Сны о красном мире

– Новости из Оаморра-Дар? – спросил лорд.

– По-прежнему, мой лорд. Но есть известия от принцессы. Отряд пересек границу провинции и приближается к Сойл-горе.

– Так быстро? Наверняка мчались сломя голову всю ночь. У девчонки начисто отсутствует инстинкт самосохранения!

– Пусть, – сказала Корали, не отрывая глаз от мелко исписанной бумаги, – ей всего пятнадцать. Не требуй от нее больше, чем она может.

– Она может. Причем гораздо больше, чем все думают. Ты не видела ее два года – это дан Крилл в юбке.

– Сейчас это несущественно. Сейчас нужно беспокоиться о даррийцах и о том, что делать с саффскими беженцами, запрудившими приграничье. Как бы не случилось второго Покиара.

После обеда, уставший от дел и измученный непрекращающейся головной болью, лорд-протектор стоял в одиночестве в огромном бальном зале, свод которого держали три ряда резных каменных колонн, и с грустью смотрел на стены, убранные к так и не состоявшейся свадьбе. Волны белого и кремового шелка, золото, серебро, зеркала, воздушные гирлянды атласных цветов, оплетающие колонны и развешанные под потолком, две огромные люстры из чистейшего горного хрусталя с сотней звезд-коэнов на каждой и множество затейливых светильников – все это оказалось ненужным.

После Дня Первовестника не случалось ни одного приема, и дворец заметно обезлюдел. Праздные даны, не обремененные государственными обязанностями, разъехались по замкам и поместьям, в гости, домой или путешествовать, чтобы сбежать от тоски и скуки, что преследовали их по пятам, стоили лишь на пару-тройку дней прекратиться балам, званым обедам и прочему. А известия о возможной войне так и вовсе повымело многочисленные гостевые комнаты. Парк, в котором в любое время года было полно гуляющих, опустел, беседки и скамейки сиротливо выглядывали из-за пышной растительности, и, кроме них, некому было восхищаться кропотливой работой выписанных из Раакского царства садовников.

Звуки шагов гулко разносились по пустому залу, скользя по полированному мрамору пола, отскакивали от стен и возвращались. На возвышении, к которому подошел дан Глисса, стояли два трона. Когда-то здесь все было украшено живыми цветами. Их убрали еще в тот злополучный день, лишь один из них, спрятавшись в складке драпировки, остался. Осторожно подняв засохший стебель с едва держащимися на венчике хрупкими невесомыми лепестками, лорд поднес его к лицу. Высохший цветок все еще хранил слабый аромат, сладкий, чуть дурманящий, волнующий.

«Так пахли ее волосы…»

Дрогнула рука, держащая цветок, неосторожно сжались пальцы, хрупкий стебель надломился и упал на пол. Разбился, как стекло, бутон, разлетелись по полированному мрамору ступеней полуистлевшие лепестки, издав чуть слышный сухой звук, похожий на вздох. Из разжавшихся пальцев дан Глиссы посыпались растертые в пыль остатки стебля.

Ты – под моими ногами,

Чудо жизни, рожденное в пыли,

Склонило хрупкую головку,

Обвило узкими пальцами острые шпоры моих сапог.

Ты – умираешь.

Я – закованный в латы,

Убийца без лица, один из многих,

Движением руки превращающий в пыль

Многие тысячи жизней, чтобы продлить собственную агонию.

Я – побежден.

Альд вытер ладонь о драпировку и подивился, как неожиданно и к месту всплыли из памяти строчки. Он не помнил, как звали сочинителя и когда прочитал или услышал их, помнил лишь название – «Воин и цветок».

Дан Глисса повернулся, чтобы уйти, богато инкрустированные ножны парадной шпаги брякнули о позолоченный трон. Глупый, пустой звук, вполне соответствующий тому, что и оружием трудно назвать. Красивая безделушка, не более. Он не смог бы защитить себя этим, разве что противник оказался бы медлительным, как морской гад, вытащенный на берег. Да и к чему все это? Кому на него нападать? Хотя, Небо свидетель, он не пользовался популярностью в народе и не делал ничего, чтобы попытаться ее завоевать. На Горо, к примеру, покушались дважды, а ведь он был куда лучшим правителем, но еще до покушений король всюду ходил с двумя телохранителями. Дан Глиссе же вполне хватало охранников в коридорах, тем более что он никого не мог терпеть рядом с собой достаточно долго. А может, недоброжелателей останавливала близкая «дружба» с Мастером Иллюзий?

На душе вдруг сделалось как-то мутно и тревожно. Лорд невольно покосился на двери, а правая рука легла на эфес короткой парадной шпаги. Ощущение усиливалось. Как будто к нему через череду залов и комнат приближался ком концентрированной ненависти.

«Сарк, – мелькнуло в голове. – Невовремя».

И дан Глиссе отчетливо представилось, как неведомая сила вминает в стену тела охранников и врывается в бальный зал, сорвав с петель высокие дверные створки, и как эти створки, бешено вращаясь, несутся прямо на него… Двери открылись вполне обыкновенно, если не считать того, что к ним не прикасалась ничья рука. Мастер Иллюзий, больше похожий на черное изваяние, чем на живого человека, замер на мгновение в дверном проеме, откинул с головы капюшон, поклонился, причем так, что поклон скорее унижал, чем выказывал почтение, и медленно приблизился к дан Глиссе. На лице Сарка появилась циничная улыбка, когда он увидел, где лежит рука лорда.

– Мое почтение лорду-протектору, – произнес сойлиец.

– Мое почтение Мастеру, – ответил дан Глисса, руку с эфеса не убрал, прохладный металл и полуугасшее воспоминание о прикосновении хрупкого сухого цветка к ладони удивительным образом не давало страху затопить мозг. – Вам не кажется, что вы достаточно вольно относитесь к обязанностям Второго советника?

Мастер Иллюзий приподнял бровь и изобразил удивление, вскоре, правда, его лицо приняло прежнее равнодушное выражение, словно постоянная игра в верного вассала и короля перестала забавлять его.

– Я не присягал вам в верности, у меня нет никаких обязательств, и вы не можете приказывать мне.

– Что же тогда вам здесь нужно? – спросил дан Глисса, стараясь сохранить спокойствие.

– Я хочу, – снизошел до ответа Сарк, – чтобы вы вернули принцессу.

– Это не в моих силах.

– Мыслесфера. Один из этих ослов из Посольской палаты наверняка прихватил ее с собой.

– Зачем вам это нужно?

– Это нужно не только мне. Нельзя допустить, чтобы встреча состоялась. Если Лия окажется во власти Совета Мастеров, они приберут к рукам весь Леантар. Им ничего не стоит сделать из девчонки бездушную куклу, слепо исполняющую волю Совета. Не забывайте, вам недолго осталось править, и, как думаете, что сделает ваша милая племянница, заняв трон? В первую очередь избавится от надоевшего опекуна. Верните ее!

В ушах лорда нарастал низкий гул, как будто мысли в его голове превратились в диких пчел. Бешеные глаза Мастера смотрели прямо на него, подавляя волю, и дан Глисса отчетливо понял, что долго не продержится, если Сарк пустит в ход хотя бы малую толику своей силы.

– Нет, – сказал он, сильнее сжимая рукоять шпаги.

– Ну конечно же! – Сарк явно не собирался быстро сдаваться, ему зачем-то было нужно, чтобы лорд-протектор сам заставил принцессу отказаться от переговоров с Сойлом. – Вы не знаете! Откровенно говоря, я был более высокого мнения о вашей проницательности.

– О чем это вы? – вырвалось у лорда, и он тут же пожалел об этом. Все-таки Мастер Иллюзий знает его слишком хорошо, и укол по самолюбию пришелся точно в цель.

– Да будет вам известно, мой лорд, – в голосе Сарка появились угодливые нотки, – что много лет Совет Мастеров наблюдал за вами глазами своего шпиона, Слушающего, Дайра Беза Коннола, которого все знают под именем Сона Кая Камилла. Неужели вы наивно полагаете, что идея отправиться в Сойл пришла к малышке Лии самостоятельно? Слушающий имеет возможность в любой момент связаться с… Советом, и, получив четкие указания, он просто воспользовался создавшейся ситуацией и сделал так, чтобы принцесса «решила» возобновить союз с Сойлом. Вам же подобная идея в голову не пришла? А почему? Потому что Сойлу нет дела до вашей грызни с варварами, у них своих проблем больше, чем нужно. Да и не станут они помогать после того, как с легкой руки короля дан Крилла вы, мой лорд, извели под корень – почти – один из самых уважаемых родов Сойла.

Сквозь угодливость светило превосходство. Страх таки достал дан Глиссу. А причиной было то, что догадки подтвердились. Сарк изначально задался целью рассорить Сойл с Леантаром, и это у него получилось. Неужели все дело в стремлении к власти? Не удалось в Сойле, и он решил попробовать в Лентаре, а заодно отомстить за разбитые надежды?

– Зачем вам столько власти, Мастер Иллюзий? – неожиданно для себя самого спросил лорд.

Сарк тоже не ожидал. Думающая марионетка? Это было для него в новинку. И он засмеялся.

От смеха дан Глиссу проняло холодом до самых костей. Он не был подделкой, в отличие от эмоций, виденных лордом ранее, но искренности в нем тоже не было.

Это продолжалось недолго, и успокоившись, Сарк сказал:

– Зачем мне власть над миром, дни которого сочтены?

Рукоять шпаги раскалилась. Дан Глиссе пришлось отпустить ее – жжение было нестерпимым, и только присутствие Сарка («Его рук дело») и чувство собственного достоинства, вернее, то, что от него осталось, не дали лорду резко отдернуть обожженную ладонь и прижать ее к чему-нибудь холодному.

Мастер Иллюзий извлек из складок плаща хрустальный шар, который, сколько не держи в руках или около огня, всегда оставался одинаково прохладным.

«Мыслесфера».

Первой мыслью дан Глиссы было тотчас же схватить протянутый сойлийцем шар, хотя бы для того, чтобы унять боль, но он сдержался, скрестил руки на груди.

– Вернемся к вопросу о… – заговорил Сарк.

– Нет, – оборвал его лорд-протектор.

– Я бы на вашем месте не был так категоричен, поскольку…

– Нет!

– …в обмен на это я верну вам Милию.

Вот оно. Удар по слабому месту – в этом весь Сарк. Он всегда приберегал козыри в карманах своего широкого плаща цвета ночи.

«Я – закованный в латы, убийца без лица…»

Прохладный шар мыслесферы незаметно перекочевал из рук Сарка на обожженную ладонь дан Глиссы. Боль стала утихать, и Альд опустился на ступеньки возвышения рядом с троном. Мастер подошел ближе и встал за спиной, черный бархат его плаща смел в сторону невесомые лепестки рассыпавшегося по мрамору цветка. Перед глазами лорда на мгновение промелькнуло видение бледного, мокрого от слез лица Милии.

– Вы согласны? – вкрадчиво спросил Мастер Иллюзий и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Я сделаю все сам, вы лишь поговорите с Лией, скажите, что появился способ уладить все без помощи Сойла, что опасаетесь за ее жизнь, скажите, наконец, о Камилле… Она будет вашей, я обещаю, я знаю, где она. Чем быстрее вы вернете принцессу, тем скорее я смогу отправиться за Милией.

Голос сойлийца гипнотизировал, усыплял, подавлял остатки воли. В прозрачном шаре зародился вихрь – не то пыль, не то туман – мутно-красного цвета. Он завертелся, как безумный, словно хотел выбраться за пределы хрустальной тюрьмы, яростно бросался на стенки сосуда, потом успокоился, свернулся, подобно змее, проглотившей собственный хвост, и внутри кольца появилось тусклое изображение мужского лица, вытянувшегося от удивления.

Лорд молчал. Сарк сделает все сам, а ему остается только заставить Лию поверить в ненужность ее миссии. Мастеру не было нужды держать мыслесферу самому, не говоря о том, чтобы произносить что-либо вслух. Он мог бы обойтись и без шара, если на то пошло… Дан Глиссе иногда начинало казаться, что сила Мастера не имеет границ.

Лию разыскали быстро, и, когда внутри мыслесферы появилось ее лицо, лорд засомневался.

– Что случилось? – спросила принцесса, ее губы шевелились, а слова возникали прямо в голове дан Глиссы. – Что-то серьезное? Использовать мыслесферу для связи…

Послышались чьи-то шаги, не узнать совсем не женскую походку Корали было невозможно. Лорд отвлекся, невольно спроецировал посторонние мысли, позволив тем самым Лие увидеть тетку и Сарка.

– Что вы здесь делаете? – вопрос Корали предназначался Мастеру Иллюзий, но тот, и не думая отвечать, склонился к уху дан Глиссы и зашептал:

– Милия, мой лорд… Поторопитесь.

– Альд! Не смей! Что бы он ни обещал! – крикнула Корали и устремилась вперед, но Сарк лишь вытянул руку в ее направлении – и женщина больно ударилась о невидимую перегородку.

– Дядя… Лорд Волден, что происходит?

– Ну же! – Сарк шипел от нетерпения.

– Нет, – спокойно сказал дан Глисса, – я не стану этого делать. Мне нужен союз с Сойлом.

В горле у Мастера заклокотало, в черных провалах глаз сверкнуло багровое пламя, он выбросил вперед руку с растопыренными пальцами, похожую на лапу хищной птицы, схватил мыслесферу и, сжав ее обеими руками, поднес к лицу, набрал полную грудь воздуха и легонько дунул на заключенный в клетку из пальцев шар. Изо рта выскользнула тонкая струйка багрово-красного тумана и впиталась в мыслесферу. Последнее, что в ней видел дан Глисса, было перекошенное от боли лицо Камилла, заслонившего Лию, после чего хрусталь помутнел, покрылся сеткой трещин и рассыпался множеством мелких серовато-розовых стекляшек.

Утих звон хрустального дождя, по белому лику Сарка змеей скользнула тень торжества, сойлиец отступил на несколько шагов, молча поклонился и… исчез, растворился в воздухе, оставив после себя кляксу красного тумана, медленно расползающуюся по полу.

Лорд поднялся, сел на трон, сжал запястье обожженной руки и чуть наклонился вперед, упершись локтями в колени. Жалобно скрипнули хрустальные осколки под ногами подошедшей Корали.

– Альд… Что ему было нужно? Хотел заставить тебя отказаться от попытки примирения с Сойлом? Зачем? – она присела на краешек другого трона и попыталась поймать взгляд брата.

– Он мог вернуть мне Милию, – словно про себя произнес дан Глисса, сосредоточенно глядя на ожог. В тугой жгут боли, пропущенный сквозь тело, ловко вплелись новые нити, только узлов на них было слишком много. Такие узлы не развяжешь, можно только…

– Альд, ты… Ты любишь ее? – изумилась Корали.

– Теперь это уже не важно… Во всем есть свои плюсы.

– О чем ты?

– Сарк подал мне идею, как быстро получать сведения из Саффа.

– Мыслесфера?

– Ты права.

– А как быть с Лией? Она могла пострадать.

Дан Глисса помолчал. Происходящее воспринималось как бы со стороны, как бы не с ним… Это начинало входить в привычку.

– Тебе не кажется странным, – заговорил он, наконец-то посмотрев на сестру, – что можно безоглядно доверять человеку, много лет шпионившему за тобой, следившему за каждым твоим шагом?

– Не более странно, чем то, что сейчас произошло, – ответила Корали. – Ты говоришь о каком-то конкретном человеке?

– Пора вернуться к делам. Я и так потратил впустую непозволительно много времени, – сказал лорд, встал и, оторвав от свисающей со стены атласной гирлянды ленту, обмотал поврежденную кисть. – Идем, а то придется уступить корону Кодвиллу в благодарность за его работу.

Улыбка, появившаяся на губах лорда-протектора, показалась Корали невеселой. Что-то сломалось внутри у этого человека, сломалось совсем недавно, можно сказать, у нее на глазах, только она не заметила, как будто моргнула в этот момент, а когда открыла глаза, было уже поздно – боль плескалась в полной до краев чаше, пополам с кровью и гноем. Корали смотрела в спину своего брата и понимала, что совершенно его не знает. Она думала, что знает, а на самом деле – не знала никогда. Никогда не стремилась узнать, как будто считала его неспособным на любовь, самопожертвование, сострадание… А ведь и правда – считала.

Поздним вечером, когда богатые, респектабельные кварталы города погружались в спокойный сон, а в бедных вовсю начиналось веселье: открывались двери кабаков, пивнушек и иных мест, где за пару леантов любой мог рассчитывать на кувшин вина, закуски и смазливую шлюшку для компании, —коим не брезговали и состоятельные горожане, не исключая благородных данов, в караульную у ворот дворца вошел человек в широком плаще с капюшоном, полностью скрывавшем лицо, отчего казалось, что перед тобой стоит облаченная в белое ночная мгла. Человек что-то тихо сказал начальнику смены, и тот, вместо того чтобы устроить дознание по всей форме, выделил пришедшему в провожатые солдата из охраны, строго приказав свести господина в плаще куда тот попросит. Господин попросил в комнаты к лорду-протектору, а потом отпустил не произнесшего ни слова молодого парня и направился прямиком в кабинет.

Дан Глисса как раз собирался отправиться спать и уже подошел к двери, но наступил на валяющиеся на ковре ножны, нагнулся, поднял их и сон как рукой сняло – в кабинет вошел Мастер Сойла, откинул капюшон и поклонился. Не как королю, как равному.

– Я, Гзар Доа Кирим, Мастер Слова, властью, данной мне Советом Мастеров Сойла, подтверждаю, что союз меж нами и тобой, владыка Леантара, и наследующими тебе, будет нерушим отныне и до тех пор, пока стоит Сойл-гора. В знак союза отдаю себя в твое полное распоряжение, пока наследная принцесса Лия Реана Волден не войдет в ворота Роккиаты…

Мастер говорил долго, и так же долго слушал его дан Глисса, внимая каждому слову и удивляясь своему терпению и ушедшей напрочь усталости. Свершилось. Это была его победа над собой. И что по сравнению с этим отголоски страха, навеянные Сарком? Пыль, приставшая к одежде. Стряхни и иди дальше. А Милия? Что ж, когда-то он привык жить со страхом, привыкнет и к боли.

21

Весело потрескивал костер, разгоняя вечернюю прохладу и заманивая в огонь кусачую насекомую мелочь, что носилась над неглубокой балкой, поросшей гибкими лиями. По дну балки змеился мелкий широкий ручей с прозрачной и такой холодной водой, что от нее сводило зубы. И если бы не цвет растительности и песка, если бы не неизменная пелена облаков над головой, можно было бы решить, что сидишь где-нибудь за городом в Тени, а нет в половине дня пути от Сор-О. Тело пронизывало ощущение покоя, и все произошедшее начинало походить на суматошный нереальный сон, не более.

Когда там, на Большом невольничьем рынке, стоя на возвышении и чувствуя каждой клеткой кожи сотни алчных взглядов, Милия увидела в толпе лицо Солара, ей показалось, что сердце готово выскочить из груди, а когда Анжей протиснулся меж людьми и стал рядом с Хоэ Ксандхаром, прямо напротив нее… Сами торги и то, как «хозяин» Солар уводил ее с рынка, девушка почти не помнила. Все было как в тумане, том самом, из сна. Вспоминалось, как, к собственному стыду, кричала что-то Анжею, умоляла, пыталась спрыгнуть с возвышения, но тонкий золотой браслет на ноге и цепочка держали крепко, как, поняв бесполезность попыток, стояла на подгибающихся ногах, вцепившись в кулон вестала, и слушала унизительный торг. Мелькнуло в памяти непонятное выражение лица пустынника, как будто он ждал кого-то другого, а не Солара, и всячески старался заставить его отказаться от «покупки», взвинтив цену до небес. Помнила Милия и похожее на электрический удар прикосновение руки Анжея к своей и темные пятна перед глазами от того, что было трудно дышать, словно на груди висел камень размером с рыночные ворота. Еще были какие-то обрывки, смешанные в кучу без всякой связи и хронологии, врезавшиеся в память по непонятной причине: начищенный до блеска шлем на голове охранника, пыльная красная дорога, мальчишка, глазеющий на уличную танцовщицу, разинув рот, гладкие камни мостовой и странно-сочувствующий взгляд Хоэ Ксандхара.

Милия сидела, завернувшись в плащ, и, не моргая, смотрела на огонь. Красно-рыжие языки жадно, с треском, пожирали сучья. В дыму очумело носились какие-то мелкие насекомые, дождем сыпались в пламя, словно принося себя в жертву этому прожорливому зверю. Думалось о чем угодно, но только не о том, кто сидит по другую сторону костра. В голове полнейший бардак, какие уж тут мысли? А чувства…

«Без пол-литра не разберешься».

Языки огня аккуратно и медленно слизывали с души сладкую глазурь покоя.

«Что же мне делать, господин Солар?… Господин… Хозяин… Слушаюсь и повинуюсь. Ну-ну. Взялась как-то коза у волка совета спрашивать… Молчит. Молчит, смотрит и улыбается. Гад».

Милия подняла глаза на Анжея – в черных зрачках по костру, а лицо так и осталось белым, словно огненные отсветы соскальзывают с кожи, как с вощеной поверхности. Улыбнулся – в груди все сжалось, и чувство странное, похожее на боль.

«Остановись, мгновенье…»

А в глазах слезы стоят – вот-вот польются, по венам растекается то самое, похожее на боль. Чувства бунтуют, каждое само по себе. Сжимаются в кулак пальцы, безжалостно впиваются в ладонь ногти – ничего, не помогает, даже боли нет. А он все смотрит, молчит и улыбается, улыбается и молчит. И смотрит. Да так, что душа вон просится… Чувственный катарсис.

«Дура влюбленная!»

В воздухе, сдобренное дымком, носится предчувствие этого самого, подогреваемое рыжими огненными языками.

Поднялся.

Подошел.

Сел рядом.

Руки протянул и обнял. Осторожно так, словно боясь слезы, что в глазах стоят, расплескать… Расплескал. Покатились одна другую догонять, а он щеки мокрые вытер – руки холодные – кончиками пальцев глаза закрыл и…

«Умираю… Люблю…»

Губы, руки, жаркое дыхание, каждое прикосновение, как удар, голова в огне, а по спине – тысячи ледяных иголок.

Милия не понимала, где она и что с ней. Она не могла, да и не хотела, открывать глаза, перед которыми извивались, переплетаясь и сворачиваясь в немыслимые узоры золотые, багряно-красные и черно-бордовые полосы. Был только он, губы, руки, жаркое дыхание… Ладонь девушки скользнула под его рубашку. Где-то там, на гладкой прохладной коже груди, был шрам, оставшийся от ожога, как клеймо, как напоминание о том, что все было, у нее тоже был шрам, клеймо, позорный знак «хаб» – «рабыня, вещь».

«Если для него – пусть!»

Где-то далеко тревожно зазвенел будильник. Не наяву – в мыслях, где-то в подсознании…

«Проснись, проснись, проснись! Проснись, Милия!» – твердил мужской голос, далекий, знакомый и незнакомый одновременно, и мамин голос, испуганный, кричал: «Что с ней? Что ты с ней сделал? Милена!»

К горлу комком подступил страх, животный первобытный ужас – не было там никакого шрама! Через силу открыла глаза, а вместо лица Анжея – бледная маска и глаза-угли.

«Сарк!!!»

Милия закричала, забилась, пытаясь вырваться, но ее собственные пальцы словно приросли к обнаженным плечам этого чудовища. Нет, не словно – приросли, погрузились под кожу.

– Отпусти-и-и, – беспомощно, как котенок, которого живым закопали в землю, протяжно и тонко…

– Могло быть по-другому, – заговорил он, сжав ее голову. – Могло быть по-другому, аккуратно, осторожно, даже приятно, – его глаза похотливо блеснули, – но ты сама виновата, незачем было помнить его так хорошо. А теперь не дергайся – мне нужна часть твоей памяти и я не хочу ее повредить. Да, совсем забыл: будет больно, очень.

Мастер Иллюзий изобразил сожаление и вдруг насторожился. Замер, прислушиваясь к чему-то, и расплылся в улыбке.

– Опоздал, – произнес он куда-то вдаль и склонился над девушкой, будто хотел поцеловать ее.

Виски сдавило раскаленными обручами, две невидимые, невообразимо тонкие иглы воткнулись в глазницы, пронизив голову насквозь. Пальцы Сарка, все разом, как будто погрузились глубоко в мозг и принялись беззастенчиво рыться в воспоминаниях, отбрасывая все самое дорогое, словно хлам, зарываясь глубже и глубже, к самым истокам, к тому, что, взрослея, забывают.

Это было похоже на песчинку, теплую, мерцающую, золотисто-желтую, но стоило пальцам Сарка схватить ее – песчинка полыхнула ядовито-оранжевым и взорвалась, подобно сверхновой.

А потом пришла боль. Клинком из белого холодного пламени она низринулась с небес, пронзив голову, шею и туловище, пригвоздив тело к земле, выжав из легких воздух, остановив сердце и ток крови. Лопнули обручи, сжимавшие мозг, рассыпались ледяной пылью незримые иглы, боль затопила сознание, смешалась с ним и заменила его собой.

Милия лежала на земле, раскинув руки. В открытые глаза смотрели с небес колючие звезды, а внизу был туман. Он покачивал, убаюкивал, ласкал измученное болью тело, медленно растворяя его в себе. Розовые и алые ручейки тумана переплетались с волосами, легко скользили по коже и сквозь нее, змеились по венам, смешиваясь с кровью, впитывали жалкие крохи воспоминаний. Туман выпил все чувства, в нем неспешно таяло то, что осталось от жалкого существа по имени Милия. Он больше не был врагом – девушка забыла, что есть страх и вражда, он не был другом или союзником – она не помнила, что есть любовь и обязательства. Он был забытье. Он – мягкая колыбель милосердной смерти. Он – туман.

И вдруг все смешалось, поплыло, как будто бездарный художник в порыве отчаяния выплеснул на полотно ведро воды. Милия снова, но как в первый раз, вздохнула. Вместе с этим вздохом вернулась память, чувства, а с ними – боль. Девушка застонала, до скрежета сжав зубы, выгнулась, часто задышала, и ее вырвало. Потом снова и снова. Туман выходил из нее большими осклизлыми шарами, которые тут же лопались, а содержимое расползалось по земле. Трава, попавшая в эту кляксу, чернела и скукоживалась. С каждым разом черных проплешин становилось все больше и больше, а сил – все меньше.