Караван. Исторический роман. Том II

– А расскажи теперь ты что-нибудь о себе, – попросила Ламзурь посланца, – Дархан почему-то о тебе никогда и ничего не рассказывал. Я от него, только сегодня услышала впервые твоё имя. Среди его иноземных же друзей, в основном только турклары* да уйгуры, а ты, насколько я понимаю, ни тот, ни другой.

Девушка, также с интересом рассматривала Камол ад-Дина, и по её лицу было заметно, что посланец* ей также нравился. Она уже привыкла к тому, что друзья брата обращались с женщинами; либо строго, придерживаясь мусульманского этикета, либо безмерно льстили. Камол ал-Дин же старался держаться наравных, чего она никогда не видела даже общаясь с мужчинами немусульманских вер, например урусами*.

– Дархан и не мог обо мне, что либо рассказывать, – сказал Камол ад-Дин, – Мы с ним видимся всего третий раз в жизни, а общаемся тоже впервые.

– Так вы оказывается, и не друзья, вовсе? – c некоторым удивлением спросила Ламзурь, – Со стороны-то и не скажешь! А я посчитала, что ты один из лучших друзей Дархана, как например Кутлук, или Байондур. По крайней мере, со стороны так выглядело, особенно, когда вы сегодня сюда подъехали. А вообще у Дархана ещё не было такого, чтобы его другом становился едва знакомый человек!

– Друг моего друга, тоже друг! – стал отшучиваться Камол ад-Дин, – Мы с Байондуром дружили ещё с медресе*, а вот он меня, уже с Дарханом познакомил. Так что, среди его друзей, я тоже не случайный человек.

– А Байондур что, учился в медресе? – удивилась Ламзурб пуще прежнего, – Вот уж на кого не думала! Если Байондур имам*, то я тогда, живу в Симбере*. С Байондура имам*, как с меня заводная лошадь*. А ты, получается, имам*.

– Он вовсе не имам*. Он несостоявшийся имам*. А это, у мусульман, не одно и то же.

– Ты о ком? О себе, или Байондуре?

– Да оба мы из неудавшихся …! Только Байондур сейчас ордынский кешиктен*, а я туранский посланец*.

– А посланец, это что? Что-то наподобие элчи*, или ещё что очень слитшком важное?

– Можно сравнить и с элчи*, – начал объяснять Камол ад-Дин, – Только обязанности несколько иные. А семья у меня купеческого сословия. Вот только я в отца не пошёл.

– Так значит ты не воин? А Дархан к тебе относится с уважением, словно к настоящему воину.

– У нас в стране, посланцы* приравнены к воинскому сословию, потому Дархан меня таковым и считает.

– А мне уже собираться пора. По темноте ехать не хочется. Ночью от здешних волков покоя нет. Ты ведь меня проводишь?

– Про здешних волков я уже наслышан. А провожу я тебя непременно. Мне и Дархан наказал, Да и самому мне не хочется, чтобы так хорошо начатое между нами знакомство, столь быстро закончилось.

– Ты посиди здесь, а я пойду, и переоденусь, – сказала Ламзурь и встав, ушла в другую горницу, задёрнув за собой лишь дверную занавеску. Дверь, при этом, осталась открытой.

Вначале Камол ад-Дин сидел, и молча, безучастно смотрел в пол. Затем, повернув голову в сторону двери в другую горницу, увидел, что занавеска закрыта неплотно, и между её краем и дверной стойкой осталась щель. Через неё была видна сложенная из кирпича широкая суфа*, накрытая перинами и покрывалом. Из любопытства, посланец* повернулся в полоборота и приблизив голову к занавеске, через щель заглянул дальше внутрь. По другую сторону суфы*, задом к Камол ад-Дину, стояла полураздетая Ламзурь. Она возилась с одним из предметов своей одежды. Посланец* некоторое время продолжал рассматривать девушку, любуясь её обнажённым телом. Затем, в его душу словно вселились шайтаны*. Камол ад-Дин вдруг сорвался с места, заскочил в горницу, где стояла Ламзурь, схватил её в охапку и вместе с ней повалился на суфу*. Другой раз, он возможно этого и не сделал бы, но повидимому свою роль сыграло выпитое вино. Кроме того, само по себе полуобнажённое тело такой красавицы, как Ламзурь, да при подобных обстоятельствах, врядли бы оставило какого мужчину равнодушным. Так, или иначе, но дальнейшие события стали развиваться по наиболее предсказуемому в таких обстоятельствах сценарию. Камол ад-Дин целовал Ламзурь в щёки, губы, шею, грудь и другие части тела. Нащёптывал разные нежные слова, признаваясь в любви. Перепугавшись, девушка пыталась от него отбиваться и умоляла прекратить и не делать этого. Но ничего не помогало, так как силы были явно не равны. Остававшаяся на ней одежда слетела молниеностно. Мимоходом, не прекращая начатое, он разделся и сам. В процессе завязавшейся борьбы, Камол ад-Дин ловко раздвинул Ламзурь ноги и оказался между них. Он ввёл свой мужской орган в её плоть и начал быстрые движения задней частью своего тела. Ламзурь застонала, но в этой ситуации и сопротивление уже потеряло всякий смысл. Совершив три, или четыре акта, посланец*, наконец удовлетворился содеянным. Он откинулся на бок и закатил глаза в потолок. Девушка также продолжала лежать на спине и учащённо дышала, не говоря ни слова.

– Извини, если сможешь, – наконец сказал он её, – Не знаю, что на меня нашло. Я сам не ведал, что творил. Шайтаны* попутали. Можешь взять мой кинжал и сделать со мною всё то, что однажды возлюбленная сделала с Аттилой*. Видит Всевыщний, я этого заслужил.

Начала в себя приходить и Ламзурь.

– Во-первых, она не была возлюбленной, а была всего лишь кумай*. А во-вторых, я не способна буду убить человека, даже если он сотворил со мною такое, а может, и ещё хуже.

– Тогда, меня убъёт твой брат, он ведь меня предупреждал …!

– Ладно, не бойся, я ему ничего про тебя не скажу. Только тебе сегодня, показываться ему на глаза не советую. Сегодня ты в себя прийти ещё не сумеешь и своей внешностью себя выдашь. Он сразу догадается, что тут что-то не то. И тогда от него ничего хорошего не жди. Одного такого турклара*, он даже, за подобную попытку, без головы оставил. Не представляю, что он может сделать с тобой. А вот меня, тебе всё равно придётся проводить. Не смотря на содеяное, эта обязанность, с тебя не снимается.

– Да, да! Это непременно, – стал суетиться Камол ад-Дин, – А с твоим братом, мы тоже всё «честь по чести» уладим. Как только мы с ним вернёмся из московского похода, я сразу попрошу у него твоей руки. Клянусь как воин, я на тебе женюсь, только не могу этого сделать сейчас. Моя миссия завтра должна отправиться дальше, в Самар*. Мои люди сейчас ожидают меня в караван-сарае*. Ты уж извини, что так получается, если можешь.

– И ты, после этого, всё ещё продолжаешь мнить себя воином? – ухмыляясь, сплосила Ламзурь, – Дело даже не в том, что ты сделал со мной. Я сама виновата, что дала тебе повод, не закрыв дверь на засов. Но как ты, считающий себя воином, равным по положению моему брату, так вдруг с перепугу, мог раскрыть мне, смазливой девучёнке, все свои секреты. Теперь даже я знаю, что вы с братом, и само-собой ордынским ханом*, идёте войной на Москву. Там тебе нужно что-то важное, иначе, правитель твоей страны, не послал бы тебя просто так, за тридевять земель. Или я не права? Что молчишь?

– К сожалению, права, – ответил посланец, – Что тут ещё можно добавить к сказанному?

– Ну, раз уж добавить нечего, тогда собираемся, – сказала девушка.

Камол ад-Дин и Ламзурь поочереди помылись, и быстро собрались в дорогу. Затем, предупредив челядь, что сегодня никто из них возвращаться сюда не будет, выехали верхом на лошадях в селение, где жила мать девушки. Добрались они туда, когда уже начало темнеть.

– Сегодня тебе возвращаться назад уже не стоит, – посоветовала Ламзурь посланцу*, – Если что, против стаи волков ты сделать ничего не сможешь, пусть ты будешь, хоть трижды лихой. По ночам, здесь волки полные хозяева жизни. Так что, рисковать не стоит. Вернёшся завтра, рано поутру. Ведь твои люди без тебя не уйдут? Не так ли?

– Люди то не уйдут, да только уйнинг* у вас здесь чересчур маленький, – ответил Камол ад-Дин, – Где ты меня уложить спать собираешься?

– Ляжешь у меня в горнице, – ответила девушка, и сделав паузу, добавила, – Насладишься мною ещё раз. Произошедшее назад всё равно не вернёшь. А какая разница, один раз мы с тобой согрешим, или два. Только на этот раз, прошу обращаться со мной как с возлюбленой, а не кумай*, или ясыркой*.

Эта ночь у посланца* вышла действительно незабываемой. Нежные поцелуи и ласки сыпались с обеих сторон. Уснули лишь под утро. Но спать пришлось не долго. Запели утренние петухи, возвестив о начале нового дня. Камол ад-Дину очень не хотелось уезжать, но этого требовали интересы куча*, и задерживаться дальше не было никакой возможности.

– После Москвы, я тебя всё равно найду и женюсь, – пообещал он при расставании ещё раз. – Попробуй только не дождаться! Достану из под земли. Не поможет и брат.

– Ничего не получится, – ответила Ламзурь, – У нас с тобой ведь разные веры. И потом! У тебя ведь уже есть жена. Или я не права?

– Жена у меня всего одна, а моя вера позволяет иметь четыре, – ответил самаркандец, – А твоя вера мне не помеха. Ты, как я понял, исповедуешь ишонч*. Мусульманам жениться на представительницах вашей веры не возбраняется.

– Всё равно не зарекайся, – был ответ девушки, – Как говорят мудрые люди, «поживём, увидим»!

Камол ад-Дин поцеловал на прощание Ламзурь, и вскочив на своего коня, ускакал в город, оставив девушке заводную лошадь. Всю дорогу он прокручивал в голове различные варианты встречи с Дарханом. Держаться спокойно, и очень спокойно, чтобы этот кешиктен* не заподозрил что-то неладное, успокаивал он себя. Сейчас, главное, «похорошему разойтись» с Дарханом и поскорее уехать из этого города, а там, потом всё сгладится. А с Ламзурь, он ещё встретиться и обязательно заберёт её к себе. Подругому теперь, просто быть не может! Только бы Дархан ничего не испортил сгоряча, и тогда, всё будет правильно. Такие мысли терзали посланца всю обратнукю дорогу.

Прибыв в караван-сарай*, где располагались члены его миссии, Камол ад-Дин сразу же обратился к смотрителю, чтобы узнать последние новости. Они оказались для посланца, как нельзя лучше. Оказывается, перед его прибытием сюда, в караван-сарае* успел побывать чопар* от Дархана. Он забрал ясырок* и велел передать Камол ад-Дину своё извинение за то, что слишком занят, а потому, не сможет проводить посланца*, как подобает настоящему исламскому воину при проводах своего брата*. Это, очень даже было «на руку» посланцу*, так как встречи с Дарханом, Камол ад-Дин больше всего желал избежать. А к тому времени, члены его миссии уже успели пазавтракать, собрать вещи, запряч лошадей, и теперь ждали возвращения своего саида*, то есть, его самого. Проверив ещё раз готовность спутников к дороге, Камол ид-Дин, как и полагается саиду*, дал последние команды, и миссия тронулась в путь.

Прошло ещё несколько дней, пока миссия Камол ад-Дина не добралась к уже знакомому посланцу* по прошлому году, городу Самару*. Переправляться на левый берег путники не стали. Поспрашивав горожан, они устроились в первом попавшемся здесь караван-сарае*, с вполне экзотическим для этих мест названием, Кара-Бургут*. А назывался он так потому, что был отстроен на возвышенности, откуда просматривался почти весь город. С одной стороны от него, находился крутой спуск. И строение это, как бы напоминало большую, чёрную птицу, сидящую на краю скалы.

Перекусив, и оставив в караван-сарае* вместо себя мокшу Чембара, Камол ад-Дин отправился в город. Ему не терпелось встретиться с Салибегом и его новым саидом*, имени которого посланец* не мог вспомнить. От них нужно было узнать последние новости о делах, творившихся на данный момент в этом городе. Мест проживания этих людей, посланец*, конечно же не знал, а потому, надеялся всё это узнать путём расспросов местных жителей. «Хоть бы они здесь закрепились и никуда не съехали», – как заклятье, прокручивалось в уме Камол ад-Дина. Но вначале, даже сам не понимая зачем, он спустился вниз к переправе посмотреть, что там изменилось за прошедшие с прошлого года времена. Увиденое на этот раз, несколько впечатлило посланца*. Четыре парома, по два в куждую сторону, перевозили через Итиль* караваны. По обоим берегам, то там, то здесь, стояли и сидели неболььшие группы людей и наблюдали за происходящим. Камол ад-Дин спустился поближе к помостам. Возле одного из них стояли четыре человека, с виду, вероятно паромщики. Они, по всей видимости, проштрафились и получали взбучку ещё от одного, скорее всего, здешнего распорядителя. Когда выяснение отношений между ними закончилось и «распорядитель» отошёл, посланец подошёл к «паромщикам».

– Откуда караваны? – спросил он, – обращаясь сразу ко всем стоявшим.

– Один, кажется, генуэзский, а второй, если я не запамятовал, из Византии, – стал пояснять один из паромщиков.

– И много вам их за день переправлять приходится?

– Когда, как! – вмешался второй, – Вчера вообще завал был. Двенадцать оттуда и восемь туда.

Он показал рукой в сторону другого берега реки.

– Сегодня, поменьше.

– А среди вас урусы* имеются? – спросил Камол ад-Дин.

– На паромах, у нас тут почти все урусы*, – ответил третий, – В том числе, и все мы.

– А откуда вы будете? – стал расспрашивать посланец* дальше, – Я имею в виду города и улусы*.

– Мы, четверо, из Нижнего, Рязани и Твери, – ответил тот же.

– А московские люди, среди вас есть?

– Тоже хватает, но в нашей смене нет, – ответил четвёртый.

– В городе много урусов* живёт?

– Каждый четвёртый, – опять ответил третий, – Мы же тебе сказали, что тут переправа, а паромщики, в основном русские. Это не только у нас. У Тура-Тура* тоже, почти сплошь наши люди. Разве заставишь куманов* канаты туда-сюда таскать?

– Если вы урусы*, то откуда кыпчакский язык так хорошо знаете? – не унимался Камол ад-Дин.

– Тут поживёшь, да погорбатишься на паромах, тогда не только кыпчакский выучишь, собак понимать будешь, – недовольно пробурчал опять первый.

– Тогда ближе к делу, – решил посланец* направить разговор в более конкретное русло, – Тут какой нибудь купец из Москвы живёт.

– Тут десяток купцов из Москвы живёт, – уточнил третий, – Как его хоть зовут?

– Да вот, забыл как назло, – сделав незадачливое лицо, произнёс Камол ад-Дин, – А имя Салим, вам, о чём нибудь говорит?

– Салимов, здесь, как собак не резаных! – опять вмешался второй, – Тебе какой Салим нужен? Cалим-башмачник, Салим-суконник, Салим-кузнец, или Салим- …?

– Ба-ал-да! – перебил приятеля четвёртый, – Видишь, перед тобой иноземец с самого Востока? Ему, наверное, нужен Салим-шпион? А это Семёнов Салим! Ну, того самого Семёна, что купец из Москвы. Он живет вон по тому, третьему порядку, тридцать сезьмой по счёту, толи терем, толи хоромы. А ещё голубятню держит.

Паромщик махнул посланцу вверх рукой, показывая, куда следует идти, чтобы найти место жительства того-самого купца Семёна.

– Точно, этого купца Семён зовут! – теперь уже вcпомнил и Камол ад-Дин, – А что значит, эти терем-хоромы?

– Пойдёшь, найдёшь и сам увидишь, – сказал четвёртый паромщик.

– А откуда вам известно, что Салим шпион? – опять не унимался посланец*, – У него что, на лбу написано?

– Да кто же об этом «ветеране Куликовской битвы» не знает! – опять ответил четвёртый, – Об этом весь город знает. Салим же голубей ямских* держит! Иногда к ноге такую бересту присобачит, что бедного голубя аж жалко становится. Так и смотри, нога у бедной птицы оторвётся. Не знают об этом только те, кому наоборот всё знать полагается. Например, ханские ярыжники, или яргушники*, без корчмы* не выговоришь.

– Ну а про них, откуда вам всё это известно? – удивился посланец Камол ад-Дин.

– О-о-о-о! Так здесь вообще большим грамотеем быть не нужно! – с каким-то даже восторгом, стал пояснять второй, – Вон глянь в ту будку-сторожку! Там два борова спят. Нажрались корчмы* с утра. Здешние базарят*, что их сюда прямо от хана прислали, сторожить наши паромы. Здешние, мол дармоеды, с этим не справляются. Так эти два яргушника поселились ни где-нибудь, в блохитном каравай-засране, а в сарае* того самого купца Семёна. Там от них, прислуга уже плачет, потому как эти, «достопочтенные» дармоеды, лишь жруть, пьють, сруть, да с хозяина за свой приють, ещё и бакшиш* беруть.

– А вы не слышали? – спросил у них Камол ад-Дин, – Вас гости большие посетить в ближайшее время не намерены? Например, ордынский царь*, или кто из его свиты, например?

– Не-е-ет! – ответил третий, – В этом случае, нашего вали*, из Сарая заранее уведомили бы. А если знает вали*, то знает и весь Самар*. Так здешний народ молвит.

– Так ведь у вали* от народа могут быть и секреты? – пожал плечами посланец.

– У нашего вали*, как шило в мешке, никакие секреты в тайне не держатся, – пояснил тот же паромщик, – Перед народом, он словно индюк, слова лишнего не молвит, только клокочет что-то себе под нос. А как с кумай* на ложе попадёт, что нужно, и не нужно, всё выболтает.

– Постой, – притихшим голосом обратился к нему первый паромщик, – А ты помнишь, этот Балтабайка, с Глебкой-суздальским базарили*, о каком-то походе на Москву? Хан* ведь у нас своё войско только переправить и сможет? На других переправах, для этого целого лета не хватит? А Хулушка ещё и своих бездарных эмиров* за тот поход поносил, говорил, что он им «боком выйдет».

– А кто такой этот Глебка-суздальский, – поймал его на слове Камол ад-Дин, – Какое он имеет отношение, к этим, как вы их зовёте, яргушникам?

– Ну почему же только здесь? – поморщившись, вмешался второй, – Туратурская* покруче нашей будет, да по Первой сакме*, и до Москвы ближе. Чё ему сюда тащиться? А про Глебку, ты лучше яргушников сам спроси, а заодно, и кем он им доводится.

– Рахмат! – поблагодарил посланец* паромщиков и направился к их будке, чтобы переговорить с теми самыми, прибывшеми сюда «на усиление», ордынскими кешиктенами*.

Он подошёл к помещению и заглянул вовнутрь. Кешиктены* не спали, а играли небольшими костяшками в какую-то, неизвестную Камол ад-Дину азартную игру на деньги. Выглядели они действительно, как с глубокого похмелья. Складывалось впечатление, что происходящее на переправе, этих двоих вообще никак не интересует. Учитывая ситуацию, посланец* решил, что это самый подходящий момент, что-либо «выцедить» из этих двоих, для себя полезное.

– Ас-саляму алейкум бесстрашным воинам Великого ордынского царя*! – попривуетствол он Балтабая и Хулу.

– Массалям, – хмуро ответил ему Балтабай, давая понять, что посетителю он не рад, а потому, целенаправленно нарушает этикет. Хула же лишь нехотя взглянул на незнакомца и промолчал.

– Вообще-то, я как и вы мусульманский воин, и служу, в том числе ордынскому царю*, – попытался ответить на недоброжелательный тон собеседников Камол ад-Дин, и добавил, тем самым сохраняя своё лицо, – Вот моя пайцза*, в соответствии с которой мне вверена проверка несения куча* во всех без исключения, ордынских воинских станах*, в том числе, у вас, в Самаре*.

– Иди и проверяй, кто тебе нужен, – ответил Балтабай, – К нам-то, зачем пожаловал? Мы не самарцы, и вообще, к ним не имеем никакого отношения. Так что, милости просим, откланяться, и не мозолить нам глаза. Видишь, мы заняты?

– Как ты смеешь? – пытался его урезонить Камол ад-Дин, – Согласно пайцзы* ордынского царя*, я обязан проверить несение куча* во всех воинских станах*, на всём пути следования от Сарая* до Булгара, включая вас. Это не моя прихоть. Так повелел сам царь* Тохтамыш. Я вижу, у вас здесь полный бардак*. Кто ваш эмир*? В дальнейшем я буду теперь, разговаривать только с ним, о вашем недостойном поведении. Согласно пайцзы*, вы мне обязаны беспрекословно повиноваться. А вы, что себе позволяете? На каком основании, вы так себя ведёте?

– Послушай, иноземец, – вмешался Хула, – Я не знаю, кто ты? Но ты не татарин*, и на этом основании, я тебя посылаю «на хутор бабочек ловить», как любят выражаться у нас казмаки*, и вон те паромщики. Согласно нашех пайцз*, мы никому и ничего не обязаны. Эмира* над нами тоже нет. Мы сами себе эмиры*. Был тут некоторое время назад у нас эмиром* один придурок, куман* Байондур, но мы его сбагрили в Булгар*. Так что, ищи его там, если очень нужен. Свою же пайцзу*, можешь засунуть себе в одно место. Не заставляй меня показывать, куда именно. Тебе же будет хуже. У тебя, своя пайцза*, у меня своя пайцза*. И последнее! Когда будешь следовать дальше в Булгар*, тебе никак не миновать нашей переправы. А поэтому, не забудь прихватить для нас бакшиш*, так сказать, за причинение душевного расстройства. Кроме того, за перевоз на ту сторону, заплатишь тоже в двойном размере, чтобы впредь не было соблазна беспокоить почём зря достопочтенных ордынцев*. Так что, до скорой встречи, чужеземец!

– Ну, я это так не оставлю, куманы* поганые*, – вскипел посланец*, – Я вам покажу, кто из нас татарин*! Какую надо иметь наглость, чтобы даже именем нашего народа бравировать!

– Это, какого такого вашего! – возмутился Балтабай, – Ты вообще, кто такой есть, чужеземец, какого рода-племени? Мы с тебя сейчас, всю твою погану спесь в два счёта вытряхнем.

– Кажется, я раскусил этого паршивого наглюка, – посмотрев на посланца словно на блоху, промолвил Хула, – Он, похоже, из страны того самого самозванца-выскочки, забыл как его* зовут, на «ч» как-то.

– Чучмек значит, – подсказал Балтабай.

– Коли чучмек, значит пусть и будет чучмек, – заскалил зубы Хула, – Слушай, чучмек, сделай так, чтоб я тебя не видел, не то сейчас киличами* по башке и в Итиль*, рыбам на прокорм. Паромщики полюбому кипиш* поднимать не будут. Им не до наших разборок. Так что, чеши отсюда, и не забудь при переправе для нас бакшиш* приготовить. Не то, сбросим с парома, и скажем, что так и было. Свидетельствоать за тебя против нас, здесь всё равно никто не станет. Ты понял, или тебе ещё на каком нибудь языке объяснить?

– Да пошли вы …! – сказал напоследок Камол ад-Дин и быстрым шагом стал удаляться от этого места. Он понял, что дальнейшее усугубление конфликта, ни к чему хорошему для него не приведёт, а кроме того, для посланца* здесь может стать губительным любой подобный конфликт с ордынцами*.

Пройдя по указанному паромщиками порядку улиц, Камол ад-Дин отыскал нужный ему торак* Семёна. На его счастье, и купец, и его назир* Салимбег, оказались дома. Поприветствовав своих прошлогодних знакомых, Камол ад-Дин рассказал им во всех подробностях историю, произощедшую с ним только что, возле этого злосчастного, да будь он трижды проклят, Самарского перевоза*.

– Зря ты с ними связался, – сказал посланцу* Салимбег, – Да и зачем нужно было преждевременно ходить на перевоз? Навестил бы сперва нас, а потом уж иди, куда считаешь нужным. А с теми людьми лучше не связываться. Это же царские кешиктены*, да к тому же, ещё и родовитые. Здесь родоплеменные отношения, основа управления Ордой*. С тех пор, как ветвь джучитов* оборвалась, страну захлеснула полная родо-племенная «вакханалия», где каждый оглан* считает себя достойным занять трон верховного правителя. И наоборот, кто бы ни был верховным правителем, всегда найдутся желающие, поставить под сомнение законность занятия трона данным верховным правителем. Ну и как результат, Орда* получила более чем двадцатилетнюю смуту, которая так её ослабила, что нужны многие годы для возрождения прежней Орды*, что была при Узбеке и Джанибеке.

– Но если это будут делать с помощью таких, с которыми мне довелось иметь дело сегодня на перевозе, то эта страна, скорее погибнет, нежели возродиться, – высказал своё суждение Камол ад-Дин.

– Во время «великой смуты» все думали так же, – стал ему возражать Салимбег, – Но прошло всего два года, как воцарился Тохтамыш, и смута ведь закончилась? Почти!!!

– Замятня* то закончилась, но бардак* в этой стране, никто не отменял, в том числе, Тохтамыш, – вмешался в разговор Семён, – Но, да чёрт с ней, с этой Ордой*! Хреново только лишь то, что этот бардак* у ордынцев*, унаследовали мы, русские. Теперь же нам придётся его искоренять сотни лет, если не тысячи, потому, как нет никаких предпосылок, что вообще когда-нибудь искоренить сможем. Такие вот дела получаются!

– А что здесь делают эти, два ваших постояльца, с которыми я нынче на перевозе повздорил? – спросил Камол ад-Дин.

– Кто же их знает, разве они скажут, – пояснил Семён, – Кто говорит, переправу стеречь подсобляют. А кто, что струги* на реке караулят и считают, да бакшиш* с торгового люда дерут.

– А мне они говорили, что являются какими-то царскими яргушатниками, – добавил Салимбег, – Они якобы, ловят тех, что товар у джете* скупает, а затем перепродаёт втридорога, таких как коноз* Галиб, например, которого ты здесь чуть-чуть не застал.

– А кто такой, этот коноз* Галиб будет, откуда он здесь взялся? – cпросил Камол ад-Дин, – Его, ещё при мне, паромщики с перевоза каким-то Глебкой звали.

– Это удельный, а скорее уже безудельный княжешко с земли Суздальской, – стал пояснять Семён, – Его и на самом деле Глебом зовут. Он действительно скупает у разбойного люда краденое, да награбленое, а потом втридорога перепродаёт, словно купец. Несмотря на княжеский титул, он не стесняется скупать награбленое, даже у ушкуйников*, которые давно изрядно напакостили не только Орде*, но и русским землям тоже. Когда он здесь объявился, мы с Салимом возьми, да втихую и шепнули нашим постояльцам об этом злодее. Те его цап, да и в темницу. Только этот Глеб, больно прыток оказался. Он, говорят, нашим постояльцам хороший бакшиш* заплатил. Те его, конечно же, и выпустили. А нас, вместо него, в ту же самую темницу заперли, чтоб не ябедничали. Но пока там сидел Глеб, он им «напел», что мы якобы какие-то айгокчи*. Затем, этот наглец, и сам тоже, взял, да и поселился в моём тораке*. А эти ярыжники, словно забыли, где они живут и чей хлеб едят. Взяли, да и давай нас пытать. Мол, признавайтесь, на кого «пашите»? Особенно усердствовал тот, кого зовут Хулой. Наверное за то, что «хулит» всех подряд, даже самого ихнего царя* Тохтамыша. Но я то, человек, чай крепкий. Держался как мог, и выдержал конечно. А вот Салим, духом слаб оказался, да и война с нами его искалечила. Вот он и не выдержал. Взял, да и рассказал Хуле всё, что делал и не делал, а также то, что правда и неправда, в том числе про наши здесь шпионские дела. Хула его послушал, и велел написать всё на ихнем пергаменте*. Когазом*, кажется, зовётся. Салим конечно взял, да и написал не только то, что мы уже с ним сделали, но и то, что ещё только собираемся делать. Хорошо ещё, что написал он это всё на русском языке. Сказал яргушникам, что по кыпчакски и уйгурски писать не умеет. А Хула с Балтабаем, не знают русского языка, и понятное дело, ни писать, ни читать порусски, тоже не могут. Но, они и передали Салима, вместе с его писаниной, тому-самому Глебу, велев ему прочитать написанное. Глеб прочитал про себя, да как засмеётся! Те конечно спросили, что там написано. А Глеб им и говорит: «До чего только эти урусы* не додумаются, лишь бы вам, бакшиш* не платить»! После этого нас для начала выпороли хорошенько нагайками, а потом велели заплатить бакшиш*, после чего выпустив из темниц на волю. А ещё, кроме всего, с каждого из нас яргушники взяли слово, что впредь мы, возводить ни на себя, ни на Глеба, напраслину не станем. Иначе, сказали они, наказание будет ещё более суровым. А Глеб, со своими людьми, после всего, что произошло, преспокойно уехал в Мохши*. Перед отъездом, он сам нам об этом сказал. Такие вот дела получаются!