Блуждающий

Но посмотрел на нее и испугался. В машине будто бы резко стало холодно, но меня бросила в жар. Тоня бестолково, без намека на раздумья, пялилась на панель с километражем, голова ее чуть подрагивала, на коже выступили пупырышки-мурашки.

– Тонь, с тобой все хорошо? – тихо спросил я, боясь даже голос повысить.

Она не ответила, даже не дернулась. Рвано дышала и смотрела то ли на ноги, то ли на педали. И время, уносившееся пролетавшими мимо машинами, словно превратилось в желе и застыло.

Не знаю, сколько просидел в оцепенении, пока аккуратно не дотронулся до ее локтя. Она не пошевелилась. Даже не обратила внимания.

«А теперь я довел ее до припадка…» – подумал я.

Не знаю, чему я был рад больше: ее пробуждению или просто факту того, что на меня не повесят убийство. Но когда Тоня наконец-то отмерла и выпрямилась, у меня во всем теле появилась такая легкость, будто я сделал что-то невероятно-хорошее.

– Не нужно выводить меня из себя. Иногда это чревато ужасающими последствиями, – Голос ее был тихий-тихий. – И я прекрасно знаю, что такое договор и как он важен. Не нужно напоминать мне. Кому угодно, но не мне.

В любой другой ситуации я бы в шутку посоветовал выпить «Глицин», но Тоне мне, на удивление, хватило ума подобного не высказывать.

– Все хорошо. Я не буду тебя злить. Ты не любишь говорить о себе? – как заправский врач спросил я, все еще второй рукой держась за ремень безопасности, будто бы тот мог меня спасти.

– Тебе так важно знать ответ? – фыркнула Тоня, но в голосе не было какой-то искрящейся злобы, как это случалось до этого. Скорее обыкновенная усталость.

– Ну, чтобы знать, о чем с тобой говорить, а о чем говорить не надо, – ответил я, пожав плечами. Все еще держал Тонин локоть, слово она могла сорваться с места и убежать на проезжую часть. Хотя убежать с большей вероятностью мог я.

– Просто не люблю, когда кто-то допытывается, когда я не хочу говорить, – выдавила Тоня. Глаза ее расширились, а тело вновь пробила дрожь. Шепотом она сказала: – Дим, залезь назад, пожалуйста, и достань мои таблетки. Они в коробке за твоим сидением.

Вот тут-то стало совсем не смешно.

Я выпрыгнул из машины, оступившись и чуть не свалившись в лужу, не успевшую высохнуть с ночи, и залез на заднее сиденье. За моим местом и в самом деле стояла накрытая черной курткой коробка, которую я не сумел нащупать утром. Под накидкой чего только не было. Сверху лежала аккуратно сложенная одежда и одна непрозрачная застегнутая сумка. Под пакетами с темными футболками, кофтами и штанами лежали книги. Их было столько, что казалось, будто Тоня ограбила целый магазин или чью-то библиотеку. Чего там только не было: и толстые книги, и маленькие, похожие на брошюрки, и средние в бумажной обложке. И это только на первый взгляд – копаться я не решился. Да и времени не было. Тонино дыхание становилось совсем хриплым и страшным.

– Таблетки сбоку, опусти руку в левый угол, где альманах стоит.

– Где что?

– Здоровая такая книжка, большая… Сбоку, – прошипела она.

Я аккуратно опустил руку в каждый из углов, наткнулся на толстенную книгу и вытащил пакетик на застежке с напиханными в него таблеткам.

– Дай их мне, пожалуйста.

Я же всучил ей все, даже не прочитав ни одного названия.

Тоня открыла пакет, вытащила оттуда маленькую баночку с таблетками и, не глядя, достала две разные. Забросила их в рот и запила энергетиком. После этого привалилась спиной к сиденью и закрыла глаза. Дыхание ее вскоре стало спокойным.

– Ты быстро сообразил, – выдохнула Тоня. – Спасибо, – выдохнула Тоня.

– У сестры астма, привык. Может, тебе врача вызвать?

– Если у тебя получится вызвать скорую помощь в поле – я залезу на крышу машины и буду аплодировать. Но, мой тебе совет, не стоит смешить своими просьбами работников, – ответила она, а я выдохнул с облегчением. Раз Тоня могла язвить, значит все было не так и плохо.

Не знаю, сколько мы молчали. Я долго не мог успокоиться, поглядывал на Тоню, которая тяжело дышала, срываясь то на хрип, то на сиплый выдох. А когда она задремала, смог, наконец, немного расслабиться. Сидел по-турецки, смотрел на убранное поле и думал.

Все, что из слов Тони я понял, так это ее примерный возраст, – больше двадцати. А остальное так и оставалось загадкой. И все бы ничего, но реакция Тони меня смутила.

Я допускал, что она могла сбежать от прошлой жизни. Ну, мало ли. Замуж неудачно вышла или кредитов набрала, а сейчас носится по дорогам необъятной страны и подбирает школьников себе в попутчики. Куда давались остальные попутчики, что делили машину с Тоней до меня, – неясно. И даже не хотелось знать, что именно случилось с ними.

За размышлениями я даже не заметил, как Тоня проснулась, привела кресло в прежнее положение и пристегнулась.

– Ладно, поехали, нечего сидеть без дела, – сказала она и, не успел я даже ноги опустить, как машина газанула и понеслась вперед на высокой скорости, но уже не совершая опасных маневров.

– Тонь, я же сзади, – сказал я через пару минут, убедившись, что хотя бы руки моей спутницы перестали трястись.

– Нам недолго ехать. Как доберемся до ближайшей стоянки – остановимся и немного отдохнем. Не люблю останавливаться на дороге просто так, слишком велика вероятность попасть в аварию. А я обещала тебе Москву, – ответила она спокойно и даже без издевки.

Мы вновь ехали в тишине. Музыка выключена, а телефон валялся где-то на переднем сиденье, куда лезть было никакого желания. Я уселся поудобнее, поджал ноги, стараясь не пачкать ногами коробку, и рассматривал пейзаж за окном. Он так и не изменился – все те же бесконечные поля с разбросанными по ним деревушкам, вдали – качающиеся туда-сюда машины по выкачиванию нефти. Но спустя пять минут безделья стало совсем скучно. Без рисковой езды Тони было уже как-то тухло. И я, пока моя спутница не обращала на меня внимания, решил посмотреть ее вещи.

Под Тониным сиденьем лежали кроссовки, аккуратно спрятанные в пакет. Я посмотрел внимательнее и удивился. Тоня казалась девушкой, которая очень даже следила за модой, а вещей совсем немного: небольшая дорожная сумка и пакет.

Вдруг Тоня сказала:

– Если тебе скучно, можешь посмотреть мои книги.

– Да мне не скучно, я…

– Я спиной чувствую твою скуку, и она, скажу честно, слегка раздражает. Займись чем-то, – прервала она меня и посмотрела в зеркало заднего вида. – Только достань там записную книжку в темно-зеленой обложке и отдай мне. Ее я смотреть не разрешаю.

Я спорить не стал и принялся рыться в стопках книг, которые по высоте даже превышали само место для сиденья, но никак не мог найти именно ту записную книжку. Я доставал книгу за книгой и вскоре все пространство вокруг меня было заполнено талмудами разных мастей. Но ни единого намека на записную книгу.

– А где она?

– Она за твоим сиденьем. Посмотри перед собой, – сказала Тоня. Голос ее все еще был каким-то уж слишком спокойным и даже грустным.

Я разгреб груду книг, лежавших даже на коленях и балансировавших на них как канатоходцы, и посмотрел на спинку моего сиденья. Там, из кожаного черного кармашка выглядывал кончик темно-зеленой записной книжки. На ощупь мягкая, но с твердой обложкой, по которой кто-то словно карябал ручкой без чернил. Я провел ладонью по невидимым посланиям, хотел было уже приоткрыть глянуть хотя бы первую страничку, но передумал.

– Вот, держи. – Я протянул записную книжку.

Тоня выхватила блокнот из моих рук, покрутила, осмотрела со всех сторон, будто бы стараясь уличить меня в обмане, а потом – бросила в бардачок.

– Спасибо.

– Да не за что.

Я пожал плечами и принялся рассматривать книжки. И только моя рука взяла первый талмуд, как Тоня вдруг спросила:

– Ты любишь читать?

Я замешкался, с чего-то открыл книгу белого цвета и, увидев на первой странице «Война и мир, том первый», сразу же захлопнул ее.

– Да так, не очень как-то.

– Понятно.

– А ты, наверное, любишь читать. Ты такая умная, – сказал я, а спутница хмыкнула и вновь одарила темно-зеленым мутным взглядом через зеркало заднего вида.

– Не стоит поддаваться всеобщим заблуждениям.

– Каким заблуждениям?

– О книгах. Они не сделают тебя умным.

– А зачем ты тогда возишь их с собой?

– Это часть моей библиотеки.

– А где остальная? У тебя дома?

– Ага, дома… Как же…

Тоня провела пальцем по обтянутому кожей рулю и тяжело вздохнула. Она не сводила взгляда с дороги, одевавшейся в светло-оранжевые лучи света. Даже на меня через зеркало заднего вида не взглянула ни разу.

– Я их сожгла.

– Зачем?!

Нет, Тоня не выглядела как человек, способный сжечь книги. Даже в самый отчаянный момент. Иначе зачем ей нужна целая коробка книг, аккуратно сложенных в стопки? Чем эти книги были лучше других? Они же тоже из бумаги и чернил сделаны.

– Да так, не хочу об этом. Были веские причины так поступить.

– Веские причины? С книгами?

– Книги могут навредить куда больше, чем можно себе представить.

Я долго не мог придумать подходящего вопроса.

– А эти безопасные?

Тоня хмыкнула. Пожала плечами и ничего не ответила.

– Книги могут приоткрыть завесу некоторых тайн, научить красиво писать или говорить высокопарными выражениями, особенно, если читать очень много древней классики. Могут помочь развить кругозор. Может, и помогут лучше разобраться в науке, если будешь читать труды или учебники. Но книги не сделают тебя умным. А если читать много и постоянно, то наоборот покажут тебе, насколько ты глупый.

– Все равно не понимаю, – вздохнул я и повертел в руках «Мастера и Маргариту» в темно-красной обложке. Помнилось мне, что я даже фильм не смог осилить, не то что книгу.

Тоня вновь хмыкнула, поправила волосы и ответила монотонно-спокойным голосом.

– Дело все в том, что мы заблуждаемся. Думаем, что откроем какую-то истину в книгах. Некоторые все ищут, ищут, думают, что находят, а оказывается, что все это – обман. Нет ничего нового, неизведанного в книгах. Все там вторично. Все уже было. Поступки, мысли, судьбы. Ничто не оригинально. И наша жизнь – копирка чьей-то. Прожитое уже сотни раз. Ты читаешь и видишь собственные ошибки и заблуждения. Читаешь о том, как можно было бы избежать ошибок, и вдруг понимаешь, что у тебя нет шансов их исправить. Это в книгах легко – перелистнул страницу назад и словно ничего не было. Все идет заново сколько угодно раз. А в жизни все не так, страницы перелистывать никто не будет. В жизни все случается быстро и навсегда. Если кто-то исчезает, уходит прочь, умирает – это неисправимо. И вернуться к нему на страницах не выйдет, даже если соскучишься. Если происходит ссора, расставание – ничего от прежнего не остается. Прошлое не вернется. И когда ты понимаешь это, когда проживаешь много раз, тогда становится горько…

– Может, ты принимала все близко к сердцу? Книги же… Ну, это книги. Не жизнь.

Она вдруг замолчала, о чем-то задумалась.

– Все ведь очень просто, Дима. Ты либо понимаешь и веришь, либо заблуждаешься. Для нас реальность – это секунда, ничтожная секунда, которые утекают друг за другом в бешеном течении и никогда не замедляют хода. А для книг реальность – вечность…

– Наверное, в этом и есть их крутость. Вечность – это же прикольно.

– Это так кажется. – Хмыкнула Тоня. – А если кто-то скажет обратное, поверь, он врет. Вечность не бывает приятной.

Она потянулась к сигаретам и вдруг спросила:

– Ты хотел до этого сказать что-то.

– Разве?

– Что-то о книгах. Пожалуйста, говори. Хочу услышать хоть что-то смешное.

Я смутился.

История взаимоотношений с литературой больше похожа на бои без правил, где били только меня.

Я читать никогда не любил. Всегда интересовался телевизором или гулянками, а книгу в руки брал редко, когда заставляли. Дома читал только папа, у него была даже небольшая библиотека литературы по работе и фантастике, но притрагивался он к книгам нечасто. Зато любил ругать меня за то, что я останусь неучем, если не буду интересоваться текстами, написанными когда-то умными людьми, но потом, пока я все рос и рос, а к книгам интереса не проявлял, опустил руки. Во всяком случае, как он говорил, мужчина может и не читать, но быть умным. Главное, чтобы руки росли из того места.

Мне казалось, что покажусь совсем глупым, если попытаюсь состроить из себя умного. Поэтому решил и не пытаться. Вытащил из коробки первую попавшуюся мне в руки книгу и спросил:

– А эту ты тоже читала?

Она посмотрела через зеркало заднего вида, но не на обложку, а на меня. Ей хватило секунды, чтобы ответить.

– Я читала все, что есть в этой коробке.

– И как тебе?

– Даже не помню, о чем она. – Пожала плечами Тоня и, зажав сигарету между пальцами, быстро что-то набрала на навигаторе.

Я еще немного покопался в книгах и не нашел там почти ни единой знакомой, кроме тех, что были в школьном списке. Потом аккуратно сложил их, по стопкам, и решил-таки повторить вопрос, так меня интересовавший.

– Тонь, ну так сколько тебе лет? Если ты даже универ закончила.

Она выдохнула облачко дыма в окно, убрала выбившуюся прядь за ухо и холодно посмотрела на меня через зеркало.

– А на сколько выгляжу?

– Ну, так сразу и не скажешь…

– А ты попробуй.

Я знал, что сказать, но все равно переживал. Прокашлялся, мысли собрал в кучку и сказал, обдумав все, что наскреб за время нашего знакомства:

– Лицо у тебя подростка лет семнадцати-восемнадцати, но подростка, знаешь, ухоженного, не прыщавого или сальнокожего. У тебя даже морщин нет. И ты такая свежая, когда не злишься…

– Спасибо на этом, а дальше головы? – спросила Тоня, все еще смотря на меня, будто бы дорога могла контролировать себя сама.

Я сглотнул комок, застрявший в горле, и искренне понадеялся, что третий Тонин глаз за дорогой все-таки следил.

– Ну, тело девушки лет так двадцати двух или двадцати пяти. Ну, точно не подростка. Старше чуть-чуть. Может, года двадцать три, – сказал я, не решившись делать пояснений.

– Неплохо. А еще что?

– А взгляд… взгляд такой, возрастной.

И она рассмеялась. Рассмеялась так, что я даже испугался. Смеху ее было лет пятнадцать, но скрытой грусти в нем спряталось на все семьдесят. Он звучал разрушавшимся айсбергом, ссыпавшим глыбы льда в океан. Громко, страшно, но так гипнотически, что хотелось слушать его вечно.

Тоня прекратила смеяться так же резко, как и начала. И в машине вновь повисла пугающая тишина.

– Хорошая попытка, но ты не угадал ни разу, – сказала она и отвела от меня взгляд, вновь вернувшись к созерцанию дороги и курению. – Мне двадцать девять.

– Сколько?!

Она повторила.

Сыщик в моей голове на пару минут даже перестал копать себе могилу, настолько опешил.

Я и не предполагал такого поворота, до последнего надеялся, что ошибусь в подсчетах. Хотел, чтобы ей было хотя бы двадцать два, чтобы овраг между нами не разрывался до настоящей пропасти. Но все напрасно – нас разделяли одиннадцать лет, в восемнадцать кажущиеся целой жизнью. И все мои надежды понять Тоню в тот момент испарились. Даже моему брату меньше. Даже моей учительнице географии было двадцать пять. В мгновение Тоня отдалилась до самого солнца, закатившегося за горизонт.

– Тебя что-то смущает? – спросила она.

Первым ответил навигатор: сообщил, что до какой-то гостиницы осталось пять километров. Там, наверное, и все остальное.

– Да нет. Ты просто не похожа на такую взрослую… – промямлил я. – Скорее на мою ровесницу. Ну, может, чуть старше…

– Считай, что это магия, – издевательски бросила она и улыбнулась.

Мне улыбка ее совсем не понравилась. Я смотрел на нее уже по-другому и вообще переставал понимать.

– Ты не думай, я не думаю, что ты старая или еще что, я просто…

– Просто удивился?

– Я просто думал, что ты немного ближе к восемнадцати.

Она хмыкнула. Кажется, не обиделась.

– Понимаю. В восемнадцать часто все, что после двадцати, кажется старостью. Но это не так, поверь.

Я согласился, а про себя уже думал совсем о другом.

Почему Тоня ехала одна? Почему вдруг Тоня решила, что гонять по дороге с выпускником школы – хорошая затея? Разве на моем месте не должен сидеть кто-то другой? Где ее семья, любимые?

Тоня поправила зеркало так, чтобы не встречаться со мной взглядом, и сказала:

– Что замолчал? Прикидываешь что-то?

– Да я… Я просто думаю.

– Наверное, думаешь, почему я одна.

Я не удивился ее проницательности. Может, мои мысли отпечатывались на лице.

Тоня хмыкнула, как-то очень грустно улыбнулась, заправила прядь за ухо и сказала, а в голосе ее не было никаких эмоций:

– Я не замужем, ни детей, ни семьи, ни собаки… У меня были родители, но мы не общаемся. Не знаю, где они. Ты прав, я одна, поэтому и искала попутчика.

– Прости, я не хотел… – прошептал я.

– Все нормально. Это не настолько большая проблема, чтобы так извиняться, – Пожала плечами Тоня.

– Мне, теперь, лучше не закидывать тебя вопросами, да? – поинтересовался я. Тоня-то была Антониной, может, еще и с отечеством. А я общался с ней как с одноклассницей. Неудобно получалось.

– Да, желательно также падать мне в ноги при каждой встрече, обращаться только по имени отчеству и, желательно, отдавать честь каждый час. Расписание дам позже.

Я испуганно взглянул на Тоню, которая шерстила по кармашку в двери в поисках чего-то важного.

– Туго у тебя с чувством юмора, – вдруг сказала Тоня. – Может, расскажешь о семье? Чужие истории я люблю слушать больше, чем рассказывать свою.

И я, конечно, рассказало маме и папе, которые очень нас любили и всегда пытались сделать нашу жизнь лучше. О поездках на море и ремонте на веранде, о скандалах и перемириях. О том, как Лешка в шестнадцать сломал руку, и я кормил его с ложки почти месяц, пока он сам не приноровился. Рассказывал про Аленкины утренники в детском саду, на которые помогал ей учить стишки. Как мама приходила ко мне перед сном и рассказывала интересные истории, которые услышала от знакомых и по телевизору. Как папа пытался научить меня колоть дрова, чинить машину и перекладывать крышу, а я, дурак, так ничему толком и не научился, и даже о том, как мы провожали Лешку во Владивосток, как всю дорогу до вокзала папа читал ему нотацию, а мама сверялась со списком номеров полезных людей, которые выдавала брату перед отъездом, и проверяла билеты на поезд и самолет, словно могла взять другие.

А потом, спустя какое-то время, через несколько рассказанных историй, она вдруг прошептала:

– Спасибо. – Странно улыбнулась и, замолчав, ушла в себя.

Что такого произошло, что Тоня решила меня отблагодарить? Странная она все-таки. Очень странная, непонятная, нечеловеческая. И от этого – интересная.

Во время остановки я отошел от машины подальше, набрал родителям. Мы немного поболтали, пока «поезд стоял на станции», а потом написал Косте, уверил его в своей сохранности и задремал.

Глава VIII: Молчание ягнят

Я стоял у рукомойника в придорожной забегаловке, в которую мы заехали за чем-то для машины, и усердно думал. Зашел надеть другую кофту, а вместо этого обдумывал жизнь и переживал. Я всегда знал, что обратиться к другу мог по любому поводу, будь то контрольная по алгебре или выдуманный повод прогулять уроки. Скука и сомнения – это вообще его специальность, и будто позабыл, что Костик обычно спал до полудня или вообще вставал к обеду. Он еще большая соня, чем я, но при этом мог еще и гулять до полуночи со своими друзьями, когда мне дозволялось только спать. Дозвониться до него в без предупреждения было волшебной случайностью.

И очень удивился, когда Костя ответил сразу же.

«Ну конечно, он же уезжает, наверное,» – догадался я.

Костик, казалось, совсем не волновался. Был бы взволнован, не ответил бы так быстро, не говорил бы так насмешливо о том, как суетились дома его родители в поиске документов, а отписался бы, мол, некогда.

Он был охотник поговорить и в тот день. И стоило мне ответить на его звонок, сразу же услышал несерьезное:

– Ну что там с твоей психованной? – Костик прихлебывал чай и разговаривал одновременно.

Конечно, знай я больше, вернее, знай я хоть что-то дельное, – рассказал бы. Как на духу бы все выложил, не задумываясь даже, что разговоры наши с Тоней предназначались исключительно для двоих, и Костя Зайцев в эту пару не входил. Но, к моему же счастью, известно о спутнице было ничтожно мало.

Костик воспринял мои рассказы в шутку. Отсмеялся, сказал, что в собственной задумчивости был виноват сам и пожелал поскорее понравиться неразговорчивой спутнице.

«Конечно, ему-то легко говорить», – подумал я. Но стоило представить себя на месте Костика, как передумал. У меня все-таки интереснее.

Оторваться от разговора помог мне только настойчивый стук в дверь, который я даже не сразу услышал. А когда звук повторился во второй или даже третий раз, громкий и уже напоминавший шумную работу дятла, вздохнул, попрощался с Костей и поплелся к двери.

В коридоре стояла Тоня

– Я думала, ты уже все, – с привычной холодностью сказала она. – Давай. Нужно ехать.

– Уже? Я же только пришел. Может, поедим?

Она, прежде уже направившаяся к выходу, остановилась, посмотрела на меня с прищуром и хмыкнула пренебрежительно.

– Кажется, ты немного перепутал турецкий «все включено» с российским «плати и проваливай».

– Нет, ну перекусить-то…

– Некоторые медики утверждают, что человек может обходиться без еды месяц, а иногда даже больше. Ты парень не из хилых, так что до Москвы я могу и не останавливаться, – произнесла Тоня и пожала плечами.

Я почувствовал, как холодок покусал кожу на спине. Что-то почти не сомневался в том, что Тоня вполне могла устроить мне голодную изоляцию, если бы очень захотела. Вела-то она. И моя жизнь, по большему счету, зависела от Тониного настроения.

– Нет, ну медики, может, и утверждают, но ты же не медик.

Тоня криво улыбнулась.

– Шучу я. Остановимся, поешь, но чуть позже.

Тонина машина стояла далеко, в тени невысокого деревца, прикрывавшего только передние сиденья. Тоня сидела на моем месте, открыв дверь и полностью высунувшись на улицу, и курила.

Стоило мне увидеть ее, как в голове проявилась очередная колючая мысль – Тоня ведь даже курила как-то по-особенному. Как-то не по-человечески. Волшебно. Мне показалось, что она не просто извергала прогорклый серый дым изо рта, не просто намеренно приводила свои белоснежные ровные зубы в состояние желтых околышей. Тоня курила изящно, каждое ее движение было вымерено до мелочей, каждый вздох, каждое прикосновение к фильтру, каждая затяжка. Она курила так, будто для нее это не вредная привычка, а завершающий штрих образа, аристократично подносила толстую сигарету к накрашенным темной помадой губам, с наслаждением затягивалась и выдыхала тонкую струйку светло-серого дыма, который сразу же рассеивался в горячем воздухе. Я невольно засмотрелся. Она вновь была восхитительной загадкой. Хотя и не переставала ей быть ни на минуту.

Она не человек, думал я, и это притягивало. Странность, киношная атмосфера, гротескная игра актеров, которые актерами не являлись.

«Наверное, это и чувствуют алкоголики. Однажды насытившись охмелением, уже не можешь остановиться», – подумал я уже потом, когда все прожитое обратилось в воспоминания.

– Готов? – спросила Тоня, когда наконец-то обратила на меня внимание.

Я ответил не сразу. Все мое внимание было приковано к ее губам.

– Да, только вещи уберу, – завороженный, прошептал я.

Она безразлично кивнула и сделала очередную затяжку. Даже глаза закрыла от удовольствия. Я увидел, как дрожали ее веки, словно из последних сил державшие на себе длинные ресницы. И быстро отвернулся, когда осознал, насколько бессовестно пялился.

«Да господи, ведешь себя как маньяк! Ну как так можно?» – подумал я, подошел к багажнику и хотел открыть его, как и вчера Тоня, нажав на кнопку. Но багажник не поддавался, сколько бы я ни старался и тыкал кнопку.

– Сломаешь сейчас! – рявкнула Тоня, когда увидела мои жалкие попытки.

– А как его открыть тогда?

– Снизу поддень. Могло что-то заклинить.

Я поставил сумку на асфальт, сел на корточки и посмотрел, не попало ли чего под дверь багажника. Ничего не нашел, но заметил кое-что очень странное, на что бы не обратил внимания в другом случае.

«Какой-то у нее странный номер», – подумал я. Он не просто состоял из одинаковых цифр, «блатной», как бы сказали, но еще и белоснежный, с неповрежденной пленкой и еще совсем свежей, будто бы только отпечатанной, краской, чистый. И как она могла ездить неделю и даже не запылить его? Неужели протирала?

– Ну что ты там застрял? – крикнула Тоня.

– Да вроде ничего не застряло и не заклинило.

Я встал быстрее, чем успел запомнить название салона, который был написан внизу. Наверное, можно было посмотреть, что это за место, но зачем? И почему я вообще задумался об этом?