Неискушённый

Антал выслушал её очень внимательно и медленно кивнул. Надайн опустила глаза, а потом и вовсе закрыла лицо руками. Она сидела так минуту-другую, после чего слабо произнесла:

– Выходит, другой прескверный действительно тут побывал. Если это, конечно…

– Не я, – твёрдо ответил Антал. – Это был не я.

Ансуре совсем съёжился. Теперь он боялся даже просто посмотреть на Антала. Его, очевидно, пугало то, как смело Надайн вела себя и не боялась бросаться обвинениями.

– А кто тогда?! – вдруг взревела Надайн, ударив рукой по столу. – Кто, если не ты? Всем известно, что твой отец убил последнего прескверного двадцать пять лет назад! Ты единственный в своём роде. Думаешь, я поверю тебе? Да никогда в жизни!

– Зачем я тогда, по-вашему, сюда явился? – защипел Антал в ответ, медленно поднявшись из-за стола.

Надайн напряглась и машинально взяла со стола нож. Ничем другим она защититься сейчас не могла. Хотя ножа, несомненно, было бы недостаточно.

– Одной Тенебрис известно, что там у вас в головах. Нам не постичь ваших замыслов.

Элейн тоже встала, чуть отгораживая Антала от Надайн.

– Успокойся, – велела она хозяйке усадьбы. – С чего ты вдруг решила нападать?

– Одумайся, моя дорогая! – кричала та в ответ, крепче сжимая рукоять ножа. – Тенебрис с момента своего изгнания только и грезит о том, как бы избавиться от каждой благословлённой семьи. Как видишь, начала она с наследников.

– Тогда почему вы, госпожа Беланже, всё ещё целы и невредимы? – выпалил Антал злобно. – Почему, в таком случае, я всё ещё вас не проклял? Вам ведь известно, что я мог бы! У меня хватило бы на это сил.

Надайн нечего было ответить. Она тоже рывком поднялась со своего места и, всё ещё держа в руке нож, двинулась на прескверного.

– Я просто зарежу тебя прямо сейчас, чтобы точно знать, что ты никому больше не навредишь.

– Надайн! – крикнула Элейн, выступая вперёд. – Что ты творишь?!

Но та будто не слышала принцессу. Антал не мог поверить, что это действительно происходит. Одно его присутствие доводило людей до крайностей. Ещё вчера вечером всё было спокойно, а сегодня на него уже неслась разъярённая госпожа Беланже с ножом. А он даже не успел доесть завтрак.

Внезапно снаружи раздались крики. Это заставило Надайн остановиться. Она уставилась в окно. Что-то происходило на крыльце усадьбы. Антал и Элейн решили воспользоваться случаем и помчались к выходу. Надайн явно была не в себе, и лучшим решением было бы уйти прямо сейчас.

Они распахнули двери и замерли, увидев происходящее. Дворецкий, замахнувшись метлой, стоял над… Дьярви?

– А ну пошёл вон отсюда! Кто ты такой?! Как посмел проникнуть на священную территорию семьи Беланже?!

Дьярви лежал на земле, прикрываясь руками. Он свернулся калачиком, желая спрятаться от ударов. Двое стражников, стоящих у дверей, присоединились к дворецкому, собираясь схватить и вышвырнуть незваного гостя за ворота.

– Что за кошмар! Какая наглость! Какой-то бродяга вот так просто влез сюда! – продолжал ругаться дворецкий. – И куда вы, солдаты, вообще смотрите?! А если бы он проник в дом? Одному Пресвятому Сальваторе известно, что у него на уме!

Элейн и Антал не могли поверить своим глазам. Они так и стояли с открытыми ртами, не в силах выдавить ни звука. А потом, когда солдаты взяли Дьярви под руки и поволокли, хором крикнули:

– Рамон Беланже!

И мир замер. Дьярви резко и шумно вдохнул, точно вскрикнул. Дворецкий, всё ещё прижимающий к себе метлу, проморгался, а потом медленно перевёл взгляд на бродягу, которого только что приказал вышвырнуть прочь. Солдаты тоже остановились, как по команде взглянув на него. И даже рабочие, носящиеся по территории усадьбы по своим делам, внезапно будто окаменели. В этот момент на крыльце показались побледневшая Надайн и Ансуре. Устоялась тишина, но всего на несколько мгновений. Её нарушил дворецкий, вдруг вскрикнувший в ужасе. Он бросил метлу и упал на колени, прямо к ногам Дьярви.

– О, Пресвятой Сальваторе, простите меня! Мой господин! Не знаю, что на меня нашло! – запричитал он, едва не заплакав. – Как мог я вас не признать, господин?!

Солдаты тут же отпустили своего пленника и повторили за дворецким – тоже упали на колени и взмолились о прощении. А Дьярви тем временем выпрямился, отряхнулся, поправил волосы и размашистым, гордым шагом направился ко входу, у которого собралась целая толпа. Даже слуги из дома выглянули посмотреть на происходящее. И первое, на что обратил внимание Антал, были кольца и перстни, надетые на каждый палец Дьярви. Или Рамона.

– Ах ты гадёныш, – почти шёпотом произнёс он, нахмурившись. – Влез-таки в мою мастерскую.

– Привет, Антал. Привет, Элейн. – поздоровался Рамон так, будто ничего не произошло. – Мама, господин Гишар…

Они все стояли молча. У Надайн по щеке скатилась слеза. Бескровными губами она – женщина, вспомнившая своё дитя – промолвила:

– Рамон…

Он поднялся по ступеням и возмущённо спросил:

– Ну? Чего стоим-то? Пойдёмте в дом! На дворе вообще-то не нежная весна, а я одет слегка не по погоде. Неужели не видно?

Рамон и в самом деле был одет слишком легко: в потрёпанной грязной рубахе и таких же брюках. Он продрог и дрожал. Видимо прихватить одежду потеплее из дома Антала он не додумался. Зато все пальцы увешаны украшениями! Рукам его, очевидно, совсем не холодно – золото да драгоценные камни согревают.

И, заслышав его капризы, все расступились, пропуская вернувшегося господина домой.

Рамон принялся раздавать приказы сразу же, как переступил порог родного дома. Слуги засуетились, забегали: кто-то помчался согревать воду для ванны, кто-то уже готовил чистую одежду. Надайн также велела подать ещё одну порцию завтрака, на что Рамон, отмахнувшись, ответил:

– Не надо. Я не голоден.

Он шёл вперёд, направляясь прямиком в свои покои, совершенно не обращая внимание на воцарившийся вдруг в усадьбе хаос. Одно его появление заставило всех переполошиться. Он, точно ураган, нёсся по коридорам, с гордо вскинутой головой. Антал подметил то, как изменилась его осанка – оказывается, всё это время она была идеальной! Ведь чаще всего Рамон передвигался пригнувшись, едва не ползком. А теперь и взгляд изменился. От прежних жалости и страха в глазах не осталось и следа. На смену им пришли высокомерие и надменность.

Надайн шла следом за сыном, не в силах вымолвить ни слова. Несомненно, у неё было много вопросов, но она, всё ещё поражённая произошедшим, никак не могла собраться с мыслями.

– Как не голоден? Ты так сильно похудел! Поешь, пожалуйста! – только и простонала она, обращаясь к сыну.

– Мама, ты слышала, что я сказал, – безразлично ответил он. – Не наседай. И зачем вы все за мной идёте?! У вас что, дел других нет? Отстаньте! Дайте привести себя в порядок, в конце концов!

Оказавшись в своих покоях, Рамон тут же захлопнул двери и заперся. Надайн, Антал, Элейн и господин Гишар так и встали, уставившись на комнату вернувшегося нежданно-негаданно молодого господина. Хозяйка усадьбы обернулась, окинув растерянным взглядом присутствующих. В руке она всё ещё сжимала нож.

– Как же это так… – проронила она, едва слышно. – Что же это…

– Убери нож, Надайн, – приказала Элейн, не спуская внимательного взгляда с её руки.

Та будто только сейчас его заметила и выронила, казалось, испугавшись саму себя. А потом она посмотрела на Антала широко распахнутыми глазами и сказала:

– Господин Бонхомме… Я…

Но извиниться перед ним она так и не смогла. Не нашла в себе на это силы. Господин Гишар видел, в какой растерянности пребывала Надайн, и ободряюще положил руку ей на плечо. Он горбился, стоял, чуть склонившись.

– Госпожа, быть может, имеет смысл выпить немного? – предложил учитель осторожно. – Вам нужно успокоиться. Всё-таки такое потрясение случилось. Но главное, что Рамон сейчас дома. Он поговорит с вами, как только будет готов. Понятия не имею, что случилось, но, думаю, мы со всем обязательно разберёмся. Пойдёмте, госпожа. Я отвлеку вас беседой.

– Послушай мудрого человека, Надайн, – согласилась Элейн. – Тебе бы присесть, выдохнуть…

И госпожа Беланже сопротивляться не стала. Она слабо кивнула, и Ансуре увёл её, поддерживая за руку. Антал и Элейн тоже решили не стоять под дверьми покоев Рамона и ушли в покои принцессы. Оказавшись там, Элейн заговорила:

– Теперь я всё вспомнила. Рамон и Бартоломью были лучшими друзьями. Они без конца репетировали пьесу, и Рамон в ней действительно играл Дьярви.

У Антала защемило сердце. Конечно, ему не дали шанса познакомиться с принцем, чтобы получше узнать его. Но, тем не менее, его историей прескверный успел проникнуться. Так же, как и историей Рамона.

Элейн вдруг ахнула, упав на кровать:

– Антал… Вероятно, Рамон не в курсе того, что случилось с Бартоломью. Он, возможно, не знает, что…

Она вновь замолчала. Произносить страшную правду вслух всё ещё не хватало сил и смелости. А потом добавила:

– Как мне ему об этом сообщить?

Антал подошёл к принцессе, положив руки ей на плечи:

– Не взваливай на себя такую ответственность. Во-первых, нам ещё неизвестно, что знает Рамон, а что нет. Он ведь был рядом тогда у меня дома и мог слышать наши разговоры о принце. Во-вторых, если всё-таки потребуется, я сам обо всём расскажу ему.

– Но ведь Бартоломью мой брат! И я должна…

– Ты никому ничего не должна. Побереги свои нервы. Позволь мне разобраться с этим.

По щеке Элейн скатилась слеза. Она тут же отвела взгляд в сторону и закусила губу. Её трясло.

– Хорошо? – настаивал Антал.

Она помолчала пару мгновений, размышляя, а потом кивнула и встала с кровати.

– Хорошо. Спасибо, друг. Друзья же на то и нужны, чтобы выручать в сложных ситуациях.

А потом принцесса приподнялась на носочки и оставила едва уловимый поцелуй на уголке губ Антала. Тот так и замер и на мгновение даже перестал дышать. А когда пришёл в себя, Элейн уже отстранилась. Она прошла к окну и устроилась в кресле, привычно подобрав ноги.

Сердце прескверного колотилось. На лбу выступила испарина. Он никак не ожидал этого жеста. Однако внутри растеклось необычайное тепло. В груди воцарился приятный трепет. Пусть в первые мгновения Антал и опешил – всё же это очень много для него значило, – но сейчас он будто бы по-настоящему проснулся. Все предостережения Тенебрис о том, что не стоило доверять Элейн, ушли куда-то на второй план. Стали ничем. Ведь не могла принцесса обманывать. Не могла она так жестоко играть с ним! А главное, ей попросту незачем было это делать. По крайней мере, Антал на это надеялся.

К обеду дворецкий явился для того, чтобы пригласить Антала в покои к Рамону. Тот, очевидно, уже закончил все свои водные процедуры и привёл себя в порядок. Позвал молодой господин только прескверного, для начала желая поговорить только с ним.

Прескверный постучал в двери. Рамон открыл их, сказав:

– Входи.

Теперь Антал мог как следует его рассмотреть и, очевидно, познакомиться заново. Рамон был невероятно красив. Честно говоря, настолько красивых молодых людей прескверному встречать раньше не доводилось. У него было почти кукольное лицо, живые глаза и яркая улыбка. Казалось, раньше это не было так заметно, пока Рамон находился под действием «забвения», так как он постепенно забывал самого себя. А сейчас вспомнил. И вернулся прежним.

Рамон даже двигался иначе: изящно и свободно. Он пригласил Антала присесть в кресло, а сам устроился на своей кровати. И тоже принялся разглядывать прескверного так, будто до сегодняшнего дня они не встречались никогда.

– Я хотел сказать спасибо, – заговорил Рамон. – За всё, что ты сделал для меня. Если бы не ты, очевидно, я так и блуждал бы где-то потерянный, а потом сгинул бы.

Антал улыбнулся:

– Разве я мог иначе?

– Мог. Но, как оказалось, не всем прескверным чужды сочувствие и милосердие.

– И ты не боишься меня? Не относишься настороженно?

Рамон вскинул брови:

– В честь чего? Я, конечно, немногое помню из того, что со мной происходило, но наверняка знаю одно: ты безвозмездно заботился обо мне. Ничего не ждал взамен. При этом не имел понятия о том, кто я такой на самом деле. Я мало кому говорю такое, но… Антал, я искренне благодарю тебя. Спасибо, что вернул меня домой.

– Кстати об этом. Как ты оказался тут?

Рамон пожал плечами:

– Просто следовал за тобой, как любой проклятый. Чувствовал тебя. Сначала отсиживался в храме господина Меро, а потом вернулся в твой дом, но там тебя не оказалось даже спустя несколько дней.

Антал с усмешкой глянул на руки Рамона:

– И не забыл прихватить с собой кольца из моей мастерской, да?

Тот закатил глаза, тяжело вздохнув. Очевидно, он не терпел упрёки в свой адрес.

Антал посмеялся, сказав:

– Оставь себе.

Но Рамон всё равно неохотно снял кольца и перстни, протянув прескверному:

– Всё равно они мне велики. И к тому же, не мне от тебя подарки принимать. Это я должен в знак глубокого уважения подарить что-нибудь. Ты ведь куришь, верно?

– Да. Но не стоит…

Рамон не послушал. Он встал, прошёл к туалетному столику и, порывшись в ящике, который тоже ломился от всяческих диковин и украшений, вытащил на редкость красивую штуку – портсигар.

– Возьми, пожалуйста, – настаивал Рамон, протянув его Анталу. – Мне эта вещица всё равно без надобности.

Антал взял портсигар и рассмотрел его. Снаружи он был покрыт золотом и испещрён маленькими рубинами, а внутри оказался выстлан бардовым бархатом. Прескверный улыбнулся. Ему было очень приятно такое внимание Рамона.

– Спасибо. Но кольца всё-таки оставь себе. Я как-нибудь подгоню их под твой размер. В конце концов, куда мне их сейчас девать?

Рамон был тем ещё гордецом, но всё-таки противиться не стал. С довольной улыбкой поместил дареные украшения в одну из своих шкатулок. Очевидно, вся его гордость рассыпалась, точно атакованный ветрами песочный замок, когда речь заходила о драгоценностях.

– Оправдываться я не привык, но хочу сказать, что не собирался их красть… – неловко заговорил Рамон. – Просто твои украшения зачарованные! Это какое-то колдовство! Они сами влекли меня. Ведь, честно признаться, настолько тонкой и искусной ювелирной работы я никогда не видел! А в столице у нас много знатных мастеров, знаешь ли.

Антал серьёзно ответил:

– Они в самом деле зачарованные. Каждое из мною созданных украшений. Я напитываю их своей энергетикой, и она служит защитой от проклятых. Не совсем так, как различные амулеты, какими пользуетесь вы, благословлённые, но очень похоже. Проклятые ведь тонко чувствуют энергию прескверных. Они нас и боятся, и почитают. Поэтому моя энергетика может служить защитой от них.

– А почему же тогда я не побоялся их надеть?

– Потому что не нёс опасности. Ты сам нуждался в них. В их защите. Проклятые со злым умыслом не посмели бы к ним приблизиться. Ну, или твоя тяга к драгоценностям настолько сильна, что ты игнорировал все законы нашего мира!

Антал посмеялся, а вот Рамон молчал, всё ещё разглядывая кольца. А потом он обернулся и абсолютно серьёзно спросил:

– Почему ты такой? Ты ведь отличаешься от других прескверных. У тебя есть своя воля. Ты хочешь помогать людям, а не вредить. Как так вышло?

– Я не знаю. Но я вовсе не святой, Рамон. Однако я рад, что ты видишь во мне нечто большее. Не только прескверного.

– О, честно говоря, о том, что ты прескверный, можно легко забыть! С тобой рядом не страшно. По крайней мере, мне не было страшно, совсем наоборот. Я рад, что мы друзья.

– Друзья? Вот так просто?

– Конечно. А как иначе? Кто мы, если не друзья, после пережитого? Поверь, Антал, у меня в окружении таких людей, как ты, очень мало. Потому я знаю, о чём говорю. Кстати, о друзьях. А где Бартоломью? Он что, совсем меня не искал? И как вы с Элейн познакомились? Как оказались здесь? Всё происходящее кажется каким-то абсурдным сном!

Тут Антал перестал веселиться. Он был рад тому, что Рамон сидел, а не стоял, потому что собирался быть честным. Он не хотел обрушивать на несчастного молодого господина Беланже страшные новости, но иного пути не было. Тянуть ни к чему. Хотелось сказать о том, как он ошибался! Ведь Бартоломью действительно искал его. И, несомненно, ищет до сих пор. Рамон себе даже не представлял, как отчаянно его лучший друг тянулся к нему, невзирая на проклятие.

Ладони вспотели. Антал моментально осознал, что поступил правильно, забрав у Элейн эту ответственность. Он точно не хотел бы, чтобы принцесса проходила через это. Ведь тогда ей пришлось бы пережить смерть Бартоломью снова. Как она переживала раз за разом, выслушивая соболезнования и видя жалость в глазах окружающих.

– Рамон, – начал Антал осторожно. – Для начала ответь, что ты помнишь о том дне, когда тебя прокляли?

Тот нахмурился, копошась в воспоминаниях, а потом ответил:

– Бартоломью был здесь, в моих покоях. Матери и Энея не было, они, кажется, в тот день были приглашены на чей-то праздник. Мы с принцем репетировали его пьесу и попутно дописывали её. А потом… что-то произошло. Я помню лишь мгновение. Паника! И я потерял сознание. Мне кажется, меня ударили по голове. Очнулся я уже будучи проклятым, а дальше всё как в тумане. Я брёл и брёл по лесу… Не один день, это точно. Замёрз, ужасно хотел пить и есть. А потом дошёл до Домны и нашёл тебя.

– То есть ты не видел того, кто мог наложить на тебя проклятие?

– Нет. Вообще никого постороннего в тот день в усадьбе не было. Так что с Бартоломью? Где он?

Антал медленно встал и на негнущихся ногах подошёл к Рамону, сев рядом с ним. Тот внимательно смотрел на прескверного, и лицо его постепенно менялось. Он напрягся.

– Рамон, в тот день пострадал не только ты.

Он стал бледнее прежнего. Поджав губы, продолжал смотреть на Антала и не сводил глаз. Несомненно, он начал догадываться. А потом тихо, совершив над собой неимоверное усилие, спросил:

– И как сильно пострадал Бартоломью?

– На нём посмертное проклятие.

Рамон качнулся, едва не рухнув без чувств. Антал тут же придержал его за плечо. Взгляд молодого господина Беланже заволокло пеленой. Он не проронил больше ни слова, уставившись в никуда. Выражение его лица не изменилось, осталось непроницаемым. Антал чувствовал, как тот задрожал. А потом по щеке его медленно скатилась слеза. Но Рамон тут же её утёр, спросив:

– А что же было дальше? Как вы встретились с Элейн?

Кто-то мог бы подумать, что Рамон Беланже – ходячая глыба льда. Он так быстро сменил тему, будто сейчас не услышал роковые новости, будто ему совсем не больно и не горько. Но Антал прекрасно видел, что это не так. Рамон с завидным мастерством натянул на себя маску спокойствия, позволив себе самое малое – одну слезу.

Было бы лучше поговорить об этом, помочь Рамону прожить утрату, но Антал не решился настаивать. Быть может, он привык справляться с горем наедине с собой? И теперь ждёт момента, когда останется один, чтобы дать волю чувствам. Так или иначе, прескверный не стал больше зацикливаться на смерти Бартоломью и рассказал всё то, о чём Рамон хотел знать. После чего оставил его одного, вернувшись в свои покои.

Самым страшным было то, что не все беды остались позади. Рамон всё ещё медленно умирал из-за «проклятых мук». Однако он старался делать вид, будто всё в порядке, будто ему совсем не больно, не голодно и не холодно. Его организм отчаянно отвергал любую еду, переваривая её с переменным успехом. И наготове у него всегда был платок, чтобы при очередном приступе не запачкать всё вокруг кровью.

Через пару часов после разговора Антала с Рамоном, вернулся Эней. Он ворвался в дом, запыхавшись. И первым делом громко спросил:

– Где он?! Где Рамон?!

А когда любимый племянник вышел ему навстречу, тот тут же крепко обнял его, заплакав. Всем сразу стало понятно его поведение. Эней забыл Рамона, но продолжал по нему страшно скучать. «Забвение» не только стёрло несчастного молодого господина из памяти его близких, но и вычеркнуло его существование в целом. Вот Эней и оплакивал кого-то незнакомого, такого далёкого и потерянного. Даже Надайн, хоть и переживала, не показывала таких бурных эмоций.

Элейн пояснила, что Эней всегда относился к Рамону, как к родному сыну. Самому ему Сальваторе детей не послал – Эней страдал от бесплодия, из-за чего оба его брака в итоге оказались разрушены. Вот он и одаривал всей своей отцовской любовью племянника.

Но отношения Надайн с собственным дитя всё равно не поддавались объяснению. Антал не понимал, почему сын холоден с ней, и почему она в свою очередь держалась отстранённо. В чём-то даже напоминала Анталу его собственную мать. Уж он-то, как никто другой, знал, что нет ничего страшнее для ребёнка, чем холодные родители.

Прескверный видел, как Надайн боялась. Особенно в тот момент, когда у Рамона случился очередной приступ прямо за завтраком. Тот только и успел войти в трапезный зал, после чего закашлялся, отчаянно стараясь выудить застрявший в кармане платок. Кровь лилась по его губам, стекала по рукам, которыми молодой господин прикрывал рот. А потом он рухнул на пол, обессилив. Из глаз от напряжения катились слёзы. Он задыхался, побелел. И в тот момент его немногочисленная семья осознала, что выдыхать рано. Что кошмар не закончился. Они не знали, чем помочь. Ворковали над любимым и изнеженным наследником, не представляя, как подступиться. А Рамон лишь отмахивался, не позволял себя жалеть и ругался, заставляя от него отстать.

В глазах Энея и Надайн Антал прочитал мольбу. Они не произносили этого вслух, но было ясно: главы второй благословлённой семьи умоляли его помочь хоть чем-то, что-то предпринять. И ждать действительно было нельзя. Всё упиралось в незнакомого прескверного. Его было необходимо отыскать как можно скорее и… убить. Иначе никак. Правда ни Антал, ни Элейн ни кто-либо ещё не имели ни малейшего понятия о том, где его искать. Вероятно, стоило наведаться в Амисс и хотя бы попытаться выведать любую информацию у жителей деревни. Но начать Антал решил с малого – спросить о прескверном человека, который последним имел с ним дело. Его отца, Ашеала Болье. И как бы господину Бонхомме не было тошно от мысли о возвращении домой, всё же переступить через себя придётся.

Рамон не мог пойти с ними – слишком ослаб за последние дни. И, как бы он ни отпирался, как бы ни отмахивался, было ясно, что ему хотелось побыть с семьёй. Тем более сейчас, в такой трудный период. Эней не отходил от племянника ни на шаг, надеясь и веря, что в ближайшем будущем Рамону обязательно станет лучше. Он исцелится, его спасут.

– Пообещайте мне. Прошу, господин Бонхомме, пообещайте, что найдёте способ!.. – умолял Эней, пока Надайн оставалась сдержанной и какой-то приглушённой.

Она как будто старалась оградить себя от происходящего, не жалела сына, не сидела подле него, готова исполнить любую волю. Очевидно, госпожа Беланже, как и тогда с Энеем, предпочла действию бездействие. Столкнувшись с трудностью, напрямую касающуюся членов её семьи, она цепенела и превращалась в каменную, безжизненную статую.

– Я не знаю, что делать! – вторил Эней, охваченный тревогой. – Мы бессильны. Умоляю, господин Бонхомме…

– Эней! – рявкнул Рамон злобно. – Не смей от него ничего требовать. Я не позволю взвалить на Антала подобную ответственность.

– Я сделаю всё, что смогу. И даже больше, – мягко заверил Антал, обращаясь и к Энею, и к Рамону.

Молодой господин в очередной раз отмахнулся. Лёжа в постели, он сморщился от приступа боли, и сквозь зубы процедил:

– Как только мне станет лучше, и я смогу встать на ноги, то сразу же разберусь со всем сам!

– Молчи, гордец! – простонал Эней беспомощно. – О, Пресвятой Сальваторе, помоги нам! Помоги моему племяннику преодолеть все тяготы!

Рамон демонстративно закатил глаза и вздохнул:

– Да я жив ещё, жив! Успокойся, Эней! Хватит позориться! Ты ещё на колени упади и воздай руки к небесам.

Эней жалобно огрызнулся:

– Если потребуется, упаду! Упаду! А ты молчи!

Надайн не стала провожать гостей. У двери их нагнал Ансуре. На него тоже распространилось настроение, воцарившееся в усадьбе, однако он, казалось, был единственным поистине здравомыслящим человеком. Потому старался сохранять спокойствие и оказывал всяческую поддержку семейству Беланже. Глядя на прескверного исподлобья, он тихо сказал:

– Господин Бонхомме, госпожа Дезрозье, я хотел пожелать вам удачи. И пусть судьба, а, быть может, сама воля Пресвятого Сальваторе укажет путь и даст подсказку. Надеюсь, вам удастся отыскать мерзавца, посягнувшего на жизни молодых господ. И будьте предельно осторожны! Заверяю, я пригляжу за Рамоном. И, если… нет, когда! Когда ему станет лучше, продолжу с ним уроки музыки. Они всегда помогали ему собраться. Постараюсь увлечь его. Помогу выплеснуть боль утраты и боль физическую через искусство.