Расколотая душа. Книга 1. Картина смерти

– Может, выпьем чай или кофе? – предложила Женя, ничего не ответив кузине. – И где я могу оставить свои вещи? В гостевой?

– Пусть пока будут тут, – сконфуженно сказала Кристина. – Сегодня мы будем спать в моей комнате. Там не очень много места, поэтому…

– Без проблем, – ответила Женя.

Три года назад, когда Женя приезжала в гости к родственникам, тетя Лариса постелила ей в гостевой, заметив, что комната ее дочери совсем не предназначена для совместных ночевок. Поэтому ни в подростковом возрасте, ни в юном к Кристине никогда не приходили подруги. Но на самом деле Женя слышала о том, что тетя Лариса не одобряла пижамные вечеринки. Она считала их ребячеством и бесполезной тратой драгоценного времени. Женя догадывалась обо всем, поэтому решила избавить Кристину от объяснений.

– И везде немного грязно… Мама не так давно затеяла ремонт почти во всей квартире. Кухня, коридор, спальня родителей, моя комната, кладовка. Только с гостевой ничего не будут делать. Папа и мама сейчас обосновались там, я вместе с ними. Но раз такое дело, я попросила папу найти матрац. Буду с тобой. Ляжем на полу.

Кристина говорила так же осторожно, но уже более свободно. При этом Женя заметила, что кузина ковыряла указательным пальцем левой руки фалангу большого.

– Тогда по чашечке кофе? – спросила Кристина и улыбнулась.

– Да, было бы замечательно.

Кристина развернулась в сторону кухни. Женя следовала за ней и не могла видеть, с какой болью та закусила губу. У Кристины не переставал крутиться в голове приказ матери, когда она узнала о нелегком положении «отпрыска этой бессовестной Динки».

– Она, как всегда, вовремя, – нарезая капусту для закваски, резко сказала мать. Она работала ножом, как станком. Щелк-щелк-щелк. Удары лезвия заглушали звук стиральной машинки, которая грохотала так, будто вообразила себя ракетой-носителем и готовилась вот-вот отправиться в космос. – Вся в свою мать! Здравствуйте, мы приперлися. Никакого уважения к другим. Почему она не позвонила Кире, а?! Чего сразу тебе? Нашла безотказную дурочку. Моя квартира – это не ночлежка для бездомных. Мы с отцом вкалываем днями и ночами, переживаем за свой бизнес, покупаем квартиру в центре Питера, а она просто приехала, и давайте, расстилайте ей кровать. Тьфу, некультурщина!

– Мама, она наша родственница! – возмутилась Кристина.

Как и всегда, ей хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать поток нескончаемого недовольства, но в этом случае была безвыходная ситуация: кузина попросила о помощи, и отказать ей было нельзя. Не по-человечески это как-то.

– Она не наша родственница, она дочь этой вертихвостки! Я вообще не уверена, что брат – ее отец. От Дины можно ожидать чего угодно. Запомни, Кристина, ты никогда не создашь хорошую семью, если будешь сутками напролет пропадать на работе и к тому же заглядываться на каждого проходящего мимо мужчину. Я хороший пример для подражания. И семью не забываю, и на работе все прекрасно. Потому что соблюдаю баланс. А Динка… не буду говорить, что она делает с этим балансом. Некультурное слово, в общем. Нет его у нее.

Все в семье знали, что мама Кристины люто ненавидела бывшую жену брата, поэтому распространяла злость не только на нее, но и на ее дочь.

Теперь же она винила Дину и ее детей в смерти Алексея.

– Если бы Динка не развалила семью, брат никогда бы не ввязался в работу на территории военного конфликта. Если бы не эта девка, Алексей был бы жив! – считала мама Кристины.

– М-м, замечательный запах, – сидя на жестком табурете за крохотным кухонным столом, протянула Женя. На конфорке в турке варился кофе. – Обожаю пить кофе перед сном.

Из приоткрытого окна доносились редкие сигналы машин. Все вокруг напоминало о теплом лете: сладкий аромат распустившихся на подоконнике цветов, ласковый воздух, который, как любимый человек, оставлял поцелуи на открытых плечах.

Прикрыв глаза, Женя наслаждалась моментом, пытаясь не думать, что ей делать дальше. Этим вечером она решила забыть о тревогах и расслабиться в компании кузины.

– Прости, что сидим в тесноте. Мы пока не снимали обои с кухни, но уже унесли наш стол и хорошие стулья. Осталась только эта фанерная доска на ножках и табуреты.

– Все в порядке. Я не привередливая, – улыбнулась Женя, чувствуя, что сильно стесняет родственников. – Но кофе пахнет просто восхитительно.

Она сказала это только для того, чтобы Кристина немного расслабилась. Жене казалось, что хрупкая и застенчивая кузина, так не похожая на свою мать, сжималась каждый раз, когда не получалось угодить другим. Жене было некомфортно в ее обществе. Кристина готова была извиняться по любому поводу. Еще в детстве она была тише воды, ниже травы. А повзрослев, и вовсе пыталась слиться с серым питерским небом.

– Тебя он тоже успокаивает? – засмеялась Кристина, разливая напиток из турки по маленьким чашечкам.

– Да. Я пью кофе так много, что он меня перестал бодрить и теперь усыпляет.

– То же самое.

Она поставила на стол чашки и раскрытую упаковку сахарного печенья, пододвинула второй табурет и села напротив. Женя, подперев подбородок, наблюдала, как в кофе пропадают пузырьки и жидкость становится ровной и гладкой, как озеро поутру.

– А теперь рассказывай про свое приключение. Для чего приехала в Питер?

Голос Кристины вывел Женю из задумчивости. Она устало вздохнула и внимательно посмотрела на кузину.

– Если честно, сама не знаю.

– Ну ла-а-адно, быть такого не может. Цель все-таки есть, не скрывай.

– Только если две. Первая – попытаться возобновить отношения с сестрой. Вторая – отдохнуть. Хочу погулять по Академии художеств, заглянуть в Эрмитаж и посмотреть на картины Ван Гога.

Женя души не чаяла в этом художнике. Ее трогало в нем все: его мысли, которые она черпала из опубликованных писем, его внутренняя сила и, в конце концов, творчество. Яркое, эмоциональное, будоражащее сознание. Она вдохновлялась его борьбой: с самим собой и с обществом. В минуты отчаяния ей на помощь приходил именно нидерландский художник, живший в девятнадцатом веке, а не мама или сестра. Когда к горлу подкатывала истерика из-за того, что ее работы не популярны, Женя сразу начинала думать о жизни Ван Гога.

«Его тоже не понимали, однако позже все изменилось. Да и это ли важно? Рисуя, он получал удовольствие. Он наслаждался искусством. Вот и я делаю то же самое. Неважно, что меня не понимают. Главное – я живу так, как хочу, и рисую то, что хочу. Общество не в силах меня сломить», – считала Женя.

– А третья причина твоего приезда? Ну же, вижу – недоговариваешь. Ты не просто так тащила сюда картину из Камска. – Кристина кивнула в сторону коридора, где остался холст.

– Да, ты права, – смущенно ответила Женя. – Я получила место на выставке молодых художников. Ее как раз организовывает Академия. Прошла электронный отбор.

– Это очень круто! Поздравляю! А поступать ты сюда не планируешь? Просто странно все это – твоя душа здесь, в Академии, а физически ты за тысячи километров.

– М-м-м…

Женя склонила голову и начала рассматривать стол. Ей не хотелось говорить, что она уже пыталась поступить, но в тот раз не вышло. И что теперь ей выпал второй шанс – Академия готова была принять в вуз лучшего художника выставки по мнению преподавателей и посетителей. Будущее Жени – учеба на бюджете или очередной провал – зависело от голосования, поэтому она намеренно не раскрывала всех деталей.

«Если я расскажу, а мне откажут… Нет, я не вынесу еще одного позора», – думала она.

– У тебя хорошие картины, – прервав короткое молчание, заявила Кристина. Женя подняла на нее потерянный взгляд. – И я говорю это не для того, чтобы тебя успокоить. Я искренне. То же говорят и другие люди.

– Какие – другие?

– А разве не говорят? Мне казалось, что ты рассказывала о том, что тебя любят в Камске.

Женя замотала головой.

– Ты что-то путаешь. Где-где, а в Камске на меня никто не обращает внимания. Там ценят только тех, кто делает большие взносы в разваливающийся союз художников города.

– А социальные сети? Мы живем в один из самых прекрасных периодов истории – ты можешь рассказать о себе всей стране… или миру!

– Я пытаюсь, но это тоже не так-то просто. Социальные сети не волшебная таблетка. Там тоже нужно трудиться. – Женя почувствовала, как в уголках глаз начали скапливаться слезы. Кристина случайно задела за больное. – И я пытаюсь это делать, но есть свои сложности… Понимаешь, на учебу я ухожу в семь утра, возвращаюсь в лучшем случае в девять вечера. А когда прихожу домой, начинаю работать над рефератами, курсовыми. Мне некогда заниматься тем, чем я хочу, и это так сильно гложет!

Женя замолчала, тяжело дыша и ругая себя за то, что слишком разоткровенничалась. Она не была уверена в кузине настолько, чтобы распахнуть перед ней душу и рассказать обо всем, что ее тревожило, но все же сделала это.

Почти прямым текстом сказала, что она не рисовала почти год!

После отказа из Академии художеств Женя перестала брать кисточки. Ее тянуло к живописи, но в голове не переставала жужжать мысль: «Твое искусство никому не нужно». Сюда же добавлялись апатия и усталость из-за учебы. С каждой новой неделей в Жениной душе образовывалась пустота, в голове – гул. Ничего из этого не способствовало состоянию потока, в котором обычно и рождались удивительные сюжеты и приемы.

– Но в одном ты права – в Камске никому не нужна новая живопись. Там любят рисунки, но только городские, – смущенно произнесла Кристина.

– Разрисованные заборы и дома, – прыснула Женя.

– Именно. До сих пор помню, как в детстве рассматривала все эти странные настенные граффити. Жуть постсоветская.

– Камск – город пустых надежд, – вздохнула Женя.

Камск испокон веков считался заводским. Во времена СССР тут было множество крупных и мелких военных предприятий, которые начали сворачивать деятельность еще в девяностые, в начале двадцать первого века и вовсе массово закрываться. Говорили, из-за ненадобности. Заводы перестали работать, людей уволили, а здания остались. Сносить их не торопились якобы из-за отсутствия финансирования, однако на кухнях велись разговоры, что предприятия запустят, когда это потребуется.

Когда потребуется. Довольно дико в современных реалиях, считала Женя.

Темные «заброшки» выглядели ужасающе, но больше всего граждане были обеспокоены не их внешним видом, а тем, что старые заборы пришли в негодность: подростки и дети с легкостью пролезали в их щели и оказывались на опасной территории. После того как там погибли пятеро детей, власти решили оградить предприятия новыми высокими заборами. По их словам, стоимость возведения железобетонных сооружений была значительно ниже, чем демонтаж зданий.

Вот и получилось, что Камск стал одним большим забором. Предприятия так старались «спасти», что построили ограждения высотой с трехэтажный дом.

Сначала заборы стали использовать как информационные доски (чего добру пропадать), после – как стены для любовных посланий, оскорблений и душевных терзаний. Когда глава города понял, что дальше так продолжаться не может, заборы разукрасили картинками. Они напоминали те, которые можно было встретить в детской поликлинике. На людей смотрели неестественно-счастливые животные, персонажи из фильмов и книг. Они слащаво тянули улыбки, раздражая не только молодежь, но и пожилых. Кроме того, время от времени на стенах появлялись мотивационные фразы. Однако со своей задачей те не справлялись. Вместо того чтобы с легкостью и уверенностью плыть по жизни, жители Камска угрюмо плелись на работу и с работы, надеясь дожить до выходных. И все продолжало двигаться по кругу. Месяц сменялся месяцем, год шел за годом.

Женя росла среди заборов, чувствуя, что они душат ее даже тогда, когда она их не видит.

Ограждения превращали город в тюрьму. В ту тюрьму, из которой невозможно выбраться, если не приложить усилий. Пусть окна ее комнаты выходили на дорогу, за соседним домом была стена (Женя ощущала ее кожей), которую муниципальные художники украсили всевозможными граффити.

«Этот город усыпан рисунками, как гнилая картошка плесенью», – брезгливо думала Женя каждый раз, когда проходила мимо очередной яркой картинки на темной бетонной поверхности. Она задыхалась среди них.

Будь ее воля, Женя выбрала бы для рождения город, который находился от Камска дальше всего.

«И Кристина догадывается об этом», – подумала Женя, видя, что кузина не поверила в ее рассказ, будто она приехала в Питер только для того, чтобы продемонстрировать свою картину нескольким десяткам людей.

– По секрету скажу, – вздохнула Женя. Она чувствовала себя чужой в незнакомом городе, поэтому ей меньше всего хотелось портить отношения с Кристиной. Только по этой причине она все-таки решила поделиться правдой.

– А? – Глаза кузины блеснули в предвкушении.

– Конкурс в Академии проходит в два этапа. Первый – выставка. Второй – лучший художник станет студентом.

– Это ведь очень круто! Зачем же делать из этого вселенский секрет?

Женя пожала плечами.

– Если поступишь, будешь отчисляться из универа или перейдешь на заочку? А что на это скажет тетя Дина? – Кристина заерзала на стуле.

– Отчисляться. С мамой я поговорю. Мне нужно доказать ей, что я могу себя финансово обеспечивать, а в остальном она согласится на что угодно. С Кирой была похожая история. Мама, когда узнала о ее планах на жизнь, перестала поощрять занятия живописью. Но Кира настояла на своем и все-таки перебралась в Питер. А все потому, что она выполнила мамино требование – поступила на бюджет. В ином случае осталась бы в Камске. Позже Кира начала преподавать и продавать свои работы. Тогда мама от нее окончательно отстала. Хотя по-прежнему высказывается по поводу профессии Киры. Знаешь, мне кажется, из-за всего этого они тоже почти не общаются. Мама рассказывала, что Кира пишет ей раз в неделю, что «все ок», но не более этого…

– Кира – тот еще фрукт, никогда ее не понимала и не пойму, – заметила Кристина и грустно вздохнула. – Когда ты рассказала мне, что она поступила в Питер, я сразу ей позвонила и предложила встретиться. Все-таки новый город и сопутствующие сложности. И знаешь что? Кира сказала, что не хочет со мной видеться. Я тогда дико обиделась. Вот, больше не пишу и не звоню. Теперь моя кузина – только ты.

Женя поджала губы и задумалась.

– Думаю, с Кирой все хорошо, – сказала наконец Женя. – Она взрослый человек, который может о себе позаботиться. Тем более такой холодной особе не нужны советчики и поддержка. Она же всегда была сама по себе. Ей комфортно в одиночестве.

Женя смяла бумажную салфетку и переключилась на остывающий горький кофе. Он ее не успокаивал. В голове продолжали звенеть вопросы о том, что ей делать завтра. Они не отпускали ни на секунду.

– У меня для тебя сюрприз, – после короткой паузы сказала Кристина и смущенно улыбнулась. – Когда ты позвонила мне и сказала, что приехала в Питер, я сразу подумала об одном важном человеке, с которым ты сможешь здесь встретиться.

В один миг лицо Кристины покинула грусть. Привычное выражение смущения сменилось безрассудным счастьем. Женя даже ухмыльнулась про себя: в этих перепадах настроения была вся Котова. Еще в детстве она за полчаса успевала и поплакать, и посмеяться. Для нее в этом не было ничего удивительного.

– Недавно в «Подписных»[6], около стенда с литературой по искусству, я встретила одного интересного юношу, – как ни в чем не бывало говорила Кристина, улыбаясь все шире и шире. – Это был художник. Выпускник Парижской школы изящных искусств. Улавливаешь?

– Нет.

Кристина приподняла одну бровь:

– Ты серьезно? Художник, который учился в Париже, но сам из Камска. Теперь улавливаешь?

На миг в голове Жени вспыхнуло озарение, но она быстро отогнала от себя бредовую мысль. Потому что нет, неправда, это не мог быть он.

– Ну? – В нетерпении заерзала на табурете Кристина.

– Арсений? – У Жени перехватило дыхание.

– Марсель! Тот самый Абдулов Марсель, с которым ты меня познакомила, когда мы с семьей жили в Камске. Нам тогда было лет по девять-двенадцать. Я очень отчетливо помню нашу первую совместную прогулку – мы ходили к реке. Ты еще встала на какую-то дрянь, и потом от тебя неприятно пахло. Но Марсель делал вид, что ничего не замечает.

– Пока он делал вид, что ничего не замечает, ты поступила прямо наоборот: сообщила мне, – а заодно и ему, – что, кажется, я вступила в собачьи какашки. Очень мило с твоей стороны.

Женя поджала губы, ощущая, как запылали ее щеки и уши. Стало неловко от воспоминаний и радостно от новостей. И все же… Не Арсений! Ей хватило доли секунды, чтобы понять: она и желает, и стыдится встретиться с ним.

– Прости, я была ребенком…

– Ты старше меня.

– Это ни о чем не говорит. А про Арсения, который вслед за Марселем укатил учиться в Париж, я ничего не знаю.

– И что, Марсель сейчас живет в Питере? – все еще удивлялась Женя.

Этого просто не могло быть! Не было и месяца, чтобы она не вспомнила с теплотой в сердце о друге детства. О том, кто ее вдохновлял и поражал, хотя был старше только на три года.

«Точно, он как раз окончил Академию в этом году, а в Питере у него живет дядя. Кажется, галерист, продает работы современных русских художников. Марсель вечно хвастался и говорил, что настанет день, когда он будет выставляться в галерее дяди. Интересно, и сколько он здесь пробудет?» – подумала Женя.

– Вот такое совпадение, – улыбнулась Кристина и заправила прядь волос за ухо. – Мы с ним немного погуляли.

– Погуляли? – Из-за мыслей, которые напоминали снежную вьюгу, Женя не сразу расслышала слова кузины. Или подумала, что не расслышала.

– Да, он узнал меня в книжном. Подошел, спросил, как у меня дела, и все в этом духе.

– А ты что? – не узнавая своего голоса, задала вопрос Женя. Она начала слегка хрипеть.

– Рассказала, что работаю в цветочном магазине – помогаю родителям с бизнесом. Мне ведь почти нечего говорить о себе. Так, ерунда. А потом Марсель предложил погулять в парке. Он рассказал, что успешно окончил Академию и сейчас приехал в Питер навсегда. Ох, а как он одевается, Женёк, ты бы только видела!

Кристина мечтательно улыбнулась, глядя на потолок, будто именно на нем сейчас демонстрировали наряд, в котором был Марсель в момент их встречи.

– Да, он с детства был модником, – вспомнила Женя.

Пока все дети одевались на рынке, он покупал одежду в торговых центрах. Его родители могли позволить себе такую роскошь. К слову, после того, как их сын уехал в Париж, они перебрались в Москву. Женя не до конца понимала, чем они занимаются – чем-то, что связано с продажами. Впрочем, это не так важно.

– Интересно, как сильно изменились его картины после Парижа? Наверное, стал большим художником, – задумчиво произнесла Женя. Ее не особо волновал стиль одежды Марселя, больше всего интересовали образы, которые он использовал в живописи.

Кузина пожала плечами, как бы говоря: я в этом мало что понимаю.

– Я знаю одно: он стал дадаистом[7]. Поискала в Сети, но ничего не поняла, – хохотнула она.

Женя улыбнулась. В этом был весь Марсель – эксцентричный мальчишка, который, видимо, вырос не менее своеобразным юношей.

– Да, есть такое направление в живописи. Предшественник сюрреализма.

Повисла неловкая тишина. Пока Женя пыталась переварить новость, которой ее огорошила Кристина, та мечтательно смотрела по сторонам.

– Марсель не спрашивал обо мне?

– Да, спрашивал. Но на тот момент я ничего не знала о твоих планах, поэтому сказала, что ты успешно учишься на архитектора, что тебе очень нравится заниматься чертежами и что ты нашла себя в этом деле.

«Но это неправда, – с отчаянием подумала Женя, сжав кулаки. – Я не нашла себя в архитектуре, я ненавижу чертежи, и вообще я хочу отчислиться из универа при первом удобном случае».

– И что Марсель?

– Ничего. Кажется, немного расстроился, но промолчал.

Женя прикусила губу, вспоминая, как они с Марселем шли домой после художки и рассуждали о будущем. Тогда Женя сказала ему, что всю жизнь посвятит живописи. После этого громкого заявления Марсель начал относиться к ней по-особенному: откровеннее говорил о художниках, о своем видении этого мира, часто касался вечных вопросов «что есть жизнь, а что есть смерть». Заявив, что она относится к творчеству серьезно, Женя будто бы растопила лед в юношеском сердце. Разочаровался ли теперь в ней Марсель, услышав ошибочные слова Кристины?

«Ну она же не знала, как все на самом деле», – попыталась успокоить себя Женя, хотя прекрасно помнила, как говорила той о своей ненависти к архитектуре. Проглотив обиду и несправедливость, Женя сконцентрировалась на кофе. Говорить с Кристиной отчего-то больше не хотелось.

– Ой, – удивленно воскликнула Кристина, включив свет в комнате.

– Что такое? – спросила Женя. Она стояла за спиной кузины, держа в одной руке рюкзак, а в другой – телефон.

– Родители меня не совсем поняли.

Женя следом за Кристиной зашла в комнату. Помещение без обоев и мебели казалось трущобами или тюремной камерой, а одинокий односпальный матрац у окна только усугублял внешний вид.

– Они принесли односпалку, а не двухспалку, как я просила!

– Хорошо, что есть подушка, одеяло и постельное белье, – улыбнулась Женя. – Крис, не переживай. Я посплю одна. Тебе не обязательно меня охранять.

– Нет, подожди, тут такие условия…

– Здесь тепло, нет крыс и пахнет… пахнет ремонтом, а не свалкой. Все хорошо.

– Женёк, я хотела переночевать с тобой.

– Брось.

Кристина пару минут молчала, не зная, что сказать. Такой подлянки от мамы она не ожидала, хотя надо было бы. Мать всеми действиями показала, что Евгения Кац не имеет права жить в хороших условиях. Такое отношение к беззащитной девушке походило на маразм. Но Кристина ничего не могла сделать с этим.

– В принципе, мы можем лечь боком. Поместимся.

Она произнесла это не из желания провести как можно больше времени с Женей, а только для того, чтобы утром вывести мать из себя. Кристине уже из принципа не хотелось возвращаться в гостевую комнату и пробираться через родительскую кровать к своему дивану. Но Женя отговорила ее от этой затеи, объяснив, что завтра ей предстоит тяжелый день и лучше выспаться, чем всю ночь лежать в позе замерзшего солдата.

Ночь для Жени все равно прошла неспокойно. Она никак не могла уснуть.

Сперва она наблюдала за представлением театра теней: луна на небе светила так ярко, что освещала половину комнаты и создавала с помощью веток деревьев узоры на стенах. А потом пыталась понять, как ей поступить утром, куда пойти и у кого попросить помощи, ведь единственным для нее родным человеком в Питере была Кира. А с ней Женя почти не общалась…

«Сначала нужно обратиться в полицию и заявить о мошенничестве», – решила она.

Но ехать одной в полицию было жутко страшно. Женя понимала, что без поддержки не сможет отстоять свои права.

«Попрошу Кристину пойти со мной и помочь», – нашла выход она.

Женя уже несколько лет говорила на каждом шагу, что стала самостоятельной и больше не нуждается в заботе и поддержке. Она доказывала миру, что ей не нужна Кира; что ей плевать на мать, которая постоянно занята работой. Но на деле Женя себя обманывала: она не прекращала тянуться к другим людям, как к спасательным жилетам. И часто перекладывала на плечи помощников всю ответственность.

Питер пугал Женю. Завораживал, но пугал. Она не понимала город и его обитателей. Казалось, что те, кто живет в Северной столице, на голову, а то и на несколько выше всех остальных. Петербуржцы выглядели иначе. Женя не могла отличить коренного от приезжего, но тем не менее умудрялась принизить себя на их фоне. Еще в автобусе и на улице она заметила, что те говорят не так, как жители Камска. Их речь была культурной, порой витиеватой и безумно красивой. Пока Женя добиралась с вокзала, она находилась в толпе петербуржцев и прислушивалась к их разговорам, не переставая поражаться звучанию голосов и тому, как точно они выражали мысли. В отличие от них, Женя часто замечала за собой, что теряется в разговоре, говорит невпопад, запинается, не может закончить предложение так, как ей бы того хотелось. А тут, казалось, даже младенцы умели изящно вести беседы.

Встав с матраца, Женя прильнула к окну, вглядываясь в ночную мглу.

«Как хорошо, что комната Кристины смотрит на проезжую часть, а не на двор-колодец», – мелькнуло в голове.

На улице было тихо и спокойно: сигнализации машин мигали в пустых салонах, фонари теплым светом окутывали дорогу, луна на небе безмятежно наблюдала за всем сверху.

Женя медленно повернула ручку окна, отворила створку и вдохнула влажный воздух туманного города.

«И ни одного высокого забора», – подумала она и легко улыбнулась.