Блуждающий

Сначала страницы шли тяжело. Слова сливались в огромную кашу без смысла и постоянства, а мозг будто бы разучился воспринимать написанное на белом листе бумаги и отказывался понимать. И каждый раз, когда мне становилось невмоготу читать, когда я хотел уже закрыть книгу, смотрел на Тоню и понимал – чтобы наладить с ней контакт, нужно продолжать. Может, если я попытаюсь сделать что-то «в ее духе», если приму ее вызов, Тоня станет благосклоннее.

«Волхв» значилось на обложке книги, что Тоня держала под рукой. «Волхв» – колдун. Может, Тоня тоже волшебница? В чем же тогда ее сила?

Тоня не обращала на меня внимания, взгляд ее был прикован к залитой солнцем трассе и сигарете. И я вновь возвращался к греческому острову, его пляжам и загадкам.

Не знаю, что на меня подействовало гипнотически. То ли музыка ввела в транс, то ли запах Тониных сигарет вскружил голову, то ли желание угодить девушке заставило извилины закрутиться по-новому. Но отчего-то в ушах застучало, к вискам начала приливать кровь, а глаза будто бы впервые открылись. И я зачитал уже по-другому.

Страница летела за страницей, слово за словом, весь мир сузился до черно-белого листа, который достаточно быстро сменялся на другой. Я читал не все, очень выборочно, бегая взглядом по страничкам, не запоминая и не понимая, и боялся не успеть, захлебнуться в повествовании и не выплыть. И мне было настолько странно чувствовать приятное жжение в голове, словно этого я ждал всю свою жизнь.

Я читал и раньше, но мало и только по летним спискам. До девятого класса с книгами мы дружили чуть больше, с десятого – совсем мало. Я смог прочитать только Чехова и Куприна, и то только из-за того, что их рассказы были не такими уж и большими. Но тогда я держал в руках толстенную книгу, чувствовал вес знаний, слов и высокопарных выражений и чувствовал опьянение. Словно в том дымном дурмане, сливавшемся с запахом полей в аромат свободы, Тоня вернула что-то, что прежде у меня отобрали.

Я зачитался настолько, что не заметил даже, как мы остановились. И оторвался от книги только когда Тоня обратилась ко мне. Она холодно улыбалась.

– Что?

– Ужин, – произнесла она и указала черным ногтем на часы. И в самом деле, они вечер.

Я опешил. Куда делось время?

– Это как же я так зачитался…

– У тебя все же есть способность к чтению, это похвально. У многих людей она напрочь отсутствует.

– И что?

– У тебя еще не все потеряно, – ответила Тоня и, дождавшись, пока я заложу книгу чеком, заберу сумку и выйду на улицу, закрыла машину.

– Но ты же говорила, что книги не сделают меня умнее.

– Я и не отрицаю, – ответила Тоня, в этот раз почему-то оставшаяся со мной.

Я постоял минуту, погрелся. И почему мне стало холодно? Так, будто я продрог от колючего морского бриза.

– Пошли. Жарко, – сказала Тоня и кивнула в сторону заправки.

Я ничего не ответил. Мысли были заняты чем-то, о чем я еще не мог думать.

Внутри Тоня себе не изменила и отправилась к холодильнику с энергетиками. Рука ее, увешанная будто бы еще большим количеством браслетов, снова тянулась к верхней полке. Я подошел к ней. Что-то ни есть, ни пить мне не хотелось. Хотелось только одного – поговорить.

– Слушай, Тонь, а зачем же ты тогда призываешь меня читать?

– Потому что тебе полезно. Ты можешь быть неплохим, если горизонты твои будут пошире.

– Неплохим?

Она покопалась на верхней полке, вытащила из глубины холодный энергетик и только потом проговорила:

– Развитым, умным, как хочешь называй. Многим можешь потом понравиться.

Я не совсем понял последней ее фразы, но решил не переспрашивать. Уж больно долго она формулировала прежде чем сказать, будто бы я должен кому-то понравиться.

– Книги помогают человеку исчезнуть, измениться, стать другим, – вдруг добавила она, но понятнее мне не стало.

– Чего?

Тоня хмыкнула, взяла и второй энергетик, еще больше и страшнее предыдущего, и прижала их к груди. Шея ее была скрыта за слегка распушившимися от ветра волосами, но я видел, как она нервно сглатывала слюну.

– В книгах можно затеряться от проблем, иногда и от самой жизни. Знаешь, что есть люди, на полном серьезе живущие так, будто сошли со страниц романов?

– Никогда таких не встречал.

– А я знаю таких. И поверь, иногда полезно уйти в выдуманную историю. Отречься от жизни реальной. Главное палку не перегибать.

– Такое разве возможно?

Она как-то грустно улыбнулась.

– Возможно. Есть люди очень талантливые. И их воображение такое живое, что выдумка их засасывает. Они исчезают и живут в книгах. Такое бывает, я сама видела. Сначала жизнь меркнет перед выдуманной, вскоре совсем исчезает. – Тоня о чем-то задумалась, словно потеряв ход мысли, а потом отмерла, посмотрела на меня так, что я даже сделал шаг назад, сказала: – Тебе не стоит переживать. Ты обыкновенный. Ничего такого с тобой не будет. Просто говорить красиво научишься. Книжки иногда полезные. Иногда.

И ушла к кассе, не успев даже услышать мой вопрос.

Я остался стоять в окружении полок, обступаемый жужжанием холодильников. Оказалось, что пока Тоня говорила, не слышно было ничего, кроме ее голоса. Ни тихой музыки, ни разговоров других посетителей, ни моих мыслей. Все умолкло. И когда я понял это, мне отчего-то стало не по себе.

Телефон мой разразился тихим писком – написал Костик. Прислал фото чемоданов, которые собрала ему мама, и сообщил, что они уже ехали. Я отвлекся от еды, принялся отвечать другу, как Тоня вдруг раздраженно фыркнула и сказала, будто бы специально вобрав в эту фразу всю свою холодность и отстраненность:

– Не самое подходящее время для болтовни. Я только тебя и жду.

– Да я только на сообщение ответить!

– Нам нужно ехать. Я спешу.

– Разве какая-то минутка решит судьбу?

– Судьбу может решить даже мгновение. И у меня нет ни одного в запасе.

Глава IX: Ночные откровения

Тоня докурила. Выброшенный в окно окурок красной звездочкой скрылся в черноте трассы. Воздух, залетавший в салон, пах влажным сеном и сырой землей. Чернильное небо было исчерчено звездной картой, в бесконечных полях почти не перекрываемое фонарным светом и оттого очень хорошо различимое. Машины двумя стройными потоками сливались на дороге, лениво друг друга обгоняли и будто бы неспешно впадали в дрему.

Тоня снова потрясла головой. Весь вечер она боролась с желанием покемарить, но ни сигареты, ни энергетики, ни холод, остудивший поля и закупорившийся в машине, не помогали взбодриться. Я укутался в теплую кофту, застегнулся на все пуговицы и даже попытался засунуть нос под воротник, и все равно не мог согреться. Тоню же морозные языки холода, кажется, так и не коснулись.

Я читал книгу, "Волхва" Джона Фаулза, которую нашел у Тони в сумке, иногда прерываясь на очередной мамин звонок или Костино сообщение. Друг напоминал мне вдруг взорвавшуюся плотину – я никогда не слышал от него такого обилия слов: мы не так-то часто болтали по телефону, обычно вживую, в школе или после нее. А вот в тот раз Костику хотелось узнать обо всем. Но я не отвечал так полно, как мог бы, едва ли мог перестать размышлять о Тониной судьбе хотя бы на мгновение и стать спокойным, как прежде.

Безуспешным поискам не было конца и края. Мир словно смеялся надо мной, и смех его был неприятен. Не было нигде Тони. Может, я и не был знатоком поисков, но за часы, что провел в сети, должен был бы хотя бы случайно наткнуться на что-то нужное хотя бы по стечению обстоятельств. Но ничего не нашлось. И я настолько устал, что не смог бороться с желанием следить за Тоней, и задремал.

Ясно видится мне сон той ночи, один из немногочисленных снов, что я запомнил за свою жизнь.

Мне представилось, словно проснулся на ночью на пустыре. Вокруг лежали горы щебенки, а я, освещенный тусклым светом фонаря, валялся в пыли и вслушивался в тишину. Нужно подняться, стряхнуть с себя пыль, от которой уже хрустела одежда. Я оперся на кусок бетонной глыбы, привстал. Смотрю, а в темноте напротив, метрах в десяти, стоит человек. Ни лица его не вижу, ни одежды не разгляжу никак, только силуэт, а вот он меня ясно видит. Подходить не хочет, не двигается, а такое ощущение, будто бы он куда ближе стоит, чем кажется. Спрашиваю его о чем-то, а он только головой качает. А чувствую, что не просто так стоит, на меня пялится. Интересно ему почему-то. И стояли мы, как два дурака в ночи, друг на друга смотрели и ни слова не говорили, ни шага друг к другу не сделали. А мне почему-то с каждой минутой все тревожнее становилось.

Не знаю, чем бы кончился сон, не разбуди меня очередной звонок мамы. В тот раз я был почти рад разговорам ни о чем. Что угодно, лишь бы не такие сны: долгие гляделки с порождением воображения под присмотром Морфея я бы не выдержал.

И во время разговора ни о чем очередная наводящая на сомнительные размышления мысль, наверное, навеянная непонятным сном, зазудела в голове.

За все время пути Тоня ведь ни разу ни с кем не разговаривала.

Безусловно, я видел, как она что-то набирала на телефоне, но были загадочные заметки, сборище мыслей. От звонка Тонин телефон так ни разу и не проснулся.

Я не мог допустить, что ее совсем никто не знал. Хотя бы какие-то университетские друзья, бывший парень или знакомые, которым вдруг захотелось пообщаться. Людям ведь хочется скоротать время, узнать обо всем, себя показать. А до Тони даже операторы связи не допытывалась. Телефон ее был мертв и оживал лишь в тот момент, когда нужно было вбить что-то в навигаторе или вновь написать целую поэму в заметках. Я мог допустить, что абсолютно все номера на телефоне Тони были заблокированы. Что она не выходила на связь специально. Что она зачем-то купила новую сим-карту. Но почему в мыслях не проскользнуло даже намека на случайность? Как она могла так изолироваться от общества? Разве это возможно сделать в современном мире, когда любой магазин забрасывает тебя сообщениями о скидках каждый день?

Как это связано с тем, что ни одного упоминания Тони я так и не нашел?

Все, что она говорила до этого, показалось ложью, и все абсурдные надуманные объяснения, которые я соорудил в голове, показались правдивыми. Какой смысл скрываться, если утаивать нечего? Почему я так и не увидел ее документов, почему она ничего не проверила за все время? Значило ли это, что Тоня знала, что ничего непредвиденного не произойдет? Нас ведь даже гаишники не останавливали.

Я уже успел проклясть день, когда допустил мысль о поездке с незнакомкой. Ведь могло случиться все что угодно. И о чем я только думал?

Я перебирал все возможные объяснения, придумывал их на ходу, все больше путаясь. Преступница ли Тоня, прячущаяся от полиции? Сбежавшая ли из дома девочка-подросток, притворяющаяся взрослой? Сумасшедшая ли дама, решившая провести остаток жизни в пути? Призрак ли дорог? Маньяк ли, похищающий подростков? А, может, она и есть то самое непредвиденное, которого я так боялся?

Я ничего не понимал. Чувствовал, что какое-то объяснение летало рядом, но настолько огромное или маленькое, что никак не мог его увидеть.

Все было впереди.

В то время как я пытался не думать об очевидном, Тоню, которая вела вот уже много часов без перерыва, начало клонить ко сну. Это даже мне сразу стало понятно. Поначалу она просто включила музыку. Затем – сделала ее немного громче. Через какое-то время – еще громче. И так до тех пор, пока уши мои не стали сворачиваться в трубочку.

– Тонь, ты засыпаешь! – прокричал я и потряс Тоню за локоть.

– Нет, я бодра как никогда. – Покачала она головой, и я был даже немного рад, что в темноте не мог разглядеть усталости в ее глазах.

– Тебе нельзя засыпать за рулем. Может остановиться, вздремнуть?

– Нам некогда спать. Время утекает, – ответила она, а я еле расслышал за воплями какого-то иностранного певца.

Я отвернулся к окну и наблюдал за миром, за еле заметными кустиками и деревьями небесами, утыканными звездами словно каплями замазки. Все было в дырках: небо, стекло тоже уляпано разбившимися об него насекомыми. И ехали мы словно ходячее кладбище невинных душ.

Но ехать с Тоней мне нравилось просто из-за того, что мы ехали. Раньше-то я никогда не путешествовал на автомобиле так далеко: мои родители предпочитали поездки на поезде, хотя мне всегда хотелось чего-то другого. И даже не самолета, не парома, а именно автомобиля.

Было что-то необыкновенное в поездках на машине. Мир, медленно меняющийся на твоих глазах, остановки в поле и на обочине ради чашки чая или кофе из термоса, вечера на заправках рядом с резвящимися на площадках детьми и собаками, гуляющих под присмотром хозяев. Пробки, в которых болтаются самые душевные разговоры, ночи в дешевых и не очень мотелях, горячий воздух, ласкающий щеки, шум колес, раздающийся отовсюду. Наблюдение за тем, как солнце медленно садится за горизонт, а дорога, бесконечная и пахнущая летним спокойствием, все бежит и бежит дальше, как бы напоминая о том, что ничто никогда не кончается.

Я долго мечтал о своей первой дальней поездке. И вот, домечтался.

– Тонь, – начал я и убавил звук на магнитоле, а спутница моя даже не пошевелилась и не моргнула, – а давай сыграем.

– Я не очень игривая по натуре, если ты не успел заметить.

Я вытащил из сумки свернутый четыре раза листик, включил лампочку над головой и с важным видом зачитал ту часть договора, где мы обязались друг другу не врать. Побежденная спутница так звук и не прибавила.

– А я и не вру, – спокойно возразила Тоня.

– Да я и не сомневаюсь.

– В чем тогда проблема?

– Давай так. Сыграем в такую игру. Я задаю тебе вопрос, и ты на него честно, Тонь, честно отвечаешь. Не увиливая и не пытаясь скрыть от меня что-то. А потом – ты задаешь вопрос мне.

– И в чем смысл?

– Как в чем? Узнать друг друга получше.

– А в чем смысл? Сам сказал, я тебя старше. Тебе не кажется, что вопросы будут, мягко сказать, нерелевантными?

– Ну, так тебе было интересно слушать мой рассказ о семье.

– Не было. Просто я боялась заснуть, а под твой треп хотя бы в сон не клонит.

Я очень постарался не обидеться.

– Мы же можем узнать друг друга получше.

Мне стало жарко. Казалось, дьяволенок вылез из моего уха и уселся на кофту, чтобы было удобнее шептать, что делать.

– Мы уже говорили об этом, и, насколько я помню, мысль моя была выражена достаточно ясно. Я не хочу тебя узнавать. Мне это неинтересно.

– Но ты засыпаешь, Тонь. А так хоть не уснешь.

– С твоей постоянной болтовней разве уснешь? – хмыкнула она.

Вдруг Тоня крутанула руль, и машина быстро свернула вправо. Под колесами захрустели сухие травы и взрывались пылью ломкие камушки. Тоня остановилась, включила аварийку. На заволоченной густой тьмой дороге мы казались единственным оплотом цивилизации, а те, кто проезжал мимо нас, – обезумевшими светлячками.

– Зачем мы встали?

– Воздухом подышать хочется, – сказала Тоня и вышла на улицу.

Я покидать машину боялся – в четырех стенах всегда как-то спокойнее. Мне всего-то нужно было высунуться из окна, чтобы все видеть.

Тоня уселась на капот, подложила ногу под себя и закурила. Фитилек сигареты зажегся, заискрился словно маленькая взрывающаяся на фоне видневшихся впереди фонарей, а звезды, висевшие над нами, померкли. Огонек осветил бледное лицо Тони мягким апельсиновым цветом.

Тоня думала. И только в моменты, когда она страдала от собственного ума и размышлений, им порожденным, когда лоб ее прорезала почти незаметная морщинка, Тоня казалась живой. Ее кожа переставала быть мертвецки-бледной, глаза разгорались кострами неведомых мне празднеств, и даже сережки в ушах и носу казались веселее, чем просто кусками белого металла.

Я любовался ей, не в силах ничего сказать. Тоня была прекрасна в своей загадочности и отчужденности. Ее очень хотелось превратить в раскрытую книгу, в одну из тех известных всем историй, которые лежали в коробке.

– Красивая ночь, – сказал я.

– Да, очень даже неплохая, – чуть погодя согласилась Тоня.

– Неплохая? Я думал, ты придумаешь сравнение политературнее.

– Не для такой ночи высокопарные речи толкать, – фыркнула она и сделала затяжку.

– А ты видела лучше?

– Видела. В мертвых полях и далеких деревнях куда красивее, чем в серых от копоти человеческих муравейниках. В пустоши все прекраснее. Везде, где людей мало. В городах звезд не видно, все мертвое и сгнившее под тяжестью человеческих пустых дел, – величественно произнесла моя спутница, а я вновь восхитился ее словам. Такие они были красивые и ладные. Я так говорить не умел.

Тоня курила и смотреть в даль. Поле тихо шумело сухими стебельками ржи, а машины, летевшие на огромных скоростях прямо за нашими спинами, будто бы испарились, забрав с собой отвратительный гул.

Было в той ночи что-то по-настоящему магическое.

– Ты больше любишь ночь или день? – спросил я.

Ветер донес горьковатый запах дыма, будто бы он и был мне ответом.

– Ночь, – ответила Тоня нескоро.

– А почему?

– Потому что в ней можно спрятаться, – ответила она и, затушив докуренную сигарету носком кроссовка, направилась в машину.

Мы, чуть не зарывшись в сухую траву, выехали на дорогу и вновь пустились в путь, а Тоня отхлебнула энергетик.

– Вот видишь, ничего страшного в ответах на вопросы нет, – сказал я, когда мы въехали на освещенную часть дороги, которая лимонными фонарями разрезала ночную тьму и прятала звезды от людских глаз. – Теперь ты тоже можешь задать мне вопрос.

– Мне нечего у тебя спрашивать, – ответила она и тряхнула головой.

– Но ты засыпаешь. Тебе нужно говорить, чтобы не заснуть. Мне папа так советовал…

– Папа ему советовал… Мог просто сказать, что снова хочешь устроить допрос.

– Ну, я же предлагаю обмен вопросами. Ты – мне. Я – тебе. Все честно. И поговорим, и ты не уснешь. Все же логично.

Тоня хмыкнула вновь, хотела было что-то сказать, но даже рта не открыла. Молча продолжала вести машину, не отрывая взгляда от дороги. Я ждал. Честное слово. Но спустя минут пять молчания Тони я отвернулся к окну. Дохлый номер. Видимо, и в самом деле наплевать.

Но, как оказалось, я был не совсем прав.

– У тебя есть друзья? – вдруг спросила Тоня, когда вновь открыла окно, чтобы закурить.

– Конечно. А у кого же их нет?

– И как вы познакомились?

– Так нечестно. Теперь спрашиваю я.

Тоня ничего не сказала, но видно было, как моя настойчивость ей не понравилась.

– А у тебя есть друзья? Ну, или были там… Когда-то, – решил-таки спросить я.

– Тебе это так важно знать? – пробурчала она.

– Ну, если спросил… Не просто же так спрашиваю.

Непоколебимость моя ввела Тоню в заблуждение. Она будто бы даже немного растерялась.

– Сейчас нет. Когда-то был. Мне казалось, что был, – протянула она, словно слова вырвались, а потом опомнилась, сморщилась и бросила: – Не хочу о нем. Давай о другом.

– Дальше спрашиваешь ты, – аккуратно напомнил я.

– Как вы с другом познакомились? – все еще в отвращении к себе, спросила Тоня.

– Приятно, что тебе это интересно, – в шутку сказал я, надеясь, что Тоня улыбнется.

– Ты же просил вопрос. Вот, пожалуйста. Отвечай. Мне неинтересно. Но ты же хочешь рассказать именно об этом. Рассказывай. Или ты не хочешь играть?

Я принял это за оскорбление – невозможно же отказаться от игры, в которую сам играть и предложил. Это ведь некрасиво и неприлично. И ответил:

– Мы учились вместе с первого класса. Подарили букеты директору на первое сентября, сели за одну парту, на второй день разбили горшок цветочный, получили по выговору и как-то сдружились. Потом все годы вместе просидели, вместе на физкультуре бегали, из школы ходили. До сих пор дружим. Хотя, у нас и не так много общего.

– И это вся история? – удивилась Тоня и одарила меня злым взглядом.

– Ну, это же просто дружба.

– И все так просто? Просто сели, просто разбили, просто сдружились? Никаких даже испытаний? Никаких трудностей?

– А как же должно быть? Это ж дружба.

Она не ответила, но задала новый вопрос:

– И что же такого в твоем друге, что вы до сих пор не рассорились?

– Он очень… Он всегда готов к веселью. Иногда Костик вытаскивает меня на улицу, когда я очень не хочу этого, а потом понимаю, что прогулка-то мне и была нужна. Нам вместе весело, Костик умудряется развеселить и меня, и себя. Он понимает, никогда не обвиняет и всегда поддерживает. И в школе поможет и отмазку какую-то придумать, он вообще умный очень. На врача будет учиться. Мы друг за друга горой, всегда поможем. Так и дружим.

Я вдруг почувствовал острую нужду задать ей тот самый вопрос, задавать который мне запретили. Но отчего-то понял: если не сейчас, то никогда.

– Тонь, а какой он, твой друг? Почему он такой плохой?

Мой вопрос почему-то поставил ее в тупик, а не разозлил. Тоня грустно хмыкнула, отхлебнула энергетик. Она даже не выпустила его из рук, продолжила держать банку тремя пальцами, а двумя – вести. Как настоящий гонщик.

– У меня… Последними у меня было двое друзей. Один был большим, чем просто другом. Хотя, и другого тоже язык другом не повернулся бы назвать.

– Это была особая дружба какая-то?

– Ага, особая, – хмыкнула она и потонула в задумчивости. – Мы очень близко дружили. Так, наверное, и не дружит никто, как мы дружили. Душами дружили, не меньше.

Я прямо-таки видел, каких трудов ей стоило открыть рот.

– А почему вы поссорились?

– На то были причины.

– Какие?

– Не многовато ли вопросов для одного болтуна?

Я поднял руки в примирительном жесте и дал ей возможность задать свой вопрос. Но вместо этого Тоня, словно превратившаяся в кого-то другого, очень тихо ответила:

– Если вкратце, то мы напарниками были. Вместе работали, вместе отдыхали, вместе… Да многое вместе. Ничего мы не скрывали друг от друга. Но когда-то они слишком многого от меня захотели. Того, что я уже не могла им дать. Я бросила их и уехала. И больше обо мне ничего не слышали.

– И не пытались услышать?

Она, чуть подумав, ответила кивком.

– Знаешь, это, наверное, и не друзья. Друг многого требовать не будет и точно не бросит. Вот Костик от меня ничего не требует, он мне и друг, – сказал я, поразмыслив. – А как их звали, друзей твоих?

– Не скажу.

– А новых друзей ты не пыталась найти? Все-таки без друзей туго…

– Они… Они бы мне не позволили.

– Не позволили бы? Это как?

Тоня, видно, и сама пожалела, что завела эту тему. Но огрызаться или юлить почему-то не решилась.

– Один из двух друзей моих… – вздохнула Тоня и дрожащей рукой заправила выбившуюся из хвоста прядь за ухо. – Очень он следил за тем, с кем я общалась. Советы давал, говорил, как себя вести, с кем общаться стоит, с кем нет. Я слушала его, верила, а потом перестала. Не знаю, почему перестала. Все хорошо было, когда я его слушала. А тут просто ушла. И потом все покатилось к чертям…

– Что случилось потом? – Я вздрогнул.

– Что да что, то же мне, заладил… Ничего. Как видишь, в Москву я еду в гордом одиночестве. Пораскинь мозгами.

Я сделал вид, что не расслышал.

– А как его зовут?

Она как-то кисло улыбнулась.

– Ты таких не встречал.

– Он иностранец?

– Иностранец? Как же. А хотя черт его знает… Он скорее человек мира. Везде и всюду чувствует себя как дома. Он тебе и человек всеобщего возраста, и всеобщих убеждений, и всеобщей любви. Он для всех, но и ни для кого. Он везде есть, но его нигде нет. Позовешь – придет, но может и не прийти, а все равно все узнает, что звал. Им восхищаются, ему повинуются. Он может стать лучшим другом, но легко превратится в злейшего врага. Он и во мне есть, и в тебе такой человек есть. Мы все как он, а он – как мы. Он как зеркало, в которое смотришься и себя в его чертах находишь. В нем все наши мечты, все желания наши воплотились. Он – само отражение мечты. Вот, какой он был… – вдохновленно проговорила Тоня.

Она долго смотрела вперед, не моргая, и о чем-то думала. Прикидывала, говорить ли дальше. Но человеческое, что-то истерическое, желающее внимания, впервые в ней пересилило, и она прошептала:

– Не представляешь, как мы много раз пытались разойтись, исчезнуть из жизней друг друга, но все равно встречались в самых необъяснимых местах, словно не можем расстаться, будто бы нас что-то притягивает друг к другу… Я так долго убегала от прошлого, а оно снова и снова мне являлось. И я не удивлюсь, если он окажется в Москве, когда мы туда доберемся. – Последнюю фразу она словно боялась произнести и скорее ее выдохнула, чем сказала. Я еле расслышал.

Тоню было не узнать. Она казалась задумчивой, расстроенной, перепуганной, но и, к моему удивлению, воодушевленной.

– А почему ты со вторым не хочешь видеться? Со вторым другом? – прошептал я.

Тонино лицо, освещенное фонарями, будто бы посерело, скрылось в пелене грусти и задумчивости.