Блуждающий

– Бросай вещи на заднее сидение и поехали, а то здесь оставлю!

– Да иду, иду я… – сдался я и занял свое место.

В салоне жутко накурено, и даже открытое окно не спасало. Невидимый дым все еще витал в воздухе. Но я бы даже не заметил, если бы Тоня, выруливая со стоянки на трассу, не спросила меня:

– Надеюсь, у тебя нет аллергии на дым?

– Нет, у меня друг курит. Только другие, которые подешевле, – ответил я, стараясь как можно лучше скрыть, насколько приятно было дышать терпким ароматом сигарет. Он был куда более въедливым и сильным, чем частенько исходивший от Костика. Но этот запах, запах дорогого табака, смешивающийся с ароматом выжженных на солнце полей, почему-то, мне нравился. Было в нем что-то «Тонино», странное, гадкое, словно родное, дышавшее свободой и оттого притягательное.

– И почему о ценах на сигареты некурящие знают даже больше нас, – фыркнула Тоня и, не выпуская сигарету из изящных пальцев, потянулась за утренним энергетиком. Таков был ее ритуал. Один из многих.

Стоило нам отъехать, как мне позвонила мама. Как будто она чувствовала, когда меня не стоило беспокоить, и набирала в тот самый момент. Я хотел уже сбросить, но Тоня, у которой зрение, видимо, было лучше моего, выдохнув облако дыма в раскрытое окно, сказала, чтобы я не смел этого делать.

– Они и без того волнуются. Не нужно терзать людей, которые тебя любят.

– Тебе не все равно?

– Я вижу, что тебе не все равно.

После того как Тоня, с успехом сыгравшая соучастие, выбросила сигарету на дорогу и закрыла окно, все-таки ответил.

Конечно, я любил маму всем юношеским сердцем, не знавшим еще никакой любви, кроме родительской. Но вот разговаривать с ней по телефону – нет, извольте.

Мама, как и многие ее подружки, совершенно не умела говорить по существу, постоянно барахталась в темах для бесед и тянула время. Я эти телефонные разговоры терпеть не мог, в дороге и по мобильнику – тем более. Но тогда не отвертеться было: все-таки родители волновались.

Я ответил. Мама сразу же забросала меня вопросами, словно снарядами из пушки, а я даже не успел разгрести первую порцию и придумать ответы, как посыпалась новая. Иной раз казалось, что перед мамой ставили секундомер и заставляли прочитать текст в несколько листов на время, хотя, конечно же, никакого измерителя времени перед ней не стояло.

Она начала просить прислать ей фотографию из поезда. Я быстро ответил, что стыдно фотографировать на глазах у других, что, мол, посчитают странным и несамостоятельным. К счастью, мама не настаивала. Но попросила все-таки сфотографироваться, если будет шанс побыть наедине в плацкарте. Что-то мне подсказывало, что такого шанса не будет. Но я пообещал прислать ей фотографию с остановки, если она не случится ночью. И, вроде как, выиграл в поединке лжи. А на душе было все-таки паршиво.

Мама, кажется, успокоилась. Рассказала о какой-то передаче, которую успела посмотреть, о подруге, у которой дочка решила выйти замуж, о соседке, которая утром как-то странно косилась на наш огород, и еще о многом другом. У мамы была невероятная способность – быстро выдумывать темы для разговора, даже не пытаясь сделать вдох или дать мне ответить.

И я слушал, честное слово. Пытался выпутать из маминых слов хоть что-то, что могло бы как-то развеселить меня, не надеясь услышать ничего дельного, но слышал только шум. Я испугался собственной лжи до чертиков, закопался во вранье так, что не представлял, как теперь выпутаться. И надеялся только на то, что обман никак не вскроется, а в интернете найдется подходящая фотография из поезда.

Отец же, который на пару минут отобрал телефон у мамы, как всегда был краток и разговаривал, словно сверяясь с планом. Он спросил о моем самочувствии и поставил первую галочку в списке. Напомнил не забивать голову всякой глупостью и всегда помнить о его советах – вторую и третью. В довесок пригрозил, что, если вдруг буду вести себя плохо у дяди, то мои московские каникулы быстро закончатся. Поставил заключительную галочку и отдал телефон обратно.

За это я уважал папу – за разговоры по делу. Но иногда жалел, что никогда он не говорил иначе.

– Ну хоть вообще не отвечай! Так заболтают… – вздохнул я, когда экран телефона наконец-то потух.

– Поучиться бы у твоей мамы затыкать тебе рот…

– Это зачем?

– За последние часы ты произнес слов больше, чем я за последний месяц. А сейчас такой кроткий был, загляденье.

Самолюбие взорвалось от негодования. Чтобы меня кто-то когда-то называл болтуном? Нет, это из разряда фантастики. По отзывам знакомых и друзей я был парнем исключительно приятным.

– Это ты просто неразговорчивая тетеря, – буркнул я и отвернулся. А Тоня хмыкнула, включила музыку и прибавила газу.

В этот раз стрелка спидометра колебалась на ста двадцати. Мы ехали по полупустой дороге: фуры будто бы уже испарились и больше не мешали простым смертным, да и других машин было немного. И природа вокруг казалась мне статичной, протянувшейся золотистыми полями до бесконечности. Смотреть определенно не на что. Я включил игру и принялся собирать урожаи на несуществующих фермах.

Изредка поглядывал на Тоню, следил. Не признавался себе, что любовался.

Тоня курила, часто переключала песни, недовольно морщась и что-то бубня себе под нос, когда музыка ей откровенно не нравилась. Но в остальном Тоня так и оставалась мраморной загадкой, притягательной и недоступной.

Спустя полтора часа езды, когда живот вновь дал о себе знать и протяжно завыл, Тоня нехотя согласилась остановиться и перекусить.

– И какие бы свершения у людей в истории случались, если бы все только о еде думали? – прошипела она.

– Никаких. Они бы с голоду померли, – бросил я, а ответ мой так Тоне понравился, что она даже улыбнулась.

Когда мы свернули к кафешке, на крыше которой красовался огромный пончик, и остановились у входа, мне вдруг стало неспокойно. Вспомнились амбалы, неприятные взгляды, жалкие попытки казаться смелым. Я не был уверен в том, что не сглуплю в следующий раз. Что смогу защитить, если понадобится. Тоня же словно забыла об инциденте. Она спокойно вытащила из двери кружку, в которой брала кофе на нашей заправке, и вышла на улицу. Я вылетел следом. Термометр на крыше кафе показывал двадцать пять градусов тепла, но ощущались они на все сорок.

– Нам нужно прибавить шагу, как-то мы медленно едем, – сказала мне Тоня, когда мы сели за стол.

– Медленно? Вроде ведь нормально. Мы много километров проехали, наверное.

– Мало. Надо больше.

– Ну, мы не на самолете все-таки. Едем, как едем.

– Я спешу! И так из-за ночлежки времени много потеряла. Часы, минуты. Все это пропало, все пропало…

– Ну, ты позвони, предупреди. Путь-то неблизкий, мало ли…

Она зыркнула на меня так, что продолжать расхотелось.

– Я не могу предупредить, понимаешь? Я просто должна спешить.

– Ну так мы и спешим. Если бы пустила за руль…

– Исключено. Сама доеду. Просто нужно спешить. Время, Дима, время. Оно не возвращается.

– Ну, да. Не возвращается.

– Ты не понимаешь…

Тоня выстукивала ногтями неизвестную мне мелодию по стенке кружки и задумчиво рассматривала дорогу за окном. Снова не притронулась к еде, а шоколадный батончик лежал рядом с ее рукой словно для создания видимости, что ей, как обычному человеку, нужно есть.

«Интересно, а желудок у нее тоже искусственный?»– подумал я и посмеялся бы, если бы не испугался пронзительного взгляда, которым Тоня одарила меня, словно прочитав мои мысли.

– Ну, это же ты нас везешь. Хоть двести гони, твое ж право, – сказал я и вернулся к овсянке с изюмом, которую с детства терпеть не мог. К сожалению, больше никаких каш в кафе не оказалось.

– Ты сказал, чтобы я довезла тебя целым и невредимым. А я договорам не перечу, – хмыкнула Тоня и сделала глоток кофе. Лицо ее почти не скривилось, разве что совсем чуть-чуть.

– Если тебе так не нравится кофе на заправках, зачем пьешь? – спросил я, отхлебнул горячего чая и чуть не обжег язык.

– У меня нет возможности возить с собой кофемашину.

– Дома у тебя, наверное, получше будет.

– Дома… Дома… Да, наверное. – Кисло улыбнулась Тоня. И вдруг встала и сказала: – Доедай, я пока кое-что проверю.

И с этими словами она вышла из кафе, оставив меня в наедине с остывшими оладьями, тихой музыкой, уборщицей, которая в задумчивости протирала столы по соседству, и другими посетителями, ни один из которых не казался приятным.

Мне сразу стало некомфортно – не привык есть один, на меня это действо нагоняло какую-то невообразимую тоску. Оладьи были отвратительные, сметана – горькая, семейка, сидевшая через столик, как-то подозрительно на меня посматривала четырьмя парами глаз. Кусок в горло не лез, но я старательно впихивал полусырое тесто в рот, потому что неизвестно, когда мы бы остановились в следующий раз. Часы на стене тикали, дальнобойщики мыли руки у туалета, а я все сидел, представляя, что мог подарить этот день. Очередные гонки? Неловкие разговоры? Споры, может, даже непримиримые? А вдруг мое путешествие и вовсе закончится?

Мысли становились все более угнетающими, и я решил поскорее убраться из кафе. Что-то тоску нагоняло.

За полчаса улицу разогрело, и все вокруг тонуло в дурмане. Казалось, что на выходе из кафе мне на плечи набросили огромное одеяло, которое придавливало своим жаром к земле, останавливало. Я с трудом смог разглядеть Тоню в каплях духоты, висевших в воздухе. Она сидела на месте водителя, также высунувшись на улицу через открытую дверь, и что-то писала в той самой записной книжке, которую строго-настрого запретила открывать.

– Стой, где стоишь, – отсекла Тоня, даже не взглянув на меня, и только подняла блокнот повыше.

А я даже подойти к ней не успел.

– Почему?

– Допишу и сядешь.

– Да я не буду смотреть.

– Не смей подходить! – воскликнула она так отчаянно, что я даже испугался.

«Боже, лучше бы я в кафе остался».

– Какие мы скрытные, – фыркнул я. – А что ты пишешь?

– Проживешь без этой информации, – бросила она холодно и продолжила строчить. Перевернула страницу.

– Да ты прям президентская шпионка.

Она зыркнула на меня так злобно и холодно, что холодный пот прописал мокрую дорожку вдоль моей спины.

Я отвернулся, чтобы не создавать Тоне дискомфорта, который она и так прекрасно находила во всем вокруг, созерцал пейзаж.

Мы вырвались из бесконечных степей и медленно въезжали в царство лесов и топей. Вдали уже виднелись зеленые пятна деревьев, а дорога, стремившаяся к горизонту, расплывавшемся в разогревшемся воздухе, чернела недавно замененным асфальтом. Нос щекотал аромат свободы, а волосы раздувал ароматный ветерок, пусть и не несший в себе ничего, кроме пыли.

Я закрыл глаза и представил, как хорошо бы прокатиться в такую погоду на велосипеде. Как жара бы пропала в ветре, как деревья бы замелькали перед глазами, как приятно было бы расправить руки, словно крылья, и нестись вперед, ощущая, как тело пропитывается свободой, которая бы покидала природу и влетала бы в меня, превращала бы в ее часть, в очередной листик, в семечко, летящее вдаль.

– Залезай, поехали, – прервала меня Тоня.

Я даже не сразу понял, что мечтаниями пришел конец. Пора снова ехать. Я обернулся и увидел, что она уже куда-то дела свою записную книжку и во всю ждала меня, в нетерпении стуча ногтями по рулю.

– Ты всегда такой медлительный? – спросила она, когда я нехотя залез в машину.

– Я не медлительный.

– А что так долго стоял?

– Любовался.

Она как-то странно хмыкнула.

– Что?

– Да ты не очень похож на человека, способного наслаждаться видами природы.

Не знаю, что случилось. Обычно на конфликты старался не нарываться, а тогда в меня словно бес вселился. Как настоящий исследователь, долго рассматривал Тоню, искал хотя бы один повод, к которому можно было бы прикопаться.

– А как ты не загораешь, если постоянно под солнцем находишься? – спросил я, поглядывая то на свою загорелую руку, то на ее, белоснежную, не тронутую даже родинками или ранками.

– Отвергаю солнце, – сказала Тоня, вновь приняв вид мраморной глыбы, которая не могла ни улыбнуться, ни повернуться, ни оторваться от созерцания дороги.

– Ты вампирша что ли? – засмеялся я, а Тоня только покачала головой.

– Просто когда-то очень сильно захотела быть аристократически-бледной.

Все пути к спору были обрублены. Я даже не смог сдержать вздох разочарования, когда понял это. Что даже самый простецкий спор не смог провернуть.

Решил себя развлечь. С Тоней заводить разговор бесполезно, играть в телефон – скучно. Тогда я почему-то решил поискать Тоню в соцсетях. Не сказать, чтобы навыки поиска неизвестных людей у меня были развиты хоть немного. Иногда я не мог найти даже друзей, которые давали о себе сколько угодно информации, от аватарки до групп, в которых сидели. О Тоне же я знал ничтожно мало – имя и одна из трех фамилий, которые вполне могли оказаться ненастоящими. Искал ее и Румянцевой, и Рубиновой, и Цветковой, и Тоней, и в шутку даже Анатолием, но ничего так и не нашел. Ни единой фотографии, хоть как-то бы напоминавшей мою спутницу, ни единой странички, ни единого поста. Ее будто бы не существовало. Тони не было даже в списках всяких частных предпринимателей. Тоня не выкладывала плейлисты и не комментировала фотографии. Тони не было на сайтах отзывов и на сайтах знакомств. Ни единого упоминания о Тоне не было даже на документах.

«Такого быть не может!» – вертелось в голове, и я прекрасно понимал, что так оно и было.

Тони не существовало. Во всяком случае, той Тони, которая мне так представилась.

Я был уверен в выводе, потому что в наше время у человека просто не могло не быть страницы хотя бы в одной из соцсетей. Все создавали профили для работы, для предпринимательства да и просто для того, чтобы попереписываться со старыми друзьями или родственниками.

А Тони не было.

Были взрослые Антонины, были Анатолии, которым не исполнилось даже десяти, но моей Тони среди них не упоминалось.

И я вновь начал задумываться. А правду ли она говорила мне все это время?

Мне стало не по себе.

Конечно, я жаждал загадки, мечтал о приключениях, об истории, по которой можно было бы снять фильм. И судьба, обрадовавшись, мне все с радостью преподнесла в лице Тони. Но загадка была такая мутная и непонятная, что это уже переходила в стадию страшилки.

– Твоя активная мозговая деятельность мешает мне вести машину, – процедила вдруг Тоня, когда я в шестой раз подряд принялся стучать пальцами по экрану, искать очередную Антонину с другими фильтрами.

– А что ты мне прикажешь делать?

– Возьми из бардачка книгу и почитай, если заняться нечем. Иначе пойдешь за машиной пешком, – прошипела Тоня и ткнула пальцем в бардачок, будто бы я не знал, где искать.

– Ты же говорила, что книги не помогут мне стать умнее.

– В твоем случае чтение лишним не будет, – высекла Тоня и включила музыку.

Я покраснел, нащупал смысл ее слов кончиком языка, на котором появился горький привкус обиды. Примирился. Совсем не хотелось думать. Вздохнул и убрал телефон в карман,.

– Противная ты, Тоня, – вздохнул я устало, а Тоня ничего не сказала и вновь закурила. Взгляд ее был куда красноречивее слов.

Я не хотел читать, совсем не хотел. Книжка из бардачка была толстая, потрепанная и совершенно непривлекательная. И будь у меня хоть какие-то возможности развлечься, я бы не притронулся к ней. Но делать нечего. И лучше попытаться читать, чем снова и снова погружаться в мысли.

Сначала страницы шли тяжело. Слова сливались в огромную кашу без смысла и постоянства, а мозг будто бы разучился воспринимать написанное на белом листе бумаги и отказывался понимать. И каждый раз, когда мне становилось невмоготу читать, когда я хотел уже закрыть книгу, смотрел на Тоню и понимал – чтобы наладить с ней контакт, нужно продолжать. Может, если я попытаюсь сделать что-то «в ее духе», если приму ее вызов, Тоня станет благосклоннее.

«Волхв» значилось на обложке книги, что Тоня держала под рукой. «Волхв» – колдун. Может, Тоня тоже волшебница? В чем же тогда ее сила?

Тоня не обращала на меня внимания, взгляд ее был прикован к залитой солнцем трассе и сигарете. И я вновь возвращался к греческому острову, его пляжам и загадкам.

Не знаю, что на меня подействовало гипнотически. То ли музыка ввела в транс, то ли запах Тониных сигарет вскружил голову, то ли желание угодить девушке заставило извилины закрутиться по-новому. Но отчего-то в ушах застучало, к вискам начала приливать кровь, а глаза будто бы впервые открылись. И я зачитал уже по-другому.

Страница летела за страницей, слово за словом, весь мир сузился до черно-белого листа, который достаточно быстро сменялся на другой. Я читал не все, очень выборочно, бегая взглядом по страничкам, не запоминая и не понимая, и боялся не успеть, захлебнуться в повествовании и не выплыть. И мне было настолько странно чувствовать приятное жжение в голове, словно этого я ждал всю свою жизнь.

Я читал и раньше, но мало и только по летним спискам. До девятого класса с книгами мы дружили чуть больше, с десятого – совсем мало. Я смог прочитать только Чехова и Куприна, и то только из-за того, что их рассказы были не такими уж и большими. Но тогда я держал в руках толстенную книгу, чувствовал вес знаний, слов и высокопарных выражений и чувствовал опьянение. Словно в том дымном дурмане, сливавшемся с запахом полей в аромат свободы, Тоня вернула что-то, что прежде у меня отобрали.

Я зачитался настолько, что не заметил даже, как мы остановились. И оторвался от книги только когда Тоня обратилась ко мне. Она холодно улыбалась.

– Что?

– Ужин, – произнесла она и указала черным ногтем на часы. И в самом деле, они вечер.

Я опешил. Куда делось время?

– Это как же я так зачитался…

– У тебя все же есть способность к чтению, это похвально. У многих людей она напрочь отсутствует.

– И что?

– У тебя еще не все потеряно, – ответила Тоня и, дождавшись, пока я заложу книгу чеком, заберу сумку и выйду на улицу, закрыла машину.

– Но ты же говорила, что книги не сделают меня умнее.

– Я и не отрицаю, – ответила Тоня, в этот раз почему-то оставшаяся со мной.

Я постоял минуту, погрелся. И почему мне стало холодно? Так, будто я продрог от колючего морского бриза.

– Пошли. Жарко, – сказала Тоня и кивнула в сторону заправки.

Я ничего не ответил. Мысли были заняты чем-то, о чем я еще не мог думать.

Внутри Тоня себе не изменила и отправилась к холодильнику с энергетиками. Рука ее, увешанная будто бы еще большим количеством браслетов, снова тянулась к верхней полке. Я подошел к ней. Что-то ни есть, ни пить мне не хотелось. Хотелось только одного – поговорить.

– Слушай, Тонь, а зачем же ты тогда призываешь меня читать?

– Потому что тебе полезно. Ты можешь быть неплохим, если горизонты твои будут пошире.

– Неплохим?

Она покопалась на верхней полке, вытащила из глубины холодный энергетик и только потом проговорила:

– Развитым, умным, как хочешь называй. Многим можешь потом понравиться.

Я не совсем понял последней ее фразы, но решил не переспрашивать. Уж больно долго она формулировала прежде чем сказать, будто бы я должен кому-то понравиться.

– Книги помогают человеку исчезнуть, измениться, стать другим, – вдруг добавила она, но понятнее мне не стало.

– Чего?

Тоня хмыкнула, взяла и второй энергетик, еще больше и страшнее предыдущего, и прижала их к груди. Шея ее была скрыта за слегка распушившимися от ветра волосами, но я видел, как она нервно сглатывала слюну.

– В книгах можно затеряться от проблем, иногда и от самой жизни. Знаешь, что есть люди, на полном серьезе живущие так, будто сошли со страниц романов?

– Никогда таких не встречал.

– А я знаю таких. И поверь, иногда полезно уйти в выдуманную историю. Отречься от жизни реальной. Главное палку не перегибать.

– Такое разве возможно?

Она как-то грустно улыбнулась.

– Возможно. Есть люди очень талантливые. И их воображение такое живое, что выдумка их засасывает. Они исчезают и живут в книгах. Такое бывает, я сама видела. Сначала жизнь меркнет перед выдуманной, вскоре совсем исчезает. – Тоня о чем-то задумалась, словно потеряв ход мысли, а потом отмерла, посмотрела на меня так, что я даже сделал шаг назад, сказала: – Тебе не стоит переживать. Ты обыкновенный. Ничего такого с тобой не будет. Просто говорить красиво научишься. Книжки иногда полезные. Иногда.

И ушла к кассе, не успев даже услышать мой вопрос.

Я остался стоять в окружении полок, обступаемый жужжанием холодильников. Оказалось, что пока Тоня говорила, не слышно было ничего, кроме ее голоса. Ни тихой музыки, ни разговоров других посетителей, ни моих мыслей. Все умолкло. И когда я понял это, мне отчего-то стало не по себе.

В кафе играла приятная музыка, темно-коричневые столики были чистыми и почти не облупленными, а еда – очень даже съедобной. Без аппетита я запихивал в себя ложку за ложкой, а Тоня, сидевшая напротив, лишь лениво попивала энергетик и смотрела в окно, за которым по дороге неслись машины, казавшиеся обыкновенной разноцветной кашей. Помимо нас было еще несколько человек, но никто не обращал на угловой столик никакого внимания. Быстро Тоня допила энергетик, достала пузатую пачку салфеток из-под стола. Решила протереть ногти. Странное занятие, не спорю: ногти-то были совсем чистые, но протирать черные овалы, которые почему-то не блестели, влажной салфеткой казалось Тоне занимательным делом.

Телефон мой разразился тихим писком – написал Костик. Прислал фото чемоданов, которые собрала ему мама, и сообщил, что они уже ехали. Я отвлекся от еды, принялся отвечать другу, как Тоня вдруг раздраженно фыркнула и сказала, будто бы специально вобрав в эту фразу всю свою холодность и отстраненность:

– Не самое подходящее время для болтовни. Я только тебя и жду.

– Да я только на сообщение ответить!

– Нам нужно ехать. Я спешу.

– Разве какая-то минутка решит судьбу?

– Судьбу может решить даже мгновение. И у меня нет ни одного в запасе.

Последняя фраза была уж какой-то совсем зловещей, но переспросить Тоню не вышло – она уже встала, оставила пустую банку и салфетки на столе и вышла из кафе, направилась к машине. Я быстро дожевал и пошел следом, даже не притронувшись к остальной еде.

Когда дошел до машины, Тоня уже сидела и протирала руль влажными салфетками. Черный бублик блестел от махинаций, но спутница останавливаться будто бы не собиралась, а продолжала тереть уже чистое место.

Я позвал Тоню, но она никак не отреагировала. Даже бровью не повела. И все продолжала тереть руль, желая, наверное, проделать в нем еще одну дырку.

Тоня будто бы погрузилась в какой-то транс. И от осознания этого у меня колени задрожали.

Я аккуратно закрыл за собой дверь, стараясь лишний раз не хлопать. Нужно было еще пересчитать деньги, чего я так и не сделал дома и в автобусе, проверить документы, чего я не сделал в отеле, но ничего из этого, конечно, не сделал.

Все мои мысли заняла она.

– Тонь? Все хорошо? – вновь спросил я.

Спутница даже не дернулась. Повторяла одно и то же движение из раза в раз, а глаза ее мертвыми стекляшками смотрели перед собой, не моргая. Губы безмолвно шептали что-то, но я ничего не мог разобрать. Я придвинулся ближе, но она не обратила внимания, хотя, уверен, в другой момент бы взвыла от неприязни. А я будто бы перестал существовать.

Я потряс Тоню за плечо, продолжил звать ее, и в какой-то момент она моргнула и, спокойно отложив салфетку, завела машину.

– Тонь, что это было?

– Что? – поинтересовалась она и посмотрела на меня с искренним непониманием.

– Ты сейчас мыла руль и смотрела перед собой. Минут пять. Ты даже не моргала. Я испугался, что тебе снова плохо.

– Я просто задумалась, такое бывает.

Я все еще не понимал ее, хотя и очень хотел. Все еще боялся за нее, но ей до моего испуга не было никакого дела.

– С тобой, я смотрю, все бывает, – фыркнул я.

Тоня, не удостоив меня даже взглядом, пожала костистыми плечами и вжала педаль в пол. Машина рванула вперед, вновь возвращаясь в океан серого асфальта, где была королевой.

Я успокоился спустя какое-то время, немного попереписывался с Костиком, а затем, когда тот сообщил, что ляжет поспать, переключился на чтение книги, отмерив себе страниц пятьдесят и потерялся в черно-белых строках.

Глава IX: Ночные откровения

Тоня докурила. Выброшенный в окно окурок красной звездочкой скрылся в черноте трассы. Воздух, залетавший в салон, пах влажным сеном и сырой землей. Чернильное небо было исчерчено звездной картой, в бесконечных полях почти не перекрываемое фонарным светом и оттого очень хорошо различимое. Машины двумя стройными потоками сливались на дороге, лениво друг друга обгоняли и будто бы неспешно впадали в дрему.