Я пришёл дать вам победу

В семь утра дома затрезвонил телефон.

– Стё-о-па, ау-у, это я!

Звонил Паша. Глумову хотелось послать его куда подальше, но, скрипя зубами, он решил поговорить.

– Слушаю тебя, Паша.

– Что там с нашей денюфкой? Можно заехать забрать?

– Паш, я не врублюсь, ты прикалываешься или на полном серьёзе? – попытался перевести всё на смех Степан, но на том конце провода почувствовали жертвенного барана и не готовы были к шуткам. На том конце связирешили бить до конца.

– Какие шутки, Глумов? Мне бабки нужны сегодня! Сейчас!

– Нет у меня сейчас денег. Ты же знаешь, что я в поисковый отряд вложил и товар закупил.

– У тебя нет ни товара, ни денег. А своим поисковым отрядом можешь подтереться. Он мне в хрен не брякал. Ну, короче, это – твои головняки. Мне… нужны… мои… деньги. Жду до вечера. И не чуди, Стёпа. Светке своей накажи, чтобы тоже не терзала телефон звонками куда не следует.

Глумов совершенно забыл о жене. Светлана уже неделю гостила у матери в деревне.

«Господи, она же завтра собиралась вернуться в город, – спохватился Степан. – Надо остановить её».

Ситуация подгоняла всё делать незамедлительно. Ему хватило хладнокровия не звонить с домашнего телефона. Конечно, Паша с дружками мог и не успеть поставить прослушку, но люди они тёмные и с обширными связями. А за хорошие «бабки» можно сделать всё быстро и минуя закон. Он позвонил с переговорного пункта.

Светлана поняла сразу, что муж не шутит.

– Я у нотариуса переписал на тебя весь бизнес. Все мои активы, доли. На всякий случай. Если что, тебе поможет Соловей. Он будет в курсе.

– Я сделаю всё, как ты велишь! Ты не волнуйся за меня. Сам не рискуй напрасно и знай, что бы ты ни сделал, – я всегда на твоей стороне. Я тебя люблю!

Степан немного успокоился. Главное, что его Светик в безопасности, и она в него верит. Теперь надо решать проблему с деньгами. Где найти в течение дня триста тысяч он не знал. Не верно, он знал, и надо только приложить для этого некоторые усилия.

– Витёк, Глумов беспокоит. Узнал? Помнится, ты хотел приобрести мой «Виндом». Не передумал?

Витёк действительно не давал Степану проходу, клянчил продать ему машину. «Тойоту» Глумов пригнал из Японии всего два месяца назад. По городу таких авто бегало не более пяти штук.

– Что это вдруг? – поинтересовался Витёк. – Дефект нашёл?

– Да нет! С тачкой полный ажур. Можешь не сомневаться. Ты же меня знаешь. Врать не в моих правилах. Мне деньги срочно нужны.

– Окей! Давай, часа в два состыкуемся.

Степан расслабился. Суммы за машину для расчёта с Пашей хватало.

… Горело уже, вероятно, минут двадцать. Пожарные машины заполонили двор. Пожарные команды суетились у подъезда, тянули брандспойты, карабкались по лестнице к окну. Дым валил с четвёртого этажа. Степан вначале и не понял из-за этого дыма, что пылает его квартира. Транспорт весь тормозили у соседнего дома. Он выскочил из машины и ринулся к подъезду.

– Куда? – остановил его милиционер из ограждения.

– Пусти! Это моя квартира! – попытался вырваться Глумов, но милиционеру пришли на помощь двое пожарных.

– Не дёргайся, парень! Квартире своей ты уже ничем не поможешь, а в дыму пропадёшь. Подожди, скоро закончим.

Степан словно плетями опустил руки.

– Ладно, отпусти, – попросил он милиционера. – Дай закурить.

Глумов присел на корточки, прикурил сигарету, и с блуждающей улыбкой уставился в небо.

Шумела в брандспойтах вода, кричали пожарные, гудела пересудами сочувственно толпа зевак, и Степан с трудом услышал трель мобильного телефона.

– Степчела, какая-то непрухау тебя по жизни пошла. Говорят, хата у тебя пыхнула?! –

– Паша… – Степан замолчал, и вдруг понял. – Паша, если это ты – я тебя урою! Понял?

– Да ты не быкуй, братан. Так громко пугаешь, вдруг люди услышат. У меня есть к тебе предложение: заправка на Змеиногорском тракте, и ты ничего не должен. Живи спокойно.

Только теперь достучался до Стёпиного сознания смысл всего происходящего. И почему деньги с такой лёгкостью Паша занял ему. И почему за три года торговли впервые, и так не вовремя, взломали склад. И почему заполыхалаквартира. Всё встало на свои места. К заправке Паша принюхивался давно. Получил её Глумов в качестве свадебного подарка от больного раком отца.

– Молчишь? Говно кипит, наверное?! – издевался Паша.

– Я… тебе… – медленно, подбирая слова, стараясь не сорваться на мат, процедил сквозь зубы Степан, – ничего не должен. А твои фортеля обсудим у Масла.

– Ой, ой! Всё пучком! Будь уверен – всё разведём, как надо. И запомни: после этого предупреждения за твою жизнь и жизнь твоих близких никто и рваной сотки не даст… Дурак ты, Глумов!

Паша не договорил. Степан неожиданно услышал пронзительный крик возле соседнего дома.

– Машина горит. Воды! Сюда! Пожарные-е!

– Дурак ты, Глумов, – повторил Паша и отключился от связи. Стёпа понял, что горит именно его трёхлитровый «Ви́ндом».

… «…сам живой», – пробились слова сквозь пелену раздумий.

– Что? – переспросил Степан.

– Главное, что сам живой, говорю, – повторил Соловьев.

– Ну да, ну да, – вытолкнул из себя Глумов. – Главное – живой. Извини, расклеился. И ещё… Беда – бедой, а торжественное мероприятие срывать нельзя. Ты ведь знаешь – я не парадный поисковик. Я этому делу отдаю всю душу. Представляешь, – Степан как-то внезапно встрепенулся, ожил. – в последнее время запал я на Гражданскую войну. Ты себе и представить не можешь, сколько я материалов перелопатил. Действия на фронтах отдельных командиров, подковёрные интриги. Это оказывается настолько увлекательно и… страшно. Ты начинаешь реально понимать, какой ценой рождалась социалистическая страна. И завтра для меня, реально,особый день.

– Точно… Давай-ка мы с тобой бутыль закупорим до лучших времён и на боковую. Завтра надо быть свежими.

… Народу в поселковом Доме культуры набилось под завязку. Вдоль стен и в конце зала разместили сколоченные наспех из неструганых досок лавки, и на них теперь стояли люди. Сиденья из зала вынесли в фойе, и всё опустевшее пространство заполнили жители посёлка. Разговаривали тихо, но эти тихие разговоры сливались в единый гул.

Степан вышел на ярко освещённую сцену. В центре стоял накрытый алым кумачом стол, на котором возвышался, оббитый красной же материей, небольшой гроб.

– Товарищи! Земляки! – подойдя почти к краю сцены, обратился к людям в залеГлумов.

– Многие из присутствующих меня знают. И я знаю, что люди по-разному ко мне относятся. Кто-то считает меня коммерсантом, хапугой… Скажу прямо: я – не коммерсант… Нет у меня этой жилки, коммерческой. К другому у меня душа лежит. И другому обучен. Режиссёр я по профессии. А мой бизнес…

Голос предательски дрогнул. Степан кхэкнул в кулак и продолжил:Не для кого не секрет, наверное, что основную часть доходов я направляю на деятельность созданного у нас поискового отряда «Это надо живым». Мы в вечном неоплатном долгу перед теми, кто совершил невозможное – добыл, отстоял честь и независимость нашей Родины.

– Не мною это сказано, но я согласен на сто процентов с этими великими словами, что войны закончатся тогда, когда будет погребён последний солдат… Наш поисковый отряд ежегодно дважды за сезон выезжает на места сражений. Безымянных бойцов мы поднимаем много. Редко, до обидного очень редко, но нам удаётся установить данные погибшего воина. В этом году произошло настоящее чудо. Нами были подняты останки нашего земляка, красногвардейца из Алтайской губернии, сложившего свою голову в восемнадцатом году. Мы не знаем, как он оказался в тех местах центральной России, но имя его нам удалось установитьточно. Свои данные он нацарапал на алюминиевой ложке. Вернее сказать, он указал и родню.

«Вострецов. Бийск. Даша. Усп.11». Неимоверных усилий нам стоило выяснить, что начиная с девятьсот десятого года в Бийске на Успенской проживала лишь одна Даша. Дарья Лукичёва. С помощью товарищей из краевого архива мы узнали, что по этому же адресу в это время отбывал наказание за вооруженное нападение на офицера Степан Вострецов. Видите, как много нам открыла надпись на простой ложке.

Глумов повернулся к столу, на котором лежала ложка, и не успел сделать и шаг, как вверху что-то затрещало, вырвался сноп искр и металлическая конструкция софитов сорвалась вниз. А народу в зале показалось, что в этот миг через крышу в место, где стоял Степан вонзилась световая стрела.

Эпизод тринадцатый. Год 1998.

Слухи о том, что в городе кто-то небольшими партиями сбывает левое приисковое золото, до Сысоя доходили с постоянной периодичностью. В основном сбыт шёл через геолого-разведочную партию, которая имела государственную лицензию и официально занималась в республике разработкой месторождений и добычей благородного металла.

«Е-е-сть, есть в наших местах золотишко. А то всё кричат – Чукотка, Чукотка. Магадан. А мы что, не пришей к манде рукав? И у нас эта жёлтая презренная пакость водится. Водится, твою мать!»

Проблема доступа к информации о залежах золотоносного песка была успешно решена, и Сысой теперь ждал подвижек от Зубова. Зубов в свою очередь ждал телодвижений со стороны Полянова. Он не понимал, да собственно и не хотел в это вникать, каким образом желает добывать «презренный» металл Гурий. Официально или контрабандно. Это не забота Ивана Семёновича. Его больше заботило решение вопроса наполнения личных закромов.

Столица встретила смогом и децибельным гулом. Толстые, огромные змеи машин, пробивающие клубы выхлопных газов, довольно урча, медленно тянулись на встречных курсах. Казалось, что живому человеку здесь не осталось места для существования. Всё пространство мегаполиса сожрало новое и ржавеющее железо.

Зубов, впрочем, был не очень озабочен проблемой существования всеми нелюбимых москвичей.

«Нас…рать и рать… и рать», – пробубнил он себе под нос, рассматривая через окно авто небольшой, но очень разрекламированный ювелирный салончик, и блаженно потянулся, представляя, как в скором времени он обязательно посетит это заведение.

«Их – тьмы, и тьмы, и тьмы… Хоть чем-то пусть жертвуют, господа «присоски». Не задарма же из бедолаги матушки соки тянуть. Жируют, суки, а мы, холопы расейские, сиську московскую отсасываем. Бля…»

Настроение на секунду захмарилось, но тут же солнце приятных воспоминаний поглотило тучку раздражения…

… Полянов поднял Ивана Семёновича с постели, как всегда, не церемонясь, посреди ночи. Ему было наплевать на четырёхчасовую разницу во времени.

– Это я! Вопрос подошёл к стадии завершения. Тебе спасибо, что не стал тянуть вола за все причиндалы и всё решил оперативно. Чем быстрее, тем богаче. Ха-ха!

Зубов явственно представил, как Гурий с фальшивой радостью встряхнул требухой.

«Шутник. Твою…», – вытирая тыльной стороной ладони взмокший лоб, подумал Иван Семёнович. – «Дебильный юмор. И похохмить не умеют. Только и могут, что нагибать тех, кто им нужен, да «котлеты» с большими нулями в семейный бюджет хавать.»

Нет, страх перед фигурантом на другом конце провода у Зубова исчез уже давно. Он стал разговаривать с ним более нагло, развязнее, переходя на панибратство. Но предательская влага непроизвольно выступала на поверхности жирной кожи, стоило приступить к разговору.

– Ты подбеги на денёк. Надо «процентовочку» твою подмахнуть. Люди в курсе. Ждут.

Зубову нравилась эта черта Полянова. Если он что-то обещал, то непременно выполнял. Вот и теперь, обещание о безбедной старости воплощается в реальный договорчик с получением хорошего куша…

… Великолепие офиса оглушило видавшего различные и чиновничьи кабинеты и хоромы коммерсантов Зубова. Не-ет, это был не офис. Это был зал дворца турецкого хана.

«Да-а! Это тебе не морковкина жопка! Сразу видно – поляновские выкормыши. Небось не один пирожок с россыпью бриллиантов с бюджетного стола дюбнули, попилили», – подумал Зубов, плавно передвигая утопавшие в мягком ворсе ковров ноги.

– А-а! Семён Иванович! – ласково улыбаясь, раскинул в приветствии руки хозяин, правую выставив чуть вперёд для рукопожатия.

Было ему на вид слегка за сорок. Богатый костюм цвета слоновой кости ладно сидел на спортивной фигуре. Галстука не было и ворот белой рубашки был распахнут. Всем своим естеством хозяин кабинета отлично гармонировал с обстановкой офиса.

– Иван Семёнович! – небрежно сунув мягкую ладонь в чугунное рукопожатие Абрамовича, поправил Зубов.

– Да-да-да! Склероз, прошу прощения! – звонко хлопнул себя по лбу двумя пальцами хозяин кабинета.

– Иван Семёнович, конечно же. Правильно, Иван… Семёнович. Прошу, – он призывно указал рукой в направлении стола.

Убранство стола настраивало на расслабленное, непринуждённое общение, и никак не предвещало деловое подписание каких-либо бумаг.

– Может быть, вначале официальную часть закончим, а там уж и коньячку пригубим? – повернулся к Абрамовичу Зубов.

– Разговор не копеешный у нас с Вами. Разум трезвый нужен, Вы уж не обижайтесь. Я мужик сибирский, деревенский, юлить не привык. Поставим свои закорючки, ударим по рукам, тогда и присядем ладком. Основательно… По мужицки.

Абрамович в молчаливом согласии развел руки. Мол, «ну что с тобой поделаешь?». Замысловатые фразы договора плясали перед глазами Зубова. Он усердно шевелил губами, проговаривая каждое слово, вникая в смысл его. Отрывался от листка, вдумчиво рассматривал портрет президента на стене и вновь впивался взглядом в чёрные строчки. Текст был длинный, юрист постарался на совесть. Зубов отдавал себе отчёт, что грамотно составленный документ оградит его от подозрений неприятных органов в получении взятки, поэтому искренне в душе поблагодарил юриста за труды. Обставлено всё было как подобает. К середине договора Иван Семёнович уже устал от переваривания всех этих изысков юридической казуистики и стал выискивать то основное, что его больше всего привлекало в этой писанине и что он ожидал увидеть.

«Ага, вот оно», – заметив цифры, обрадовался Зубов.

Понимание количества нолей в цифре договора радостно разогнало кровь по немолодым сосудам. Три процента от суммы предвещали хорошее количество нолей и в личный бюджет Ивана Семёновича.

– Добре! – довольно крякнул Зубов и вопросительно посмотрел на Абрамовича. – Где ручка?

– Все правильно, Иван Семёнович? Замечаний, дополнений с Вашей стороны не будет? – и, не дожидаясь ответа, хозяин протянул солидный «Паркер».

Зубов быстро чиркнул по бумаге свою закорючку и подвинул листы Абрамовичу.

– Хотелось бы поинтересоваться, когда озвученные цифры можно будет пощупать?

– Да хоть завтра, – не естественно любезно улыбнулся Абрамович.

– Ну что, теперь можно и по пятьдесят? Теперь ничто не мешает? – пригласил хозяин.

Зубов, довольный сделкой, утвердительно кивнул и потянулся к винограду.

Эпизод четырнадцатый. Год 1998.

Горотьба вокруг омшаника была добротной. Василий вытянул руку вверх, и его пальцы едва коснулись заострённых концов брёвен. Заплот замысловато петлял меж деревьев, не высовываясь на прибрежные просторы, упорно стремясь спрятаться от людского глаза.

«И Потапыч не залезет», – удовлетворённо отметил Василий.

Звенело пчелиное лето. Много лет назад, когда апостол Демид набрёл на небольшую долину в верховьях реки Аккая, сын его Тихон, осматривая труднодоступное, дикое место, покрытые лиственницей и кедрачом крутые горы и струящуюся между ними серебристую ленту воды, он и не предполагал, что здесь, на высокогорье, можно будет держать пчёл. Получать целебный мёд.

Действительно, природа этих мест величава и богата разнотравьем, но она равнодушна к жизни людей, к их страстям, пристрастиям и заботам.

Тихон с отцом понемногу бортничали, добывали дикий мёд в дуплах деревьев. Своего мёда удалось попробовать только тогда, когда в общину пришёл Киприян. Отец у Киприяна был заядлым пасечником и обучил многим премудростям своего сына. Сам Киприян до предела пресытился цивильной жизнью и ушёл от шума и духовной грязи городов в поисках жизни тихой, размеренной и чистой. Ко времени появления в поселении Василия пасека насчитывала три десятка ульев и в помощниках у Киприяна было два человека.

– Ну, что, Геракл засушенный, рыбу добывать пойдём? – потрепал по белесой голове Устимку Василий.

Мальцу стукнуло от роду семь годков, по устоям он нынче должен перебираться с женской половины избы на мужскую. Был Устимка парнишкой работящим, родители не нарадовались. Добытчик.

– Погодь трошки, дядько. Чичас ловейку [1] возьму и можа итить, – крикнул мальчишка и вьюном ввертелся в дверь сарайки.

– Василий, – услышал Шилов голос старца. – Заходь до менЕ.

Василий посмотрел на сарай, откуда должен выбежать Устимка, крякнул с досадой, прислонил карабин и ловейку к скамейке у дома духовника и вошёл внутрь, вслед за старцем.

– Есть нужда поведать тебе одну историю, – пробубнил Тихон куда-то во внутренности большого сундука, в который занырнул практически целиком, оставив торчать наружу лишь тощий зад в безразмерной рубахе, пошуршал там в глубине немного и распрямил спину.

– Мой батюшка, святый отче Демид, баил, что году энтак в семь тышшь четыреста двадцать шестом от сотворения мира, али же в тышша девятьсот восемнадцатом по мирскому, набрёл к нам странный человек. Хвороба его одолела. Дожжи тада лили дён пять. Лывы [2] стояли сплошь, – отче замолчал.

Пауза затянулась минуты на три.

– Не важно…, – как бы самому себе произнёс Тихон и продолжил: – Оставил он одну вещь на сохранение и сгинул опосля. Сказывал, што ежлив и не возвернётси, прендмет энтот будет нам дюже нужным помощником, при умном подходе. Сколь ни смотрел я энту вещицу, но так и не понял, чё это. Даю тебе на осмотрение. Можа ты чего поймёшь.

Духовник держал на открытой ладони нечто блестящее овальной формы, напоминающее большую брошь.

Василий бережно взял вещь в руки. В глаза бросалось, что была она из непонятного материала, выглядела богато и имела три круга, в которых явно просматривались цифры. Василий аккуратно потёр поверхность. Цифры располагались в небольших округлых углублениях. В первом, внешнем круге, их было больше всего. Каждая цифра дублировалась по четыре раза. В среднем круге их было меньше, и лишь единичка повторялась. Внутренний круг составляли цифры из продублированных единицы и двойки, а также цепочка остальных цифр от трёх до девяти и заканчивалась она нулём. В середине предмета находился довольно крупный огранённый камень рубинового цвета.

– Отче, я даже и не могу сразу сказать, что это, – переворачивая «брошь» тыльной стороной произнёс Василий.

– А ты не спеши. Я не тороплю же. Рассмотри ладОм, подумай.

Шилов молча кивнул, аккуратно завернул вещь в поданную Тихоном тряпицу, положил в притороченный к поясу мешочек для мелочей и, поклонившись, намеревался выйти из дома.

– Обожди, – остановил его Тихон. – Присядь, Василий.

Старец прошёлся по половицам к дверям и вернулся к столу.

– Про дочь мою настал час тебе поведать.

– Отче, Устимка там меня дожидается, – махнул рукой в сторону двери Василий.

– Не ча, пождёт, – ответил Тихон, но окно отворил и крикнул мальчонке. – Устимка, погуляй малость, покудова я с дядькой Василием говорить буду.

––

[1] В древнерусском языке словом «уд» называли мужской половой орган (Толковый словарь В.И. Даля). Этот корень со своим значением сохранился в слове «удовольствие». Да, действительно, прежде в народном говоре это слово употреблялось именно в таком значении. В словаре оно было в компании с другими словами, которые не принято произносить в приличном обществе, но все с одним и тем же значением. И похоже, что оно сохранилось не только в слове «удовольствие», но и в слове «блуд».

[2] У староверов слово «лыва» означает «лужа».

––

Эпизод пятнадцатый. Год 1949.

Море, наверное, даже с большой волной красивое, когда оно тёплое. А если холодное? Шторм злобно вгрызался в причал, неистово хлестал серыми солёными брызгами по серой копошащейся людской массе.

Нет, не солёные брызги морской воды летали над причалом. Это горькие слёзы рыдающей толпы хлестали по скорбным лицам людей. Народ колыхался серым клубком, прилипнув друг к другу от промозглостии страха перед неизвестностью.

Солдатики, подняв набухшие от влаги воротники, мрачно и со злобой следили за толпой.

"Сука, вот, из-за этих приходится и им мокнуть и мёрзнуть на ветру".

Худенький лейтенант лет двадцати пяти, страдальчески лаская распухшую щеку, по-детски поскуливал от невыносимой зубной боли. Сквозь грохот прибоя и рёв бури офицер услышал бухающие по дощатому причалу шаги и из серой пелены брызг взгляд вырвал длинную скрюченную фигуру. Силуэт был знаком. Далеко выкидывая сухие трости ног, приближался уполномоченный ЦэКа.

– Лейтенант! – неожиданно густым, глубоким голосом, никак не совместимым с комплекцией, подозвал офицера Арнольд Мери.

– Послушай, лейтенант, я вызвал на перевозку катер.

– Товарищ… – не размыкая зубов замычал лейтенант, но уполномоченный отмахнулся от него.

– Да знаю я, что у тебя приказ вывозить на шлюпках. Ты разуй глаза, лейтенант. Ну давай хоть немного, хоть крохотную капелюху,останемся людьми. Или может, сразу сказатьнароду: «Сигайте в море?» Шлюпки эти и десятка метров не протянут. Погубим же всех, – и, едва слышно, будто сам с собой, закончил: – А может быть, для них это было бы и к лучшему?

– Не понял, товарищ уполномоченный.

– Что тут не понятного, лейтенант?! Катер подойдёт – переправляй рейсами на судно. В Палдиски вас ждут.

На рейде порта Лехтма, хватая спасительный воздух то носом, то кормой, страдало в водяных провалах судно «Сымери», которое из-за низкого уровня воды зайти в сам порт не смогло. Именно ему предстояло доставить к длинному составу на Сибирь стоявших на причале…

… Арнольд Масаари строгал из деревянной болванки очередного игрушечного медвежонка, когда в сенях, сбивая снег, застучали по полу хромовые сапоги.

– Арно! Собирайся на собрание! – внося с собой клубы морозного пара, с порога забубнил Путна.

– Далеко ли? На часы -то смотрел? В полночь и собрание. Вуме ли ты?

– Да я-то что? Сверху спустили собрать народ, вроде как на митинг. Человек с центра долженбыть. Чего там им взбрело – кто бы знал.

– Всем что ли собираться? Что, своих тоже поднимать? Спят уже все.

– Мужиков только зовут…

… В здании клуба дым стоял коромыслом. Закурили, казалось, даже те, кто никогда и не брал ни разу в зубы папиросу или самокрутку. В воздухе, вперемешку с никотиновым угаром, витало какое-то беспокойство.

– Ну и где твой обещанный человек из центра? – шумели мужики, обращаясь к Путна.

– Не выходной завтра, Путна! Спать пора, на работу ведь с утра, – кричали они секретарю.

– Ждите! Ждите, товарищи, – неуверенно, сам не понимая, где же обещанный товарищ из горкома, пыхтел раскрасневшийся Путна.

Дверь с грохотом отворилась, и в проём потянулась цепочка автоматчиков. Они шустро промчались по рядам, взяв присутствующих в кольцо. В зал вошёл лощёный полковник.

– Всем слушать! – зычно крикнул он, осадив назревавший людской ропот.

– Вы будете депортированы в Сибирь. На сборы отводится пятнадцать минут… Хотя…,– полковник посмотрел на часы. – Пока вы тут прохлаждались и потолок дымом засерали, ваши женщины уже всё собрали, так что – на выход и на причал.

… Лейтенант надеялся, что доставивдепортируемых до Палдиски, передаст их с рук на руки конвою товарняка и, со спокойной душой, отправится к зубному. Страшно. Боязно. Но зуб не давал жизни. Идти надо.

Народ, обречённо изучая потухшими глазами кашу серого снега под ногами, вереницей тянулся в теплушки. Шли организованно, безропотно. Конвой лениво покуривал папиросы, изредка пробегаясь взглядом по скорбно бредущей толпе.

– Лейтенант!

Дудин резко обернулся на зов и скорчился от пронзившей скулу боли. Вдоль состава, стряхивая налипший снег с воротника шикарного тулупа, вышагивал побитый жизнью и спиртным майор.

– Лейтенант! Вы откомандированы сопровождать состав до пункта назначения. Срочно пройдите в здание вокзала. Там получите предписание, сопроводительные документы, паёк… Хе… Хотя пайка хватит тебе едва до Москвы. Ну, там, следовательно, отоваришься по новой.

Дудин растерянно икнул.

– Товарищ майор! Я не цирик [1]. Меня отрядили из строевой части лишь по причине отсутствия из-за болезни ответственного лица в порту Лехтма. Мне был дан приказ доставить… – он поперхнулся словами, подумал и продолжил, – доставить людей до станции. До состава. Передать их конвою и вернуться в часть.

Майор устало вздохнул, поскоблил покрытую недельной щетиной скулу, наверное, не успевает побриться, работы много, и достал папиросу.