La Critica (первая книга казанской трилогии)

«Лёгкий ветер встреч познакомил нас весной,

Нежный поцелуй, я попал в твои сети.

Ты мне сказала: «Может быть».

Не могу тебя забыть…

Я за ночь с тобой отдам всё на свете».

– начался заказанный трек.

– О! Как интересно! Продолжайте… – Полина достала портсигар и жестом предложила мне закурить.

– Критика – то, чем занимаются, чтобы быть рядом с тем, кто творит, питаясь энергией чужого творчества. Критика – признание своей полной некомпетентности в той области, на которую направлена критика. Быть критиком – значит быть никем и нигде, – я с досадой осознал, что не успел пригласить Марту на танец.

Сладкий запах губ и бездонные глаза,

В синеве тону; сколько в них обещаний.

Я-я-а забываю все слова, закружилась голова,

Ну, зачем тебе нужна ложь прощаний?

Осушил залпом свой бокал и откинулся на диване. Полина сняла одну туфлю и поджала ногу под себя.

– Нелестная рекомендация вашего занятия, – глубокомысленно заметила она.

– Такая c’est la vie, – ответил я и опустил глаза на ноги собеседницы.

– Получается: знаменитые Аронов-и-Стальский-La Critica – никто и нигде. Получается, вы некомпетентны ни в одной из упоминаемых вами областей применения человеческого знания и труда? – Полина с лёгкостью строила трудные фразы.

– Разумеется, – я непринуждённым жестом дотронулся до массивного украшения на шее собеседницы.

– А зачем вас тогда читать? Если ваше мнение ничего не стоит… – Полина осторожно «ощупывала» мои нервы.

– Незачем. Я не читаю, – немного порисовался я; взял её руку и положил на диван рядом со своей ногой.

– Но вы пишете!.. Вы высмеиваете даже такие понятия, как трудолюбие, усидчивость, семейные ценности…

– А ещё кредиты под пятьдесят процентов годовых, ипотеку, дорожное строительство, коррупцию, необразованность, элитарность с привкусом сельского менталитета, покупку голосов на выборах за обещания обещаний, акцент телеведущих на региональных каналах, пафос и гонор облеченной властью деревенщины, судебную реформу, скачкообразное повышение цен на куриные яйца… – я ухватил два новых бокала у проходящего мимо официанта.

– Ваша популярность феноменальна! Необъяснима!.. Вы уж простите. Вы приятный собеседник, но… – Полина смутилась.

Если бы я был чуть больше пьян (глуп), я на голубом глазу ошарашил бы собеседницу следующим заявлением: «А мы-то как удивились, когда нам предложили миллион за последнюю страницу с нужным материалом». Или: «Ничего удивительного. Просто мы продались». Или вот так: «Талант пробьёт себе дорогу, милочка». Или что-то ещё. Но я не должен ничего такого говорить. И не сказал.

– Если бизнес – это творчество, то и творчество иногда может быть бизнесом, – загадочно промолвил я; мне самому понравилось моё (чужое) умозаключение.

– Понятно… Может, прокатимся на моей машине? – предложила арт-директор. – У меня дом на берегу Волги; пятнадцать минут езды.

– С удовольствием, – я в два глотка уничтожил потеплевший напиток.

«Space invaders

In the air,

In a flying saucer,

You can take me there,

Space invaders

In the air,

In a flying saucer,

You can take me there…»

– гремел танцпол. Многие танцевали. Некоторые сидели на диванчиках. Все пили. У всех было хорошее настроение. Начало ещё одной осени нашей замечательной жизни. Мне стало хорошо на душе. На одном из диванчиков я разглядел силуэт Глеба; его силуэт пребывал в обществе двух женских силуэтов. Марта около бара оживлённо беседовала – сквозь играющую музыку – с каким-то взрослым парнем. Он что-то говорил ей в самое ухо, а она улыбалась. Он стоял, а Марта сидела. «Всё замечательно», – подумал я и повёл свою даму к лестнице, ведущей на нижний уровень. В этот момент Марта поймала мой последний, кинутый в её сторону, взгляд и, мне показалось, что она отрицательно покачала головой. Может быть, мне всё-таки показалось, а может это отрицательное кивание предназначалось её собеседнику. Несомненно: Марта видела, что я веду куда-то эту женщину. Может её жест означал: «Не надо, Вадим, не делай глупостей. Ведь мы с тобой уже так близки друг к другу. Ты сейчас всё испортишь, если пойдёшь с этой элегантной взрослой красивой женщиной…»

Когда мы вышли с Полиной на улицу, я предложил ей прогуляться на озеро. Она отказалась. Тогда я предложил ей ещё выпить. Она отказалась. Тогда я предложил ей дойти до озера и там выпить. Она сказала:

– Ладно, Вадим, проводи меня до машины. Мне пора.

– Вы уверены, что не хотите посмотреть на зеркальную гладь нашего озера? Мы со Стальским рыбачили на нём. Комаров нет, – они все уже улетели на юг.

– В следующий раз. Спасибо, – Полина была раздосадована, а я чувствовал себя клятвопреступником.

– Послушайте, Полина, мне очень жаль. Дайте свой телефон… – я замер в неловкой позе.

Полина достала портсигар, который оказался по совместительству визитницей. Достала карточку и протянула мне. Я, как велит какая-то азиатская традиция, принял карточку двумя руками с лёгким поклоном и горячо поблагодарил:

– Премного благодарен.

А потом с виноватым видом сказал:

– Вот что, дорогая Полина: я вам запудрил мозги своими «никте и нигдем», когда как на самом деле La Critica означает «Критичность», а не «Критику». Критичность ситуации – перманентное состояние наших жизней. Каждый сегодняшний человек – это случайно выживший вчерашний.

– Ладно, – прервала мою тираду Полина, – Мне всё понятно.

«Чёрт возьми, – подумал я. – Только моя мечта быть интересным взрослым состоявшимся женщинам стала воплощаться, как я иду на попятную». Проводив Полину до её автомобиля, в котором ожидал водитель, я вернулся на третий уровень, лёг на свободный диван и задремал. Проснулся, когда обслуживающий персонал убирался в помещениях после мероприятия.

*****

На гостевой парковке оставалось две машины, да и те уже стояли с включенными фарами. Часы показывали два часа ночи, когда я открывал входную дверь, чтобы забыться полноценным сном на своей кровати. Я почти справился с замком, когда из одной из наших машин раздалась музыка. Обернувшись, я увидел, как водительское стекло мартовского Hammer’а опускается. На пассажирском сиденье была Стальская. Я подошёл; Марта убавила музыку.

– Ты что? – спросил я.

– Вперёд, Луи, я голодна, а город ждёт, – Марта снова подняла окно. – Touch in the night…

Я показал указательный палец, что означало, что буду через минуту. Вихрем долетел до ванной на втором этаже, прополоскал рот зубным ополаскивателем; выпрыгнул во двор, из бардачка «Первой» извлёк свои водительские права и через тридцать пять секунд уже шевелил настройками водительского сиденья мартовского танка.

– Ты пьяна? – поинтересовался я.

– Не так сильно, как хотелось бы, – ответила Марта, кладя ноги на поручень над перчаточным ящиком.

– Куда рулить? – спросил я.

– В самые красивые места нашего города.

– На «голливудские холмы»?

– Для начала – да, – Марта вновь прибавила музыку и полностью открыла люк; в салон ворвался карамельный запах загородной ранней осени.

Ворота наконец-то расползлись, и я выгнал машину задним ходом. В глубине аллеи я различил фигуру Стальского, он обнимал две женские фигуры; мы, не заботясь о качестве дороги, двинулись в сторону города. На незначительном расстоянии от нашей переливающейся всеми огнями «карусели» светили фары Range Rover.

Через десять минут мы выехали на прямую дорогу, ведущую в город. Дорога была хорошо освещена, машин было не мало, но не так чтобы много. Все водители были одеты по дискотечной моде восьмидесятых. Некоторые тачки были оснащены гидравликой и прыгали в ритм нашей стереосистемы. Женщины с ярким макияжем; кто-то одет в коричневую кожу, кто в кофты с кричащими аппликациями. Все в теме.

«Sweet dreams are made of this

Who am I to disagreеееееe?

I travel the world

And the seven seas

Everybody’s looking for something…»

Заняв крайнюю левую полосу, наш ледокол уверенно и непринуждённо двигался из прошлого в будущее. Марта вылезла в открытый люк. Мне остались только её бесконечные ноги в узких джинсах (она успела переодеться) и обнажившийся живот.

«…Some of them want to use you

Some of them want to get used

by you

Some of them want to abuse

You

Some of them want to be abused…»

Гибкое тело моей красавицы Марты покачивалось в ритме текущего мюзикла. Все взгляды были устремлены на неё, – на высокую Богиню, волею Вселенной оказавшейся вышедшей (как Афродита из морской пены) из крыши внедорожника американской армии. Остановившись на светофоре, я не удержался и осторожно поцеловал Марту в живот. Репрессий не последовало. Вообще никакой реакции не последовало; большая часть Марты всё ещё была над крышей. «Хорошо», – подумал я. «Да, хорошо», – закрепил я последнюю пришедшую в голову мысль.

«…Sweet dreams are made of this

Who am I to disagree?

I travel the world

And the seven seas

Everybody’s looking for something…»

Потом мы катались по центру города: около Кремля, мимо отреставрированных зданий старого фонда, мимо театра оперы и балета, мимо фонтанов; потом вылезли из машины и немного прошлись по Центральному Парку Прогулок и Отдыха; потом заехали за едой, а потом остановились на холме, с которого открывался вид на новую часть города, застроенную башнями. Забрались на крышу машины и ели гамбургеры, запивали апельсиновым соком. Вид действительно впечатлял. Это было так по-американски. Прям, I’m lovin it.

– Я говорила когда-нибудь, что безумно люблю этот город? – Марта перевела взгляд с панорамы на меня.

– Я говорил когда-нибудь, что люблю тебя? – стараясь выдержать непринуждённую интонацию, ответил вопросом на вопрос я.

Моё признание прозвучало как «выстрел под сводами древнего храма»; даже для меня самого.

– Не… говорил, – то ли спросила, то ли ответила Марта.

Я решил занять рот едой, чтобы не сказать ещё что-нибудь никем не ожидаемое. Мы некоторое время молчали. Ели из картонных коробочек и пили из больших бумажных стаканов.

– У меня есть к тебе предложение, – с набитым ртом сказал я.

– Рационализаторское? – со смехом спросила Марта.

– Разумеется. Мы в двух минутах езды от моей квартиры. Думаю: нет смысла сегодня ехать за город, чтобы переночевать… А?

– Мы там живём вообще-то, – изобразив удивление, сказала Марта.

– Да, знаю, но там сегодня слишком шумно…

– Ты хочешь затащить меня в свою берлогу? Да? – Марта толкнула меня плечом; я чуть не скатился с крыши, благо она меня вовремя поймала.

– Да… Знаешь, надо проведать квартиру. Всё ли у неё в порядке. К счастью все свои ключи я ношу на одной связке.

– У… А ты будешь вести себя как джентльмен? – Марта со смешным звуком допила через трубочку остатки сока.

– Ну, ясен хрен! Когда Вадим Аронов вёл себя иначе?!

Марта просветила меня насквозь своим тёмно-тёмно-синим совершенно трезвым взглядом; лёгонько толкнула меня плёчом и шёпотом сказала:

– Давай, ныряй в Танк.

Я зажал нос пальцами и, как в морскую пучину, погрузился в люк.

«…Hold your head up

Keep your head up, Movin’ on,

Hold your head up, Movin’ on,

Keep your head up, Movin’ on,

Hold your head up, Movin’ on,

Keep your head up…»

*****

На полу в гостиной лежала овечья шкура, при изготовлении которой ни одной овечки не пострадало. В воздухе материализовались бутылка тёмного рома и консервированные ананасы. Я похлопал рукой по «шкуре», призывая Марту располагаться подле меня.

– Горящего камина не хватает, – совершенно без досады сказала Марта.

– О! Помоги мне снять телевизор со стены.

– Зачем?

– Сейчас увидишь.

Мы сняли плазму с кронштейна и поставили на пол в то место, где мог бы быть камин (или ваша реклама).

Через пять минут мы уже выпили по первой и разлили по второй. В полуметре от нас пылал «камин», – стандартная заставка на телевизоре, даже характерное потрескивание поленьев имелось.

– Брудершафт? – робко предложил я.

– Оставим эти формальности, – сказала Стальская и притянула меня к себе.

За оставшуюся ночь мы «оставили формальности» трижды. И один раз под утро.

«Sweet dreams are made of this

Who am I to disagree-е-е-е-e?..»

*****

Я очнулся от удара колокола соседнего храма. Воскресное, благословенное одним из множества Богов, утро. Стальская спала закутанная во множество одеял, которыми мы устлали пол в гостиной. Я «потушил» «камин» и, стараясь не шуметь, оделся и вышел из квартиры; на всякий случай прихватил ключи от Танка. Мой путь лежал в продуктовый магазин. Центр воскресным утром, как всегда, был почти пуст. Редкие прохожие из числа местных жителей и парочка неплохо погулявших накануне молодых людей.

Не найдя ничего сколь-нибудь приличествующего «первому завтраку» в ближайшем микро-маркете, я принял решение вернуться к дому, взять Танк и прокатиться в сторону здания физфака университета до маленькой круглосуточной пекарни, где всегда имелась свежайшая выпечка на любой вкус. Пустой воскресный город благоволил автомобильным перемещениям и парковке в любом приглянувшемся месте.

Когда я садился в Танк, солнце скрылось за тучку, и моя сторона улицы погрузилась в тень; на меня нашла тревожная грусть; я представил Марту на соседнем сиденье и спросил у этого образа: «Что будет дальше?» А она как будто ответила: «Не что будет дальше, а что было дальше». Я не понял. Завёл мотор и тронулся; включил радио:

«А дальше – это главное, похоже на тебя.

В долгом пути я заплету в волосы лентой.

И не способный на покой, я знак подам тебе рукой …»

Через два светофора снова засияло солнце, и я принял волевое решение сменить настрой. Позитив не всегда пресловутый. Подключил к системе свой телефон, и понёсся дальше.

«Встретились в кафе – в семь или позже.

Она смущённо улыбалась, я, вроде, тоже.

Некоторое время мы гнули салфетки.

Непрерывно курили и отдирали этикетки.

В прошлую субботу была в ударе она.

Теперь я был смущён, она была смущена.

Я сходил и взял, ей это было по душе.

Она вздохнула грустно, и я понял, что уже…

Я люблю её.

Я люблю её.

Я люблю её.

Я люблю её.

Я её люблю.

Я люблю её.

Я люблю её.

Я люблю её.

Я люблю её.

Я её люблю».

– Четыре круасана, багет, вон те вишнёвые хлебцы, – две штуки. Так-так… Два куска лимонного пирога. Банку яблочного джема, ещё абрикосового, пожалуйста… А ягодный какой-нибудь имеется? «Кофе с собой», наверное, остынет?..

«Смотрелась она заметно лучше, чем в субботу.

Впрочем, ей и тогда не давали проходу.

Она взглянула мне в глаза

И сказала, что ей не везёт, что её всё достало.

Я пошутил, что, типа, всё понятно с ней.

Потом мы целый час болтали о фигне.

Просто так трепались, и о том, и о сём.

Я спросил: "Ещё возьмём?" она сказала: "Нет, пойдём".

Не думал я, что с ней будет так легко.

Поцеловал её в щёку, и мы пошли в "Молоко".

Я люблю её.

Я люблю её.

Я люблю её.

Я люблю её.

Я её люблю.

Я люблю её.

Я люблю её.

Я люблю её.

Я люблю её.

Я её люблю.

Я люблю её. Я люблю её. Я люблю её. Я люблю её. Я её люблю».

Как честный человек, я был просто обязан приготовить завтрак.

«…Радовало всё – это было начало.

Она спала дома, мне её было мало…»

Где-то умоляет Вас один, где-то дожидается другой…

МТ

Сила, делающая гораздо больше витков в секунду вокруг Земли, – не электрический ток, а душевная боль

М. Пруст

Глава о событиях, произошедших несколько часов спустя

Вечер воскресенья. Глеб, Джессика и я собираемся перекусить.

– Что сияешь? Торжествовал над телом моей сестрёнки? – Глеб играюче-коварно прищурился.

– Ты выражаешься как Морис Дрюон; прекращай; пугаешь меня, – я действительно не мог скрыть радость и даже готов был для полного счёта расцеловать Стальского. – Зови меня теперь Райнхольд Месснер.

– Я тебя буду так звать, когда ты вскарабкаешься на всю волейбольную команду, – со смехом ответил Глеб.

– Мне больше никто не нужен, – поспешил сказать я.

– Повезло тебе, что я не кавказский брат, а Марта не кавказская сестра, а то бы я тебя зарэзал! – последнее слово Стальский произнёс с акцентом и с поднятым указательным пальцем.

– Ага, кому повезёт, у того и… Как ваш тёзка из советского киношедевра говаривал, Глеб Егорович?

– И что и что? Какие планы? – продолжал ненавязчиво допрашивать Глеб.

– Всё как у людей: свадьба, дети, развод, алименты, «малыши Эзра и Эстер совсем не видят папу» и прочее, – сквозь счастливую улыбку ответил я.

– О, мсье, да вы, оказывается, честный человек! Не ожидал от вас, право же!.. – продолжал стилизовать под французскую классику свою речь Глеб.

Я тем временем сел на диван и машинально защёлкал каналами.

– А что если она не согласится? Кстати, где она? – Глеб театрально окинул взором пространство.

– По делам поехала. Сегодня же запись «Завтрака», была… А если не согласится, то я убью себя, а потом тебя, чтобы ты не тосковал по мне, – я наткнулся на местные новости и включил звук.

«Ещё один видный политический деятель сходит с дистанции. Бывшему министру сельского хозяйства республики грозит уголовное преследование по результатам проверки следственного ком…» Я замьютил картинку.

– Что там у нас есть? Я голоден, как стая саранчи, – помыслил я вслух, оглядываясь на орудующую в кухонной половине Джессику.

*****

Было десять часов вечера, когда моё беспокойство по поводу отсутствия Стальской переросло в тревогу. Я крутил в руке свой телефон и оглядывался на Глеба, который покуривал и смотрел на экран своего компьютера. «Позвоню», – решил я. Набрал номер Стальской. Первый гудок, второй, третий… восьмой. Соединение прервалось.

– Ну-ка что у нас имеется? – пробормотал я, залезая в морозильник.

– Что? Не берёт трубку? – спросил Глеб.

– Ага. Ты будешь? – взбалтывая содержимое бутылки с надписью «Absolut», спросил я.

– Давай чуть-чуть.

– Не берёт. Что такое-то?! – с дрожью в голосе проговорил я.

«Пупу-питу!» – пришла смс-ка на мой телефон. Я метнулся к аппарату. «Марта!» – воскликнул я. Трясущимися руками открыл сообщение. Навёл фокус зрения. «Я сегодня останусь у Марка. Завтра утром запись «Завтрака». Приеду после фитнеса». За окном – аккомпанементом к надвигающемуся душевному коллапсу – прогремел гром.

– Подожди-ка, подожди-ка… – с усмешкой сумасшедшего проговорил я.

Глеб оторвался от лэптопа и смотрел на меня. Я перечитал сообщение: «Я сегодня останусь у Марка. Завтра утром запись «Завтрака». Приеду после фитнеса». При втором прочтении ничего не поменялось. Вдруг я подумал о том, что, может быть вчерашний вечер, а с ним и ночь, а за компанию и утро, мне просто пригрезилось. «Тогда если так, то почему Марта пишет на мой телефон, что она-де остаётся у Марка. Ведь раньше, она просто звонила брату и говорила: «Я останусь в городе, братец. У меня всё в порядке».

– «Я сегодня останусь у Марка. Завтра утром запись «Завтрака». Приеду после фитнеса», – вслух прочитал я.

– Ты что? – не понял Глеб, а потом понял.

Стальский приблизился ко мне, взял у меня из руки аппарат и про себя прочитал сообщение. Я поднял на Стальского полные отчаяния глаза. Наверное, мой вид был ужасен, потому что Глеб, неестественно повернув голову набок, проговорил:

– Чёрт возьми, чувак, мне жаль. Не знаю, что и сказать. Коварная сучка…

– Стальский… – теряя сознание, пролепетал я. – Я не понимаю…

– Кто ж поймёт этих баб, – вкрадчиво и не сводя с меня глаз, сказал он. – А она знает о твоих мотивах? Ну, чувствах, намерениях…

– Стальский, я не понимаю… – продолжал не понимать я.

– Я к тому, что может она думает, что это просто так?.. Ну, ты понимаешь, чтобы развлечься…

Скорее всего, мой внешний вид подсказал ему, что я не думаю, что она полагает, что я думаю, что она считает, что я рассчитываю, что…

– Мне жаль, Аронов, – сказал Глеб и подвёл меня к тому месту стойки, где нас поджидали рюмки.

Стальский, следя за мной взглядом, наполнил рюмки и, продолжая держать меня в поле зрения, шагнул к холодильнику, достав из него вчерашнюю разделочную доску с остатками нарезанного лайма.

– Давай, – скомандовал он и вручил мне одну из рюмашек.

Мы выпили.

– На-на, закуси, – почти что суя мне в рот дольку лайма, сказал Глеб. – Джесс, присоединяйся.

Джессика, уже уразумевшая, что со мной что-то неладно, осторожно приблизилась к нашему мини-бару. Глеб разлил по трём рюмкам и сказал тост: «За тебя, кенийская принцесса». Мы выпили. Водка на меня никак не действовала, ни хорошо, ни плохо. Я стоял и смотрел вдаль. Стальский разлил по новой.

– Скажи честно, Глеб, ты мне хоть чем-нибудь помог в отношениях с Мартой?! Или только мешал? – я уставился на Стальского.

– Конечно, помог, – тихо проговорил Глеб, опрокинул рюмку и поморщился, а после сразу, с претензией в интонации, воскликнул: – Только не надо меня приплетать сюда, окэ! Не надо, слышишь, Аронов.

– Ладно, спасибо, извини, – сказал я.

– Ситуация неожиданная, согласен, – тоном разумного человека заговорил Глеб. – Но посмотри на это по-другому.

Я сейчас был рад любому совету, потому что душевная боль, которую я сейчас испытывал, не шла в сравнение ни с чем. Не будет преувеличением сказать, что я чувствовал дыхание смерти на своём лице, – от инсульта, от сердечного приступа или ещё от какой-нибудь херни. Позорно, конечно, подыхать от неожиданности, но таковы были мои ощущения в тот момент.

– По какому на это посмотреть? – дрожащим голосом обратился я к Стальскому.

– По какому? По-другому, – высоким голосом сказал он. – По-другому, по-другому. Вот как например: ты добился того, что хотел, и никаких тебе отягчающих моральных обязательств. А? Здорово придумано?

– Но я ведь не этого добиться хотел, – плохо владея своим голосом, проговорил я. – Я как раз хотел моральных обязательств. Я думал, что… Что… что… мы созданы друг…

Я больше не мог говорить, по моим щекам водопадом покатились слёзы. Какой же я верно жалкий и смешной был в тот момент.

– Я знаю, что нам надо делать, – бодрым голосом проговорил Глеб. – Давай. Сейчас добьём эту бутылку. А затем я вызову такси, и мы поедем в город, – тусанём как следует! Эхе-хей!.. Да, Аронов, к утру придёшь в себя. И думать забудешь о плохом. Серьёзно.

Я попытался поблагодарить Стальского за участие, но не смог ничего выговорить, поэтому просто положил голову на стойку и обхватил её руками. Почувствовал как мягкая и тёплая Джессика обняла меня, а потом перестала обнимать.

Пролежав так минут десять и, окончательно отупев, я снова поднял глаза на свет. Глеб и Джессика сидели на диване перед включенным телевизором и тихо и сосредоточенно беседовали. Слева от меня стоял двойник с коптящими как горящие автомобильные покрышки крыльями. «Давно ты здесь?» – мысленно спросил я его. Картавый посмотрел на левое запястье и пожал плечами. В этот момент Глеб, в очередной раз обернувшись, заметил, что я «восстал из мёртвых».

– Что делать будем? – громко, обращаясь ко всем присутствующим, спросил он. – Джессика, иди собирайся, поедешь с нами. В караоке поедем. Аронов будет Бритни Спирс петь.

– Britney? – воскликнула Джессика. – I know, Britney.

– Вот и хорошо, – ответил ей Глеб, – Аронов, нажравшись, любит её петь.

– Хорошо, – согласился я. – Сначала надо попить пива. Пива что-то захотелось.

– Пива так пива. У нас есть пиво? – прищурившись, спросил Стальский у Джессики, но она уже вышла в прихожую.