Осада «Мулен Ружа»

– «Утро стрелецкой казни»? Ну, ты даешь! – дернулся на стуле Витька. – Извини, детка, у тебя отец, случаем, не в органах работает? Может, пытал в свое время невинных обывателей в подвалах на Лубянке?

– Что ты плетешь! – обиделась девица. – Мой папа юрист!

– А моя любимая картина, – сказал парень в очках и свитере, – «Брежнев на Малой земле».

– Ну уж, не увлекайся! – воскликнул бородач. – Это не только твоя любимая картина, это любимая картина половины нашего города!

– А мне нравится «Девочка с персиками», – сказал прыщавый блондин, приятель Макса. – И еще – «Девочка на шаре». И вообще я люблю девочек…

– И не только на шаре! – ухмыльнулся Витька.

– Витька, перестань, не говори пошлостей! – оборвала его Сима. – Ты же совсем не такой, каким хочешь казаться.

– А тебе что нравится? – спросила Семенова у молчащей Татьяны. – Какая картина?

Татьяна взглянула в угол, куда опять засел Колька, пожала плечами:

– Придумай название сама.

– Ну что ж, – поднялся с рюмкой Макс, веселым взглядом окидывая сидящих вокруг стола, – благодаря Коле у нас получился «живописный» тост… Выпьем!

Опять загалдели, стали чокаться с Колькой. Макс потребовал, чтобы тот выпил до дна. Колька подчинился, благо перед этим налил себе в рюмку чистой воды из кастрюли, стоявшей на столе для запивки, в которой плавали кубики льда.

Макс был очень доволен, что все опять оживилось, зашумело, пришло в движение – и люди, и бокалы, и тарелки с закусками, и праздные разговоры – словно погас красный свет на светофоре и загорелся столь желанный зеленый. Пирушка покатилась дальше.

Макс продолжал управлять застольем. О Кольке он как будто забыл, но так только казалось. Он отлично видел все, что ему требовалось: и как девчонки секретничают в углу по его поводу, и как пресытившийся бородач ведет мучительную борьбу со сном, и как Колька – теперь уже редко, но все же нет-нет да и посмотрит на Татьяну.

Появись здесь человек со стороны, трезвый, отличающийся наблюдательностью, он тут же бы понял, что Макс лишь делает вид, что забыл о Кольке, на самом же деле все время держит его на острие своего внимания. Тот же сторонний наблюдатель несомненно заметил бы, как Макс несколько раз выразительно переглядывался с прыщавым блондином и тот, понимая этот немой язык, тут же брал в руки бутылку с водкой и наполнял Колькину рюмку, предлагая последнему выпить, чокался с ним, смотрел Кольке в рот, требуя, чтобы тот пил обязательно до дна, и обижался, если Колька отнекивался и тянул время. Раза два или три Кольке удавалось обмануть своего «опекуна» и незаметно заменить водку на воду, но пару рюмок все же выпить пришлось.

Через некоторое время, решив, что прыщавый блондин влил в Кольку достаточное количество спиртного, Макс опять затеял свою игру.

– Старик! – сказал он проникновенно, наклоняясь к Кольке. – Скажи еще, а мы послушаем. Давай, не стесняйся. У тебя же талант! – и не дожидаясь Колькиного согласия, поднял вверх руку и попросил тишины.

И хотя слова Макса по поводу таланта приятно тешили Колькино самолюбие, тот все же почувствовал, что у Макса есть какой-то корыстный умысел. Колька стал отказываться, но Макс настаивал, и гости навалились с уговорами, и парню пришлось подчиниться.

– Ладно, – вздохнул Колька и поднялся со стула. Голова его несколько отяжелела от выпитого, но он держался.

– Здесь сидит девушка… Вот напротив меня, – и кивнул на Татьяну. – Это Татьяна… Прошу всех выпить за нее! – Колька окинул строгим взглядом собравшихся. – Пусть ей светит удача!.. И еще… Смотрю на нее и думаю: бог ты мой, а может, это моя будущая жена – кто знает? Жизнь непредсказуема! Может быть, судьба не зря свела нас за этим столом… – и повторил, волнуясь, с серьезным лицом: – Может быть, не зря.

Кто-то присвистнул, и в комнате наступила тишина. Было слышно, как шумит за окном дождь, упруго барабаня по карнизу, и где-то в недрах дома ноет, свистит, скрежещет электродрель, ведя свою мучительную борьбу с крепостью невидимой стены.

Надо было видеть в эту минуту лицо Макса, потрясенного столь откровенным заявлением.

Изумлена была и Татьяна, хотя, впрочем, быстро овладела собой и, надменно поведя плечиком, что-то буркнула в сторону, вроде того: что за чушь!

– Слышь, Микола… – пробормотал Витька, потрясенный не меньше Макса, – ты это, того… ничего не перепутал? Может, ты имел в виду Семенову? Или Симку? Может, с одной из них тебя судьба не зря свела за этим столом? Поверь, я не против… – чувствовалось, что он хочет как-то разрядить обстановку.

– Нет, – глухо, но твердо отозвался Колька.

Макс наконец оправился от потрясения и похлопал в ладоши, призывая гостей оценить сказанное Колькой как шутку.

– Браво-браво! Давайте выпьем… и поздравим будущих супругов! – Он жестко взглянул на Кольку. – Просто так выпьешь, старик, или хочешь, чтобы мы крикнули «горько»? Давайте, дамы и господа, в один голос… три-четыре: горько!

– Дураки какие-то! – рассердилась Татьяна. – Макс, кончай эти глупые шутки…

Она поискала глазами воду на столе, схватила первый попавшийся фужер – это оказался тот самый, куда Колька потихоньку сливал водку, которую подливал ему прыщавый блондин, – глотнула раз-другой, поперхнулась, закашлялась и, мучаясь, не зная, как перебить жжение во рту, выбежала из комнаты.

Макс посмотрел на Кольку, развел руками:

– Извини, приятель, с «горько» придется немного подождать…

Как развивались события в следующие несколько минут, Колька запамятовал… Макс, кажется, вышел за Татьяной… или нет, за Татьяной выбежала одна из девиц… Витька же включил на полную мощность музыку, и некоторые из гостей стали танцевать. А вот что Кольке запомнилось хорошо, это как Витька, водрузив на голову стереоколонку и пританцовывая, ушел с Симой в коридор. Перед этим он выразительно посмотрел на Кольку и покрутил пальцем у виска: идиот!

В общем, еще какое-то время танцевали, дурачились, хотя уже без прежней энергии, потому что к этому моменту порядком подустали.

Колька уже собрался уходить домой, вылез из закутка между книжным шкафом и телевизором, где сидел… И тут его словно черт дернул. Он приблизился к Татьяне, вернувшейся к столу, и хмуро проговорил: «Есть предложение – сбацать!» Он так и сказал. «Будь что будет, – решил он, – если откажет – уйду».

Татьяна, глотнувшая ненароком водки, а потом еще и выпившая шампанского, раскрасневшаяся, повеселевшая, утратившая свою надменность, неожиданно приняла его предложение. Она вышла из-за стола и вслед за Колькой протиснулась на пятачок к дверям, где топтались танцующие.

Поведение Татьяны окончательно доконало ее приятеля. Макс тут же удалился на кухню, чтобы не быть свидетелем столь прискорбного падения любимой девушки.

Колька же, оказавшись в непосредственной близости от Татьяны, погрузился в запах ее волос, пахнущих цветами, а ощутив тепло ее тела, увидев маленькую темную родинку на мочке левого уха, совсем потерял голову. Он смотрел и смотрел на нее, теперь уже не стесняясь, и был счастлив от того, что она была рядом. И молчал. Молчала и Татьяна, посматривавшая на него с веселым любопытством… Очнулся Колька лишь тогда, когда музыка стихла и наступила долгая пауза. Это кончилась кассета, а новую Витька, обнимавшийся с Симой в коридоре у вешалки, ставить не спешил. Танцующие покинули пятачок и рассредоточились по углам.

И тут Колька, не успевший отвести Татьяну на ее место, увидел Макса. Тот стоял в глубине коридора напротив распахнутой в комнату двери, похожий в лучах бокового света на каменное изваяние – этакий командор из «Каменного гостя», явившийся за Дон-Жуаном, – и манил Кольку пальцем. Колька обреченно вздохнул и поплелся на зов, извинившись перед Татьяной за то, что вынужден ее оставить на некоторое время.

Выйдя в коридор, он послушно проследовал вслед за Максом в ванную комнату.

В ванной комнате был жуткий беспорядок, словно минуту назад здесь производили обыск. Повсюду валялись банные и косметические принадлежности, различные тюбики, флаконы, дезодоранты, шампуни, разноцветные губки из пенопласта, из каждого угла торчали смятые махровые полотенца – их было штук десять, не меньше, на полу горбатился банный халат, упавший с вешалки.

Макс встал у овального зеркала в изящной белой раме, висевшего над раковиной. Он был непривычно серьезен. Глянув коротко через его плечо в зеркало, Колька увидел за своей спиной прыщавого блондина, вошедшего вслед за ними и плотно прикрывшего за собой дверь. «Значит, их двое», – подумал Колька. Макс угрюмо смотрел на него, чего-то выжидая. Молчал и Колька. А ему-то что? Это у Макса есть к нему вопросы – пусть задает. Сколько длилось молчание – секунд десять, двадцать? – сказать трудно, но Кольке оно показалось мучительно долгим. Наконец блондин шевельнулся и, сделав обманное движение, ударил Кольку кулаком в бок… Колька, не удержавшись на ногах, с грохотом повалился в ванну, ободрав при этом о мыльницу щеку. Падая, он успел заметить, что ванна на две трети наполнена водой, и задержал дыхание, чтобы не захлебнуться. Завалившись на спину, он попробовал было выбраться из воды, но не смог – блондин и Макс крепко держали его за руки и шею, не давая ему подняться. Осознав это, Колька перестал вырываться и затих, решив держаться, покуда хватит воздуха.

Озадаченные его пассивностью, Макс и блондин переглянулись. Оба не на шутку перепугались, думая, что Колька захлебнулся. Прыщавый тут же выдернул Кольку за шкирку из воды. Колька только этого и ждал – жадно глотнул воздуха, раз-другой… Убедившись, что с жертвой все в порядке, сообщники с облегчением перевели дух. А Колька, отдышавшись, глухо бросил: «Ну чего же вы медлите, суки? Топите!..» Услышав это, блондин пихнул его обратно под воду, а Макс, раздосадованный Колькиной выдержкой, ударил его два раза кулаком в живот, оказавшись в воде, Колька, как и в первый раз, не сопротивлялся, лишь опять задержал дыхание. Противники, устав взирать на инертно лежащее в воде тело и побаиваясь передержать его там, наконец отпустили свою жертву. Колька вылез из ванны, тяжело дыша и отплевываясь.

– Тебе, говнюк, полезно было искупаться, а то твои шутки дурно пахнут! – сказал Макс. – В другой раз будешь думать, прежде чем тянуть руки к чужому…

– Я рад, что вы довольны, жлобы! – устало отозвался Колька.

Он снял с вешалки полотенце и стал вытирать мокрую голову.

– Вот и прекрасно! – воскликнул Макс. – А скажи, умник, почему ты не сопротивлялся, когда мы тебя топили.

– А зачем?

– Вдруг мы тебя и вправду бы утопили?

– Не утопили бы, кишка тонка!.. Вон вы какие, сытые, холеные… Тюрьмы, поди, как огня, боитесь. А в зоне дадут пилу и вперед – лес валить! Это еще хорошо, с пилой, а то и вышку можно схлопотать!.. Не-ет, вы лучше водку будете глушить в компании со сладкими девочками, это куда приятнее! Вот подломать какому-нибудь бедолаге, вроде меня, пару ребер или челюсть ему на сторону свернуть – это вы пожалуйста… – Колька снял куртку, рубашку, отжал и то и другое и, встряхнув, опять надел на себя. – У вас для серьезного дела пороху не хватит! Особенно у дружбана твоего прыщавого…

– Ну ты! – взвился блондин.

– Чего «ну ты»?! Он-то вроде Татьянин парень, а ты кто? Гнида на побегушках?.. – Колька повесил полотенце, опять повернулся к Максу: – Ну нравится она мне, нравится! Что ж мне за это, башку отстрелить надо?

– Ладно, – хмуро покривился Макс. – Если мы такие злодеи… чего ж ты в таком случае не сопротивлялся? Со злом, старик, бороться надо, ведь так? Его надо искоренять, зло-то! Красный галстук в школе, поди, носил, клятвы давал: быть всегда впереди! Так что же ты?! Борись!

– Я и борюсь… Только мы с тобой по-разному эту борьбу понимаем… Человек ты, видно, образованный, книжек много прочел… Но не все знаешь…

– Послушай! – всплеснул руками Макс. – Ты случаем не из числа последователей Махатмы Ганди? Тот тоже отрицал насилие как способ борьбы…

– Кто такой Ганди, знаю плохо и с его учением не знаком. Но, видимо, неглупый был мужик, судя по твоим словам.

– Давай, давай! – Макс хлопнул Кольку по плечу. – Тебе будут кишки выпускать, а ты пой: «Широка страна моя родная!»

– Ну что ж… Тебе мои кишки потом всю жизнь сниться будут. Кошмары замучают!

– У меня, старик, нервы крепкие, мне кошмары не снятся.

И, утратив интерес к разговору, Макс удалился как победитель. Прыщавый блондин последовал за ним.

Оставшись один, Колька устало посмотрел на себя в зеркало. Пригладил влажные волосы. Обмыл водой кровоточащую царапину, промокнул ее туалетной бумагой.

Когда он вернулся в комнату, потревожив по дороге какую-то целующуюся в коридоре пару, там продолжались танцы. В комнате был полумрак (горел лишь один торшер в углу), к тому же многие были в подпитии, на Колькин помятый вид никто не обратил внимания. Только Татьяна, взглянув на него, сразу обо всем догадалась.

– Зачем ты это сделал? – спросила она Макса, минутой ранее присевшего рядом.

– Ты о чем? – прикинулся непонимающим тот.

– У него кровь на щеке… Вы подрались?

– Ну что ты, малыш! Мы же интеллигентные люди… Просто поговорили.

– А кровь?

– Не знаю. Наверное, сам споткнулся в коридоре.

– Не ври!

– Спроси у него… Эй, старик! – позвал он Кольку и, когда тот подошел, спросил: – У тебя есть ко мне претензии?

– Нет.

– Вот видишь. – Макс ясно взглянул на Татьяну.

– Слушай, отдай ее мне, – вдруг сказал Колька, заглядывая Максу в глаза. – Ты с ней просто так… А я… Я в жены ее возьму…

– Чего?! – Макс побелел от ярости. – Ну ты и наглая скотина!

– Отдай…

– Что вы здесь болтаете! Я вам не вещь! – возмутилась Татьяна. – Ты бы для начала меня спросил, хочу я этого или нет, – сказала она Кольке.

– Ну спросил…

Татьяна отрицательно покачала головой…

Вспоминая сейчас ее лицо в ту минуту, освещенное боковым, не очень ярким светом, пренебрежительно кривящиеся губы, напряженно светящиеся глаза, Колька улыбнулся и почувствовал, как стало тепло у него на душе. Все-таки он ей тогда приглянулся, что ни говори!

Тут же ему припомнилась их вторая встреча, она была случайной и произошла два дня спустя. Случилось это в Третьяковской галерее, куда Колька привел на экскурсию своих товарищей по цеху. Об этом следует рассказать поподробнее.

Колька был инициатором этого культпохода и готовил его долго и тщательно. Очень уж ему хотелось, чтобы ребята из цеха хоть немного приобщились к прекрасному. А то все разговоры про футбол, да еще про выпивку, ну и про баб, конечно, – сколько можно! Иногда, правда, мужики постарше любили порассуждать на политические темы, но и эти разговоры чаще всего были пустой болтовней. Одним словом, никакой работы для души! А ведь они живут в Москве, и рядом с ними, если вдуматься, целые залежи художественных сокровищ: и Крамской, и Куинджи, и Левитан, и Репин, и Врубель, и Маковский, и еще множество других. И чтобы прикоснуться к этому чудесному источнику, нужно лишь сделать небольшое усилие: выбрать время в один из выходных, сесть на метро и доехать до галереи.

Колька начал сколачивать группу. Собрать желающих оказалось не так просто. У всех находились уважительные причины, чтобы не пойти: то свидание с девушкой, то поездка за город, то опять злосчастный футбол, то день рождения родственника, то встреча с армейским другом, который в городе один день проездом, то уже куплены билеты на концерт, и так до бесконечности. Сразу согласился один лишь Толя Подсечкин. Тот вообще был человек серьезный: не пил (по принципиальным соображениям), много читал (читал, правда, в основном детективы, но все же!), случалось, ходил с женой в театр. Больше всех пришлось уговаривать непутевого Збруева. «А на кой хрен мне твоя галерея? Я лучше в это время с Митькой, соседом, пару пузырей опростаю! У нас сейчас в магазине такая бормота в наличии – пальчики оближешь!» – «Ладно, – возбужденно говорил Колька, – бормоту в воскресенье будешь сосать, а в субботу пошли живопись смотреть! Это же интересно, дурья башка, ты даже себе не представляешь!..» – «Ну чо там интересного… Я твои картины по телевизору могу смотреть – показывают из музея… – сопротивлялся Збруев. – По телеку даже лучше – сытнее: налил в тарелку борща и гляди!» И он хрипло засмеялся. «Чудило! – вздыхал Колька. – Живопись надо смотреть вживую, в картинных галереях или на выставках…» – «Ну чо я там не видел. Там же сплошное вранье, как и в жизни! А мне это вранье жевать надоело! У меня от него запор и газы в желудке!» – «Да пойми ты, там же художники гениальные! А они не врут!» – не сдавался Колька. «Все врут, и твои художники тоже, потому что жрать хотят, как и все прочие!» – «Ты же ни разу там не был, откуда же ты знаешь?.. Пошли, не упрямься, тебе понравится, вот увидишь», – напирал Колька. «Слушай, отстань! Дай-ка лучше трояк. Что-то в горле пересохло, надо промочить». И все-таки Колька его уговорил. С третьего, правда, захода, но уговорил. В общем, набралось семь человек, и в субботу двинулись в Третьяковку. За Збруевым Колька специально заехал домой, чтобы тот не сбежал куда-нибудь по дороге. Ровно в девять утра позвонил в дверь. Открыл ему сам Збруев, на удивление гладко выбритый, в чистой белой рубашке и, что самое ценное, с ясными глазами – видимо, накануне винищем не упражнялся. Сзади стояла полная молодая баба, збруевская жена, и ехидно посмеивалась. «Чего это она?» – спросил Колька, когда они уже спускались по лестнице. «Да ну ее к черту! – отмахнулся Збруев. – Вчера как узнала, что мы в Третьяковку идем, весь вечер ржала, кобыла недорезанная! Все подначивала… Ты, говорит, лучше в планетарий иди – там темно, а то в Третьяковке как твою рожу увидят, сразу все разбегутся! Ну чего с нее возьмешь – некультурная баба!»

Колька водил своих подопечных по залам часа три. Останавливался у любимых картин и подробно рассказывал все, что знал про них. Мужики внимательно слушали. Даже задавали вопросы. И Колька, как заправский экскурсовод, отвечал. И, странное дело, никто домой не рвался. Чувствовалось, что всем интересно. И охальнику Збруеву тоже. Лишь однажды тот спросил с хитрым прищуром: «Слушай, Микола, а ты случаем не стукач? Тебя не с Лубянки к нам на завод внедрили?» У Кольки челюсть отвисла от подобных вопросов. «Ну что ты несешь! – поморщился он. – С чего это вдруг?» – «Слишком много знаешь, – ухмыльнулся Збруев. – И откуда это в тебе? Вроде наш – работяга.» – «Просто я живопись люблю, – сказал Колька, читаю про художников… – и рассердился на Збруева: – Вечно ты какую-нибудь гадость выплюнешь!.. Знаешь что, если не нравится – вали домой, тебя никто не держит!..» – «Ну вот, – протянул Збруев с невинным выражением на лице: – толкаешь обратно в гнилое болото! Только человек слегка отряхнулся, немножко обкультурился, забыл на время о водяре, и на тебе!.. Ладно, не обижайся. А если честно: нажрусь я сегодня в лататы, ей-богу!» – «Зачем?» – удивился Колька. «Больно на все это смотреть! Сколько талантов больших! Что ни картина – нож по сердцу. Смотрю и думаю: это надо же, каких высот люди достигли!.. А я вот – всего лишь тварь никудышная, бездарен, как платяная моль! Конечно, не я один, таких много… Да от этого не легче, сам понимаешь… Крутимся, как черви в навозе! Врем, а в перерывах «ура» кричим…» Збруев тяжело опустился на красный плюшевый диван в центре зала и прикрыл лицо руками. Цеховые присели рядом – заняли весь диван. Сидели молча, боясь потревожить Збруева, отдыхали, глазея по сторонам. «Ладно, пошли дальше…» – поднялся наконец Збруев, и все гуртом устремились в соседний зал. И вот в соседнем зале, когда парни топтались у картины Сурикова «Боярыня Морозова» и Колька вдохновенно рассказывал историю ее создания и о том, какая борьба развернулась вокруг «Боярыни» в печати в начале 1887 года в связи с ее появлением на XV Передвижной выставке, он вдруг увидел Татьяну. Она стояла поодаль в компании Макса и неизвестного Кольке мужчины в очках, разговаривавших друг с другом, и пристально смотрела на Кольку. Лицо ее выражало обычную холодность и свойственную ей надменность, но в глазах светился живой интерес. Сочетание того и другого придавало сейчас ее красоте особую прелесть. Так, по крайней мере, показалось Кольке. Встретившись с девушкой взглядом, он приветственно кивнул ей, тут же смешался, покраснел и умолк, оборвав свою речь на полуслове. Ребята из цеха дружно, как по команде, повернули головы и посмотрели туда, куда смотрел он.

– Породистая лошадка! – присвистнул кто-то.

– Да, пупсик… – поддержал Збруев.

– Кто такая? – поинтересовался Подсечкин, пощипывая свою шкиперскую бородку, увидев, что Колька смутился.

– Да так… знакомая… – глухо выдавил Колька.

– Этот сахар, Коля, тебе не по зубам – не облизывайся! – сказал Збруев и сочувственно вздохнул. – Тугриков не хватит, чтоб такую упаковать. Так что, замри в своем окопе и не рыпайся.

Колька цромолчал.

– А кто ее спасет? – спросил через мгновение Збруев. – Очкарик? Или тот, бойкий? Не нравится мне этот фраер…

В эту секунду Макс, словно почувствовав, что говорят о нем, оглянулся и увидел Кольку. Узнал его, это Колька определил по легкому движению бровей соперника, но на лице Макса не отразилось ничего, как если бы он смотрел на пустое место. Колька же кивнул ему, как до этого кивнул Татьяне, только сделал это, конечно, с меньшим энтузиазмом. Макс не ответил на приветствие, что-то сказал мужчине в очках и, взяв Татьяну за локоть, увлек ее в другой зал. Уходя, Татьяна обернулась, чуть дольше положенного задержав на нем взгляд. Она как будто хотела извиниться за их столь поспешный уход, похожий на бегство. Это походило на маленький заговор против Макса. У Кольки приятно заныло в груди, потом запела в душе какая-то труба, наполняя его музыкой надежды, и ему с необыкновенной пронзительностью вдруг стало ясно, что он должен бороться за эту девушку, чего бы это ни стоило. По крайней мере, есть шанс! – так расценил он этот взгляд Татьяны. Глупо улыбаясь, Колька стоял внутри людского потока, который не спеша кружил по залу, двигаясь от одной картины к другой, словно ручей, перетекающий с камня на камень, и чувствовал такой прилив энергии, что ему стало казаться – сделай он одно внутреннее усилие, встряхни себя, и границы между реальностью этого зала и реальностью любой из картин утратят незыблемость, размоются, и он сможет взбежать на московскую улицу семнадцатого века, изображенную на картине Сурикова, запрыгнет на бегу на закорки саней, в которых везут опальную боярыню, и понесется вместе с нею по городу под свист и гогот улюлюкающей толпы и под ее же, толпы, скорбное молчание; или же, сделав шаг в сторону, войдет под низкие своды сибирской избы, где в окружении детей сидит ссыльный Меньшиков, серебрясь седой щетиной на впалых щеках, тупо уставившись в пространство, и присядет здесь на лавку у оконца; или же шагнет в серое утро на Красной площади, где все готово для казни взбунтовавшихся стрельцов, втиснется в толпу и, затаив дыхание, будет наблюдать, как готовятся к смерти осужденные, как строг и безжалостен молодой царь Петр, сидящий верхом на лошади, возвышающийся над головами бояр и иностранцев, приглашенных на казнь… И это удивительное чувство вседоступности любого из времен, охватившее Кольку в эти минуты, волновало его и пьянило, а в сознании фосфоресцировало лицо Татьяны, каким оно было, когда она взглянула на него, покидая зал…

Но вернемся из прошлого в день сегодняшний.

Колька не торопясь съел яйца. Заварил крепкий чай. Ему вспомнилось, как Татьяна часто ругала его за любовь к крепкому чаю, считая, что он ведет себя легкомысленно. «Нельзя же так, – говорила она со строгой гримаской на лице, – ты чифиришь, как зэк, погубишь свое сердце!.. У тебя к тридцати пяти вместо сердца будет…» – «Пламенный мотор!» – подсказывал Колька. «Жеваная резина!» – сердилась Татьяна.

Радио на кухне громко и радостно рассказывало о преимуществах бригадного подряда на селе, обещая в очередной раз продовольственное изобилие, потом сообщило о поездке партийно-правительственной делегации в Китай, поведало о последних событиях на ирано-иракском фронте, где за прошедшие сутки, по сообщению воюющих сторон, каждой удалось существенно потеснить противника. И еще о многом рассказало радио, но Колька его не слышал.

Прихлебывая горячий чай из кружки, он стал думать о своем отпуске, который начинался с понедельника. В паспорте у него вместе с деньгами лежала путевка на туристический теплоход, следующий по маршруту Москва – Астрахань и отправлявшийся завтра утром.

Весь вечер накануне и все сегодняшнее утро в Кольке зрело желание повидать перед отъездом сына, и он решил во что бы то ни стало осуществить его. Хорошо бы, конечно, взять малыша с собой в поездку – пусть бы посмотрел Волгу, старые русские города, людей, живущих там, – но это, увы, пустые мечты: теща скорее сделает тебе харакири, чем позволит ему увезти Павлика! Но повидать сына он должен – просто кровь из носу! Несмотря на все козни противоборствующей стороны. Сколько же они не виделись? Скоро три месяца будет! Бедный малыш, поди, уже начал его забывать… К черту! Пора действовать более решительно, если он не хочет потерять сына. «Так, у нас сегодня суббота, – прикинул Колька, – следовательно, они всей семьей на даче… надо ехать в «Мулен Руж» и попытаться всеми правдами и неправдами вырвать Павлуху хотя бы на пару часов!»