скачать книгу бесплатно
А когда отец уехал «в длительную командировку» и я остался за старшего мужчину, мы спокойно могли эти кровати передвигать, делая перестановки, поскольку у меня хватало сил двигать эту мебель даже без мамы. И даже ремонтировать, ненадолго подбивая её слабые чёрные ножки привезёнными из деревни гвоздями.
Городским утром я просыпался безо всяких будильников, которые и сейчас для меня формальность. Ощущение холодного чертополоха в затылке и пузырчатое бульканье в животе говорило о том, что подорвался слишком рано, в фазу медленного сна, и день будет утомительный, нервный.
Приятнее всего было просыпаться в 5:30, когда голова ясная, а примеры решались быстро. Глаза не «засыпались песком», и ещё оставалось время почитать до рассвета Ожегова и услышать, как радио начинало кашлять и тарахтеть в 6:40, прежде чем звонкий голос мальчика Айгистова (в прошлом году, кстати, познакомился с ним) не прокукарекал под фанфары: «Здравствуйте, ребята! в эфире – „Пионерская зорька“!»
И тогда уже всё становилось обычным, Земля и Уфа переставали быть моими, начинали шипеть мётлами дворники (кстати, где они сейчас, утренние люди с вениками?), в 6:50 включался светофор на «Трамплине» из режима жёлтого моргания в красно-жёлто-зелёный.
И я переставал быть единственным человеком на планете. И нужно было кого-то слушаться, во что-то встраиваться, бояться, любить, гнать, терпеть, обижать, видеть.
Сливаться. Наливаться. Называть по имени. Удивлённо учитывать наличие.
УРОК №2
«Держи вон того, волосатого!»
При примерном поведении и хороших оценках у меня во время обучения в средней школе №49 Октябрьского района города Уфы БАССР (1980—1990 годы) была проблема: постоянные угрозы репрессий за стрижку, вернее, за редкость её процедуры, и неидеологичность, что ли…
Сразу скажу, меня сейчас чаще можно увидеть бритым наголо (особенно летом), чем патлатым. И хиппи я не стал, и не облысел, и педикулёзом с себореей не страдаю. Диссидентом или рок-музыкантом тоже не стал. Но тогда, в восьмидесятые, почему-то было принято уделять большое внимание причёскам молодых людей. Я так понимаю, что речь идёт об ушедшем ещё до нас времени, когда была модна причёска «квадратный вырез для лица», как у битлов.
Самым жутким кошмаром для меня второклассника было: во время перемены меня ловит директор Лариса Дмитриевна и, запуская свою пятерню в мои патлы, мило так спрашивает: «Ну, что, Валеев, стричься будем?»
Один год до этого у нас был директором Герман Константинович Миняев, знаменитый на всю Уфу преподаватель из СШ №39, основатель популярного в башкирской столице педагогического клана (насколько я понял, их вотчиной потом стала СШ №16, район Минлесхоза). С ним у меня не было никаких столкновений, кроме одного прямого, когда я с ходу наскочил на него около медпункта.
Мой отчаянный спринт в направлении кабинета труда разбился о его колени. Я был приподнят в воздух, мною было совершено несколько махов в воздухе, прогремело «Это что за беготня!» После чего я пару недель безуспешно в ужасе ждал исключения из школы и зарёкся бегать и вообще косорезить там, где можно напороться на начальство.
Говорили шёпотом, что Г. К. Миняева «выжили из школы», но супругу его, Сан Санну, к счастью для меня, «выжить» не смогли. С четвёртого по восьмой класс она вела у нас историю в 322-м кабинете, оборудованном силами шефов с УПЗ – УППО – завода №40 роторными самоподъёмными чёрными шторами для просмотра диаи кинофильмов.
Бегать в местах расположения начальства я перестал, а вот тягу к длинным стрижкам за рубль тридцать («Модельную, пожалуйста»), которую мне привили в нынешнем салоне-парикмахерской «Прелесть» (Менделеева, 207/1), я не потерял.
Сначала меня терроризировала (довольно мило, по-старушечьи) учительница начальных классов Алевтина Александровна Ваганова.
Я искренне не понимал, в чём причина повышенного внимания педагогического коллектива к моему пышному волосяному покрову. Хотя все школьники класса до седьмого (там началась перестройка и пубертатный период) ходили строго в модели
«Спортивная» (40 коп.), которая произошла из какого-то «Полубокса», как мне подробно пояснила соседка Татьяна Петровна, ветеран парикмахерского дела.
Не могу сказать, что мне было важно выглядеть каким-то образом или я дорожил свободой самовыражения. Просто покидая стены школы, я напрочь забывал о том, что мне строго-настрого было велено постричься.
Это же глубоко личное дело! Стригся я ровно раз в месяц, сам за этим не следил, пока гормоны мои ещё не проснулись, пока матушка, выделив мне рубль и (почему-то) семьдесят копеек, не отправляла к мастеру. Сдачу можно было оставить себе.
Лариса Дмитриевна Бабенкова ловила меня раз пять. Мы были в разных весовых и иерархических категориях, разница – не в мою пользу.
Но больше страха я переживал в те моменты, когда проходили разные торжественные мероприятия, от которых нельзя было отлынивать. Дело доходило до того, что я, оставаясь за сценой в роли диджея литературно-музыкальных монтажей, всерьёз опасался, что за кулисы ворвётся кто-то из руководства школы или РОНО и вытащит меня на публику, под осмеяние и осуждение. Я предпочитал диджействовать за кулисами, пользуясь гаджет-продвинутостью и лёгким за-заиканием. На линейках я шкерился во вторых рядах – уже после первой репетиции смотра строя и песни в первом классе я понял, что моя партийно-комсомольская карьера не задалась из-за отсутствия звонкого командирско-декламаторского голоса. (Педагоги СШ №49 совершили глубокую ошибку, не разглядев и не развив во мне задатки организатора, – глядишь, сейчас был бы уже в полковниках или секретарях обкома ЕР :-)). Так я и остался непонятным для системы косноязычным умником-тихоней, у которого под волосьями зреет какая-то смута и склонность осмеивать ошибки менеджмента – самое то, если хочешь быть журналистом.
И вот оно произошло. Уважаемая мною строгая и деловая учительница точных наук, которая была ещё и завучем, поймала меня классе в шестом в коридоре и сказала: «Ты опять не постригся? Подожди-ка! Сейчас ты узнаешь, где раки зимуют!»
И… на внезапно объявленной линейке в рекреации с участием всей параллели, а может, и всей дружины завуч по воспитательной работе (другой завуч, не инициатор моей «порки»), которая курировала пионерское движение, вызвала меня на середину и… в общем, я был подвергнут остракизму, публично. Довольно унизительно и одновременно смешно. Гузель Сайрановна приводила в пример свою причёску, которая была явно короче, чем у меня.
А я с удивлением увидел, что оказавшись в рядах вечных «героев» воспитательного процесса (которых драли в основном за реальную хулиганскую деятельность), можно просто гнусно ухмыляться, демонстрируя своё отношение к школьному тоталитаризму.
И, самое главное, с тех пор я начал ловить на себе заинтересованные взгляды незнакомых девочек из параллели и тех, кто чуток помоложе, и даже, о Боже, девочек постарше – настоящих недосягаемых небожительниц, у которых уже всё, что требовалось, находилось в тех местах и кондициях, в которых требовалось моему неискушённому взору.
Так я понял, что можно быть фрондёром и не прятаться за кулисами. И даже снискать некую дешёвую популярность.
Потом началось безумие. Седьмой класс. Гидроперит, аммиак. Некоторые, как Азат Гимранов и Рим Сайфиев, становились «блондинами» полностью. Некоторые (в том числе и я) обесцвечивали прядку чёлки.
В подростковую моду вошла затейливая прическа «Асимметрия».
«АсиММетрия», или на нашем языке «аССиметрия», – В парикмахерском обиходе «Теннис», рубль семьдесят – содержала в себе скрытый вызов и насмешку над прогнившей системой.
Дело в том, что политически-гигиенически-эстетические установки педагогического состава преследовали тех, у кого были длинные космы на затылке, а причёска «полубокс» даже предполагала чёлку, размер которой никакими инструкциями РОНО не регламентировался.
Так вот, «Асимметрия» – это был до абсурда доведённый «полубокс» (бритый затылок + чёлка, которая закрывала всё лицо). Предполагалось, что на уроках чёлку можно зачесать набок, обнажив «асимметрично» бритый висок, а всё остальное время она должна была закрывать «асимметрично» же половину лица. Кончик чёлки был всегда заслюнявленный. Считалось, что эстетический эффект достигнут, когда чёлка дотягивается до подбородка.
Придя в парикмахерскую, юный новостройковский модник говорил, например, так: «С боков и сзади – под машинку, чёлку не трогать».
Первое время даже не ругались, увидев лихие чубы, – видать, думали, что мы подражаем кубанским казакам тридцатых-пятидесятых годов, а не лондонским панкам семидесятых (хотя мы об этом даже не догадывались) или лос-анджелесским яппи восьмидесятых, точно не знаю.
Ругаться начали, когда чёлки стали краситься, вернее обесцвечиваться. Методом М. Монро. Химическая реакция: аммиак из автоаптечки в ампулах + гидроперит в таблетках из шкафчика над ванной – всё это мажется на полуметровый чуб. На совмещённом с учениками родительском собрании драли меня за бесцветный чуб и ухмыляющийся вид (причём, орала больше какаято родительница – мама одной девочки, я так и не понял, по какому такому праву).
А крепче досталось Азату – он же Зондер, – который к тому времени был уже совсем блондин. Причём ругали его примерно так: «Азат! Зачем Шамилю краску дал?!» Уже не было стыдно и страшно – было смешно, Муза Махмутовна.
Но к тому времени я, такой белый и пушистый, умный и талантливый, добрый и эрудированный, приобрёл стараниями моих реакционно настроенных одноклассниц (Таня, кстати, где мой полтинник, который ты стрельнула в 1997 году «для прохождения флюорографии» явно на опохмел?) довольно мерзкое и примитивное погоняло «Волосатый».
И когда на коллективном просмотре в к/т «Искра» мы всей параллелью или классом смотрели «Одиночное плавание» (наш ответ «Рэмбо-2») про высадку наших морпехов на острове, где пендосы пытались запустить ракету и развязать пожар ядерной войны, когда старшина, герой Фатюшина, гоняясь за наёмником-хиппи, крикнул: «Держи вон того волосатого!» – мне казалось, ржал весь зал, рядов шесть, как минимум. Причём явно в мой адрес. Было так себе, хотя ржал и я тоже.
«Волосатый» как только не модифицировался: и в «Плешивого», и во «Вшивого», – В зависимости от уровня враждебности ко мне. Прямо скажем, по благозвучию далеко не «Чёрный Плащ» и не «Гроза Испанских Морей».
Всё кончилось в старших классах. Физик (А. Г. Иванов) пару раз пригрозил, что заставит всех (патлы «под металлистов» были уже у всех – к чубу добавилась ещё и косичка – охренительно красиво!) постричься под себя, лысого, но дальше шутливых угроз дело не пошло. Я уже был такой не один.
Директору Алевтине Алексеевне Копанёвой было приятно, видимо, что у неё под началом – стая молодых и симпатичных орлов (девушек она взаимно не жаловала, а к господам старшеклассникам была снисходительна), которые имеют право распускать свой павлиний хвост в период полового созревания, как бы по-дурацки он ни выглядел. За что ей и спасибо.
А организацию моего публичного остракизма перед линейкой я уже больше, дорогая Людмила Александровна, не считаю подставой. Это просто такое жёсткое партийное взыскание, полезный урок, который лишил меня пары лишних страхов и закрыл коекакие гештальтики. В том числе и в отношении Вас.
P.S. Кстати, эпизодическую роль волосатого хиппи-наёмника в фильме «Одиночное плавание» (© «Мосфильм», 1986) играл знаменитый постановщик трюков Александр Иншаков.
УРОК №3
Военрук Солдатов
Гвардии подполковник запаса Григорий Мартьянович Солдатов. Без этого преподавателя, военрука, трудно представить среднюю школу №49 в семидесятые-восьмидесятые годы.
Как говорят кадровики, пользовался гвардии подполковник Г. М. Солдатов заслуженным авторитетом среди как преподавательского, так и личного состава учеников.
Тогда сознание людей было насквозь милитаризировано, в школе начальная военная подготовка (НВП) была полноценной, её основу составляло военно-патриотическое воспитание и подготовка допризывников к нелёгким будням защитников родины.
Судя по всему, гвардии подполковник запаса Г. М. Солдатов работал политруком, служил, по его собственным, очень фрагментарным рассказам, где-то на Дальнем Востоке. Несмотря на расхожее представление о политруках в войсках как о профессиональных непрофессионалах, Григорий Мартьянович глубоко знал военное дело и разъяснял азы ратной науки доходчиво и наглядно. В его авторитете, знаниях и выучке сомневаться никому даже в голову не приходило. (В отличие от вузовских преподавателей военной кафедры, которые, разочаровавшись в стране, в большинстве своём отрабатывали номер, зачастую создавая почву для анекдотов.)
Он был подвижником военно-патриотического воспитания, в рамках своей компетенции и возможностей школьного военрука прививал любовь к стрелковому оружию. Предоставлял возможность пообщаться вволю и с 7,62-мм автоматом Калашникова образца 1947 года, а особо одарённых записывал в стрелковый кружок, где можно было хорошо потренироваться в стрельбе из 5,6-мм нарезного оружия (винтовки ТОЗ-8 и ТОЗ-12). На его языке это называлось «жечь патроны», особенно когда юный стрелок не достигал высоких результатов. Учёт боепитания был налажен им на высоком уровне, но кое-какие боеприпасы стырить удавалось.
Младшеклассникам, которые просились «пострелять в тире», он предлагал это сделать разве что «из личного оружия», и тем оставалось только гадать, что же за «личное оружие» имелось в виду, да ещё у которого можно было бы «передёрнуть затвор».
Кроме курса огневой подготовки он, весьма грамотно и методически выверенно, обучал военной топографии. Единственное, что меня сильно расстраивало в школьном курсе НВП, – излишнее внимание к предметам по гражданской обороне. Страна явно усиленно готовилась к отражению ядерной атаки, и чем больше мы узнавали о поражающих факторах различного оружия массового поражения (ОМП), тем очевиднее становилась безысходность ядерной зимы.
Теория «ядерной зимы», которая получила распространение в восьмидесятые годы, предполагала климатическую катастрофу на всём земном шаре после масштабного боевого применения ядерного оружия. И это делало, по мнению ведущих военных и экотеоретиков того времени, любую военную доктрину, основанную на ядерном ОМП, бессмысленной. Но в каждом из нас сидел подсознательный страх, что в любой момент может разразиться («…одна ошибка, случайный взлёт – И неизбежен удар!», © «Ария», 1986 год) глобальная катастрофа.
Но благодаря урокам НВП мы получили в своё распоряжение настоящий дозиметр, со шкалой, контрольным источником слабого радиационного излучения, основанный на счётчике Гейгера. Я лично (вместе с одноклассниками Русланом и Римом) пробежался по всему Третьему микрорайону, проверил даже белорусско-молдавско-украинские консервы в двадцать первом магазине на предмет «чернобыльской заразы» и могу заявить: щелчки были раз в минуту-полторы, что соответствует нормальному фону ионизирующего излучения.
Знания по боевым отравляющим веществам мне лично пригодились в 2005 году при подготовке серии публикаций в «Российской газете» об объектах Федерального управления по безопасному хранению и уничтожению химического оружия оружия в удмуртских городах Кизнере и Камбарке (см. раздел «Обществоведение»). Люизит, зоман, зарин – произвести эту гадость стоит рубль, а уничтожить – миллиарды рублей. Спасибо за науку, Григорий Мартьянович!
То, что руки до сих пор помнят раздолбанный 7,62-мм АК-47, перманентная разборка и сборка которого была своеобразной шаолиньской тренировкой, – результат моей глубокой и крепкой любви к стрелковому оружию.
После, на «военке» в БГУ, я, обдирая пальцы в кровь, как фанат, перебирал косточки более современному и мощному оружию: крупнокалиберному 14,5-мм пулемёту Владимирова, ПК, ПКТ, РПК, СВД, АГС-17 «Пламя» и др. Но первое волнение от прямого контакта с красивым воронёным металлом и от щекочущего ноздри сладковатого запаха гари бездымных порохов я ощутил именно в тёмном подвале Мартьяныча.
Некоторые называли его довольно злобно Портьянычем – разумеется, речь идёт о моих ровесницах. Я этого отношения разделить никак не могу. Просто он требовал, как положено, и от девочек, которые тогда пытались более чётко обозначить свою половую принадлежность. Разумеется, элементы казарменного юмора присутствовали в его речи, и иногда, вслед за Солдатовым, мы начинали верить, что девушка, которая не умеет красиво ходить строем, никогда не выйдет замуж.
Под его руководством мы в одиннадцатом классе прошли одно из самых важных событий мальчишеской школьной жизни: учебные стрельбы из АК-47 (!), боеприпасами 7,62 – калибр не хвост собачий, а трёхлинейка. До сих пор помню свои ощущения от трах-бабахов с обеих сторон и белое, как полотно, лицо Руслана Абдрахманова, который, повернувшись ко мне, произнёс после первых очередей: «Да, нервная работёнка!» Через пять лет, когда я лежал на дне окопчика в Алкино, после метания РГН было не так круто, хотя я бы с удовольствием повторил и то, и другое.
Мартьяныч за какую-то провинность гонял меня, оставив после уроков, по военной топографии, и я с тех пор научился более-менее читать карту с условными обозначениями – где какой брод, где какой грунт, куда течёт река Безымянная и какой склон круче у высоты Высокой. Этим знанием горжусь и дорожу, хотя с тех пор многое изменилось, но военные карты Башкирии выпуска 1987 года – до сих пор самые лучшие и подробные (сходите сами на башмап. народ.ру).
Один раз я удостоился быть отобранным в сборную школы по стрелковому спорту после того, как уложил на двадцати пяти метрах четыре пули в десятку с открытым прицелом в упражнении лёжа. Пятое попадание не смогли найти, поскольку вся десятка была разбита, потому Г. М. посчитал её за «молоко» для верности. Но потом, когда я не смог дать стабильный результат под пятьдесят, меня отсекли от соревнований, сказав непонятную тогда фразу: «Вы вышли в тираж». Было обидно, но не на Солдатова. Тем более что в школе мало кто обращался к ученикам на «Вы».
Самое загадочное – это тактика одиночного бойца, которую преподавал нам на занятиях Солдатов. Нигде в учебниках военного дела того времени я, будучи на «военке» в университете, не видел такого способа передвижения по полю боя. На «военке» нам говорили, что надо идти по колее танка или БТР, двигаться колоннами, цепью, в общем, сейчас уже точно не помню. А Солдатов преподавал (и отрабатывал!) следующий алгоритм.
Движение парами. Первый номер – выбежал на двадцать-тридцать метров вперёд, упал, дважды перекатился в сторону от того места, куда упал, встал на колено или в позиции «лёжа», взял на мушку направление движения и угрожающие кустики. Как только Первый взял наизготовку оружие, Второй номер – начал движение и, обогнав Первого, плюхнулся на пятнадцать-двадцать метров впереди него, перекатился, занял позицию, после чего Первый повторяет то же самое. И так, попеременке, прикрывая друг друга, – до рубежа, когда предполагаемую позицию супостата можно накрыть гранатами.
Сколько потом ни смотрел я в учебниках по тактике для мотострелков (на «военке»), ни разу такого диковинного, но рационального способа передвижения не обнаруживал. Уж в каких таких войсках гвардии подполковник запаса Григорий Мартьянович Солдатов до этого служил на Дальнем Востоке, не знаю. Может быть, в морской пехоте? Хотя знаки различия у него были артиллеристские, в красных петлицах. И задания он давал какие-то странные для школьных мотострелков – две разведывательно-диверсионные или поисковые группы должны были встретиться, выйдя скрытно из разных точек, следуя по азимуту. И, найдя друг друга, следовало сначала окопаться в индивидуальные ячейки, а потом вступить в боестолкновение, покрошив друг друга в салат под бабахи взрывпакетов и дым слезоточивой шашки. Мы, конечно, сразу же потерялись. Потом нашлись и долго ходили друг на друга в атаку, барахтаясь по уши в грязи. До сих пор нет уверенности, что в курс НВП одиннадцатого класса входили именно такие практические занятия.
Я же – как юный фанат пендосовских фильмов про подготовку спецназовцев и прочих коммандосов – был бы счастлив, если бы он ещё постреливал из пулемёта над нами, когда мы ползали по-пластунски, да орал: «Мне плевать, кто вы были в прошлой жизни, – теперь я ваш бог, ваша мама и ваш папа, и не забывайте, девочки, добавлять в начале и в конце каждой фразы „сэр“!» Но он демонстрировал при проведении учебных занятий отеческую любовь и крайнюю бережность к безусому личному составу.
Г. М. Солдатов для меня (я думаю, со мной согласятся многие) был образцом советского офицера, наставника и нормального мужика, который редко на нас сердился, относился с юмором к нашим проделкам и невнимательности к устройству ватно-марлевой повязки, призванной сберечь нас от ряда весьма существенных поражающих факторов ядерного взрыва.
В конце десятого класса он вместе с учителем музыки В. М. Валтышевым (возможно, кстати, парторгом школы был он, а не Мартьяныч) заводил речь о рекомендации моей скромной и, в общем-то, пацифистской персоны в какое-то общевойсковое высшее командно-политическое военное училище. Но этому не суждено было сбыться.
И ещё. Именно на его примере я понял, что военная власть всегда должна быть ниже по статусу, чем гражданская, ведь каждый год командующий парадом, выстроив нас на смотре строя и песни, строевым шагом подходил к очередной мурзилке: «Товарищ директор школы! Учащиеся таких-то классов для проведения смотра строя и песни построены. Докладывал гвардии подполковник запаса Солдатов!»
Москва, 2008 год
P.S. 6 апреля 2016 года внук Г. М. Солдатова, пользователь ЖЖ igorbat, нашёл эту запись и пролил свет на его боевое прошлое. Вот что он написал:
«Наткнулся на эту статью. Пришлось даже зарегистрироваться, чтобы оставить комментарий здесь. Я внук этого замечательного человека, и было очень приятно про него прочитать эту статью. Скажу, что он воевал и имеет две Красных звезды, одну я даже нашёл за что – за бой под городом Нейссе 25—26 марта 1945. Он никогда не рассказывал про войну, даже дочери, т. е. маме моей. Да, любили мы в детстве с братишкой к дедушке в тир ходить, самый лучший дедушка, я его таким знал».
P.P.S. Недавно в интернете я нашел подтверждение этим словам. Это описание подвига:
«Тов. Солдатов отличился в боях под селением Биллау, район города Нейссе, 25—26 марта 1945 г. Противник упорно защищал это селение, стремясь любой ценой удержать его, и часто переходил в контратаки при поддержке самоходок.
Тов. Солдатов показал высокое мастерство командования взводом и личное мужество и отвагу, метким огнём уничтожил и рассеивал пехоту противника, идущую за самоходками, он успешно отразил на своём участке 5 контратак, после чего противник больше не пытался пройти на этом участке через нашу оборону».
ДАННЫЕ ИЗ ЛИЧНОГО ДЕЛА:
Солдатов Григорий Мартьянович, 1924 г. р.
Звание: мл. лейтенант
в РККА с 27.08.1942 года
Место призыва: Альшеевский РВК, Башкирская АССР, Альшеевский р-н Место службы: 1015 сп 285 сд
Дата подвига: 25.03.1945—26.03.1945
№ записи: 43604065
УРОК №4
Физик Иванов
Александр Георгиевич Иванов работал в нашей школе где-то с 1986—87 по 1993 год. Он вёл физику и астрономию и был у нас (9—11 «а» набора 1980 года) классным руководителем.
Его все знали по его неординарной внешности: как он сам говорил, «толстый, лысый, с бородой». У него был громкий голос и доброе большое и больное сердце. У него были синеватые губы и лицо с проступающими капиллярами. Я так и не понял, от чего он умер, – то ли от инфаркта, то ли от инсульта, то ли от сердечной недостаточности. У него были коричневые пиджаки, рубашки хаки и коричневые же короткие галстуки с толстым узлом.
Он был добрый, хороший и порядочный человек. Настоящий педагог и предметник экстра-класса. Он объяснял по-настоящему, так, чтобы понял и ленивый дурак, и отличник-зазнайка. Он был справедлив и никого не выделял, со всех спрашивал строго.
Мне он рекомендовал получить настоящую профессию, связанную с точными науками. «Скоро болтуны не смогут найти себе работы, – убеждал он меня, – надо идти в инженеры с твоими мозгами. Всегда будешь при деле». Всё случилось с точностью до наоборот: в девяностые годы инженеры не выжили как класс – убежали от нищеты, ушли в бизнес или за бугор – кто знал английский.
Я в итоге пошёл на истфак по настоятельной рекомендации легендарной Сан Санны Миняевой, супруги Германа Константиновича – бывшего директора нашей школы, а потом СШ №16 на Горбатова, ставшей
«элитарной» благодаря этой замечательной семье, членами которой были ещё биолог Александр Григорьевич Крыгин и наш физкультурник (во втором классе) и историк Сергей Иваныч Гилёв.
Физик (так его называли уважительно пацаны постарше, а девчата помоложе обзывали его Колобком) на каждом уроке говорил: «А теперь, когда вы прочитали учебник, я вам объясню физический смысл этого явления». И показывал настоящий спектакль, с указкой, жестами. Он личным бегом вдоль стола и взмахами указки показывал аудитории, как бегают по цепи электроны при постоянном и переменном токе.
За ним записывали его личные фразеологические обороты. Он дал жизнь паре примерных виртуальных учениц – Гусейкиной Васейке и Голопупенко Василисе. Каждый раз он приводил их имена, когда требовалось подписать листок с контрольной работой. И каждый раз мы искренне смеялись, будто слышали эту шутку впервые.
Все радовались, когда слышали его фирменное «угнездился невосвояси» (меня с моим другом Русланом он часто рассаживал, чтобы мы не очень-то отвлекались), «маковку кажешь» или «о чём задумался, детина (дивчина)?».
У него были двойные очки – вернее, он любил вставлять ещё одну пару линз (старые очки с отломанными дужками) между глазами и толстыми очками. Он не любил, когда кто-то их трогал, – мы же на переменке его пародировали, надев его двойные очки. А он, вернувшись на урок, просил только не класть их линзами на парту, а то царапаются.
Он разговаривал с ребятами по душам в лаборатории физики. Его постоянно подозревали в том, что он поддаёт, но я ни разу его не видел и не чуял за ним такого. Но, видимо, только я. Кто-то из дежурных заметил, что у него в шкафу стояли пустые бутылки ароматизированного (о ужас!) вина «Полянка». Жуткая гадость, но мне на первом курсе нравилось пить его в общаге с картошкой. Мне тогда много что нравилось из того, на что я сейчас и смотреть бы не стал.
Он, кстати, тайком рассказывал пацанам, что не надо брать в жёны городских девок, так как они норовят подставить во время близости место, которое не предназначено для этого дела, к нашему глубокому сожалению, не уточняя деталей.
Он ходил на работу пешком с Ботанического сада, где выходил из троллейбуса, чтобы прогуляться по лесопарку перед работой. Жил он на Кувыкина или Батырской со своей второй семьёй, говорят, платил кучу алиментов.
В 1993 году мы его похоронили в селе Красный Яр Уфимского района, на исторической родине. Его хватил удар (как он сам говорил, «понюхал Кондратий»), когда он сидел на скамейке где-то в сквере, как я понял, недалеко от дома.
Мы тогда были уже совсем взрослые. Мои бывшие одноклассники и я забирали его из морга на Цветочной, чтобы отвезти домой. Самое странное, что его катафалк – школьный продуктовый фургон системы «газонваген» (ГАЗ) стал последним в его карьере наглядным пособием для учеников, которым тогда уже стукнуло по двадцать лет. Так вот, внутренность фургона, в котором перевозили гроб с криво набитым крестом из чёрной ткани, являла собой чистейшую камеру-обскуру. Пока ехали вдоль проспекта, можно было наблюдать на стенках кузова цветные перевёрнутые изображения зданий Госцирка, УНЦ РАН, дома на Чудинова, где «Охотник-рыболов», «Синтика-Шадыма». Совсем как в старом фотоаппарате.
Лёха с Толяном были на зелёном «Запорожце», кажется, Сашки Семёнова, и доехали до морга самостоятельно. Кое-кто для смелости курил конопель.
Я намазал под носом бальзамом «Звёздочка», но это не больно помогало. Санитар рекомендовал нам особо в помещении не тусоваться – поскольку джинсовый костюм надолго впитает многолетний запах формалина и мертвечины.
