Лабиринт №7

И выходило, что место им в Ассирии с ее Мадруком, Набу и другими крылатыми богами. И великий царь Хаммурапи – тот самый Хан? Почему мы знаем именно его имя? И где она – страна Муравия, в которой спрятана «зеленая палочка счастья».

Или это гунны, подмявшие под себя готтские племена? Или гиксосы, покорившие Египет? Ойкумена становилась очень маленькой. И все снова сводилось к стране на берегах Нила, тысячелетняя культура которой должна восходить уже к божественным сущностям.

И дальше Библия – История народа без Родины. Почему ни одно из племен, описанных в этих книгах – кроме египтян – не существует более. Да и египтяне не существуют. Они предтечи.

А что же славяне? Не они ли пришли из Египта? И еврейский Бог Иегова, отразившись в индийских йогах выродился в бабу-ягу?

Не они ли создали на Севере обширную земледельческую культуру, язык которой – даже исковерканный кириллицей – сохранил в себе египетскую первооснову? И Мат – египетская богиня правды. А гора, к примеру – это го-Ра – место, куда уходит Солнце. И каждая река была Доном, потому что имела дно. А русло – оттого что племя Русь – первое из завоевателей славян-спаротов двигалось вдоль рек.

Россия – страна рассеяния.

И правили тогда на Руси князь Бож, распятый Германорихом. А еще ужасные Вандал и Скиф, те что вытеснили готтов с земель нынешней Украины.

И только потом: «Придите к нам и владейте нами». Орда и триста лет позорного рабства. Позорного? Какой еще народ смог бы вынести столь долгую экспансию и не только не выродиться – это и другим все же удавалось – но и не потерять свою исконную государственность?

А дальше – Москва – место перед которым падают ниц – третий Рим и основа великой империи. Почему занять этот город стремились все завоеватели, даже когда у страны была другая столица? Почему так упорно прятали «концы в воду» все приходящие на московский трон? Что мучило здешних правителей? Корни народа?

Сергей не стал изводить себя этими тайнами. Уж лучше сказки читать. Аминь!

Одно он усвоил точно – истории не бывает всеобщей. Потому что это не только набор вялотекущих событий. Вернее – это совсем не набор событий, а процесс, в котором объединены кровь, пот и сперма. Возможно сейчас законы меняются, но хочется верить, что этот триумвират до сих пор правит миром – кровь, пот и сперма.

И тогда возникает второй вопрос: что же мы – русские?

Возможно нам не хватает петушиного гонора французов или занудливой размеренности германцев, или напора американцев, для которых любовь к золотому тельцу органично сплелась с детской уверенностью, что именно им предназначено править этим миром. Все они в высшей степени цивилизованные люди. Настолько цивилизованные, что считают правилом хорошего тона презирать остальное человечество за отсутствие этого качества. И не только презирать, но и наказывать. Меня от них тошнит.

И слава Богу, что мы не с ними. Мы не с ними. Но и не с Азией. Мы не тигры и не драконы. Мы ищем третий путь. Может быть оттого нам так «мучительно больно вспоминать о бездарно прожитых годах». Мы погрязли в Православии, а вместе с ним в эсхатологической идее, которая, если перевести на человеческий язык, заключается лишь в одном – гори все синим пламенем. И мы умыли руки собственным потом и кровью, а сперму давно поглотил алкоголь.

«Я не ропщу, я анализирую, – думал читающий. – Всего лишь хочу найти ту самую географическую точку, где кровь, пот и сперма снова обретут силу в своем единстве».

Он перечел онтологию древних времен – от деяний Александра Великого до крестовых походов. И нигде – ни в одной хронике не говорилось о загадочном перстне или фигурке со странным орнаментом и лепестками стреловидной формы. Ни одна религия не имела такой символики.

Вспомнив свой разговор с Антикваром, Сергей перелистал хронологию буковины. Земля эта, которую издревле населяли гуцулы, потом долго переходила из рук в руки. Но удельными ее правителями были все же польские феодалы. И какой такой секрет мог хранить в своих анналах ясновельможный шляхтич?

– Эх, взглянуть бы на тот портрет хотя одним глазком! – проговорил он вслух. Дама за соседним столиком оторвалась от чтения и укоризненно покачала головой.

– Виноват, – произнес он одними губами. – Виноват.

Тем же вечером он решил извиниться перед Анной. И он пошел к ней – быть наказанным – потому что сам этого хотел.

Дверь открыл Писатель.

– Добрый вечер, – улыбнулся Сергей.

– Добрый?

– Анна дома? Я бы хотел ее видеть, – от волнения голос его звучал хрипловато и неожиданно представительно.

Писатель молча посторонился и церемонно пропустил его внутрь квартиры. Потом также молча принял верхнюю одежду и жестом пригласил в кабинет. Придвинул кресло. Сам сел напротив. Сергей стал смотреть на стол. Там на самом видном месте лежала книга собственного сочинения. Писатель перехватил его взгляд, но сделал вид, что ничего не заметил.

– Анна придет несколько позже. Мы можем побеседовать пока.

– Да! Что Вы знаете об артефактах? – выпалил гость, хотя на самом деле думал совсем о другом.

Писатель откинулся в кресле и долго рассматривал стопку бумаги в углу письменного стола. Похоже, он был большой любитель многозначительных и долгих пауз. Сергей уже начал жалеть, что влез со своим вопросом, когда собеседник поднял на него глаза, будто очнулся:

– Все волшебство этого мира, начиная с писаний Гермеса Трисмегиста укладывается в Формулу Любви. – Писатель опять задумался и продолжил, – Есть мир и есть мы в нем – люди и нелюди. И с нами постоянно что-то происходит. Иногда до того невероятное, что те, кто должен следить, переписывают это. Многократно. И так выходит история, которую называют наукой.

– А кто должен следить?

– Люди. Люди во множественном числе. Они рациональны. Я нет. И вы – нет… Впрочем, мы ведь о другом толкуем. История может быть только личной. Правда, правда и ничего кроме правды… Аминь! Я очень виноват перед дочерью. Перед ее матерью, тещей – кем там еще? Но прежде всего перед ней! Я хотел жить ради нее и этим все испортил. Но начнем по порядку.

Сергей вовсе не рассчитывал нарваться на подобную откровенность. Поэтому замер в своем углу и только молча хлопал глазами.

– В юности, – Писатель говорил монотонно, будто надиктовывал повесть. – Я был очень застенчив и мнителен. И долго не мог сойтись ни с одной девицей. Робел, знаете. Был слишком начитан и оттого не мог почувствовать себя достаточно умным или хотя бы чуточку привлекательным. Да-с. А потому мой первый интимный опыт вышел не по любви, а по случаю, знаете. Не хотел оставаться последним девственником.

Потом настала любовь – первая и, как положено, несчастная. Потом… Потом отношения были, но возникали скорее из любопытства. Чувств я боялся и бежал, как только видел, что они могут прийти. Так-то вот, молодой человек.

И женился потому, что так вышло. Не по любви, не по расчету – срок подошел. Сейчас-то я понимаю… Впрочем, нет, расчет был – женщина казалась воспитанной и преданной – свой круг. И я старался соответствовать. «Не было любви, не будет и ревности. – Думал я тогда, – И все пойдет своим чередом. Живут же люди..». По началу получалось. Особенно, когда родилась дочь. Вот тут я про любовь все понял – по-настоящему. Как только увидел младенца, ощутил, что для этого стоит жить – звучит патетически, но соответствует. По Вертинскому: «И прокралась в сердце доченька, как котенок в пустую кровать..».

Следующие события отложились на несколько лет. Дочь росла. А я? Я тоже хотел быть счастливым. Или я так себя оправдываю, и была просто скука. Только появилась у меня одна знакомая. Потом вторая, третья…

«Ничего серьезного, – думал я, – Потешить Эго, да и на фиг!» Выходило забавно. Я выучился виртуозно врать всем сразу. И считал себя неуязвимым. Анонимность больших городов – большая сила, знаете ли.

Так я и куролесил понемногу. И все об этом знали. Кроме жены, как мне казалось.

С точки зрения общепринятой морали затруднений я не испытывал. Изобрел карманную теорию о том, что измена происходит только внутри человека. И если ты себе не изменяешь, то и думать не о чем.

Женщины ценили мое умение стилизовать события. Я подыгрывал их слабостям и налегал на чувственность. А сам оставался почти в стороне. Так продолжалось лет десять, пока не пришла беда – я влюбился – сам не понял как – в даму, которую поначалу совсем не воспринимал как опасность… На всякого мужика есть своя Роковая женщина. Так выходит. Не всякому достается счастье встретить ее. – Писатель задумался на некоторое время. – Или беда? Так вот… Влюбил в себя по отработанной схеме. Не спеша, приучал – постепенно и исподволь – почти не касаясь. Потихоньку втягивался в новый роман, чтобы стряхнуть предыдущий. Полезно, знаете. Одна уходит – сплошная трагедийная роль. И ты переживаешь как положено, совместно проливаешь слезы и отвыкаешь заниматься взаимным сексом.

– Взаимным?

– Когда понимаешь, что все уже не так. Но в силу привычки… Я почему-то всегда думал, что новый роман лучшее лекарство от предыдущего. Получался замкнутый круг. Потому что как же иначе? Резкий разрыв происходит редко. Все-таки люди вживаются друг в друга. Мы часто насквозь аморальны, но при этом благовоспитаны и пристойны. Разлад идет по нарастающий, пока не понимаешь, что дальше уже нельзя. Однако, я отвлекся. Отвлечение. Поиск нового персонажа для того, чтобы снова ощутить себя кукловодом. Сплошная перспектива. Дрожание чувств, пальцев, сердечной мышцы – проблески эйфории. Какое-то время жизнь течет сквозь двух женщин одновременно. По большому счету ты морочишь голову им обоим. И себе тоже. Но как захватывает! Ты шепчешь одно и то же на каждое ушко. Про истерзанную душу, и в том же роде. «Все только для тебя, Родная..». И одна еще не знает, что ей уже нашли замену. А вторая и не догадывается, какую играет роль. А посредине ты – Великий Искуситель! Вы находите это пошлым? Нет? Я думаю честнее было бы к проституткам. Впрочем, тогда я действительно увлекся. Думал попользоваться так некоторое время. Ан нет! Гламура не вышло. Любовь – если настоящая – поразительно заразная штука. Если вдуматься – это случилась идеальная страсть, засасывающая обоих постепенно, но неотвратимо – как в омут. Так и было – когда людей тянет друг к другу несмотря ни на что, когда секс превращается в космос, а взаимопонимание происходит даже не в полусловах, а в ощущении желаний… – Писатель остановился и несколько раз хмыкнул в кулак. – И когда приходит такая любовь, все случается легко и просто. Ты не думаешь ни о чем другом, потому что не можешь. А когда все-таки начинаешь думать, понимаешь, что все оказывается много сложнее, поскольку у каждого своя судьба и еще то, что в книгах называется «прошлым», да и с «будущим» оказывается не очень понятно. Это в теории, а на практике – такое счастье, если от него вовремя не спастись – разнесет в клочья всю твою жизнь. Что тогда делать на пепелище? Опять впадаю в пафос? Извините! Так вот – тут я снова вспомнил о дочери и запаниковал. Начал спасаться. Проверенным способом. Навербовал себе пару резервных подруг. Мучался, знаете. Первый раз, когда решил изменить своей возлюбленной – не спал всю ночь. – Писатель вдруг захихикал. – Искал оправдания. Ведь изменить приходилось тому, кого ты любишь, то есть уже себе самому. Зачем? Чтобы спастись? Полная глупость! И все-таки – да. Сначала изменил. Потом выгнал возлюбленную замуж. Вещал, что: «всем так лучше будет». Впал в ревность к своей второй роли в ее жизни. Искал утешение с другими своими женщинами под разговоры про «пламенную страсть» и «будущий совместный быт – подожди только». И ничего не вышло. Другое тело никогда не заменит любимой женщины – это аксиома. А она уже не твоя. И это уже теорема. И я требовал доказательств, и, конечно же, нашел. А потом, понятно, все кончилось. Стерлось, как каблуки у привычных штиблет. И никакая «пламенная страсть» не помогла. Я думал, что всех обманул, а на самом деле обманулся сам. Все мы в этой жизни немного имитаторы. Но женскому полу это свойство присуще в большей степени. Может быть оттого, что они исторически дольше находились в зависимом положении. Обманулся… Да еще как! Смешно теперь говорить об этом.

«Как мы все-таки похожи», – подумал Сергей и попробовал пожалеть разговорившегося хозяина. Не получилось.

«Где-то я нечто подобное уже слышал, – была еще одна мысль. – Ладно… Потом».

«Печаль – только лишь воспоминание об ушедшей радости», – писал Эдгар По. Чересчур сакраментально, как и все у этого автора. Но что-то там, видимо, есть. Ибо сказано: «Жизнь подобна … вспышке молнии. Так к ней и следует относиться».

– Я надолго впал в черную меланхолию, – продолжил писатель – Забыл обо всем на свете. Даже про дочь, наверно. Твердил, что это – творческий кризис. Период такой… И очнулся только, когда увидел дома мертвую жену. Она не выдержала первой. Передоз. Понятно, что она знала все. Где ей удалось раздобыть героин? Хотя, что я? Наркотики – было не ее. Она попивала в последнее время. Не мудрено… Почему-то мы приходим к пониманию этой жизни только, когда она уже прошла… Были похороны, а потом я очень отчетливо ощутил, что больше ничего нет – выгорел изнутри. Пустышка. Пишу вот книги. Пытаюсь завалить пустоту словами. «Я думаю, следовательно, еще существую». Не так ли?

У каждого писателя должна быть своя Фата Моргана.

– Как у Булгакова. Да только некоторые замечают это слишком поздно! Есть еще дочь. Может быть, через нее выпрошу себе прощенье. Не трогайте ее, а? Она может иметь несчастье полюбить Вас. Я это вижу. А Вы – нет.

– Хорошо, – согласился Сергей и вышел на лестничную площадку. Там возле дверей стояла Анна, комкая в руках носовой платок.

– Что ты слышала? – спросил он шепотом.

– Твой голос…

– Иди к отцу. Он тебя заждался, – выпалил гость и побежал вниз по лестничной клетке.

День спустя в его квартиру позвонила Ольга. Он открыл дверь и остался на пороге, остерегаясь очередного подвоха. Впрочем, она не особенно спешила попасть внутрь.

– Сестру вчера сбила машина. Насмерть.

– Как? – охнул хозяин.

– Вышла из-за грузовика на мигающем светофоре. А какой-то гад решил не тормозить. Уехал. Скорая не успела. Я что? Тебя просили на похороны не приходить. Понял?

– Ладно, – согласился Сергей. «Мудрый не оплакивает ни живых, ни мертвых.» – Прощай! Надеюсь больше не увидимся.

– Отчего же?

– Как хочешь, – сказал он и притворил дверь. – Не получил прощения Писатель. Жаль. А я? В чем моя участь? – Говоря это, он дошел до кухни, плеснул водки в стакан и выпил одним духом. – Ее-то за что?

У стены мордой в пол валялся тигр Муська. Сергей поднял его за плюшевый хвост и посадил в кресло. Вот и все.

Захотелось плакать. Или выть. Он же не любил ее. Нет, ведь – не любил. Он оглянулся и увидел в зеркале отражение Анны. Она почти улыбнулась, проговорила несколько неслышимых слов, потом вытащила из кармана и скомкала в руках пестрый носовой платок, повернулась и пошла вниз по ступеням, едва различимым в глубине зазеркалья.

«Может быть, и мне сейчас с ней», – подумал Сергей и все-таки остановился.

У человека всегда есть выбор. Даже если он об этом и не подозревает. Даже если ему кажется, что от него вообще ничего не зависит. Возможно, разумнее всего просто отдаться потоку времени. Его событийность все равно куда-нибудь да вынесет. Но это – тоже выбор.

Сергей двигался в ритме людского потока, текущего от эскалатора к вагонам подземки и думал о том, что вот если он успеет без спешки сесть в заветный вагон подходящего поезда, то уж точно покончит со своими местными злоключениями раз и навсегда; не успеет – останется еще на один цикл. Он старался не думать ни о чем другом. Просто перемещался. Втирался в публичную жизнь со всей ее безликой многогранностью. И не успел. Двери захлопнулись перед самым носом – чистота эксперимента соблюдена полностью.

Можно было просунуть ладони между сходящимися створками и протиснуться внутрь, но он выполнил заключенное с собой соглашение.

«Выбор сделан. Ты просто хотел остаться. Черт его знает, может и так», – ответил сам себе на заданный вопрос и отошел к скамьям у тыльной стороны вестибюля. Еще один цикл. В данных обстоятельствах это почти что еще одна жизнь.

Он открыл дверь. На пороге стояла Евдокия. Сергей посторонился и, подумав, приветливо улыбнулся.

– Входи.

– Я только на минуточку. По делу, – сказала женщина, глядя в пол, сняла пальто и прошла на кухню.

Сергей молча достал коньяк и плеснул в бокалы. Евдокия отхлебнула, даже не взглянув на содержимое. Сделала резкий вдох. Замерла.

– Ко мне приходили из-за тебя.

– ?

– Они сунули в лицо какие-то корочки, так что я все равно ничего разобрать не успела. И выспрашивали про перстень и амулет. У тебя был перстень. Я видела.

– Был и что?

– Я сказала, что не было.

– Зачем? На нем нет крови. По крайней мере в последнее время.

– А что есть?

– Если бы я знал… И все?

– Да… Нет…

– Что?

– Мне плохо.

– Если ты скажешь, что из-за меня…

– Из-за тебя.

Сергей налил еще коньяка и сделал большой глоток. Почувствовал тепло в желудке и отвернулся к окну. «За что мне все это?»

– Я думала, пройдет. Навру. Потерплю. Время…

– Не меньше года.

– Как?

– По статистике – не меньше года. И лучше путешествовать. Путешествие как гигиеническая процедура. Понимаешь?

– Не выйдет. Семья. Мне надо было тебе изменить! – она встрепенулась.

– Сделай это с собственным мужем.

– Не проходит! – Евдокия снова уставилась в пол. – А ты? Слушай, ты вообще сомневался когда-нибудь?

– Бывает. А ты?

– Это не для меня. Я так не хочу… не могу. Это не любовь!

– Ошибаешься! Это и есть любовь. Влечение к человеку. Бескорыстное и безусловное. Впрочем, – продолжил он после паузы. – Романы с замужними женщинами длятся долго и ничего, кроме ненужной боли и разочарования не приносят, – усмехнулся, чувствуя, как прежняя нежность разливается по всему телу. – Я смогу. Мне надо исчезнуть.

– Насовсем? – глаза ее потемнели.

– А как?

– Потом вернуться, чтобы не навсегда.

– Навсегда не бывает.

– Да? Как знаешь, – она посмотрела на него долгим взглядом, видимо, стараясь отыскать что-то на его лице, потом поднялась и пошла к двери. – Я приходила предостеречь тебя. Про амулет. Ты веришь?

– Верю. Не знаю только во что и как.

Щелкнул дверной замок. Сергей вышел в прихожую погасить свет. На зеркале губной помадой были выведены несколько слов. Он прочитал: «Подумай обо мне с нежностью. Хотя бы до вечера».

– Пожалуй, – проговорил хозяин квартиры, глядя на буквы. Последняя встреча разочаровала его. Женщина нуждалась в нем. И выходило, что он теперь ей обязан. А она была лишь суррогатом. Вся жизнь была суррогатом с тех пор, как он потерял свою Машеньку.

– Пожалуй, – повторил Сергей, прибирая на кухне. – Меня провоцирует некто. И Евдокия здесь ни причем. Вполне возможно. Ей нужен был повод. Им тоже. Но зачем! Кому верить теперь? Не перечитать ли Перумова – перенять опыт по захоронению артефактов. Пожалуй… – подвел итог и решил больше не думать об этом.

В дверь позвонили. Сергей решил, что снова Евдокия. Но все-таки открыл. На пороге стоял Сашка.

– Что у тебя к ней? – спросил он вместо приветствия.

– Не знаю, откуда-то изнутри.

– А… А мы тут с Юлькой едем мимо. За город. Вот я и говорю: «Возьмем Серегу, а то он после последнего раза совсем от рук отбился». Ты как?

– Отчего же? – сказал Сергей и подумал, что, если сюжет развивается излишне напряженно, неплохо бы сделать паузу и поболтать о пустяках. И автор был вынужден полностью с ним согласиться.

Доехали до большого деревенского дома, который принадлежал еще Юлиному деду. Разгрузились и отправились на пленэр. Там – у реки были оборудованы стол и костровище. Обустроились. Развели огонь. Выпили по пиву.

С высокого берега, открывался романтический весенний пейзаж с зеленеющим лугом, перелесками и разбитым проселком, переваливающим через холм. Жаворонки заливались. Красота!

Выпили еще. Погуляли. Тем временем созрела закуска.

– Хорошо на природе! – провозгласил Сашка.

– Да уж! Особенно, после напряженных трудовых будней.

– У нас тут, – продолжил Сашка, хихикнув. – В контору новая дама трудоустроилась. Грудь! Попка! Шикарно! А мордочка! И сидит, в аккурат напротив. Так вот, я первую половину дня думаю, как бы я ее хотел. А вторую – где бы я ее хотел. Так напрягаюсь – просто жуть!

– Когда же ты дела разгребать успеваешь?

– А я и говорю. Трудные времена настали. Так что надо чаще, чтобы больше…

– Жизнь дается человеку только раз, – Сергей решил блеснуть эрудицией. – И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно оттого, что не был мучительно счастлив.

Сашка икнул и похлопал его по плечу.

– Все-таки хорошо, что я не женщина! – заметил Юлий. – По крайней мере не надо думать о диете. – И запихал в рот большой кусок шашлыка, обжигаясь и чавкая.

Из леса выбрался Бог весть как оказавшийся там бомж – чумазый и мохнатый, как шмель. Глаза его смотрели в разные стороны, видимо, для большей осмотрительности. Он робко приблизился к костру и жалостливо уставился на мужчин, только-только принявшихся за яства. Сашка широким жестом выложил несколько кусков мяса на одноразовую тарелку и выдал посетителю, приговаривая:

– Ну, все, иди, убогий…

– Нисего. Нисего. Спасибоськи. – Обрадовался бомж. – Уз не знаю, как вас и благодарить! – Блеснул воспитанием.

– Чего тут знать? – заявил Юлий. – Денег давай… Или скажи, что все говно – тоже выход.

Бродяга отчаянно пытался понять, что от него хотят, и как ответить. От напряжения глаза его разъехались так, что казалось, он рассматривает собственные уши. Потоптавшись секунд тридцать, бомж промычал нечто среднее между: «Долгие лета» и «Avec plaisir» и тут же исчез в ближайших кустах. Мужчины за столом выпили за привнесенные обстоятельства. Потом еще раз и еще.

– А знаете, – охмеленного Юльку потянуло на откровенность. – Мать Харитоши вышла замуж. И я теперь у них кем-то вроде друга семьи. За-са-да!

– Угу, – подтвердил Сашка. – Когда у женщины отпадает необходимость в политкорректности, такого можно понаслушаться.

– В последний раз она поставила мне на вид, что мы никогда не занимались анальным сексом. Как ни странно я тоже думал об этом… – Юлька налил себе водки и выпил одним глотком.

«Когда женщина влюблена, ты будешь слушать от нее то, что хочешь, – попытался думать Сергей. – Она не обманывает и не заблуждается. Просто она влюблена… Надо бы сболтнуть что-нибудь. Не нравится мне эта тема!»

– Мудрость жизни состоит в том, чтобы отличить приходящее от окончательного! – провещал он, ощущая, как зеленый змей вползает в его мозги. – Вы поняли что-нибудь?

– Ну…

– Я – нет! – оповестил говоривший и впал в мечтательность.

– Да и хрен с ним! – беззаботно осклабился Юля, подозрительно подпирая голову обеими руками.

– Мудрость – памятник на могиле поэзии. Кто это сказал?

– Не знаю…

– Значит это я! – обрадовался Сашка. – За это и выпьем!

– Пора уходить, – очнувшись, резюмировал Сергей. Язык заплетался.

– Пора, – подтвердил Сашка и запел свою прощальную песню. Примерно минуту над местностью стояла напряженная тишина. Потом по всей округе взвыли собаки.

– По завершающей… – промямлил Юлька, хлопнул еще одну рюмку и сполз под стол.

– Контрольный в голову… – ухмыльнулся Сашка.

– Ну и что мы с ним теперь будем делать? – уже в унисон выдохнули друзья.

– Как что? – Сашка опять выглядел самым разумным. – Оставаться никак нельзя. Но придется… И не манкируй своими обязанностями! Друг называется.

– Последнее помедленней и по буквам, пожалуйста. – Вяло выговорил Сергей и полез под стол. Оттуда он выбрался уже с Юлием на плече. – Вот же тяжелый, зараза! – подытожил и в очередной раз пообещал себе больше никогда не начинать пить пиво в такой компании.

Скинув тело Юльки на тюфяк, друзья выбрались на крыльцо. Дышали воздухом. Любовались закатом.

– С недавних пор я все больше задумываюсь о Вронском, – глубокомысленно проговорил Сергей, который, выпив, мог избавиться от всего кроме занудства.

– Чего это? – не понял собеседник.

– Она занимала в моей душе столько места, – пояснил говоривший, сделав лицо особенно грустным, – что, исчезнув, оставила там одну пустоту. Впору в берсеркера превращаться.

– У тебя нет медвежьей шкуры, – наморщил лоб Сашка. – И когда только ты отучишься произносить пафосные фразы. А? В твоей гребаной пустоте уже маленькая толпа собралась.

– Пропорции жизни должны соблюдаться. Ты не находишь?

– Они-то должны. Только мы здесь при как-ких интересах?

– И все-таки…

– Je mén fiche! – выразился Сашка. Даже скудный французский Сергея позволил ему разобрать, что тот сказал: «Плевать!»