Я пришёл дать вам победу

Девушка, смутившись, шагнула в сторону, уступая дорогу.

– День добрый, Анисья, – улыбнулся Василий.

– Здравствуй, – еле слышно прошептала Анисья.

– Почитай месяц здесь живу, а поговорить с тобой всё не досуг, – сокрушённо произнёс парень. – Ведь я тебя совершенно не знаю, а жить, выходит, нам вместе предстоит.

Анисье парень понравился ещё при первой встрече. Открытое славянское лицо, глубокие, чистые, как горное озеро голубые глаза, и мощная, крупная фигура. В армии не даром Василию прицепили позывной – Плечо. Плечи у него и впрямь были широкие. Веяло от него покоряющей естественностью, добротой, уверенностью и покоем.

– Батюшка Тихон позволит – наговоримся.

Анисья смущённо прикрыла рот ладошкой и потихоньку побежала домой.

– Анисья, посуда?! – крикнул вслед Елисей.

– Потом, – не оборачиваясь и не останавливаясь, отозвалась девушка.

––

[1] – Гряда – вытянутая в длину возвышенность, ряд, цепь небольших гор, холмов.

[2] – Гайтан- Шнурок, используемый христианами для ношения нательного крестика

[3] – Листвяк – лиственничные брёвна

––

Снежка

… Вот и пришёл Снежкин день. Ночью снился ей странный, красивый сон. Гуляла она на таких лугах, каких не видела ни разу. Трава высокая, сочная-сочная и зелёная-зелёная. А в траве нестройным оркестром настраивались к концерту кузнечики. Где-то там, вверху, куда было тяжело задрать голову даже при призывном мычании, плескались в манящей синеве кучерявые барашки облаков. Нежные лучики солнца бережно гладили наполненную вкуснотищей травку.

Давно, ещё тогда, когда Снежка была малой несмышлёной тёлочкой, помнится, мчалась она вприпрыжку по заливному лугу, очень похожему на эти – нынешние. Как же ей было весело и беззаботно. Мать лениво отмахивалась хвостом от надоедливых слепней и задумчиво жевала сочную траву. А Снежка носилась вокруг, бодала слабеньким лобиком объёмный бок матери и радостно пела. Какое счастье – эта жизнь! Как здорово, как замечательно, что мама взяла её жить здесь, в этих травах, а Буянчика не взяла. Он так и остался маленький и мокрый лежать в яслях. А когда Снежка проснулась, Буянчика не было. Наверное, мама не захотела, чтобы он жил с ними и прогнала его. Какое-то неизвестное двуногое существо руками, приятно пахнущими маминым молоком, погладило тогда Снежку и сказало:

– Хушь ты, милушка, одыбайся. Скоро уж травка поспеет. Нарезвишьси вдосталь. Ладной коровушкой станешь.

Не понимала Снежка, что за непривычные звуки выталкивало из себя существо, но чувствовала, что не злое исходило от существа и ласково ткнула мокрым носом в ладонь.

Давно это было.

А сейчас она, размеренно покачивая крутым выменем, шла по заливному лугу к манящему свету.

Свет был тёплым, не слепящим и не обжигающим. Был он добрым. А там, в этой атмосфере любви и покоя, аппетитную траву жевали коровы. Мелодично перекликались колокольчики на шеях.

Вдруг из белизны навстречу Снежке выбежал Буянчик. Он остался таким же маленьким, но крепко стоял на ножках и был весел. Он не обиделся на Снежку за то, что мама взяла её жить с собой, а его – нет. Он радостный подскочил к Снежке, заулыбался:

– Здравствуй, сестрёнка! Долго ты не шла к нам.

– Здравствуй, Буянчик! – оглядываясь вокруг, произнесла Снежка.

Со всех сторон, приветливо мыча, сходились коровы и телята. Они светились от счастья. Снежка не понимала, радовались ли они тому, что она пришла к ним, или им просто было так хорошо, что грусть им была неведома.

Назойливые слепни и мошка летали вокруг, но не досаждали укусами, а казалось, тоже приветствовали Снежку.

Буянчик и коровы окружили Снежку и нежно стали лизать ей глаза, нос. Тёплые струи слюней потекли по горлу. Дыхание спёрло. Что-то железное полоснуло по гортани, и слюни стали ещё горячее.

«Не бойся», – сказал Буянчик. – Мы рядом, мы с тобой. Здесь тебе будет хорошо.

Сознание замутилось. Снежка услышала ещё, как знакомый голос хозяйки произнёс:

– Благодарю тебя, голубушка, за всё, – и полетела Снежка, полетела.

Не смогла излечить Устинья Снежку.

Эпизод десятый. Год 1933.

– Хучь ты мне и сродственник! Хучь и кровь от крови мы с тобой, но обчественное замать не дам!

Слюни летели во все стороны. Бунин оправдывал свою фамилию. Он метался по тесной избёнке, сотрясая над головой сухонькими кулачками.

– Ишь, чё удумал. Дурней себя ищешь, Минька?

Михаил с досады хрястнул сапогом об пол. Корил он теперь себя за то, что не дождался ухода дядьки.

Когда радостный Михаил втиснулся в свою хибарку, Бунин, по-хозяйски облокотившись о печку, восседал за столом. Алёна, накинув чистую тряпицу на выскобленные доски стола, выставила всё, что было в доме. Как иначе то, дядька родной, мужнин, как-никак, пришёл в гости. Отдавая пряным рассолом, стояла квашеная капуста, парила только что вынутая из чугунка картошка. Блестели твердыми боками огурцы. Заначенная для великого события бутылка самогона так же потела холодным стеклом на столе.

– Дядько, здоров были, – приветливо воскликнул Михаил.

– Здоров, здоров, Минька! – вальяжно протянул Бунин. – Вот, заглянул на огонёк. Дай, думаю, проведаю племяша. Погляжу, как живёт. Чем дышит.

– Дак, чего уж. Живём помаленьку, – неуверенно обведя взглядом стенки дома, произнёс Дружбин.

– Жировать – не жируем. Братовья малые вот только всё на подножном корме. Голодно немного.

Дядька глянул на Стёпку с Ванькой, бритые головёшки которых торчали на печи.

– Ни чё, живодристики, выдюжим. Все голодуют, не тока вы одни. Все на подножном корме. Иде ж другое чё взять? Вот уборошную загуторим, там, глядишь, чё и отломится. Небось, государство не забудет.

Михаил задумчиво сидел у двери на скамейке и, почему-то, не проходил к столу.

– Чё не садисси? Сидай. Давай по стопарику дерябнем, – махнул призывно рукой Бунин.

– Да мне ещё на ток сегодня. Зерно пошло.

– И чё? Ты не за баранкой, поди ж. Па-а – думаешь, запах! – наливая в стаканы самогон, протянул Семён.

– Подсаживайся, паря. Эй, стригунки, а ну-у, …чё вам дядька дасть, – задрал голову к пацанам Бунин и щедрой рукой подал две горячие картофелины.

– Шамайте! Ни чё-о, выдюжим. Не дадим с голоду сгинуть. Не чужие чай. Подмогнём роднёй. Нешто мы не понимаем, как оно тянуть обузу родительску. Да-а, досталось тебе, Минька. Сеструха моя, царствие ей небесное, настругала голопузых, а тебе – маета.

– Да нет, я ни чё. Братовья же, – стараясь, как можно спокойнее, ответил Михаил.

– А чё, хлеба-то нет? – не слушая его, обернулся к Алёне Семён.

Женщина нервно теребила передник.

– Мука кончилась. Вот, думала к тётке Дарье сбегать, попросить в займы.

– Тю-ю! Да у нас то откуль мушица? Сами толокно промышляем, – отмахнулся дядька, опрокидывая стакан.

Задержал дыхание, провожая горячительную влагу по нутру, дождался, когда упадёт, зычно выдохнул, сунул в рот щепотку квашеной капусты.

– Зернишка бы чуток в колхозе получить. Хушь на пару лепёшек. Обещают, ныне отоварить. Чё на току то бают? Дадут?

Михаил хмыкнул. Подтянул к себе под ноги пустой мешок из-под муки, поскоблил пятернёй слипшиеся от мякины волосы и, махнув рукой, стал стягивать сапоги.

– Как же, дадут. Пока сам не возьмёшь, шишь чего дождёшься.

Из сапог посыпалось на мешковину зерно.

– Вот, зашёл в гурт. Зерно в сапоги насыпалось, – довольный своей выдумкой хвастался Михаил.

– На пару лепёшек наберётся. Столчём, пацанов накормим, – стягивая второй сапог, рассуждал Дружбин.

Дядька молча двигал кадыком. Гнев спёр его дыхание.

– Во – о – руе – ешь?.. У колхоза?.. У государства?.. Да ты как?.. Да ты…

– Дядь Семён, ты чего? – растерянно посмотрел на Бунина племянник.

– Жрать то малым надо чего-то. Я ж не для себя. На себя и на Алёнку уж давно рукой махнул. У них вон брюхо к хребту прилипло. Они-то за что одну крапиву да пузики [1] трескают?

Михаил распалился. Крупные желваки загуляли по скуле. Он резко рубанул рукой, рассекая воздух.

– Ворую? Да, ворую! Что, обеднел твой колхоз от горстки зерна? Нартов вон харю нажрал такую, что лошадь его жопу еле тянет. Суставы у неё трещат. Этот член партии брюхом ноздри чешет, а Неплюевы, эвон, уже шестые в деревне, кто дитёв своих от голодухи хоронют. Ты хошь, чтоб и наших на луговину снесли? Это ж племяши твои. Кровь от крови…

– Хучь ты мне и сродственник ! Хучь и кровь от крови мы с тобой …

Бунин спешно плеснул в стакан самогон, закинул спиртное в глотку и, сграбастав куцый картуз со скамейки, выскочил из избы. Михаил обречённо опустил опухшие от косовицы руки…

Алёна мелко вздрагивала плечами, глотая слёзы. Пацаны, проглотив картофелины, сладко посапывали на печи. Михаил нервно курил у двери.

… В сенях жалобно заскрипели половицы. Запах свежего гуталина ворвался в жильё, опережая хозяев надраенных сапог. Михаил слышал, что Васюнин был вообще -то не зверствующим сотрудником доблестных органов. Мужики, опасливо озираясь, судачили на перекурах, что в день, когда постучат в твою дверь, лучше было бы, если стучащим оказался бы Васюнин. Сергея Ерофеевича выдвинули в кресло начальника районного ОГПУ по прибытии на родные земли, после того, как он упросил Блюхера отпустить его из армии на покой. Стали сказываться старые раны Гражданской. Временами конвульсивно дёргало порванное осколками плечо.

– Обидно, Сергей Ерофеевич! Такого начальника погранотряда мне на твоё место подобрать будет сложно. Может, потянешь ещё годик – другой. В погранучилище приметил я мужика смышлёного. Видно, что не из-за формы лямку армейскую тянет. Не пустоголовый. Чернышёв [2] приглашал меня на учения погранцов своего округа и там я наблюдал за этим мужиком. За дело радеет, и о бойцах думает. Он готовый начальник отряда. Его учить – только портить. Как выпустится, к себе планирую забрать. С ГПУ, думаю, вопрос утрясу. Вот ему и твоих ребят доверить не боязно. Дождись его, а?

– Василий Константинович, ты меня знаешь. Не припёрло бы, не просил. Сам за себя боюсь. И голова клинит. Контузия, наверное, проснулась. И плечо так рвёт, что готов зубами руку оторвать. В глушь уйду. Старики у нас на Алтае – знатные травники. Авось подлечат.

Блюхер задумчиво посмотрел на дернувшееся в непроизвольной конвульсии плечо Васюнина и твёрдой ладонью обхватил израненную руку комэска.

– Ну что ж! Давай, обустраивайся в лесах сибирских. Не ровён час и мне приткнуться надо будет, – криво усмехнулся и добавил. – На лечение.

Васюнин прибыл в Барнаул аккурат к Октябрьским праздникам. Город готовился к демонстрации.

На центральном проспекте крепили транспаранты, прославлявшие величие народной революции.

Радостные, разгорячённые предпраздничной суматохой люди воодушевлённо развешивали на дома красные флаги. Казалось, что всё население города высыпало на улицы и занималось украшением фасадов. Работать было некому.

– Да-ро-го-ой! – раскинул в объятиях руки секретарь горкома, встречая Васюнина у двери своего кабинета.

– Доложили, доложили! Такого человека в наши края… Это… Это – большая удача… Пограничник с боевым опытом. Чекист с чистыми руками и горячим сердцем. Как будто тайменя захлестнул… Ха-ха!

Складки на переносице секретаря собрались в узкую линию.

– Ты даже сам не знаешь, каков подарок ты мне сделал. Ты же… Эх, Сергей Ерофеевич! У меня ж ГПУ без головы. Данилова в Запсибкрайком отозвали, а вместо него Филина оставили.

Кубасов обречённо махнул рукой.

– Филин этот… Ни сова, ни ястреб… Ни город не тянет, ни районам помощи от него.

Борис Васильевич резво подскочил к Васюнину, схватил его за изувеченную руку и потащил к карте. Сергей поморщился от боли, но секретарь не обратил внимания.

– Ты посмотри, какие просторы… А сколько врагов на этих просторах ошивается, в курсе?.. Вон, недавно на овчинзаводе беляки производство развалили. Взяли субчиков. Камягин, Твердохлебов, Пестерев. А как маскировались? Чуешь?

Васюнин пожал плечами.

– Вот то-то и оно… Жуть!.. Короче, что я тебя убалтываю, как девку красную на греховные действия. Назначение твоё я согласую без проволочек. Сейчас Хабаров придёт. Это Пред. Горсовета. Он тоже будет за тебя. Можешь хоть сегодня кабинет занимать. Всё здание ОГПУ в твоём распоряжении.

Васюнин изумлённо посмотрел на секретаря.

– Вообще-то, я зашёл на учёт встать. Из рядов Рабоче-Крестьянской Красной Армии списан по состоянию здоровья. Направляюсь в Шипуновский район. Лечиться буду.

– Ты – лечиться. Данилов – на повышение. Остальные – из рабочего набора. Ни образования. Ни… А – а! – бросил обессилено руку Кубасов. – Ну не Филина же мне на ГПУ ставить, право дело.

Секретарь внимательно посмотрел на Сергея, тяжело вздохнул и, как-то устало, прошептал:

– У меня же от края людей не останется… Он же всех без разбора пересажает ради ромбика в петлице… Войди в положение… Прошу…

Васюнин молча достал папиросу, помял её пальцами, постучал гильзой об ноготь и, решительно засунув обратно в пачку, сказал:

– Хорошо! Оговорюсь сразу. Произвола сотрудников, фабрикацию расстрельных дел на «вредителей» и «белогвардейских заговоров» ради выполнения плана и очередной «галочки» в отчётах, извращение законов, фальсификацию и повальные аресты я не допущу. Буду служить честно. По совести, а не по заказу. По-другому не умею. Если Вас устраивает такой подход, я, конечно, до конца не уверен, что у меня получится, но давайте попробуем.

– Мне нравится Ваша позиция, товарищ Васюнин, – раздалось от двери, которую широкой спиной подпирал тихо вошедший мужчина в сером пиджаке.

На вид ему было лет тридцать пять-сорок. Открытое лицо, прямой взгляд широко раскрытых глаз, формирующаяся, но ещё не отросшая борода и аккуратные усы.

– Хабаров, – представился он и протянул руку.

Васюнин ощутил крепость рукопожатия.

– Так вот, повторюсь, Сергей Ерофеевич. Мне нравится Ваша позиция. Но если по совести, то давайте по совести. Вы не боитесь, что в таком случае и сами попадёте в жернова?

Васюнин посмотрел на Кубасова, затем на Хабарова. Они напряжённо ждали его ответа.

– Отчего же не боюсь? Я ведь не дурак. Всё прекрасно осознаю. И даже уверен, что доносы на меня полетят в верха после первого же моего разбирательства с особо ретивыми сотрудниками, которые признания из арестованных выбивают ногами. Боюсь, конечно… Но вы знаете, товарищи, я думаю, что если мне удастся оградить хотя бы десяток простых колхозников, граждан, от произвола, я буду готов пойти под эти жернова.

– А ты не допускаешь, что твои труды будут напрасны? Вот ты выпустишь человека, а после твоего ареста его опять закроют, – прищурился Кубасов.

– И такое вполне возможно, – спокойно ответил Сергей Ерофеевич. – Но я буду знать одно точно. Я хотя бы попытался, а не закрыл на беспредел глаза.

– Ну что же, – потёр подбородок Кубасов, кинул взгляд на Хабарова и продолжил: – Могу сказать однозначно, Сергей Ерофеевич, что ты можешь быть уверен в том, что с нашей стороны… – он опять посмотрел на Хабарова и, увидев его кивок в знак согласия, закончил: – получишь полную нашу поддержку. Пока это будет в наших возможностях. Мы ведь тоже ходим по лезвию.

… Дружбин протёр впалые от усталости и недоедания глаза и откинул дверной засов. Васюнин приехал с Филиным. Сергей Ерофеевич пытался отвертеться от сопровождающего, искал причину отправить помощника куда-нибудь в район, но не смог ничего придумать и вынужден был взять Филина с собой.

Филин сразу же по-хозяйски прошмыгнул в избу, откинул занавеску на печи, перешевелил ручищей головёнки спавших ребятишек и дёрнул кольцо подполья. Васюнин грустно вздохнул и устало опустился на скамью у входа.

– Вот, гражданин Дружбин, поступило на Вас донесение!

Из погреба высунулась фуражка Филина. Он нервно срывал с лица прилипшую паутину.

– Нету тут ни шута. Ветер празднует победу.

Васюнин обвёл взглядом скудную обстановку жилища.

– Зерно куда спрятали?

Михаил обречённо посмотрел на Алёну и достал с полки у печи миску с пшеницей.

– Вот. Сушить поставил.

Филин тупо уставился на жёлтые зернышки.

– Ты чё, издеваешься? Это всё?

Михаил дёрнул плечом.

– Всё. Я и принёс-то только то, что в сапог насыпалось. Не вру. Ей богу! – и осёкся.

Уловили… Филин вскинулся, как наскипидареный.

– Ей бо-огу? Комсомолец? Богом кроешься?

Васюнин поморщился. Опёрся руками в колени и рывком встал.

– Собирайтесь. Поедем!

Алёна заломила в молчаливой истерике руки. Кинулась к Михаилу. Он растерянно смотрел по сторонам, не соображая, что нужно сделать. Он понимал, что его забирают, но не мог сосредоточиться и построить очередность своих действий.

«Собирайтесь. А что брать-то?»

Что могла собрать Алёна, когда в доме и так нет ничего? Положила пяток картофелин, одно яйцо варёное, исподнее чистое, портянки сухие. Васюнин толкнул дверь и вышел в сенки. Противна была ему процедура увода людей из их насиженных мест.

Он стоял у крыльца и нервно курил, мелко затягиваясь и с силой, со свистом выталкивая сизый дым из ноздрей. Со стороны колхозной конторы по улице, спотыкаясь, спешил секретарь парткома. Шаг его мог бы быть расторопнее, но мешала подбитая колчаковцами нога.

Рядом с ним, пытаясь на ходу пожаловаться на кого-то, семенила Марчиха. Женщина она была дородная, невысокая, и юбка у неё была объёмная. Пылил подол Марчихи прилично, издалека можно было принять за шлейф от двуколки председателя. Васюнин понял, что спешат по его душу и, дабы облегчить страдания инвалида, шагнул на встречу Юдину.

– Товарищ Васюнин! Товарищ Васюнин! – ещё на подходе заголосил секретарь запыхавшимся голосом. – Звонят… Вам… Звонят… Из городУ… Быстрее…

Сергей Ерофеевич оглянулся на избу Дружбина. Филин ещё не вывел Михаила.

– Садись в машину. Сейчас поедем.

В дверном проёме показался Дружбин с небольшим дорожным узелком в руках. За ним, зычно сморкаясь, вынырнул на ступеньки Филин. Следом, прижав к глазам платок, появилась Алёна.

– Так! Быстро все в машину. Город на проводе, – объяснил Васюнин Филину.

Звонил Горлов, старый знакомый Васюнина. Они не были друзьями, но Горлов, как и Васюнин, прошёл армейскую школу и в органы попал так же по приглашению секретаря горкома партии.

– Слушай внимательно и не перебивай.

Голос звучал взволнованно и зажато. Телефон трещал. Напряжённость терялась частично по пути, но испуг чувствовался в каждом слове.

– Дома тебе появляться не стоит. Твоя лояльность кое-кому не по нраву. Дополнительно поклонись Филину. Ты меня понял?

Сергей не стал благодарить Горлова. Он понимал, что Горлову это ни к чему. И ещё он понимал: то, что сейчас сделал для него Горлов, нельзя измерить никакими словами благодарности. Горлов дарил Васюнину жизнь.

– Тэк…тэк! – задумчиво протянул Сергей, протирая ладонью мокрую от пота трубку телефона. Решение сформировалось в голове и он кивнул сам себе, словно соглашаясь с вариантом.

– Т-э-эк! Филин! Придётся тебе, брат, баранку сегодня покрутить, – выглядывая в окно конторы обратился Сергей Ерофеевич к своему заму, курившему на крыльце. – Савчук! – крикнул он водителю.

Савчук с трудом вынул своё тело из машины и притрусил к окну конторы.

– Я! – вскинул он руку к козырьку.

– Остаёшься в деревне. Скоро должен прибыть отряд. В Войково кулачьё вздыбилось. Приведёшь отряд туда.

– Сергей Ерофеевич, – подошёл Филин, – какое там кулачьё в Чупино? Мирошниченко рази чё, Никола. Дак и то, он свою хату под контору колхозную добром отписал. Сам пришёл и отдал.

– Не знаю. Может залётные нагрянули. Нам задание дали – значит надо выполнять.

– Ну, эт конечно. Это само собой. А мы то куда? И с этим чё делать? – мотнул головой в сторону Дружбина.

– Отряд идёт из Ильинки. Пока дойдут, мы с тобой арестанта доставим в райцентр, возьмём пулеметы в машину и сюда вернёмся. – на ходу изворачивался Васюнин.

– Понято! – вытянулся Филин, поддёрнул локтями галифе и втиснулся на место водителя.

Озёра Чаячьего блестели зеркальными блюдцами. Поросль мелкого кустарника тянулась вдоль дороги.

– Тормозни! – тронул Филина за рукав Сергей Ерофеевич.

– Припёрло, – пояснил он, увидев в глазах водителя немой вопрос.

– А-а! – заулыбался Филин и свернул на край дороги.

Он не успел заглушить машину, как раздался выстрел. Жгучая молния вонзилась Филину куда-то под вздох, он хватанул ртом воздух, но воздух не пошёл в лёгкие. Филин испуганно хлопнул глазами и ещё раз разинул рот. Нет. Это всё!

– Дружбин! – позвал прижухшего на заднем сидении Михаила Васюнин.

– Вот что, брат, Дружбин! Жизнь так повернулась… Сейчас мы с тобой вернёмся в деревню. Машину бросим под горой. Ты… очень… – размеренно, с паузами, чтобы пассажир успевал воспринимать смысл слов, произнёс Сергей Ерофеевич.

– Ты меня слышишь? – неожиданно рявкнул он, и Дружбин подскочил на сиденье.

– Д-да! Я слышу!

– Прекрасно, – выталкивая Филина из машины под откос, продолжал Васюнин.

– Ты очень осторожно проберёшься домой. Соберёшь своих, необходимую мелочь и выйдешь так же осторожно к Чёрной забоке.[3] Так, чтобы никто не видел. Я вас ждать буду.

Машина дребезжала на кочках, слова Васюнина прерывались, но Михаил понял, что ему дали свободу. Не такую, о какой он мечтал, обнимая Алёну на свадьбе, но эта нынешняя свобода была много дороже. Это была свобода жизни. Он понял, что будет его семья теперь беглой. Беглой, но живой. И рядом с ними будет этот человек. Спаситель… Васюнин…

… Ночь подмигивала звёздами, когда путники подошли к реке. Чарыш тихо шумел тёмными волнами. Где-то, на другом берегу, незлобливо тявкнула собачонка, ей лениво откликнулась другая, и это всё, что нарушило беспокойную тишину. Под обрывом неожиданно раздался всплеск воды и звякнули уключины. Не торопясь, проблёскивая металлом вёсел, лунную дорожку на реке преодолевала небольшая лодка.

– Ждите здесь, – прошептал Васюнин и осторожно стал спускаться с крутояра к воде.

Он ступил на омытую волной прибрежную глину как раз, когда днище плоскодонки зашуршало о мелководье.

– Доброй ночи, хозяин! – окликнул Васюнин гребца.

– Кого тут черти носят? – недовольно вскинулся мужик. – А ну, отыди дале, не искушай, человече! Не ровён час, зашибу!

– Да ты не кипятись, уважаемый, – как можно спокойнее сказал Сергей. – Я из органов. Помощь твоя требуется.

– Эт чего-жь надать? – раздалось из лодки и сверкнул огонёк спички.

Луна вырвалась из небольшой тучки и, обрадовавшись простору, заиграла лучами на волнах. Васюнин увидел, что в лодке стоял мужик годами за шестьдесят. Нечёсаная борода клинышком торчала из-под капюшона дождевика.

– На ту сторону нам срочно надо переправиться, отец! Время не терпит.

– Хм! – взлохматил бородёнку мужик и осветил папироской крупный нос.

– Эт можно, конечно, коль надать! Дык чёжь свету не дождатси? По ночи блукать, чай не с руки?

– Дело важное, сам понимать должен! Нельзя до утра тянуть, отец! Выручай!

Мужик тяжело засопел. Бросил окурок в воду, сел на доску.

– Добро! Полезай! Надать, так надать. По темени мотыляться туды-сюды, – забурчал он себе под нос.

– Не один я. Сейчас остальных кликну.

– Ишшо не лучче! – хлопнул ладонью себя по коленке мужик.

– И сколь там вас?

– Дак – пятеро.

– Ишь как. Пятеро. И куды я вас сажать буду? Потопнем. Не паром у мне, чай.

– А если в два захода? Грести и мы сможем, чтоб тебя не утруждать. А, отец? Выручай.

– Та не хай! Волна вроде не велика. Авось пронесёт. Кличь своих.

– Тю, так вы с малятами, – пропуская Михаила с ребятишками, протянул мужик.

– И носят вас черти. Видать и впрямь дело важное, коль с детьми прётесь в ночь. Ну, расселись, чё ли? С Богом, тронемся, – и осекся было, но поняв, что сотрудник из органов не зацепился за фразу, спокойно выдохнул.

Вёсла глубоко ушли в волну и лодка, дрогнув, отчалила от берега. Борта практически сравнялись с водой и мужик грёб аккуратно, без рывков. Плыли молча. Пацанята прижухли на корме, уткнувшись в плечи Михаила. Колени немели, но Дружбин боялся пошевелиться, чтобы не опрокинуть лодку.

– Тут пристать то трудно, – нарушил тишину мужик. – Берег пологий. Отмель большая. Брести вам придётся.

– Ничего. Чай не сахарные, не растаем, – откликнулся Васюнин.

– Ну, ну, – буркнул мужик и осторожно затабанил веслом, выруливая в заводь.

– Тут ловчее будет. Тихонько прыгай. Вишь, до берега чуток. Глядишь и не намокнете.

Стараниями гребца, действительно, как он только увидел в темноте, удалось подплыть к небольшому плёсу. До сухого песка лодку отделяла полоска воды с полметра шириной.

Васюнин допрыгнул без труда. Лодка отчалила по инерции назад, и мужик подгрёб вновь.