Мариэль

– Эти двое были на ферме, устроили скачки с местными. Я еле стащил их с седла. Оба изрядно извалялись в грязи, поэтому нам пришлось проскользнуть через задний двор, дабы отмыть чумазых в ванной, а уж потом предстать перед гостями! – сказал Эван, затем протянул руку мистеру Дэвису, Эштону и Мари. При этом не упустив возможности поцеловать её нежную ручку. Их взгляды встретились, что крайне смутило девушку.

Все остальные наблюдали за происходящим. Мистер Дэвис и хозяйка дома переглянулись. Скулы Эштона нервно зашевелились. Спустя время, подали чай и десерты: сливово- мятный пудинг, бисквиты, корзиночки с лимонным курдом и орехи. Миссис Лаура поведала о жизни во Франции и о том, что за много лет, проведённых там, не уверена, кем чувствует себя сейчас.

Всё ещё англичанкой или уже француженкой?

– Вы истинная британка, душенька моя, не ломайте голову. Хоть и с французскими корнями! – успокоил супругу любящий муж, взяв за руку.

Мистер Дэвис усмехнулся, наблюдая, как они мило воркуют.

После долгой трапезы джентльмены вышли на террасу. Освободившись от пристального взгляда нежеланного воздыхателя, Мари стало легче дышать.

Миссис Робинсон пригласила девушку пройти в сад, и она с радостью согласилась. Ей была приятна компания этой любезной женщины, к тому же так хорошо знакомой с её покойной матушкой. В саду было спокойно и тихо, в воздухе витал аромат роз и сухой листвы. Они подошли к деревянной постройке с витражами, цветные узоры которых красиво переплетались под лучами дневного солнца.

– Здесь всё, как в жизни, хотя беседка ещё в неплохом состоянии, но уже не та, что была пятьдесять лет назад. Рука времени не щадит никого, её отпечаток лежит на каждом из нас, – с нотками грусти молвила женщина. – Невозможно вернуть былую молодость, восполнить утраченное, переиграть былое…

– Вы отлично выглядите, миссис Робинсон, и не стоит так заботиться о внешности. Уверена, что супруг в вас души не чает.

– Это да. И я должна оставаться в строю, мне нужно поставить на ноги двух младших, Гарри и Стивен не дают мне впасть в уныние! Но существует череда других проблем, которые угнетают моё материнское сердце. Вот если бы у Эвана всё сложилось благополучно, с моей души спал бы один камень.

Мари промолчала.

– Знаете, Мари, а ведь я всегда мечтала иметь дочь, похожую на вас. Когда Роуз сообщила, что ждет ребенка, мы все были очень взволнованы, так как после Эштона она несколько раз теряла плод, не в силах его выносить. Мы переживали, сможет ли она вас выносить до нужного срока, но, к счастью, всё обошлось. Господь вас полюбил, Мари, поскольку именно вам он даровал жизнь. В честь вашего рождения мы организовали грандиозный приём!

– Да, но у вас же есть родная дочь, миссис Робинсон. Люси!

– Есть, – выдохнула женщина.

– Но, увы, наши отношения нельзя назвать хорошими. Они слишком натянуты, особенно нынче. Когда вам исполнился годик, ей было уже пять лет. Она ужасно ревновала меня к вам. Стоило лишь взять вас на руки, как Люси начинала неистово плакать и кричать. Строптивая девчонка! Она и по сей день такая, ничуть не изменилась. Люси привыкла добиваться своего любыми путями, и это меня пугает, – выдохнула женщина.

Мари стало любопытно, почему Люси уехала во Францию гораздо раньше своей семьи и больше не возвращалась в Лондон; это её первый визит за последние девять лет.

– Где сейчас Люси, почему её не было за обедом?

– О, она у моей кузины в Дувре, уехала в прошлом месяце. Вернётся на следующей неделе, обещала отцу, а его она чтит гораздо больше. Может, всё потому, что опасается! – невесело улыбнулась женщина.

– Казалось бы, материнская любовь – это главный ключ к сердцу ребёнка, в частности девочки. Но Люси не такая, она никогда не позволяла приблизиться к ней. Поболтать по душам, вот как с вами – это огромная роскошь, которую я не могу себе позволить, – качая головой, добавила она.

– А сейчас пойдёмте, сдаётся мне, пора разбавить мужскую компанию!

Она поднялась и, как ни в чём небывало, весело смеясь, направилась обратно в дом. Мари же, в свою очередь, уловила нотку фальши в голосе женщины: та явно о многом недоговаривает, и не только ей…

ВЕТЕР ПЕРЕМЕН

Восемнадцатое ноября. Вечер выдался особенно ветреным и холодным. Забежав в дом, Мари, скинув пальто и перчатки, быстро поднялась по лестнице. Она была напугана, но не была уверена, стоит ли говорить о своих подозрениях.

В доме стояла полная тишина. У мистера Дэвиса была назначена встреча с Робинсоном и ещё парочкой старых знакомых. Они любили время от времени проводить совместный досуг в одном из самых элитных джентльменских клубов Лондона.

Прислуга хозяйничала на кухне, Доны нигде не оказалось.

Вспомнив, что Эштон впервые за всю неделю дома, Мари решила зайти к нему. Пожалуй, стоит сообщить ему о своих подозрениях: за ней кто-то следит. Пройдя в конец коридора, она постучала в дверь брата. Тихо.

– Эштон, вы у себя?

Он ничего не ответил. Мари вновь постучала.

– Эштон, можно вой ти, нужно поговорить. У вас всё хорошо?

– Всё в полном порядке, Мари, но я немного занят сейчас, давайте за ужином всё обсудим! – услышала настойчивый голос брата.

– Да, конечно…

Пожав плечами, она вернулась к себе. Увидев книгу на столе, девушка вспомнила, что обещала дать Доне её почитать, однако забыла. Взяв со стола книгу, поспешно направилась к ней.

– К вам можно войти? – спросила Мари, приоткрыв незапертую дверь.

Она была уверена, что Дона либо читает, либо же выписывает заметки для занятий, как обычно на досуге. Но, к удивлению Мари, женщины в комнате не оказалось. В библиотеке ее тоже не было.

«Однако, – размышляла девушка, – раз уж все исчезли, пожалуй, я возьмусь за чтение новой книги!»

В библиотеке было довольно прохладно, хотя камин пылал, освещая читальню. Мари зажгла пару свечей в металлических подсвечниках. Восковая свеча затрещала и вспыхнула. Затем, подбросив в очаг дров, она опустилась в кресло- качалку, укуталась тёплым пледом и принялась за чтение. Погрузившись в рассказ, девушка незаметно уснула, уронив голову на спинку кресла, а книгу – на пол.

На ужин она вышла с опозданием, все члены семьи уже сидели на своих местах.

– Приятного аппетита! – произнесла Мари и, поправив ленточку на поясе, села на стул между Эштоном и Доной.

– Эштон, у вас всё в порядке? Небось вы изучали влияние опиума на человеческий организм, когда я постучала? – шутя спросила она.

– Напротив. Я отдыхал, – немного смущённо ответил

Эштон. Мари это заметила, ибо очень тонко чувствовала людей и их настроение, в особенности тех, кого хорошо знала. Она повернулась к сидящей по правую руку Доне, которая аккуратно разрезала мясо острым ножом, придерживая вилкой и, по обыкновению, держа осанку.

– Я и вас искала, Дона!

– Искали? – удивлённо переспросила Дона, словно не расслышав.

– Именно. Хотела отдать вам книгу, которую обещала. Но не нашла вас ни в комнате, ни на кухне и даже…

Мари не успела договорить.

– Я была в библиотеке! – ответила Дона быстро и несколько напряженно.

– В библиотеке?! – вскинув брови, удивленно спросила Мари. Но по испуганным глазам гувернантки поняла, что ей нечего ответить и она, по какой-то причине, решила скрыть правду. Тогда Мари, очень уважающая Дону, решила разузнать наедине, что она пытается утаить. К тому же ей не хотелось ставить женщину в неловкое положение перед братом и отцом. Может, случилось что-то. Незачем мужчинам быть в курсе всех женских секретов.

А они, безусловно, есть, к тому же у каждой дамы свои…

Эштон первым поднялся из-за стола.

– Прошу меня извинить, но вынужден удалиться. Мне пора и дальше изучать действие опиума, как точно определила Мари.

Улыбнувшись, он поцеловал сестру в макушку и направился к себе. Его высокий стан отбрасывал длинную тень на стену, которая плавно, вслед за ним, покинула столовую.

Спустя некоторое время Мари вновь стояла на пороге покоев брата. Она была удивлена тем, что он не выказал заинтересованности о причинах ее визита, поэтому решила узнать, как он мог допустить сию оплошность и, заодно, сообщить о своих подозрениях в том, что за ней в последнее время кто-то наблюдает.

– Эштон?

– Мари?

– Я могу войти?

– Безусловно!

Мари вошла и прикрыла дверь. Она сосредоточенно посмотрела на брата.

– Рассказывайте!

– О чём вы? – засмеялся Эштон, наблюдая за напускной строгостью сестры. – Вы пришли отчитывать меня, как мальчишку?

Мари заложила руки за спину и зашагала по комнате.

– Как прикажете понимать то, что вы даже не поинтересовались, по какому делу я приходила давеча? – подняв бровь, надменным тоном спросила она.

– Ах, Мари, простите меня, ради бога! Я замотался, и это совсем вылетело у меня из головы! – взяв сестру за руки, он усадил её рядом с собой на кушетку у камина.

– У меня целая кипа бумаг, которые я обязан разобрать до завтра, и полдюжины больных, которые ждут моей помощи! – добавил он. И это, безусловно, было правдой, хотя чувствовалась некая недосказанность в его словах.

Посмотрев на письменный стол, с грудой листов бумаги, о которых говорил брат, Мари заметила нечто особенное. Это была брошь для волос, и она, явно, принадлежала не Эштону.

– А это что такое?

Мари поднялась с места и, подойдя к столу, взяла в руки небольшое украшение серебряного цвета, усыпанное мелким хрусталём.

– Что?! – переспросил Эштон, скрывая волнение.

– Эта брошь, что она у вас делает?!

– Почём мне знать, спросите тоже. Небось, ваша! – пожал плечами побледневший Эштон.

– Это не моя, и вы лучше меня это знаете. Я ещё утром видела её в волосах Доны! – тут Мари застыла и пристально посмотрела в глаза брату.

– Мари… позвольте мне всё вам объяснить! – попытался оправдаться Эштон, но тщетно – всё было очевидно.

Мари всё поняла, но поверить не могла. А Эштон с каждой секундой её молчания бледнел всё пуще.

Неужели Эштон и Дона… Они…

Тут в памяти вспыхнули фрагменты из прошлого. Мари с детства была свидетельницей их добрых взаимоотношений. Они часто засиживались в беседке за чашечкой чая, прогуливались по парку, мило беседовали. Однажды, на прогулке Дона потеряла зонтик, и как только начался дождь, Эштон укрыл ее своим плащём. А на минувшей неделе он торопился найти ей нужные микстуры, заметив, что она кашляет. Гувернантка всегда вызывала симпатию у старшего брата, и это не новость. Но разве могла она допустить мысль, что они настолько близки?

По спине пробежал холодок. Они откровенно лгали ей всё это время. Оба…

Буквально вчера, зайдя на кухню выпить воды, Мари застала Дону, сидящей у камина с книгой. А утром оказалось, что Эштон ночевал дома, впервые за неделю. Много-много различных эпизодов теперь открылось совершенно в ином свете. Казалось бы, безобидный аксессуар, а пролил свет на крайне бесчестный акт…

– Мари, прошу, позвольте мне всё объяснить! Я давно намеревался рассказать, вот только не мог решиться. Может, это и к лучшему, что вы узнали, и нам не придётся и дальше прятаться!

Ибо я взрослый мужчина, а Дона – зрелая женщина, готовая сама делать выбор! – сделав небольшую паузу, он добавил более решительно:

– И ещё, я люблю её, всем сердцем люблю!

Слова резали слух Мари, её словно окатили ледяной водой. Окинув его презрительным взглядом, девушка бросилась прочь из комнаты брата, так ничего и не ответив. Мари одолевали противоречивые чувства: «ярость» и «ревность». Она по-детски ревновала брата к женщине, которую любила почти так же, как и его.

Ладно, Эштон, отец говорил, что мужчины «из другого теста», но как Дона, как она допустила такое бесчестие?! Где её достоинство, которое она годами прививала Мари? Выходит, что, внушая ей благоразумие и нравственность, сама нарушила все нормы и границы!

Когда Мари вошла в спальню Доны, женщина что-то читала, сидя за письменным столом.

– Что с вами, Мари? На вас лица нет! Пожалуй, вам лучше присесть, – предложила Дона, пододвигая стул. Но Мари отказалась резким кивком головы.

– Вы меня пугаете, милая, что случилось? Не молчите! – испуганно произнесла женщина и попыталась обнять девушку. Мари протянула ей брошь. Дона не сразу поняла этот жест.

Вдруг вспомнив свой визит к Эштону накануне, резко отвела руку назад и опустила взгляд, не в силах смотреть в лицо воспитаннице. Мари же, не дав времени Доне прийти в себя, дабы оправдать свой постыдный проступок, бросила украшение на стол и выдохнула, глядя в её растерянные глаза:

– Вы забыли его в «библиотеке»!

– Ах, Мари!

Дона попыталась объясниться, но Мари грубо отмахнулась и выбежала прочь…

На следующее утро, по неизвестной ему причине, мистер Дэвис завтракал в одиночестве. Сидя в кожаном кресле у камина, он сортировал свежие утренние газеты, разрывал ненужные и бросал в огонь. Лакей поднёс ему кофе, поскольку больше никто не спустился к завтраку. Эштон и Дона уехали вместе рано утром, сославшись на дела в городе. Мари попросила подать чай в ее комнату. Назревала буря! Но глава семейства оставался в неведении о страстях, кипевших под крышей этого дома. Как, впрочем, и происходит зачастую…

Всю последующую неделю Мари и Дона избегали друг друга, и практически не разговаривали. Эштон же, в силу постоянной занятости, не являлся домой несколько дней, а если и приходил, то лишь поздно ночью, а уходил рано поутру. И только за обедом в субботу им пришлось изображать былую беспечность и единодушие, поскольку мистер Дэвис поинтересовался, как проходят занятия по новым учебникам, которые гувернантка приобрела накануне. Дона, обыкновению сдержанна и немногословна, и сейчас коротко и лаконично отвечала на вопросы, интересовавшие господина.

– Я готов повысить вам жалованье, миссис Адамс, при условии, что вам удастся уговорить эту строптивую девочку выбросить всю блажь из головы и продолжить обучаться дома! С вашей подачи, уверен, Мари усвоит не только все необходимые науки, но и приобретёт жизненный опыт. Вы оказываете на неё положительное влияние с первого дня появления на пороге нашей обители, – уверенно заявил глава семейства Дэвис.

Мари же, которая сидела молча и безучастно ковыряла ножом мясо, тут же отреагировала на предложение отца и неожиданно выпалила:

– С меня довольно, отец, я больше не хочу обучаться. Вы правы, вполне достаточно того, что я уже знаю. Дона может перестать тратить своё драгоценное время на меня!

– Мари?! – недоуменно переспросил отец.

– Да, да, вы не ослышались! Если вы не позволите мне поступать в институт, не вижу резона убиваться над книгами. Я отлично владею французским и весьма неплохо знаю немецкий. Арифметика никогда не была моим коньком, но и её я подтянула. Касательно этикета – спасибо Доне: она сделала всё, чтобы наглядным примером объяснить, как следует поступать, а как не годится!

Дона, не удержавшись, взглянула на свою разгневанную ученицу, резкую и колючую. Совершенно не та милая, добрая девочка, которую она знала.

Тем временем Мари продолжала язвить:

– Относительно латыни, она мне ни к чему! В совершенстве её знает Эштон, Дона же, если ей интересно, может просить его подсобить в этом нелёгком деле. Уверена, он ей не откажет в любезности обогатить свои знания латыни! – всё так же надменно и не без подтекста добавила юная девушка.

– Дитя моё, что на вас нашло?!

– Решительно ничего, я просто проснулась! – неоднозначно ответила девушка. – Осознала, что сосуд моих знаний переполнен, и я более не хочу отнимать время у миссис Адамс. Она амбициозна не менее меня, теперь её ничто не держит, дабы следовать дальше!

Не дав отцу ответить, а Доне осознать, Мари вскочила и выбежала через столовую на улицу.

Сказать, что мистер Дэвис был удивлён – ничего не сказать. А сама Дона и вовсе была сбита с толку, хотя внешне она по-прежнему оставалась невозмутимой…

Но, собравшись с духом и мыслями, молодая женщина, накинув на плечи шерстяной платок, вышла в сад. На улице было холодно, но безветренно. Мягкий ковёр из опавших листьев радовал глаз, разбавляя пасмурный день яркой палитрой. На ветвях почти не осталось листьев, все они лежали под ногами, обрекая деревья на одиночество и скуку. И только птицы беззаботно продолжали прыгать с ветки на ветку, поддерживая жизнь

в полусонном саду. «Птички- робины» были единственными гостями. Мари на заднем дворе не оказалось, но Дона знала, где она может быть, поэтому, не задумываясь, последовала за ней…

Через минут двадцать она оказалась у прохода к берегу реки. Это укромное местечко с прекрасным видом на левый берег Темзы. Вода лениво омывала каменистое побережье, на котором вдали виднелся силуэт Мари, бросавшей в реку камушки. Подойдя ближе, Дона положила руку на плечо девушки и попыталась заговорить, но та была непреклонна. Она демонстративно и брезгливо окинула взглядом женщину, быстро поднялась и зашагала вперёд.

– Что вы здесь делаете, Дона? Вам не стоило идти за мной!

– Мари прошу!

– Я настаиваю на том, чтобы вы ушли из нашего дома. И наотрез отказываюсь вас слушать. Уходите!

Речной климат пропитал её волосы влагой, отчего длинные пряди завились в красивые локоны. Как маленький озлобленный ангел, Мари держала дистанцию, не желая оставить, предавшей её Доне, ни малейшего шанса на примирение и восстановление прежнего доверия.

– Мари, я не прошу вас меня простить. Позвольте лишь пояснить, и я обещаю покинуть вашу семью завтра же!

Решительный тон Доны убедил Мари хотя бы выслушать её. Они присели на высоких каменных глыбах, которые давно облюбовала девушка. Взгляд Мари устремился куда-то вдаль, пытаясь заглянуть за горизонт. Дона же, опустив голову, смотря себе под ноги, нервно перебирала нитки стёганой накидки.

Затем женщина нерешительно заговорила.

– Когда мне исполнилось двадцать два года, я пришла в ваш дом, где обрела не просто кров, а семью. Рядом с маленькой девочкой я чудом нашла покой, которого меня бесстыдно лишили. Совсем юной, почти как вы сейчас, я полюбила. Выйдя замуж спустя несколько месяцев, не могла натешиться вестью, что стану матерью. Но мой супруг не разделил моей радости, так как были причины, о которых я не была осведомлена. У меня была прекрасная семья, которая с детства привила мне любовь к искусству и культуре. Отец и брат упорно трудились, дабы я имела возможность получить должное образование, с помощью которого моя жизнь стала бы лучше, чем их жизнь. Родители не одобрили мой брак, но я была слишком юна, чтобы «слышать».

Отказавшись от всего, я уехала с супругом из родного города в Америку. Супруг сулил выгодное предприятие, которое на деле оказалось чистой воды контрабандой. Вместе со своими подельниками он контролировал незаконный ввоз запрещённого товара из Америки в Англию. Нелегальная торговля была весьма.прибыльной, а мой супруг любил лёгкие деньги так же, как и тяжёлые наркотики, – невесело улыбнулась Дона.

– Будучи беременной, я узнала не только о неверности

мужа, но и всех «тонкостях» его ремесла… Затем произошло непоправимое – мне пришлось «поплатиться» за его оплошности. «Дельцы чёрного рынка» заподозрили моего благоверного в нечестной игре и решили наглядно «объяснить», каково это – «перейти им дорогу». Они избрали самый «изощрённый способ», чтобы заполучить свой «должок». Им стала я… – Дона сделала паузу, Мари замерла в ожидании развязки.

– Внезапно появившись в полночь, трое мужчин избили мужа до полусмерти, затем полностью уничтожили меня как женщину. В ту роковую ночь, начались мои первые шаги на пути в преисподнюю, – произнеся это, она разрыдалась, приложив ладонь к животу. Вспомнила былые ощущения плода в утробе и грубое надругательство, которое сотворили с ней соратники мужа.

– Посягнуть на мою плоть – значило отнять не только мою честь, но и жизнь ни в чём не повинного дитя, которое так и не сумело узреть дневной свет. Я выжила после этого осквернения, но это стало моим проклятием, а не спасением. Муж скончался той же ночью. Корчась от боли, он умолял о прощении, о помиловании, которого никогда не получит! – голос Доны прозвучал твёрдо, ей и по сей день не удалось отпустить призраков прошлого.

– Её нет, Мари нет! – произнесла она, обращаясь прежде всего к себе, нежели к собеседнице.

– Моя девочка не пожелала оставаться в опороченном лоне, она родилась на следующее утро пятимесячной… и неживой. Я похоронила её своими руками, под ивой рядом с домом в Дареме, предав земле её крошечное тельце, окутанное собственной душой, – не сдерживая боли, громко рыдая, добавила несчастная женщина.

Откровения Доны шокировали Мари, ибо она не догадывалась о страданиях, которые довелось пережить этой утончённой, интеллигентной особе. Она лишь знала, что Дона была ранее замужем, но супруг её умер. Растерянная и сочувствующая, Мари не знала, как помочь бедняжке. Она крепко обняла женщину, поскольку не нашла слов, способных её утешить.

Немного успокоившись, девушка продолжила свою исповедь:

– Долгие годы я пыталась отмыть грязь, которую впитала не в кожный покров, а в душевный. Во мне произошли глубокие перемены: я закрылась от всех, от себя, в частности. Стала изгоем, мне никто не был нужен, я сама себе стала ненавистна.

Я решила нигде надолго не задерживаться: стоило мне немного заработать на хлеб честным трудом воспитательницы, я тут же срывалась и исчезала без предупреждений. Зная свои права и обязанности, я была строга и дисциплинированна, не позволяла себе сближаться ни с одним ребёнком, которого обучала. В Лондоне я тоже не планировала поселяться, и, стоя на пороге со своим единственным саквояжем в руке, была убеждена, что через месяц, другой и этот дом покину с той же лёгкостью, как и все прежние. Вот только встретив вас, впервые моё сердце замерло. Заглянув в ваши жгучие глаза, я сообразила, что «это добром не кончится». Много лет я была непреклонна: мужчины перестали для меня существовать. Они умерли. Все. В один день.

В тот день. Пережитый опыт поставил жирный крест на мне, как на женщине. Мужской род вызывал у меня только презрение. Не более. Но только рядом с вашим братом я осознала, что испачкана не я, а те, кто эту грязь совершил. Мне было очень стыдно за чувства, которые он вызвал во мне спустя много лет одиночества. Эштон покорил меня своей галантностью и тактичностью.

Всегда сдержанный и учтивый, строго соблюдавший все правила общения, не допускавший в мою сторону даже лишнего взгляда, не то, чтобы реплики. Он завоевал моё расположение благодаря своей искренности. И лишь спустя пять лет жизни в вашем доме наша привязанность переросла во что-то большее. Ибо Эштон стал для меня надеждой, которую у меня грубо отняли. А вы, вы позволили мне отдать вам всю материнскую любовь, что нако-пилась во мне в ожидании мгновения прорваться наружу через брешь в изрезанном сердце! – дрожащим голосом произнесла женщина, в заплаканных глазах которой промелькнул огонек надежды.

– Вы должны знать, что я обнажила душу вашему брату гораздо раньше, чем тело. И прежде, чем отдаться светлым чувствам, я распахнула перед ним тёмную сторону былого. Унижение пугало меня меньше, чем ложь, ибо чувство справедливости было сильнее чувства страха. Безусловно, без утайки, я поведала ему о пережитом бесчестье. Позорное пятно могло отвернуть его от меня, я была к этому готова. Но, как вы видите, он поступил иначе. И это стало лучшим свидетельством любви. А полюбил он меня ровно так же сильно, как и я его!

Всё внутри у Мари переменилось, и если ещё поутру она кипела от злости к Доне, то сейчас её переполняли сострадание и почтение к этой молодой женщине, чей несгибаемый дух мог соперничать с любым представителем сильного пола. Домой обе вернулись заплаканными, но счастливыми, каждая по-своему облегчила душу, развеяла тревоги…

Спустя несколько дней Мари помирилась и с братом. Эштон обещал ей, что, как только отважится, сообщит отцу об их отношениях с Доной, а там, глядишь, и обвенчаются. Мари была удовлетворена его обещанием, он не бросал слов на ветер.

После раскрытия тайны Доны и Эштона, Мари с удовольствием наблюдала за влюблёнными. Теперь она примечала то, на что раньше не обратила бы внимания, и их взаимоотношения, на её неопытный взгляд, были безупречны.

Однажды за чаепитием отец вновь затронул тему женитьбы. Он мягко дал понять, что есть на примете отличная кандидатура из достойной семьи и было бы разумно хотя бы познакомиться с девушкой на ближайшем балу.

– В кратчайшие сроки семья Баркли организует пышный бал в честь её совершеннолетия, приглашены почётные гости, будет огромный пир и нам необходимо присутствовать! – произнёс мистер Дэвис, наблюдая за реакцией сына.

– Боюсь, это исключено. Я очень занят в ближайшее время. Когда вы говорите, будет бал?

– Предположительно в следующую субботу, если не ошибаюсь.

– О, на выходных я занят. Вы окажите мне огромную услугу, если отправитесь туда без меня, – спокойно попросил Эштон, проигнорировав отцовское негодование.