Блуждающий

Я никогда не считал себя авантюристом, и черт меня знает, почему вдруг так быстро решился. Конечно, я тоже был подростком. Очень хотелось мне познакомиться с госпожой «Свободой». Ощутить ее на вкус, потрогать подушечками пальцев. Да даже запаха было бы достаточно. И пусть моя свобода длилась бы пару дней. Пусть я был бы окружен четырьмя стенами незнакомой черной машины. Но ветер развевал бы мои волосы иначе, и поля вокруг колыхались бы особенно. Не так, какими я привык их наблюдать. Я еще с трудом мог представить, как именно трепыхались бы обыкновенные колоски овса, но думал, что зрелище это было настолько восхитительное, что достаточно будет увидеть подобное единожды, чтобы запомнить на всю жизнь.

Я грезил этим всегда, пусть и мечта эта появилась пару дней назад.

– Приехали! – раздалось над головой, и я даже вздрогнул. Наушник, в котором все еще на средней громкости играла веселая песенка, вывалился из уха.

Я посмотрел вверх. Рядом с сиденьем стоял водитель пазика и сурово смотрел на меня, засунув руки в карманы шорт.

– Вставай, парень. Мне дальше ехать по расписанию, в поезде спать будешь, – сказал он и демонстративно развернулся, но не отошел, а только смотрел куда-то вперед. Ждал, когда же я уйду.

Задерживать никто никого не собирался. Я поднялся с нагретого сиденья, обшитого клетчатой тряпочкой, взял тяжелые сумки и набросил на плечо рюкзак. В спину мне упиралась подошва зимнего сапога с меховой жаркой стелькой. Я прошел мимо водителя, который даже не потрудился подвинуться, и вывалился на улицу.

Вокзал, выкрашенный в серый цвет, дымился. Солнце словно пыталось расплавить городок и превратить его в сплошное пятно одного, сливочно– оранжевого с примесью серого, оттенка. А ведь было раннее утро, я даже не завтракал.

Я пытался найти тень, но ее не было. Без толку бродил меж машин, огибал сгустки людей, но никого знакомого не увидел. Вдруг в кармане зазвонил телефон. Я взгромоздил сумки у колонны, уселся на парапет, подогнув под себя ногу, прислонился спиной к прохладному камню. Чуть насладился легкими покалываниями невидимых иголок и, не посмотрев даже на номер, ответил.

– Димочка! Ты приехал? – раздался по ту сторону голос мамы.

– Да, уже на вокзале, – ответил я и уже пытался найти в мире серости черную точку. Но вокруг были только автобусы и маршрутки, которые либо выплевывали пассажиров, либо всасывали.

– Сядешь в поезд – отзвонись. И папе позвони. Мы же волнуемся, солнышко! – щебетала мама, будто бы и не было утренних проводов, растянувшихся настолько, что я чуть не опоздал на автобус.

– Обязательно позвоню, мам. Я пойду, пока, – протараторил я. Мама могла из пятисекундной просьбы сделать трехчасовой разговор ни о чем. Некогда.

– Да, да, Димуль. Мы тебя очень любим! Ой, вот Аленка хочет тебе что-то сказать! – воскликнула мама прежде, чем я успел возразить. Телефон отдали сестре, а в голове моей прокатился цунами из нецензурщины.

– Дима! Я скучаю! – Аленка почти выкрикнула, пришлось даже отвести телефон подальше от уха.

– Да, мартышка, я тоже скучаю.

– А ты приедешь на Новый год?

– Приеду, конечно приеду.

– Точно-точно?

– Точно- точно. Куда ж я денусь.

– А на мой День рождения?

– И на него тоже приеду. Мне пора, Аленк! Вечером еще с тобой поболтаем.

После разговора с домом я позвонил папе, как и обещал. И вновь услышал те важные советы, какие обычно дает отец сыну, прежде чем отпустить. Не курить. Не пить, а если и пить, то всегда в компании и только хорошее, не разбавленное пойло. Не якшаться с кем попало. Не прыгать в омут супружеской жизни до знакомства с тещей. И множество других наиполезнейших советов, от которых не вышло скрыться ни дома, ни в пути до остановки, ни на вокзале. И, как мне казалось, потом тоже не выйдет – папа обязательно обязал бы маму передать те советы моему дяде.

Я написал Костику, что добрался без происшествий. В ответ он прислал фотографию носков на фоне телевизора с подписью «Балдею, пока другие ищут статуи». Как-то не очень смешно.

Я бы погрелся в лучах солнца, если бы не пекло так, будто я был яичницей на сковороде, накрытой крышкой. Даже дышать сложно. Нашел в контактах номер, на экране загорелась фотография какой-то статуи, которую Костик вчера нашел для контакта Тони. Идея мне понравилась: и без подписи ясно, кому звонишь.

Тоня ответила только с третьего раза и то – после секунд двадцати висения на линии.

– Да, Дима, слушаю, – сразу же сказала она. Ни тебе «привет», ни тебе «как дела».

– Привет, Тонь. Я тут приехал и жду тебя у главного входа. Ты где?

– Я у «прессы». Подходи, – бросила она и отключилась. Я даже опешил. У какой такой прессы?

Конечно, в мою светлую, пусть и чернявую, голову сразу пришла мысль о газетном киоске, но я не видел здесь ни одной палатки. Их еще год назад приказали убрать. И на картах в телефоне тоже не значилось ничего, что бы подходило под исчерпывающее описание Тони. Но я не унывал раньше времени – обхватил сумки, и, пошатываясь из-за их тяжести, пошел вокруг вокзала. Мимо меня, навьюченного баулами осла, проходили студенты и пожилые люди, туристы, будто бы перепутавшие станцию, и люди в костюмах, которые выглядели совсем не к месту. Я совершил круг почета, но так и не увидел, где бы могли приторговывать газетами.

Конечно, я и носил очки, но не был настолько слеп, чтобы не увидеть киоск. Если только он не выдуманный.

«А может она вообще обманула? Наобещала тебе поездки, а сама смылась одна или с другим олухом», – подумалось мне.

Я снова позвонил Тоне, но она даже не удосужилась взять трубку. Я набрал снова, и звонок сбросили. Дрожавшими пальцами я собирался позвонить снова, но не успел. В ответ уже прилетело короткое сообщение:

«Стой, где стоишь».

Стало совсем жарко. Вот они, приключения. Загадки. То, чего так хотелось, а я уже разозлился. А как же большая жизнь? А как же Москва? Там точно не будет проще.

Я уселся на лавочку, поставил рядом сумки, обнял рюкзак со всеми документами, деньгами и важностями и ждал. Пекло так, что еще чуть-чуть и ноги бы утопали в асфальте. Серые пятиэтажки, кое-где разбавляемые девятиэтажками, размывались.

Хотелось пить. Я долго сидел, боясь пошевелиться, терпел тяжесть комков жары на плечах, потому что знал – если встану с нагревшейся лавки, то уже вряд ли сяду. Но и терпеть невмоготу.

Стоило мне оторвать прилипшие к лавке ноги и потянуться за сумкой, сзади послышалось:

– И долго я ждать тебя должна?

Я повернулся и увидел Тоню. Выглядела она так, словно собралась на рок-фестиваль, вся в черном и цепях.

«И не жарко ей?» – подумалось мне.

– Что непонятного в моем объяснении? – спросила Тоня.

«Она ж как сосулька внутри, не будет ей жарко», – ответил я про себя, а вслух сказал: – Раз уж грыземся, так это я тебя жду, а не ты меня.

Тонины губы скривились в неприятную дугу.

– Грыземся? Я даже не собиралась.

– А где твоя машина? – Я оглянулся. – Ты ее где-то спрятала?

– За углом. – Она указала куда-то пальцем и пошла в ту сторону.

– А что не здесь? – Я ввалил тяжеленные сумки на локти и поплелся следом.

– На солнце машина греется. А я не хочу свариться в ней заживо.

Она шла так быстро, что я еле поспевал. Конечно, проносилось в голове, ей хотя бы баулы не надо тащить. А мама ведь снарядила в настоящее кругосветное путешествие, можно было бы одеть целую экспедицию в мои шмотки, только бы ботинок на всех, к сожалению, не хватило бы.

Мы обошли вокзал, свернули в какой-то переулок серых пятиэтажек и очутились практически в подворотне. В тени, за старой будкой «пресса», стояла черная машина Тони.

– Вот, «пресса», – нравоучительным тоном произнесла девушка и открыла багажник.

Машина, как мне показалось, даже не была заперта.

– Ну, ты могла и не приезжать тогда. Могла бы позвонить и сказать, что стоишь на заправке и гоняешь чаи с Глебом. Это и то было бы понятнее. Зачем вообще куда-то ехать? – Я соорудил что-то похожее на шутку.

Тоня хмыкнула, чуть растянув губы в холодное подобие улыбки, но ничего не ответила. Прошла мимо меня и села на «водительское». Когда я уложил вещи и убрал все важности в напоясную сумку, сел на соседнее сидение. Пристегнулся. Осмотрелся. Салон был кожаный и пах лимонной газировкой. Что-то меня, впрочем, смущало. Блестящая чистота, аромат кожи и лимона, сверкающие кнопочки на магнитоле, ни единой пылинки на стеклах. Что-то не так.

Тоня увлеченно что-то печатала на телефоне, противно стукая ногтями по экрану.

– Ну что, поедем?

– Да, но прежде задокументируем нашу поездку, – сказала Тоня, не взглянув на меня. И продолжила печатать.

– Ты о чем?

– Я предоставлю гарантии в письменном виде.

– Какие такие гарантии?

– Документ, ты же этого хотел? Получишь, – ответила она и, бросив телефон мне на колени, резко дернула ручник и принялась выезжать из западни, устроенной забором и киоском.

– Да зачем?! Тонь, я же пошутил!

– А я – нет, – отрезала она.

Тоня на ходу пристегнулась, и, мастерски лавируя между мусорками и ржавыми палатками, сваленными в маленькую аллею из старья, выехала на дорогу и направилась в город. Спорить бесполезно.

Мы ехали в тишине: Тоня не моргая смотрела на дорогу, словно веки ее прилепили скотчем ко лбу, и о чем-то думала. Я решил не нарушать идиллию: боязнь надоесть ей еще до выезда заклеила мне рот.

Тоня вдруг вдавила педаль в пол, и машина прибавила в скорости. Я взглянул на спидометр – стрелка дергалась между восьмьюдесятью и девяноста. Нестись по узким улочкам запрещено, но Тоня об этом не думала. Она не боялась ни полицейских, которые дремали в своих машинах и не очень-то хотели просыпаться, ни прохожих, которые будто бы попрятались по углам и не выходили на свет. Весь город, казалось, вымер.

Мы остановились так же неожиданно, как и стартовали. Тонина машина дрифтово развернулась, противно проскрипев и просвистев на всю округу шумом шин, оставила черные полосы на сером асфальте и легко припарковалась на противоположной стороне улицы, нарушив все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения. Я не успел даже ухватиться за ремень, чтобы пристегнуться, и больно ударился локтем. Хорошо, что только им.

– Приехали. Жди здесь, – неожиданно спокойно сказала Тоня, когда пыль вокруг машины осела на дорогу.

А я ответил не сразу.

– Ты смерти моей хочешь? Зачем так резко поворачивать?

Тоня хлопнула своей дверью, обошла машину и открыла мою.

– Дай мой телефон.

Протянул. Руки подрагивали.

Тоня пробежалась холодным и оценивающим взглядом по моему побледневшему от испуга лицу.

«Да что с ней такое? Почему она такая… такая… непонятная?» – подумал я. А вдруг она и мысли могла читать?

– Урок первый. В моей машине всегда пристегивайся. Не хочу потом менять стекло и оттирать кровь и рвоту, – бесцветно произнесла Тоня. – Никуда не уходи. Сейчас вернусь.

Я даже не знал, что сказать. Сидел дурачьем и смотрел, как моя попутчица растворялась в мазках жары. Когда она скрылась за дверью магазина, я наконец-то смог выдохнуть. Но выдох получился настолько рваный и испуганный, что заставил лишь снова вздрогнуть.

– Да это уже ни в какие ворота не лезет! А если она и в самом деле чокнутая? А если она захочет врезаться в дерево? А если планирует совершить массовое самоубийство? Сектантка какая-то… Господи, да зачем я согласился на это?!

Я бубнил и бубнил, а сам будто бы приклеился к сиденью и даже пошевелиться не мог, не то что взять вещи и убежать. И это только десять минут прошло! Что ж дальше будет?

Сумки в багажнике. Может, сбежать? Не выйдет – Тоня забрала ключи. Я оглянулся, посмотрел на задние сидения, но за Тониным не обнаружил ничего. Вещей не было, как и чемодана, прилепленного к крыше машины.

Тут- то я и подумал: а где же одежда, ее сумки? В багажнике же тоже ничего не было. Или было? Может, я не заметил? Да нет, не мог не заметить. А, может, вещи за моим сидением?

Я перевесился назад и начал елозить рукой по сиденью. Почти даже развернулся, а все никак не мог ничего нащупать.

Как вдруг раздалось недовольное:

– Что ты делаешь?

Я шлепнулся обратно. Тоня появилась ниоткуда, открыла дверь и смотрела на меня как на дурачка, всего взмыленного и перепуганного. В руках у нее были листы бумаги и пачка ручек.

– Такой бледный, словно призрака увидел, – заметила она, приподняв бровь, и села на свое место.

– Зачем тебе листы? – Я сглотнул кислый ком. – Мне же не завещание нужно писать?

Она хмыкнула.

– Ты же хотел письменные гарантии. Составим договор. – Пожала плечами Тоня.

Очень скоро мы каким-то магическим образом выехали из города, который серой стеной обступал со всех сторон, и, обогнув пару-тройку зданий, попали на трассу.

Я пытался выискать в лице Тони что-то странное, но ничего не увидел. Тоня была ровной и безразличной.

Город уже остался позади, а вдали вновь появились такие знакомые поля, желтые от жары луга и редкие топи.

– Ты вроде и сама справляешься, зачем я тебе? – осторожно, даже с какой-то надеждой спросил я.

Стыдно пятиться. А вот если бы она отказалась сама – это хорошо. Это моему самолюбию бы не повредило.

Но Тоня не оправдала моих надежд.

– Может и справляюсь. Но одной ехать скучно, – ответила она.

– Я не комик, чтобы тебя развлекать.

– Это ты так думаешь, – вздохнула она без всякого сожаления и вновь скривила губы. – Урок второй: не надо спорить, если не хочешь расстроиться.

Я поежился. И на кой черт мне сдались эти ее уроки? Лучше бы научилась у меня чувству юмора!

– Тонь, а где твои вещи?

– За твоим сидением. Ты не дотянулся.

Я обернулся насколько мог и краем глаза увидел-таки сумку, лежавшую позади моего сидения. Не очень большую, насколько мог разглядеть.

– У тебя одна сумка?

– Довольствуюсь малым.

Я ничего уже не ответил. Сполз, уткнулся коленями в бардачок и безучастно пялился в окно на бесконечное поле подсолнухов, смешавшееся вскоре в сплошное желтое пятно, растекшееся до самого горизонта, все время, пока из транса меня не выдернул звук пришедшего на телефон сообщения.

Отвечал всем развернуто, но сухо. Сказал, что устал и хочу отдохнуть. А чувствовал себя последним на свете идиотом.

– Может, ты хоть фамилию скажешь свою? – спросил я потом. Так, лишь бы разбавить тишину. А сам даже не повернулся.

– Цветкова, – чуть подумав, ответила она.

– Это ты сейчас придумала? – пошутил было я.

А Тоня бросила на меня мутный оценивающий взгляд и сказала:

– Тогда Рубинова.

Я не смотрел на Тоню до самой остановки.

Мы вышли на одной из заправок, что находилась практически напротив моей деревни – дома размытым пятном виднелись за бесконечным полем. Тоня приказала выходить, взяла два листа бумаги, две ручки и телефон.

Шел следом, всматривался в родной пейзаж вдали и не сообразил даже, почему же именно так мы остановились. А теперь-то понимаю, как это умно. Как ненавязчиво меня заставили выбрать.

Эта заправка совершенно не была похожа на нашу: намного больше столиков, чище и светлее. Тоня купила пятилитровку воды и поставила ее рядом с собой на диванчик. Я сидел напротив и ждал.

Тоня порылась в телефоне, кивнула в сторону листков:

– Бери лист и ручку, записывай.

– Ладно, капитан. Диктуйте…

Тоня, кажется, даже улыбнулась. Но так по-своему, что это вполне мог быть и спазм зубной боли

– Я, имя, фамилия и отчество, обязуюсь сопровождать свою спутницу, Антонину Румянцеву, до пункта назначения, в скобках: Москва, а потом – покинуть ее транспортное средство и идти на все четыре стороны. В пути я обещаю не приносить ей хлопот, помогать, если есть такая нужда, и помалкивать, если водитель не в настроении говорить. А также слушать Антонину Румянцеву во всем. Подпись и дата.

«Что ты делаешь? Господи, да зачем? Почему бы просто не наплевать на все и поехать домой? Вон он, за полем. Час ходьбы и ты дома!» – думал я и записывал все, что Тоня диктовала.

– Теперь Румянцева? – спросил я, дописав и отдав бумажку Тоне. – Может, ты и не Тоня? И не Румянцева?

– Диктуй. – Отмахнулась Тоня и взяла лист и мою же ручку.

– Даже ты подпишешь? – удивился я.

– Любой контракт двусторонний.

– А условия я сам должен выдумать?

– Ты же хотел гарантии. Выдумывай, если это не будет перечить моим моральным устоям.

Я замялся, думал дольше положенного. Тоня с нескрываемой скукой на меня смотрела и щелкала ручкой. Жутко действовала на нервы.

Ничего связного я так и не придумал, но с важным видом начал диктовать:

– Я, твое имя и прочее, можно опять с другой фамилией. – Я услышал, как Тоня хмыкнула, но написала прежнюю. – Так вот. Я, имя и прочее, обязуюсь довезти Жданова Дмитрия Романовича до Москвы в целости и сохранности всех частей тела в сумме, а не по отдельности. По дороге обещаю разговаривать с ним, говорить правду, хотя бы иногда улыбаться и хорошо себя вести. И еще подпиши разок: не подвергать жизнь Дмитрия Жданова опасности. Подпись и дата.

Тоня послушно записывала, а я не мог не любоваться ее почерком. Таким ровным и красивым, каким даже учительницы начальных классов не писали. Поставила подпись, больше похожую на кляксу, и отдала листок со словами:

– Оригинально, ничего не скажешь.

Я свернул договор в аккуратный квадратик и убрал в сумку. На загоревшихся щеках, предав мою смелость, выступили красные пятна.

Дышать в помещении было тяжело. Слишком жарко, слишком пахло едой, слишком громко играла музыка. Я извинился, взял воду и унес ее в машину. На заднем сидении на самом деле стояла черная спортивная сумка.

«Довольствуется она малым… То же мне минималистка!» – хмыкнул я и, не закрывая двери, уселся на край сидения и дышал так рвано и жадно, словно боялся не надышаться родным теплым цветочным ветром.

– Отдыхаешь? – спросила появившаяся через какое-то время Тоня. Она достала из бардачка книгу и убрала листок в ее середину.

– Дышу.

– Надышишься в дороге. Поехали.

Я в немом повиновении захлопнул за дверь и пристегнулся, отрезал последний путь отступления. С непониманием и болью в сердце смотрел на то, как медленно удалялась моя родная деревня, пока машина разгонялась на трассе, и удивлялся тому, как быстро случилось это расставание. Всего-то несколько минут, а дома уже нет. Он уже где-то далеко, словно в прошлой жизни, хотя всего в нескольких километрах. Так близко, что недосягаемо.

– Поздравляю, – вдруг сказала Тоня, когда мы уже минут десять неслись в сторону бесконечности.

– С чем?

– Ты первый не сбежал после приветствия. Обычно люди уходят после встречи на вокзале.

– А были и другие? сначала безразлично поинтересовался я, а потом, как только понял, что спросил, словно отмер и сказал уже громче: – Так, подожди. Другие? Ты еще кого-то возила?

– Не возила. Никто не согласился со мной ехать.

– Так значит, я первый потерпевший буду? – не пытаясь шутить, спросил я.

А Тоня вдруг улыбнулась. Почти так же, как улыбались и все люди на Земле.

– Первый испытуемый.

Машина с ревом неслась вперед, а я смотрел в окно, думал обо всем и – ни о чем одновременно.

Глава VI: Кофе и неприятные встречи

Мы ехали без остановок почти три часа, а как будто и не сдвинулись с места. По обе стороны все так и тянулись бесконечные поля овса и ржи, а вдали темнели крышами домики и дачи, окруженные огородами.

Статичная и неизменная красота родного края. Таким я его и запомнил.

Тоня молчала, не моргая смотрела в даль. Она держалась за руль одной рукой, увешанной серебряными браслетами, а второй поддерживала голову, запустив тонкие пальцы в волосы.

Мама звонила несколько раз, но я отписывался: все хорошо, перезвоню перед сном. Знал, лучше бы ответить. Но я был взбаламученный и не хотел, чтобы это вдруг услышали. Пусть в письменных воспоминаниях об этом дне для всех я буду смелым и взрослым. А с настоящими как-нибудь разберусь.

И все же мысли прояснялись. Пусть и медленно, лишь немного разрежая надоедливый туман, но прояснялись. И обещали проясниться окончательно уже вскоре, но снова позвонили. И как же я разозлился, когда увидел, что снова до меня добивалась мама. В пятый раз за полчаса. После того, как мы уже переписывались и все обговорили.

– Да блин, сколько можно? – Я сбросил с сообщением с просьбой перезвонить через полчаса.

Вдруг Тоня, до этого хранившая вид мраморной глыбы, спросила каким-то очень странным, почти заботливым, тоном:

– Ответь, зачем сбрасывать?

Я злобно на нее зыркнул.

«Тебе-то какое дело?» – подумал я.

– Не могу палиться. Я же типа в поезде. А никаких «чучух» не слышно.

– Насколько я помню, в поезде не очень слышится этот твой «чучух». Внутри достаточно тихо, – ответила Тоня после долгого молчания.

– А ты так часто ездила на поездах?

– А я, по-твоему, не могу ехать на поезде?

Она все еще смотрела вперед. Сосредоточенная, погруженная в мысли, будто и не человек вовсе, а кто-то другой. Мне казалось, что Тоня, чей профиль красиво обрисовывался солнечными лучами, ставшими за полдня уже какими-то совсем сливочными и мягкими, никогда бы не заговорила со мной просто так. Это не для нее, нет. Тоня могла разговаривать только с тишиной.

Я невольно ей залюбовался.

– Если честно, я тебя в плацкарте даже представить не могу.

Тоня холодно улыбнулась, постучала пальцами по рулю, словно наигрывая какую-то незнакомую мне мелодию и спокойно поинтересовалась:

– И почему ты так решил?

Я снова разнервничался, напрягся, соображал. Не будь она настолько притягательной, я бы придумал что-то более изобретательное. Так бы удивил своим предположением, что весь лед, сковывавший ее, раскололся бы и посыпался бы к ногам. Но я ляпнул самое тривиальное, что вдруг всплыло из дальних воспоминаний о летних путешествиях на море:

– Просто ты не похожа на человека, который стал бы прыгать между вытянутыми ногами, чтоб донести чашку кипятка и не разлить его по дороге.

Первым ответом была тишина. Голос моей спутницы, не замаскированный под человеческую речь. А потом Тоня рассмеялась. Что же это был за смех! Голос ее разбивался, дрожал горным камнепадом. Что-то неприятное, будто бы отчужденное и давным-давно замерзшее было в этом смехе, словно Тоня была роботом и смеялась механически. Смех ради смеха. Ради того, чтобы заполнить пропуск, в котором смех и должен быть.

– Возможно, ты и прав.

И не успел я ничего добавить, как она включила магнитолу и из колонок полилась песня на английском языке. Красивая, но непонятная. Я тоже музыку на английском любил, но никогда не смотрел даже ее перевода. Понимал только отдельные слова. А так, просто слушал и все, не вдаваясь в уточнения.

За окном пробегали машины, а мы летели мимо них, обливали пыльными брызгами. Стекла нагрелись настолько, что одно только прикосновение к ним обжигало.

Тоня слушала внимательно. Стучала пальцами по рулю, чуть кивала головой в такт. Наверное, если я бы сумел посмотреть ей в глаза, увидел бы, как в них крутиться воображаемое музыкальное видео.

Я вслушивался, пытался разобрать слова, но понял только парочку.

«Найти что ли перевод», – подумал я и включил «Shazam».

Тоня увидела. Взглянула на меня так презренно, словно я был раздавленным на дороге жуком.

– Это же классика уже. Неужели не знаешь этой песни?

Я погасил экран еще до того, как иконка поиска исчезла.

– Она о возвращении домой. – Сказала Тоня, а потом, словно нехотя, добавила: – К матери. О любви к матери, о прощении и о возвращении домой.

У меня внутри все вскипело от восторга. Она ответила! Ответила, хотя я, в общем-то, ее и не спрашивал.

– Ты говоришь по-английски? А помимо английского что-то знаешь?

– Что-то? – хмыкнула она и прибавила газу.

Колеса скользнули по темно-серому асфальту и завизжали, покрутились еще быстрее.

– Ну, чем интересуешься. Какие языки там знаешь, чем еще занимаешься, – пискнул я и вцепился в натянутый ремень безопасности, который натянул и, судя по всему, не зря. Меня прямо-таки вжало в кресло.

– Языков я знаю несколько.

Тоня свернула на «встречку», обогнала фуру, и резко перестроилась в нашу линию, чуть не врезавшись в другую машину. Но сделала это так мастерски и уверено, будто бы была настоящей гонщицей.

– Много какие понимаю, но говорю не на всех, – добавила она и переключила песню. Все тот же непонятный мужской голос, уже быстрее и зажигательнее, будто бы что-то выкрикивал, а не пел.

– Прикольно, – только и мог сказать я.

– А ты что знаешь? – в тон моему вопросу вдруг спросила Тоня.

– Ну… Я учил английский в школе…

– Учил?

– Учил.

– А выучил?

– Ну как сказать…

– Как есть.