер её знобило. Длинные тёмные ресницы содрогались от слёз, покрывающих милое личико, и сбегающими горошинами по щекам.

Она всхлипывала и шмыгала упрямым носиком, нервно кусая нежные алые губы…

Мариэль – юная, чистая, живая. Сколько жизни было в её глазах, сколько грёз в душе.

Как много амбиций она таила, пытаясь подавить в себе, сколько желаний и грез в ней зажигалось и умирало, разбиваясь о скалы суровой реальности.

Мари была среднего роста, но за счёт тонкого стана казалась выше. Лёгкое платье для прогулок из хлопка, затянутое на талии плотным ремнём, делало ее хрупкую фигуру ещё изящнее. Несколько локонов, ниспадавших на лицо, игриво щекотали нос и губы, и она невольно улыбнулась. Подобно ангелу, сошедшему с небес, она глядела на вечернее небо, словно скучая по прошлой жизни.

Тучи затянули небо мгновенно и внезапно, припустившийся дождь согнал её с каменистого берега.

«Любимая погода», – подумала она. В эту пору дожди в

Лондоне шли постоянно, но это не мешало ей любить осень. Октябрь.

Мари медленно зашагала домой, не спеша, не убегая. Напротив, наслаждаясь дождём. Капли стекали по лицу, скользя вниз по длинным ресницам, а она медленно шла, ловя взгляды бегущих прохожих, прикрывающихся от дождя зонтами. Она же никогда им не пользовалась.

«Дождь – это объятия с природой», – повторяла Мари, любившая природу, мир, жизнь.

Вдруг ей почудилось, что за ней кто-то идёт, медленно следуя её маршрутом. Мари резко остановилась и повернулась назад. Никого. Умолкли и шаги за спиной. А может, ей померещилось, и их вовсе не было?

Уж слишком пугливой и впечатлительной она порой становилась…

* * *

– Вы снова гуляли у реки, Мари? – в очередной раз, ре-шив убежать от предстоящего разговора, строго произнёс отец, встретивший девушку в гостиной.

Это был мужчина лет шестидесяти, крепкого телосложения, со смуглой кожей и аккуратно зачёсанными седыми волосами.

Несмотря на почтенный возраст, мистер Джек Дэвис выглядел статно и осанисто, хотя события его жизни оставили много следов, отнюдь не только на внешности.

Мистер Дэвис был одет в сюртук и брюки из плотной ткани тёмно- синего цвета.

Он придерживался делового стиля в одежде, даже сейчас, когда почти полностью отошёл от дипломатических дел.

– Да, я гуляла у реки, как обычно, – убирая назад мокрые локоны и пытаясь оставаться невозмутимой, ответила девушка.

– Вы промокли до нитки, неужто надумали слечь в постель? – продолжал возмущённо отец, сдвинув густые брови и сморщив нос. – Полагаю, вы делаете это нарочно, именно сейчас, в такой важный день. Занятно! Нужно было бродить по городу, мокнуть, как брошенный щенок, вместо того чтобы привести себя в порядок и, как следует, подготовиться к встрече с нашими гостями?

– Интересно, что бы сказала ваша матушка? Царствие ей небесное! – не унимался сердитый отец.

Промолвив, он поцеловал кольцо на безымянном пальце с большим чёрным агатом, которое носил в память об усопшей жене.

Памятные украшения (траурные) – небольшие браслеты, кольца, медальоны, броши, в которые вплетены и спрятаны пряди волос близких людей, детей, возлюбленных. Мода на траурные украшения вспыхнула с новой силой после смерти любимого супруга королевы Виктории, Альберта Саксен- Кобург- Готского.

– Отец, – прервала его девушка. – Если бы матушка была жива, быть может, эта встреча сегодня не состоялась бы вовсе.Во всяком случае, не в таком ключе.

Затем, кинув беглый взгляд на отца, она поспешно поднялась по лестнице в свои покои, с трудом сдерживая вновь подступающие слёзы.

Вслед за Мари в покои вошла женщина лет тридцати – стройная, одетая в строгое серое домашнее платье. Волосы, аккуратно собранные на затылке с помощью заколок, придавали её, и без того спокойной и сдержанной внешности, особую серьезность.

Ростом она была чуть выше Мари, с точеной фигурой и приятными чертами лица, усыпанными мелкими веснушками. В прошлом она служила няней, а ныне – гувернанткой Мариэль.

Дона появилась в этом доме десять лет назад, после сложных жизненных перипетий и трудностей, которые по сей день тщательно скрывала.

Верой и правдой она заботилась о семье Дэвис, в частности о Мари. Женщина очень быстро привязалась и полюбила эту семилетнюю девочку, что не удалось её собственной матери…

И сейчас, когда Мари, повзрослев, превратилась в юную девушку, Дона не покинула их дом, поскольку давно стала членом семьи Дэвис.

БЫТЬ ГРОЗЕ

– Быть грозе… – молвила Мари, увидев, как Дона закрывает ставни на окнах, трепещущие от сильного ветра. – Мне кажется, ночь будет неспокойной, Дона, такой же, как и та злосчастная ночь, когда матушки не стало. – Полно вам, Мари, прекратите терзать моё сердце. Я не могу смотреть на вас .Последние несколько дней вы и вовсе не в себе.Что с вами произошло? Гуляете в одиночестве, избегаете подруг. А вдруг случится беда какая, тогда что? Вот намокли, как плющ. Полюбуйтесь на своё платье, его спокойно можно выкручивать! Узнает об этом ваш брат и очень огорчится. У него и без того дел по горло, а тут ещё с вами возиться доведётся , дитя моё!

– Дона, я не дитя, увы, – с грустью произнесла Мари. –И Iвообще, лучше уж я заболею, нежели в здравии буду присутствовать на этом ужине. Пить микстуры, бредить в горячке лучше, чем сидеть фарфоровой куклой, разглядываемой малознакомыми людьми!

– Мари, ваши речи отчаянны и полны тоски, право, не усложняйте. Это всего лишь совместный ужин, вероятно, ничего из того, чему вы так отчаянно противитесь, не произойдёт.

Мари не ответила, лишь тяжело вздохнула и с помощью Доны начала освобождаться от мокрой одежды.

– Давайте переодеваться, а то, как бы не опоздать к приходу гостей. А это дурной тон!

Мари опустилась на край кровати и посмотрела на пламя ярко горевшей свечи.

Дона зажгла ещё несколько свечей в покоях, и комната наполнилась мягким светом. Это была просторная спальня с большой дубовой кроватью под балдахином. Деревянный пол покрывал мягкий шерстяной ковёр серого цвета. Канделябры из латуни располагались по углам и в центре комнаты, благодаря чему в покоях было достаточно светло, и Мари могла по вечерам подолгу читать книги, сидя в кресле. В углу комнаты стоял письменный стол из красного дерева и деревянный стул с кожаной обивкой. – Сознайтесь, Дона! – вдруг, не удержавшись, Мари схватила гувернантку за руку и, усадив рядом на кровати, продолжила: – Скажите, по совести, вы же знаете, почему отец пригласил к нам Робинсонов?! – Право, не знаю, Мари! Мистер Дэвис ничего не говорил, но смею полагать, что это связано с вами… Но это лишь догадки .

Не принимайте всё близко к сердцу, не усложняйте. Вы слишком впечатлительны, с годами это пройдёт, – добавила Дона, поцеловав подопечную в макушку. Всё было готово к приёму гостей. В центре комнаты накрыли стол на пять персон, и, в ожидании гостей, кухарки и горничные без устали суетились на кухне. Внесли и расставили свечи в высоких подсвечниках, разожгли огонь в камине. Обычно его разжигали по вечерам, с приходом осенних холодов, и комната наполнялась приятным теплом и светом. Мистер Дэвис сидел в кожаном кресле перед камином и курил сигару. Он глядел на языки пламени, мысленно предвкушая предстоящую встречу и разговор со своим старинным другом, деловым партнёром и опорой Томасом Робинсоном.

Раньше мистер Робинсон навещал их чаще, но последние пять лет жил за границей с семьёй и осел в Париже. Двадцать лет назад два приятеля основали совместный бизнес под грифом R&D. Основным капиталовкладчиком стал мистер Дэвис. Томасу Робинсону, находившемуся в затруднительном финансовом положении по ряду причин, мистер Дэвис предложил внести минимальный взнос и стать полноправным бизнес-партнёром исключительно по старой дружбе.

Робинсон уже тогда обладал большим опытом и связями, а также дипломатическими качествами, что способствовало успеху дела и принесло хорошую прибыль. За несколько лет мистер Робинсон заключил несколько выгодных сделок, благодаря которым их экспортный бизнес в Европу и Америку успешно процветал.

Со временем, по причине ухудшения здоровья, сэр Дэвис полностью передал приятелю дела по управлению компанией, а именно крупным предприятием по импорту тканей и кожи премиум-класса, за пятьдесят процентов прибыли. Также мистер Робинсон получил полномочия самостоятельно управлять делами, предоставляя отчёты. Конечно, от такого заманчивого предложения мистер Робинсон не отказался.

Однако, сам Робинсон, будучи ровесником мистера Дэвиса, также не мог похвастаться здоровьем, о чём свидетельствовала трость в правой руке, на которую он опирался последние десять лет. Но он не жаловался, зная цену своим трудам, а она была определённо высока. Сделка намечалась выгодная. К тому же за эти годы сын Томаса вырос и из неусидчивого мальчугана превратился во взрослого, проворного и шельмоватого мужчину лет тридцати. Он помогал отцу руководить фирмой и параллельно заводил много выгодных знакомств в целях продвижения собственных дел… Вдруг послышался грохот колёс подъехавшего экипажа. «Вот они, гости!» – подумал мистер Дэвис и выглянул в окно, за которым увидел тусклый мигающий свет фонаря и ветви деревьев, покорно прогибающиеся под дуновением сильного ветра с дождём.

Через несколько минут парадная дверь открылась, и в сопровождении пожилого управляющего двое мужчин вошли в переднюю. Впереди шёл мистер Робинсон. Он был невысок ростом, несколько полноват. Седые волосы ещё сохранились на висках и затылке, а остальная часть головы полностью облысела. Отсутствие растительности на голове компенсировала густая седая борода, покрывавшая пухлые щёки и подбородок Томаса Робинсона.

Мужчина был одет в темно- серый сюртук, брюки того же цвета и туфли в тон.

Опираясь на неизменную чёрную трость, он решительно шёл по длинному, плохо освещённому коридору. Вслед за ним не менее уверенно следовал и Робинсон- младший. Эван – немногим выше отца, широкоплечий и коренастый, в полутёмном проходе казался ещё шире.

Облачённый в чёрный фрак, брюки и туфли, он сливался с тёмным коридором, отбрасывая тучную тень на стены, медленно следовавшую за ним по пятам.

– Добро пожаловать, мой друг! – мистер Дэвис поднялся навстречу гостям.

Хозяин дома был на голову выше и гораздо стройнее

Робинсона- старшего.

– Я долго не отвечал на ваши письма, но все время размышлял над ними. Я решил, что будет лучше обсудить этот щепетильный вопрос с глазу на глаз, и не только нам двоим! – он пристально посмотрел на Эвана.

Пожав друг другу руки, гости уселись на кожаный мягкий диван, а мистер Дэвис – в своё любимое кресло.

– Истинно, ты стал настоящим мужчиной, Эван! Смею заверить, что эти пять с лишним лет пошли тебе на пользу. Как же ты возмужал и окреп! – не мог натешиться сыном своего друга мистер Дэвис.

– Что есть, то есть! – подхватил визитёр, с гордостью похлопав по спине отпрыска, сидевшего рядом.

Молодой человек самодовольно улыбнулся.

– Мой сын – моя опора! – добавил Робинсон- старший.

– На него можно положиться в любом деле, с уверенностью за него ручаюсь.

Мистер Дэвис опустил глаза, но, поняв, к чему клонит гость, утвердительно кивнул, подняв глаза на тяжёлые настенные часы.

– Пора бы Эштону вернуться, он пообещал мне не опаздывать, хотя бы сегодня. Его работа отнимает уйму времени и сил. Но он и слушать не хочет об увольнении, клятву Гиппократа давал говорит!

– Ишь ты, какой праведный сын у тебя, Джек, – подхватил Робинсон- старший, выказывая заинтересованность в беседе.

– А как насчёт женитьбы? Небось, присмотрел себе невесту?

– Если бы! Я устал торопить его, моё слово давно утратило прежний вес. Эштон ищет отговорки, словно принял решение надеть венец безбрачия. Горе мне, горе, а ведь ему почти двадцать девять! – качая головой, недовольно произнёс мистер Дэвис.

– Нам давно пора тешиться внуками, а мы продолжаем возиться с собственными детьми! – разделив тяжкие думы с приятелем, мистер Дэвис немного облегчил душу.

– Гм, действительно, в наше время после двадцати лет спешили в тихую семейную гавань! Заводили детей, постигали взлёты, терпели поражения. Но, благо, нам повезло в делах любовных! Сейчас же молодые люди не торопятся делать столь серьёзный шаг. Быть может оттого, что глупые или, напротив, больно умные. Во всяком случае, гораздо смышлёнее нас с вами, – задумчиво молвил гость.

– Однако… – иронично ответил собеседник, натянуто улыбаясь.

– Не серчайте, мистер Дэвис, мы с удовольствием подождём Эштона, уж больно любопытно поглядеть на сего хвалёного доктора, который отказался от управления компанией в пользу клятвы Гиппократа! – впервые за всё время самодовольно заговорил Робинсон- младший, вальяжно развалившись на диване и медленно попивая виски со льдом.

Джек Дэвис обратил внимание на язвительный тон молодого гостя, но не стал придавать значения колкостям. Ведь, по его субъективному мнению, в чем-то он был прав…

Он поставил свой стакан на мраморный столик и налил себе очередную порцию виски.

Спустя время входная дверь скрипнула, послышались шаги, и в гостиную вошёл тот самый, вышеупомянутый Эштон – высокий, стройный молодой человек лет тридцати. О нём можно было с уверенностью сказать: честный, справедливый, великодушный и крайне порядочный по отношению ко всему, с чем, так или иначе, соприкасался и, вдобавок, недурен собой: тёмно-каштановые волосы, как у сестры, того же цвета глаза, такая же задушевная улыбка.

Эштон Дэвис – доктор, хирург, посвятивший большую часть своей жизни изучению этой многогранной науки. Последние лет пять он всецело был поглощён любимым делом.

Мистер Дэвис был прав в своих суждениях: Эштон избегал его, не желая обсуждать свои дела, поскольку был уверен, что не получит от отца ничего, кроме порицаний и очередной попытки переубедить его покинуть врачебную практику и заняться делами компании.

У Эштона было много душевных переживаний, но он не делился ими с отцом, хотя уважал его и очень любил, но не торопился обнажать перед ним душу.

Много лет назад Эштон водил дружбу с Эваном. Но с годами, расстояние и разные жизненные принципы развели молодых людей.

Однако у них было кое-что общее. Оба были общительны, предприимчивы и, что крайне важно, знали, чего хотят, а главное, как достичь поставленной цели. Вот только методы у них были разные.

Эштон превосходил друга детства редким благородством и сердечностью, которых так не хватало Эвану…

Одетый в добротный серый костюм- тройку, Эштон выглядел очень гармонично и стильно. Следы непогоды остались каплями на его чёрных, натёртых до блеска ботинках. Мокрый плащ и зонт он вручил дворецкому, который лучше всех знал, как вернуть испачканной одежде прежний достойный вид.

– Погода разгулялась не на шутку! – доброжелательно улыбаясь и стряхивая с волос капли воды, протянул руку в приветствии Эштон.

– Вечер добрый, мистер Робинсон, Эван, отец! – поочерёдно пожал руки и приобнял ожидавших его господ.

– Рад видеть вас у нас в гостях, приношу извинения за опоздание. Слишком много больных нынче, и недостаточно компетентных врачей, – искренне произнёс он.

– Согласен! Не принимайте на свой счёт, но достойных хирургов и вовсе в дефиците, верно? – внёс свою лепту Робинсон-младший.

– Увы! – не заметив шпильку, простодушно подтвердил Эштон.

– Мне лично приходится контролировать лечение каждого пациента. Обычные рубцы, проигнорированные в своё время, пе рерастают в страшные очаги инфекции из-за элементарной антисанитарии и халатности, ввиду чего, в большинстве случаев, пациентам невозможно помочь без хирургического вмешательства. Говоря откровенно, прежде всего я обеспокоен судьбой рабочего класса, это наименее защищённый и крайне уязвимый.слой нашего общества. Уверен, элита найдёт, куда обратиться, средний класс так же не пропадёт, я же, в свою очередь, борюсь за жизнь самого нищего и оттого самого человечного сословия, – откровенно заявил Эштон, присев в кресло напротив гостей.

– Браво, Эштон! Вами стоит гордиться! – вырвалось у мистера Робинсона. – Я всегда был очень далёк от медицины и всего, что с ней связано. Терпеть не мог всех этих врачебных манипуляций и медикаментов. Но эта неприязнь стоила мне ноги: в своё время я упустил возможность спасти правую ногу.

Когда-то отморозив её, мне не посчастливилось найти достойного доктора, такого как вы, а может и не нашлось бы в то время такового! Ваш отец не даст соврать, ибо был свидетелем моих тяжких мучений. Недуг перерос в гангрену, мучил меня, и пришлось распрощался с ногой. Боже правый, чего я тогда только не натерпелся! Думал, что откинусь на том столе, на глазах у всех джентльменов, которые пришли поддержать меня и заодно поглазеть на мои страдания! Я был вынужден терпеть, дабы не осрамиться! К тому же жутко волновался о Лауре и детях: умри я тогда, кто бы воспитал их?! Адская боль с годами ушла. Частично. В непогожий день, такой как сегодня, мне всегда крутит кости, словно черти орудуют шилом. А деревянный протез…

Тут он наглядным примером постучал тростью по ноге, и раздался глухой стук.

– Он навеки останется со мной, как напоминание о моём упрямстве и небрежности!

– Может, стоит перед Страшным судом попросить не хоронить вас вместе с этим поленом, отец? – не к месту пошутил Робинсон- младший.

Все промолчали, наступила неловкая заминка. Эштон единственный, кто был тронут рассказом гостя. Мистер Дэвис не раз слышал о геройстве друга, так как тот не упускал возможности в каждой новой компании известить о пережитом. А Эван – Эван был холоднокровен или, того хуже, неспособен на сострадание.

– Да уж, сложные времена были, я всё, как сейчас, помню, будь оно неладно! – подтвердил хозяин дома. – Судьба хорошенько нас потрепала: у вас отняла ногу, а у меня – сердце. Хотя моя рана невидима глазу, я по сей день чувствую её жжение, – он сжал руку в кулак и потёр большой перстень с чёрным агатом.

Мистер Робинсон недоверчиво осекся, но вслух добавил другое:

– Джек говорит очевидные вещи, теперь же нам ничего не остаётся, кроме как доживать свой век с тем, что осталось. Ведь трагедия старости не в немощи человека, не в том, что он дряхлеет телом. Беда заключается в другом: душой он остается прежним, молодым.

– Согласен! Но полагаю, на сегодня довольно грустных рассказов и сентиментальности. Время ужинать! – мистер Дэвис поднялся и двинулся к столу, гости последовали за ним.

Кухарки тут же стали вносить горячие блюда и закуски. Суп, рыбу и запечённые овощи подали вместе с холодным пивом, джином и, как же без любимого коньяка, который так почитал хозяин дома. Аромат, заполнивший столовую, вызвал аппетит у мужчин, и они без лишних церемоний приступили к трапезе. Завязалась непринуждённая беседа о Лондоне, о политике и нововведениях, о которых мистер Робинсон знал по наслышке, живя заграницей.

Скрип деревянной лестницы отвлёк внимание джентльменов, и все как один подняли головы. Они зачарованно наблюдали, как по винтовой лестнице спускается Мариэль! Держась одной рукой за перила, второй она придерживала подол бархатного платья цвета топлёного молока с ленточкой на узкой талии. Декольте платья наглухо закрыто, из украшений на ней был лишь жемчужный браслет, который она никогда не снимала, и маленькие серьги из того же жемчуга.

Девушка не любила яркие цвета и броские массивные украшения, которые вошли в моду. Это мало её заботило. напротив, она отдавала предпочтение пастельным тонам и минимализму.

Будь то домашнее платье из льна, хлопка или же вечерний наряд из муслина, шёлка или бархата, Мари предпочитала спокойные украшения: лент в волосах ей было достаточно. В редких случаях она использовала ободки и гребни. В ту пору предпочтение отдавали массивным украшениям из драгоценных камней: изумрудов, рубинов, сапфиров и, безусловно, алмазов.

Те, кто не мог позволить себе такую роскошь, носили украшения с более доступными полудрагоценными камнями. Модницы предпочитали агат, оникс, кораллы. Также в обиходе были украшения из искусственных и живых цветов, которые вплетали в сложные причёски. Они вплетались или крепились непосредственно к волосам или парикам. В те времена было крайне важно иметь длинные волосы и те, кто не мог похвастаться густыми кудрями, прятали свои жидкие косы под пышной, роскошной шевелюрой, не беда, что фальшивой. Дамы смело украшали искусственные волосы такими же венками и обручами…

Что уж и говорить о декорациях из чучел мёртвых птиц. И это отнюдь не считалось чем-то варварским и диким, напротив, каждая достойная дама желала заполучить шляпу, украшенную головой редкой птицы, или же крылом, а лучше целой тушкой!

Мариэль же была противницей всего искусственного, а живые цветы ей было жалко. «Сорванные цветы уже не живые», – говорила она.

Сейчас её волосы были собраны в пучок на затылке. Лишь несколько прядей с обеих сторон вились по щекам.

– Вот чудеса! Неужто это вы, Мари?! – восторженно воскликнул Робинсон- старший.

– Она самая! – уверенно и по-отцовски гордо подтвердил хозяин дома. – Моя Мари! Я чувствовал бы себя глубоко несчастным, не видя её улыбки ежедневно.

Представители сильного пола поднялись, приветствуя даму. Эштон отодвинул стул и жестом пригласил сестру присесть рядом. Девушка вежливо улыбнулась, склонившись в глубоком реверансе. Затем, подав руку брату, аккуратно опустилась на стул рядом с ним. Эштон уловил взгляд Эвана, которым тот неприкрыто оценивал сестру и ему стало не по себе. Он всегда оберегал сестру от дурных взглядов и недостойных манер окружающих.

Сейчас же это был его гость, и он старался не акцентировать на этом внимания, дав Эвану второй шанс реабилитироваться. Но только на сей раз, лишь сегодня…

– Чем же украшает свои серые будни в пасмурном Лондоне, этот юный ангел? – спросил Робинсон- старший.

Но вместо Мари ответил её отец.

– Моя дочь последние семь лет училась в частной школе и совсем недавно окончила ее. Там она искусно научилась музицировать, получила знания по части этикета и подтянула арифметику. Помимо этого, Мари в совершенстве владеет французским языком. Все это благодаря нашей превосходной гувернантке миссис Адамс, которая вот уже десять с лишним лет не только открывает перед ней дверь в науку и культуру, но и крепко держит её за руку, не давая оступиться на жизненном пути. Дона

благотворно влияет на Мари, она просто находка для нас, и не знаю, что бы я делал без неё, особенно тогда, когда Роуз нас «покинула». Я бы, право, не справился!

Эштон внимательно посмотрел на отца, затем отвел глаза в сторону камина, задумчиво глядя на языки пламени.

Его раздумья прервал отцовский голос:

– О, Мари очень амбициозна, у нас много дискуссий по этому поводу!

Мари устремила взгляд на отца, полный надежды, что он сменит гнев на милость, то есть позволит ей самой избрать тропу в будущее.