Блуждающий

– Ну так. Немного…

– Немного? Как можно выучить немного?

– Ну… Что-то понимаю, а что-то нет.

– Значит не выучил.

– Ну почему сразу не выучил?

– Потому что ты – совершенно заурядный и достаточно бестолковый парень, для которого любые, даже самые незначительные, усилия кажутся титаническими. Судя по твоим восхищениям, еще и ленивый. Поэтому ты и ничего не знаешь. И не нужно быть ясновидцем, чтобы это понять, – холодно изрекла она и вжала педаль газа почти в пол.

Навигатор с антирадаром вновь пискнул, предупреждая о чудовищном превышении скорости. Но Тоня не слышала его. Она, кажется, вообще не желала слушать никого на свете, кроме себя и надрывавшегося в колонках мужчины.

Я бы, наверное, должен был что-то ответить, но даже тихого писка протеста не вырвалось. Да кто она такая, чтобы обвинять меня в чем-то? Разве ж она меня знает?

Тоня решила зачем-то перестроиться в крайний ряд.

– Мы сейчас остановимся.

Я промолчал.

– На заправку, – добавила она.

– А зачем?

Тоня, которой, видимо, вконец наскучило со мной разговаривать, молча ткнула пальцем в панель часов. Черные прерывистые цифры на голубовато-сером фоне показывали три часа дня.

– И? – не понял я, а вот мой живот, напротив, протяжно заурчал.

– Ты сам ответил на свой вопрос, – сухо сказала Тоня.

Вдали показалась эмблема заправки. Мы обогнали еще пару машин и завернули на парковку, отчертив на дороге полукруг. Тоня припарковалась на пустом пятачке за заправкой, выключила машину и вышла, даже не позвав меня. Я схватил сумку с деньгами и вылетел за ней. Не хотелось голодать в одиночестве.

В кафе помимо нас двоих отдыхали еще трое мужчин, вкушавших гречку за столами у окон, а больше никого не было.

Со мной случилось что-то странное. Словно стоило мне пересечь границу жаркой улицы и угодить в прохладное помещение, а приятному аромату цивилизации, соблазнительному блеску упаковок с любимыми шоколадками и предчувствию отдыха окружить меня, как самолюбие тоже утихло. Мне вновь захотелось поговорить. И поговорить, желательно, с Тоней.

– Ну а как ты учила языки? Расскажи, раз уж такая умная. Что мне сделать, чтобы тоже их выучить? – Вопросы снова посыпались из меня как из прогрызенного мешка зерна сыплется пшено, стремительно, но порционно.

– А не многовато ли вопросов для одного изречения?

Она сказала это так громко, что на голос ее обернулся один из дальнобойщиков. Что-то внутри меня екнуло, то ли нехорошее предчувствие тронуло, то ли снова самолюбие проснулось.

– Ну, я же просто хочу узнать тебя получше! – прошептал я, с опаской оглядываясь на мужчин.

Они нас давно заметили и смотрели на Тоню.

– А тебе это так нужно? Жить без этой информации не сможешь?

Тоня подошла к стенду с чипсами и взяла самую большую пачку каких-то рифленых и дорогущих, от каких у меня обычно была изжога, а потом ушла к стенду с энергетиками. Я собачкой следовал за ней, даже не обращая внимания на полки с такими желанными шоколадками. Отходить от Тони казалось необходимостью, а для кого больше, нее или меня, не знал.

– Ну, я просто хочу узнать тебя получше, что в этом плохого?

Тоня вздохнула. Опустила руку, которая уже почти достала холодную банку с язычком пламени, стоявшую на последней полке. Я только тогда заметил, что она была очень высокой, даже выше меня. А я, кстати, был не таким уж и клопом.

– В этом не было бы ничего плохого, если бы в этом был хоть какой-то смысл.

– А почему ты думаешь, что нет какого-то там смысла? Мы же можем просто общаться, пока едем. Хотя бы как знакомые. Это ведь два или три дня. Зачем ехать в тишине?

– Но ведь ты едешь не один. Я не запрещаю тебе общаться. Звони друзьям, семье, девушке, смотря кто у тебя есть, – ответила она и взяла с верхней полки такой желанный энергетик.

– Так ты же рядом сидишь. Может, нам пообщаться друг с другом?

– Может быть, я не хочу с тобой общаться. Ты не способен на аналогии?

В тот момент, такой горький и обидный, я смотрел на Тоню и не мог отвернуться. В раздражении, на грани ярости она была прекрасна.

– Ладно, прости. Не буду приставать. Пойду, куплю чего-нибудь, а ты тут гуляй, наслаждайся. Не буду мешать.

Я направился к стойке с нормальной едой, где меня уже ждала работница здешнего общепита, а Тоня пошла к кассе, даже не взглянув на меня. Она оплатила чипсы и энергетик, взяла еще две красные пачки сигарет, и снова скрылась в рядах.

Я с грустью следил за ее перемещениями и понимал, что, наверное, не выйдет у нас никакого диалога. Не хочет Тоня со мной говорить. Не хочет и все. А заинтересовать ее, наверное, могло только чудо. И только им, как казалось мне тогда, я и не располагал.

Я расплатился, забрал еду и ушел в самый дальний угол. Помнил, что Тоня всегда выбирала именно это место. Девушка все еще стояла у кассы и что-то покупала. А я не начинал есть.

Я уже задумался о чем-то отвлеченном, как вдруг заметил странное шевеление сбоку. То были дальнобойщики, от которых, конечно, нельзя было ожидать ничего хорошего.

Амбалы сидели от меня достаточно далеко, но к кассе находились куда ближе. И один из них, лица которого я почти не мог рассмотреть как бы ни старался, нагло повернулся к Тоне и что-то говорил своим друзьям, кивая в ее сторону. Но расслышать, что именно, я не мог из-за музыки.

Я достал телефон и написал маме, что сидел и ел. То же продублировал и папе. А Костику написал, что мы остановились на заправке, а разговор с Тоней не клеился. Друг ответил быстро – прислал мне ссылку на видео какого-то мастера «пикапа». Шутка не удалась, легче не стало.

– Хорошее место, светло и тихо, – вдруг раздалось рядом, и я поспешил отложить телефон.

Тоня уселась напротив и разложила покупки на столе: две жвачки, две пачки сигарет, зажигалку, пакет чипсов, энергетик, шоколадный батончик и кофе в металлической банке.

– У тебя не будет несварения или кариеса после этого? – кисло пошутил я, уж и не надеясь на ответ.

Но Тоня почти тепло хмыкнула, с тихим хрустом открыла шоколадку, откусила кусочек и ответила:

– Вряд ли на искусственных зубах может появиться кариес.

Я опустил ложку в тарелку с супом и с удивлением на нее посмотрел.

– У тебя что, все зубы искусственные?

– Мой старый знакомый говорил, что истинная красота заключается в безупречной искусственности.

– Как-то странно звучит. С чего это он так решил?

– Он редко ошибался. – Тоня с противным пшиком открыла банку кофе и сделала первый глоток и прошипела: – Что же дерьмо этот кофе из банки…

– А тогда зачем ты его купила?

– Другого нет.

– А в автомате разве нет?

– Там бо′льшее дерьмо. Лучше довольствоваться меньшим…

Мы молча ели. Тоня, меланхолично рассматривая пейзаж за окном, пила кофе, а я отправлял в рот ложку за ложкой и поглядывал на мужчин, сидевших неподалеку и все еще посматривавших в нашу сторону.

– Не пялься на них, а то подумают, что ты в них заинтересован, – сказала Тоня.

– Я просто слежу.

– А выглядишь для них заинтересованным.

– Я в них точно не заинтересован!

– А они в тебе точно могут быть. Дороги дальние, одинокие…

Я так резко отвернулся, что, наверное, только счастливая случайность уберегла мою шею от рокового хруста.

Под конец обеда я даже успокоился. Все, казалось, в порядке. Я ел, Тоня жевала батончик, а машины по трассе летели по своим делам. Солнце все также разводило краски в небе, а что не сдерживали перистые облака, каплями стекало вниз, превращая все вокруг в огромную картину, дальний план которой ленивый художник совсем не желал прорисовывать. Красиво, душно и жарко, но ничего необычного.

И вдруг мужчины поднялись со своих мест. Тучные, в белых майках, кто-то даже лысый, кто-то в черных рисунках на руках. Неприятные и жуткие глыбы, которые о чем-то переговаривались и уже бессовестно смотрели в нашу сторону.

«Интересно, почему раньше все дальнобойщики, которые мне встречались, были нормальные, а эти какие-то мерзкие?» – подумалось мне.

– Они на нас опять таращатся, Тонь, – шепнул я.

– Пусть смотрят. Пока особи не подходят – опасности не представляют, – Пожала она плечами и, закончив с кофе, с громким пшиком открыла уже энергетик. Она говорила это таким тоном, словно вела передачу «В мире животных» и рассказывала о выводке орангутангов.

А амбалы и в самом деле продолжали смотреть. Один из них, видимо, самый матерый дальнобойщик подпихнул другого толстенной рукой, похожей формой и цветом на ржавую канализационную трубу.

И он вдруг, не услышав моих безмолвных молитв, направился к нам. Я обхватил рукой стакан сока, а вторую сжал в кулак и спрятал.

В такие моменты я почему-то чувствовал себя клопом.

Дальнобойщик почти подлетел: ноги, накаченные и загорелые, быстро донесли тело до нашего столика. Когда он оказался рядом, я сразу почувствовал запах ядреного дезодоранта, не перекрывшего вонь впитавшегося за время долгой поездки пота.

– Здравствуйте. Не хотите познакомиться? – протяжно произнес дальнобойщик.

Он был как высокий поджаренный поросенок. Одна рука загорела до цвета горького шоколада, а вторая осталась белой. На майке темнело малюсенькое пятнышко, размазанное сухой салфеткой и покрытое катышками. Лысину прикрывала серая, совсем новая, кепка.

– Не хотим, – ответила Тоня холодно, еще более обжигающе, чем отвечала мне. И даже не посмотрела на мужчину.

– Почему вы ездите в одиночестве? На дорогах много всяких мразей, – не унимался дальнобойщик и уже по-хозяйски поставил руку, покрытую мозолями, на наш столик.

– И вы, разумеется, не один из них, – сказала Тоня.

Он усмехнулся. Я сжал стакан сильнее.

– Я такие же сигареты курю, – сказал мужчина, оглядев наш столик. – Могу угостить. У меня лежат. Я, кстати, Игорь.

– Благодарю, но я в вас не нуждаюсь, – отрезала Тоня и посмотрела на дальнобойщика горевшими от спокойного негодования глазами. – У меня есть сигареты и я не одна. Оставьте нас.

– Ух, какая ты говорливая, – хохотнул он. А потом посмотрел на меня так, что я даже голову вжал в плечи. – Это вот с этим обсоском путешествуешь? Да на него прикрикнешь, так он в соплю превратится.

– Вы не очень похожи на мага, – огрызнулась Тоня и отхлебнула энергетик, а дальнобойщик вдруг положил свою мозолистую ладонь совсем рядом с ее, маленькой и бледной.

– Вы девушка одинокая. По вам видно, вот и такая злая. Я тут хорошее местечко знаю неподалеку, повеселишься, расслабишься. Хоть рожа поприятнее будет, – сказал он совершенно бесстыдно, словно в его словах не было ничего оскорбительного.

Тоня ничего не ответила. Я впервые увидел в ее глазах растерянность.

И тут я закипел. Смелость, что была мне ровесницей, но прожила от силы год из восемнадцати, пробудилась. И я прохрипел:

– Отстаньте от девушки. Видите же, что ей неприятна ваша морда.

Дальнобойщик окинул меня придирчивым взглядом и утробно хмыкнул. По спине пробежали мурашки, но я настолько был сосредоточен на мысли о Тоне, что не подал даже вида, что испугался.

– Это ты мне говоришь?! Да ты от первого удара отлетишь к соседней стене, твоей подружке придется тебя отскабливать!

– А попробуйте. Или можете только языком чесать? – выплюнул я, не подумав.

Он засмеялся гортанно и громко. Если бы взгляд мой не был прикован к рукам Тони, которые крутили пачку сигарет в тонких пальцах, то я заметил бы, наверное, как стекла тряслись. Дальнобойщики, стоявшие поодаль и наблюдавшие за этим представлением, тоже рассмеялись. Молчали только кассиры, боявшиеся вмешаться, и Тоня, вдруг утонувшая в собственных мыслях.

– Да если я замахнусь…

– А чем… чем удивить можете, кроме кулаков? Неужели, кроме силы ничего нет? – самоуверенно перебил я и чуть было не шлепнул себя же по лицу за такие слова. Но они вырвались, не успел мозг даже подумать. Видимо, жил во мне все-таки какой-то рыцарь. Пусть совсем крошечный и трусливый.

Тоня посмотрела на меня так, как, я думал, смотреть не умела. Буквально пару секунд она будто бы пыталась найти во мне что-то, растягивая это ничтожное время в бесконечность. Изучала с какой-то надеждой и будто в них даже блеснуло что-то теплое, похожее на одобрение. Хотя, наверное, показалось.

Она глотнула еще энергетика и, прежде чем Игорь успел что-либо сказать, поднялась с места и громко, почти на всю заправку, сказала:

– Пошли, Дим. В этом вольере с приматами нам делать нечего.

Я вскочил спустя мгновение, когда онемевшие от смелости и страха ноги смогли отмереть. Взял ее вещи, даже пустую банку из-под кофе. Судорожно прижал их к груди и поспешил за девушкой, уже шедшей впереди и ни разу не обернувшейся. Игорь обалдел настолько, что даже не пошел за нами. А мы, чуть только покинули кафе, почти бегом добрались до машины, запрыгнули в салон и, будто бы согласовываясь на уровне мысли, заблокировали двери.

Тоня сидела молча. Руки ее подрагивали почти незаметно. Губы что-то безмолвно шептали. А потом, когда она наконец-то завела машину и выехала на трассу, на пару секунд повернулась ко мне и сказала, так тепло, что я чуть не обжегся:

– Спасибо, Дим. Правда, спасибо.

– Да ладно тебе! Я ж ничего не сделал.

– Нет, ты сделал многое. Даже не представляешь, как девушке бывает страшно в такие моменты. Время полной беспомощности. Что ни скажи, а они не воспримут. Только посмеются над жалкой попыткой. Спасибо, что дал им отпор. Меня они не послушали.

– Да же даже не подрался!

– В этом и дело. Ты оказался умнее этих горилл. Слова могут ранить куда больнее сильного удара. Жаль только, что не все люди это понимают… Ты поступил как по-настоящему смелый парень, – сказала она и улыбнулась. И на мгновение мне показалось, что улыбка ее была настоящей.

«А, может, она все-таки человек? Не самый обычный, но все же. Может, все еще будет нормально?» – подумал я вдруг. И успокоился, пусть и ненадолго.

Глава VII: Болтовня и таблетки

А потом что-то случилось. Определенно что-то случилось, а я, балда, пропустил, что именно.

Стоило нам проехать несколько километров желто-зеленых и высохших на солнце полей, Тоня вдруг сделала музыку тише. Голос очередной иностранной певицы почти пропал, и грустная медленная песня растворилась в шуме проезжавших мимо машин. Я даже оторвался от разглядывания фотографий чемоданов Костика, который тот мне прислал «оценить масштаб сборов»: разворачивалось что-то интереснее передвигавшихся к сумкам куч одежд на полу.

Тоня, почувствовав, что мой внимательный взгляд сосредоточился на ней, сказала, тихо перед этим прокашлявшись:

– Ты там что-то спросил…

Брови мои, кажется, встретились и образовали кривой навес для глаз.

– Что? – опешил я, даже не поняв, к чему это она.

– Что-то про языки, да? Ты же это спросил? – повторила она. – Я училась в специализированной гимназии, приходилось каждый день решать однообразные упражнения, от которых очень хотелось побыстрее очистить желудок и мысли. Потом училась также в университете. Так и выучила – зубрежкой. А потом разъезжала там, сям, общалась. Вот и рецепт успеха.

«Хм, университет, значит. Студентка? Нет, говорит же, что училась. Значит, выпустилась. Но она не выглядит на двадцать с хвостиком, максимум – восемнадцать. В чем здесь подвох? Что за вундеркинд?» – думал я.

Если бы Тоня была одной из тех, кто к двенадцати годам заканчивают университеты, я бы точно знал ее лицо – моя мама всегда смотрела репортажи про одаренных детей и отчаянно печалилась, что я, ее сын, совсем не такой особенный, как те дети, способные в пять лет говорить на десяти языках, в десять окончить школу, а в пятнадцать уже сколотить состояние. Как бы неприятно ни было, приходилось слушать и смотреть новости с мамой. И пусть память на лица у меня не феноменальная, но Тонино я бы точно запомнил.

– Смысл, говоришь, в зубрежке? – переспросил я.

– В переедании зубрежкой, в тошнотворной зубрежке. Смысл в состоянии, когда надоедает зубрить. Находишь кучу замечательных способов учиться.

– И какой же способ лучший?

Она сдержанно оскалилась.

– В неудержимом желании поскорее исчезнуть из этой дыры.

– Из какой дыры?

– Из какой? А ты никогда не оглядывался?

Я посмотрел в окно словно в первый раз. Невидимый туман, окружавший дорогу, начал сгущаться. Поля с каждым мгновением исчезали, срастались с потонувшем в закатной мгле горизонтом.

«И правда… Мрачно у нас как-то», – подумалось мне.

Я вздрогнул от собственных же мыслей, мне так несвойственных. Никогда ведь так не считал. Да и тогда – вряд ли.

– А ты что, универ уже закончила? – перевел я тему.

– Как видишь, – как-то кисло ответила она и замолчала. И будто бы на этом уже хотела закончить. Не тут-то было.

Я посмотрел на нее внимательно и, не заметив прежней злости, решил задать ей несколько вопросов.

– Никогда бы не подумал. Ты слишком молодо выглядишь.

– А если бы выпустилась, была бы близка к пенсии? – хмыкнула она почти даже весело. – Двадцать два это, по-твоему, старость?

– Да не старость, но… Ты не выглядишь на двадцать два, честно.

– На сколько же выгляжу?

– Лет на восемнадцать. Как я после экзаменов, только получше… – усмехнулся я, вспоминая свой авитаминоз, обнаружившийся после выпускного. А потом так развеселился, так обрадовался победе над неразговорчивостью Тони, что воскликнул вдохновленно: – Да ладно тебе! Мне кажется, ты шутишь. Антонина Румянцева не может быть выпускницей универа!

Улыбка с лица Тони исчезла, не успев заостриться.

– Никогда не зови меня полным именем.

– Почему? Я же просто…

– Я говорила тебе, чтобы ты называл меня Тоней! Я не хочу слышать своего полного имени даже в шутку, даже в серьезном разговоре. Его нет! Прошу уважать мою просьбу. Не думаю, что это тебя как-то особенно затруднит, – выплюнула она и отвернулась.

Я почувствовал себя каким-то жалким зверенышем, которого сначала ласково подозвали, погладили, а потом отпихнули ногой за ненадобностью.

«Зачем так злиться? Нельзя что ли сказать спокойно, как это делают все нормальные люди?» – думал я.

«Может, она просто находилась в изоляции где-то в Тибете и забыла, какого это – общаться с обыкновенными людьми?» – ответил внутренний голос.

«Да не похожа она на монахиню! Скорее на… На какую-то странную мадам, которая просто не хочет ничего рассказывать,» – продолжил я дискуссию с собой.

И доводы у меня как-то и кончились. И что же делать? Опустить руки? Да нет же, ни за что! Должен Дима Жданов хоть что-то в своей жизни знаменательное сделать! И пусть это «знаменательное» начнется с налаживания контакта с «внеземной» Тоней.

– Тебя на самом деле Антониной зовут? – брякнул я.

«Да думай же, думай, прежде чем говорить!» – взвыл внутренний голос.

А Тоня даже бровью не повела.

– По-твоему, я не похожа на среднестатистическую Антонину?

– Ну, тебе бы другое имя больше подошло. Какая-нибудь Елена, Екатерина, Вероника, Анастасия или Александра. Вот, Александра. Это было прям подходящее для тебя имечко. Возвышенное такое, важное.

Тоня переменилась. От прежней натянутой доброжелательности ничего не осталось. Лицо осунулось, скулы вновь выступили ледяными айсбергами, а губы вытянулись в ровную линию.

Любой другой бы перестал пытаться. Любой, может, кто-то поумнее, но не юный Дима Жданов, который в то время не умел не только думать прежде, чем говорить, но иногда и вовсе забывал подумать.

– А сколько тебе лет вообще? – Я снова впутался в беседу.

– На сколько выгляжу, – опять ответила она, одарив меня пустым и ничего не выражавшим взглядом, а затем – вновь отвернулась к солнцу, от которого в небе осталась только щепотка золотистого песка.

Тогда я еще не догадался, что неправильно что-то спрашивать у человека, который не только не ответит, но и воззрится на тебя с негодованием, будто ты предал его семью, все поколения, даже почившие. Но в то же время и не понимал, почему должен молчать. Все, с кем прежде общался, были разговорчивые. Со всеми я находил темы для разговора, все считали меня интересным и вежливым. А тут – полнейшее непонимание.

Да и вообще, подумалось мне, что такого в искреннем желании узнать друг друга? Чтобы ехать почти две тысячи километров с человеком, который был бы существом из плоти, крови и прошлого, а призраком живого? Что плохого в том, чтобы стать хотя бы знакомыми, а не чужаками, по воли судьбы оказавшимися в общей камере?

Я решил сообщить Тоне о плодах размышлений, снова не сообразив, что мысли эти ей могут быть не интересны.

– Тонь, но ведь ты в машине не одна. Я ведь могу спросить у тебя что-то. Что такого?

– Потому что я не обязана тебе ничего рассказывать.

– Да я ведь просто хочу узнать, кто ты!

Тоня сжала руль в своих длинных пальцах так, что все вены у нее проступили и будто бы оплели кожу побегами.

– Да потому что все вечно только и опрашивают меня, будто бы я преступник на допросе! Вопросы, вопросы, хреновы вопросы! Я никому ничего не должна! Мир не вертится вокруг тебя, он вообще не вертится вокруг нас, пойми уже! Он жестокий, одинокий и конечный!

Тоня и вжала ногой педаль газа. Машина взвизгнула и понеслась на обгон очередной фуры, оставляя позади облако дорожной пыли.

– А еще ты обязана доставить меня в Москву! Меня, а не шлепок мяса! – воскликнул я и вцепился в сумку.

Она не слышала. Она больше ничего не слышала.

Тоня стала частью машины, летевшей вперед, к свободе. И в то самое мгновение превратилась в символ независимости, желаемый, но такой пугающей независимости, к которой я тянулся, но которой боялся. Тоня сжимала руль до побелевших костяшек пальцев, Тонины волосы развевались от огненного ветра, врывавшегося в открытое окно, Тоня смотрела только вперед, туда, где чернела уже невидимая ночь, словно гнала не в Москву, а прямиком в Ад.

Мне казалось, что я сплю. Что все вокруг – проекция уставшего сознания. Сон наяву. Видения. Что я просто насмотрелся «Форсажа» перед сном и вот, теперь мучаюсь в очередном кошмаре.

Но сколько бы я ни моргал, сколько бы ни пытался ущипнуть себя без боли, ничего не исчезало. Мы все также неслись, обгоняя ни в чем неповинных людей, подрезали их и, казалось, оставляли за машиной полосы огня на асфальте. Мы словно превратились в свободу. В ветер. В нечто. Но тут-то мне стало страшно.

Полет казался смертью. Я дрожал, мне было холодно, ветрено, зубы стучали, глаза сохли, а сердце отбивало, кажется, как в последний раз. Машины сигналили, кричали водители, щелкали камеры наблюдения, а мы летели по трассе словно уже были призраками, словно нам не грозила гибель. Картинка за окном превратилась в кашу. Мы неслись не к жизни, а прямиком к смерти, она была со всех сторон. Любое неаккуратное движение – и мы встретимся.

Я сжал сумку так сильно, что пальцы хрустнули. И вспомнил.

Пока Тоня обгоняла фуру за фурой, только и успевая уворачиваться от несущихся по встречке машин, истерично ей сигналивших, я шерстил по сумке, пытаясь найти нужную бумаженцию. Я отпихивал и кошелек, и телефон со скатанными в шарик наушниками, и просто какой-то мусор, который не выложил перед отъездом, и наконец-то нашел его. Нашу письменную договоренность.

– Тонь! Вот, ты же сама обещала! – воскликнул я, сделав такой глубокий и испуганный вдох на повороте, что чуть не задохнулся. – Смотри, я прочитаю. «Обязуюсь довезти Жданова Дмитрия Романовича до Москвы в целости и сохранности всех частей тела в сумме, а не по отдельности. По дороге обещаю разговаривать с ним, говорить правду, хотя бы иногда улыбаться и хорошо себя вести». – Я поперхнулся словами и закашлялся. – Говорить правду, Тоня! И довести меня живым! Ты пообещала! Ты подписалась! Неужели для тебя договоры ничего не значат?!

Эти слова на Тоню подействовали как-то уж очень странно. Она в одно мгновение покраснела, щеки ее покрылись пятнами словно от аллергии, губы сдулись в тонкую темно-красную дугу, а широкие и почти черные брови будто бы не сговариваясь постарались встретиться на середине лица. Тоня как бык на испанском родео злобно выдохнула через нос горячий воздух и резко, чуть не подрезав ехавший рядом автомобиль, дернула руль вправо и съехала на обочину, подняв облако пыли. Я, благо был пристегнут, даже не ударился.

Машина остановилась, а вокруг все еще кружилась темно-желтая пыль и стружка от свежескошенной и уже высохшей травы. Мимо проносились другие люди на автомобилях и длинных фурах, а Тоня сидела, вцепившись в руль и глубоко и хрипло дыша.

Мне было даже страшно смотреть на нее и только одна мысль крутилась в голове: «Какой же ты дебил, Дима! Идиот! Придурок!»

И я, признаюсь честно, в тот момент так сильно испугался, что готов был выбежать из машины в поле и нестись прочь, к горизонту, в любую сторону, если понадобится. Без вещей, без потерянной где-то чести и самоуважения. Без всего, даже без головы, лишь бы подальше. Лишь бы куда-то, где рядом не сидело бы очеловеченное безумие.