Неискушённый

Однако этого не случилось. Элейн быстро пришла в себя и, рывком поднявшись, огляделась. Вокруг всё ещё был тот самый зал, рядом находились Бартоломью, несколько солдат и Вейлин, держащий прескверного на цепи. Тот смиренно сидел на коленях, опустив голову. Руки его окровавленные завели за спину и заковали в кандалы. На шее виднелся толстый металлический ошейник. Металл, из которого были сделаны кандалы, использовался как раз для пленения и успокоения прескверных. Он был пропитан благословением и не позволял проклинать и использовать силу. Сейчас прескверный точно не мог противостоять им и даже не пытался.

Элейн подняла глаза на Вейлина. Лицо того оказалось рассечено рваной раной. Кровь залила глаза и стекала вниз, по шее. Командир пытался отдышаться и внимательно следил за пленником. Бартоломью тоже был напряжён, вспотел и тяжело дышал.

– Ты как? – спросил он, увидев, что сестра пришла в себя.

Элейн встала, пошатнувшись. Голова кружилась, а на ногу было невозможно наступить. Тем не менее она твёрдо ответила:

– В порядке.

Бартоломью придержал её, не позволил снова упасть, и тихо зашептал молитву, желая ослабить боль сестры:

– …облегчи, Сальваторе, муки тела,

Даруй истерзанной душе покой.

Ты с ранами справляешься умело,

Их лечишь своей мягкою рукой…

Элейн всё ещё была напряжена, однако всё равно одарила брата благодарной улыбкой. Боль в самом деле отступала, становилось легче. Придя в себя, принцесса обратилась к Вейлину:

– Это он сделал?

Она указала на глубокую рану на его лице. Ещё повезло, что оба глаза на месте остались!

– Да, – ответил командир и тут же заверил: – Ерунда. Не беспокойтесь обо мне, госпожа.

Рана была неровной, рваной. Края неаккуратно торчали. Элейн, чуть сморщившись, предположила:

– Это он… ногтями?

Вейлин кивнул:

– Да, госпожа. Вцепился мне в лицо и кожу рассёк.

Командир бросил презрительный взгляд на прескверного и дёрнул цепь, на которой тот сидел, точно на поводке.

– Отродье проклятое… – процедил он сквозь зубы и едва удержался от плевка.

– Как обстановка с амисситами? – спросил Бартоломью.

– Их подавили, заставили успокоиться. Большая часть солдат осталась внизу сторожить вход в храм. Есть павшие. Еретики использовали проклятые предметы, и несколько солдат погибли.

– Много?

– Шесть человек.

– Много, – подытожил Бартоломью, печально опустив голову. – Даже одна смерть – это много.

Элейн небрежно бросила в ответ:

– Зато амисситов мы убили больше.

На лице Бартоломью заиграли желваки. Он был зол на Элейн. Его бесила её расточительность, и принцесса это знала. Чувствовала. Она предсказывала непростой разговор дома. Братец наверняка обрушит на неё свой гнев и выскажет всё, что думает. Однако Элейн ни о чём не жалела и точно не собиралась оправдываться.

– Вейлин, соберите тела павших. Прескверного будем вести под конвоем, – приказал Бартоломью.

– Да, господин, – ответил командир и принялся раздаваться приказы солдатам.

– Его следует убить на месте! – возмутилась Элейн. – Для чего тащить в столицу? Что даст темница? Ты же знаешь, он не способен предстать перед судом, не способен ответить за содеянное. Его надо казнить сразу!

Но Бартоломью не слушал. Он, проигнорировав Элейн, подошёл к пленнику и строго приказал:

– Подними голову, прескверный.

Тот на удивление подчинился. Принц сумел наконец разглядеть его как следует. Перед ним был абсолютно спокойный молодой человек, в глазах которого не было ни капли ярости. Он не сопротивлялся и даже просто не оскорблял благословлённых. Только сидел и не двигался.

– Как твоё имя? Откуда ты?

Прескверный промолчал. Бартоломью не стал останавливаться на этих вопросах. Ответы на них не были так уж обязательны. Потому он просто сказал:

– Ты пройдёшь испытание болью. И если сможешь заплакать, если тело твоё и воля принадлежат лишь тебе, а не богине, то предстанешь перед судом как человек, а не как прескверный. Тогда за свои тяжкие преступления будешь заперт в темнице. В противном случае, не пророни ты ни единой слезы, будешь убит. Ибо значит это, что ты – прескверный, и жить недостоин.

– К чему всё это, брат? – бесилась Элейн, преисполненная злостью. – Какой смысл?! Ты ведь прекрасно знаешь, что конец у него один!

Бартоломью вдруг громко рявкнул на сестру:

– Молчи! Таковы законы, Элейн! И он, как любой житель Эрхейса, имеет право на суд! Или недостаточно тебе крови, что ты сегодня пролила? Хочешь ещё?

Элейн не осмелилась возразить. Хотя всё равно точно знала, что до суда этот прескверный не доживёт. Как и все предыдущие, как и все последующие. Также и через испытание болью прошли не все. К примеру, Джокеста не дожила даже до него. Её убили на месте из-за неповиновения и сильного сопротивления. А этот прескверный взял себя в руки. Его смогли подавить и усмирить. Потому ему предоставили шанс на жизнь. В темнице, но всё же жизнь. Если, конечно, сможет заплакать. Ведь слёз у прескверных нет. Волею богини они неспособны плакать. Потому это испытание и существует. Заплачет – значит, Тенебрис более не подчиняется. Следовательно, способен отвечать за себя самостоятельно и может предстать перед судом. Это считалось справедливым. Этот закон придумали ещё задолго до рождения Элейн и следовали ему.

Строгость его соблюдения была предельно ясна и объяснима. С точки зрения морали даже жизнь прескверного могла претендовать на ценность. Дело было в Сальваторе. «Ведь отдал он своё благословение во имя спасения душ, а не для уничтожения их. Ведь создал он когда-то людей, полюбил их и оберегал. Потому благословлённым не пристало без необходимости и по желанию своему разбрасываться дарованной силой и казнить всякого.» Эти строки все представители благословлённых семей знали наизусть и засыпали с ними на устах. Власть, подаренная им богом, была соблазнительна, но следовало противостоять желанию пользоваться ею как вздумается. И потому Бартоломью злился на Элейн. Она бессовестно нарушила этот закон сегодня, напав на амисситов. Отняв жизнь жрицы, принцесса спровоцировала кровопролитие, которого, вероятно, можно было бы избежать. Но ярость ослепила её. Злость на неугодных была слишком сильна.

– Тебе всё ясно? – задал вопрос Бартоломью. – Понятен мой приговор?

– Да, – ответил прескверный, всё ещё глядя принцу в глаза.

Бартоломью кивнул. Спрятав меч в ножны, он приказал всем выдвигаться в путь. Снаружи царила разруха. Пахло кровью и дымом. Под ногами лежали тела. И, что самое ужасное, некоторые дома горели. Солдаты, очевидно, в пылу сражения не брезговали ничем и использовали для запугивания даже огонь. Он по всей видимости быстро охватил деревянные избы, перебросившись и на соседние. А, быть может, сами амисситы по неосторожности устроили пожар. Но этого, казалось, никто из них не замечал.

Когда прескверного вывели из храма, жители деревни, которым угрожали оружием солдаты, завыли. Женщины истошно рыдали, протягивая к нему руки и желая пожалеть. А мужчины стояли с непроницаемыми лицами, но с полными горя глазами. Жители Амисс провожали избранника Тенебрис на смерть и заранее оплакивали его. Они ведь знали, что ни один из них так и не вернулся обратно, что никого благословлённые не оставили в живых. Они знали и хотели бы помешать солдатам, но не решались действовать. И так много полегло сегодня, и без того земля в достаточной мере окропилась кровью. Казалось, амисситы так не горевали по погибшим родственникам и знакомым, как по прескверному. Его руки всё ещё были закованы в кандалы. От них и от ошейника отходило несколько цепей. Взяв прескверного в кольцо, десять солдат на конях, держа эти цепи, двинулись вперёд. Прескверный шёл пешком в их окружении. Пути к отступлению не было. Вероятно, попытайся он, сразу лишился бы головы.

Остальные солдаты уложили на своих коней тела шестерых погибших воинов и следовали за конвоем. Вейлин Гонтье и наследники трона шагали впереди всех.

Вслед им бросали оскорбления. Люди кричали, надрывая глотки:

– Будьте вы прокляты!

– Пусть не знают ваши семьи счастья!

– Да обрушится на головы детей ваших кара Тенебрис!

Но солдаты на провокации не реагировали. И, молча покинув Амисс, армия двинулась к столице. Прескверный под их надзором, казалось, даже не дышал. Смиренно опустив голову, он шёл вперёд, уже зная, что умрёт.

Как и было обещано, его поместили в темницу. Дальше им займётся Вейлин Гонтье. А Элейн и Бартоломью, устав от сегодняшних событий, вернулись во дворец. За окном тем временем рассветало. Целая ночь ушла на эту битву, и наследники трона буквально валились с ног. Перепачканные кровью и потом, они хотели как следует отмыться и упасть в свои постели, чтобы проспать целые сутки. Однако этому не суждено было случиться.

– Поговорим? – обратился к Элейн брат.

Взгляд его был полон злости. Такое принцесса редко наблюдала. Разговаривать, конечно, не хотелось, как и выслушивать претензии. Но лучше выслушать их от Бартоломью, чем от отца. Тот точно будет в ярости и непременно придумает дочери какое-нибудь наказание за беспечность и неподчинение законам.

– Да, – ответила она.

Сестра и брат направились в трапезный зал, чтобы всё обсудить за столом. Есть не хотелось, хотя позавтракать следовало бы. Кусок в горло не лез, однако Бартоломью всё равно приказал Дарио подать чай. И как только чашки оказались перед ними, и слуги оставили принца и принцессу одних, начался разговор.

Бартоломью распустил волосы. Они упали ему на плечи и чуть прикрывали лицо. Но даже так Элейн видела, в каком он гневе. Синие глаза, обращённые на сестру, горели.

– Ты что творишь, Элейн? – прошипел он.

Она вздохнула, закатив глаза:

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Объяснений! – принц повысил голос. – Ты совсем из ума выжила?! Или желаешь предстать перед судом самого Сальваторе?! Считаешь себя лучше простых смертных? Думаешь, будто можешь распоряжаться их жизнями? Ты должна быть выше этого, Элейн! Должна думать о людях!

Элейн вдруг тоже вспыхнула и закричала:

– Так всё это и было во имя людей! Во имя наших людей!

– Не тебе решать, кто наш, а кто чужой. Так или иначе, все мы созданы одним богом!

– Однако находятся те, кто об этом забыл. Те, кто его недостоин! Да, Сальваторе создал каждого из ныне живущих и уже умерших. Все мы произошли от него. Да! Да, так оно и есть! Но некоторые посмели об этом забыть. Отвернулись от отца нашего, отреклись и предали его. Так разве достойны они после этого жизни? Достойны ли столь ценного дара?

– Повторяю ещё раз: это не тебе решать. И не тебе забирать этот ценный дар. Я понимаю твою злость. Чувствую твою любовь к Сальваторе и разделяю её. Но она не развязывает тебе руки и не даёт право проливать кровь просто так. Мы убиваем только проклятых, которых уже невозможно спасти, и прескверных, потому что они несут опасность для окружающих.

– А их жизни, значит, всё-таки имеют наименьшую ценность? – злобно усмехнулась Элейн.

– У них нет жизни вовсе. Её до нас всегда забирала Тенебрис. Не забывай, что наши семьи получили благословение для того, чтобы с ней бороться. С ней и её проклятиями. Но никак не ради того, чтобы вершить кровавое правосудие над еретиками. Для этого и существует суд, Элейн. Мы не дикари какие-то, размахивающие оружием.

Бартоломью устало прикрыл глаза и помассировал переносицу. Его и самого утомил этот разговор, но всё-таки было необходимо поставить в нём точку. Элейн молчала, стиснув зубы. Она не была согласна с братом, однако не решилась возразить.

– Нас не должны бояться, – продолжил Бартоломью уже спокойнее. – В нас должны видеть спасение и надежду.

Элейн подалась вперёд и сквозь зубы процедила:

– Некоторые понимают лишь язык страха, Бартоломью. Когда займёшь место отца, не забывай об этом.

– Вот поэтому именно я и займу его место, а не ты. Потому что запугивание – не мой метод решения проблемы.

Элейн тут же стихла, отстранившись. Взгляд Бартоломью вдруг смягчился. Принцесса почувствовала: он моментально пожалел о сказанном. Она никогда не стремилась к власти и всегда знала, что её унаследует именно Бартоломью. Он лучше знал, как управлять целым королевством. Он был… лучше во всём. С самого детства. Ей не хватало его рассудительности, не хватало умения сдержать себя в руках и сохранить достоинство. Он умел подавить гнев, а Элейн – нет. Да, именно поэтому Бартоломью сможет лучше управиться с Эрхейсом. Но Элейн не завидовала, не ненавидела за это брата. Лишь принимала как данность. Сам же Бартоломью никогда не принижал её, не обесценивал. И сейчас, вероятно, вспылил и швырнул обидные слова не специально. Не для того, чтобы в самом деле задеть. Он всегда был эмоциональным, хотя большую часть времени пребывал в безмятежном спокойствии. Вывести его из себя почти невозможно. Но сегодня видимо Элейн это удалось. Она поникла. И тут же почувствовала отвращение к самой себе.

Бартоломью резко встал из-за стола и подошёл к сестре, после чего крепко обнял, проронив:

– Прости. Я не хотел этого говорить. Я так не считаю. Клянусь, Элейн! Твой милый Бартоломью очень виноват.

Он всегда так извинялся, ещё с детства. И слова эти были искренними.

– Ты же знаешь, я не считаю себя лучше тебя. Я так тебя люблю, сестрёнка! Ты мой свет, мой цветок, мой самый близкий друг. Я просто… не всегда с тобой согласен. Так же, как и ты со мной. Наверное, уже сейчас я чувствую колоссальную ответственность за королевство и людей. Потому злюсь.

В трапезный зал вошёл отец. По обыкновению медленно и тихо. На лице его была тревога, однако она быстро сменилась привычным спокойствием, когда он увидел двоих своих детей живыми и здоровыми. Кажется, он даже выдохнул.

– С вами всё в порядке? Вы не ранены? Как вообще это всё случилось, и почему мне не доложили сразу?!

Нерон подошёл к близнецам и вгляделся в них, убеждаясь, что всё действительно хорошо.

– Почему пошли туда одни? – нахмурился он. – Кто разрешил?

– Папа, нам по девятнадцать лет, – напомнил Бартоломью, улыбнувшись. – Мы могли справиться сами. И справились. В конце концов, рано или поздно это произошло бы.

– Бартоломью, вам всего девятнадцать! И вы не на прогулку вышли, а противостоять прескверному! О таком меня необходимо ставить в известность в первую очередь. Бессовестные! А если бы вы не справились? Если бы только этот прескверный…

– Пап, но мы справились, – ответила Элейн.

– …не приведи Пресвятой Сальваторе, чтобы однажды вам сообщили, что ваши дети внезапно отправились в логово к прескверному! Вы себе и представить не можете, что я испытал!

– С нами было пятьдесят воинов во главе с Вейлином. Мы достойно подготовились и знали, на что шли. Не могли бездействовать, – терпеливо объясняла Элейн. – Потому сразу выдвинулись в путь, чтобы не упустить. По горячим следам его выследили. Пап, ты ведь нас к этому с малых лет готовил! И вообще…

Нерон не дал дочери договорить и вдруг порывисто обнял близнецов. Не в его характере было кричать, и даже сейчас он возмущался тихо, не повышая голоса. А потом сказал:

– Я вами так горжусь. Вы такие молодцы. Мне, вероятно, пора признать, что вы давно выросли.

– Ты уж постарайся! Король всё-таки. И вроде бы мудрый! – съязвила Элейн.

– Прекрати колоться, колючка, – ответил Нерон нежно.

Объятия были приятны. Стало тепло. Однако Элейн уже знала, как изменится настроение отца, когда она расскажет о том, что этой ночью бездумно вырезала амисситов. Она должна была рассказать. В конце концов рано или поздно король сам узнает об этом. И лучше сейчас. Лучше от неё самой. Но чуть позже… Не нарушать же в конце концов семейную идиллию.

Через два дня Нерон явился на ужин в весьма странном расположении духа. Он был бледен и даже вспотел. А в глазах отчётливо читался… ужас? Близнецы тут же поняли: случилось нечто кошмарное. Но и представить не могли, насколько. Король не тянул и сказал всего два слова:

– Сальваторе исчез.

– То есть как это исчез? – недоумевал Бартоломью.

Элейн отложила вилку, переняв настроение отца. Она тоже побледнела. Нерон тем временем повторил:

– Исчез… Его больше нет. Он… куда-то очень торопился. Приходил ко мне сегодня и сказал странную вещь, после которой ушёл и исчез.

Элейн прислушалась к своим ощущениям и с ужасом осознала, что действительно не чувствует связи с богом. Ей стало дурно.

– Что он сказал? – Бартоломью старался сохранять хладнокровие.

– Сегодня утром умер тот прескверный, которого вы поймали. Не прошёл испытание болью. И Сальваторе явился ко мне, чтобы сказать, что ему нельзя умирать. Что жизнь конкретно этого прескверного ценна лично для него. И для Эрхейса.

Воцарилось молчание, полное нарастающей тревоги. Никто ничего не понимал.

– Сальваторе ничего больше не объяснил. Сказал, что у него нет на это времени. И велел выслушать этого прескверного, если он явится к нам.

Бартоломью спросил:

– В чём же его особенность? Бред какой-то. Мы ведь даже не выяснили, кем он является. Безродный, вероятно, как и все они. Без семьи и знакомых. К тому же, он ведь умер.

Нерон нервно сглотнул ком, подкативший к горлу. Бескровными и сухими губами проронил:

– Да, был мёртв ещё утром. А сейчас уже нет.

На мгновение близнецы даже подумали, что отец решил жестоко пошутить над ними. Рассказ его в самом деле звучал как очень плохая и злая шутка. Но то была правда. Страшная и непонятная правда.

Ужин был закончен, так и не начавшись. Аппетита не было ни у кого. Этим вечером благословлённую семью питали печаль и скорбь. По щекам их покатились слёзы. Сегодня их покинул бог.

Глава 13. Дьярви.

Элейн закончила рассказ. Она не смотрела на Антала, стыдливо опустив глаза. Молчала, нервно заламывая пальцы. Тогда Антал решил нарушить неловкое молчание первым.

– Так мы… стало быть, уже давно знакомы, – сказал он тихо.

Элейн едва заметно кивнула, тяжело вздохнув.

– Почему сразу не рассказала мне?

– Честно говоря, считала, что ты и так знаешь. А когда поняла, что помнишь не всё, стало боязно. Это ведь не самое простое воспоминание.

– О да, воспоминание действительно не самое простое! Как тут всё упомнить, когда тебя на протяжении двух суток непрерывно пытают и мучают? – ответил Антал со злой усмешкой. – После тех событий у меня пол жизни из памяти стёрлось.

Элейн тут же абсолютно серьёзно заверила:

– Я не горжусь тем, что сделала! Уже нет. Пять лет назад я была другим человеком: слишком молода, глупа и импульсивна. Сейчас ни за что на свете не позволила бы себе вести себя подобным образом.

– Госпожа, я и не жду от тебя оправданий. Не виню тебя.

Элейн удивлённо вскинула брови. Антал продолжил:

– Пять лет назад и я был другим человеком. Тогда я нёс опасность окружающим. И, в конце концов, мне, как и любому прескверному, самой судьбою было уготовано рано или поздно столкнуться с последствиями моего существования. К тому же, прекрасно понимаю, что понёс заслуженное наказание. Я осознаю, что пошёл на преступление. Сделал непоправимое – убил людей.

Элейн была рада, что Антал её понял, но всё же добавила, подытожив:

– Я раскаиваюсь. Искренне. Тогда и от моей руки пострадало немало народу. Амисситы они или нет, это всё ещё простые люди. И это бремя, с которым мне предстоит жить.

Антал решил быть полностью откровенным и, неловко улыбнувшись, сказал:

– А я не раскаиваюсь. И, честно говоря, если бы понадобилось, вновь поступил бы так же.

Принцесса не понимала его и, нахмурив брови, напряжённо ждала пояснения.

– У меня была причина, по которой я поступил так, а не иначе. Я понимал, на что иду. Знал и то, что за содеянное придётся расплатиться. И я заплатил сполна.

– Что же это за причина такая? – спросила Элейн настороженно.

В двери постучали. Дворецкий зазывал на ужин. Антал ответил:

– Это долгая история, Элейн. Обещаю, я всё расскажу. Но не сейчас. Спасибо тебе за честность и терпение.

Принцесса настаивать не стала, хотя ей очень хотелось. Она не желала отпугивать Антала и принуждать его к чему бы то ни было, потому быстро смирилась и кивнула в знак понимания. Вдвоём они отправились на ужин. Антал нутром чувствовал, как сильно его не хотели на нём видеть, однако отсиживаться в покоях не собирался. В конце концов, он тоже проголодался.

Придя в трапезный зал, Антал огляделся. То было огромное помещение с длинным, уставленным разнообразием блюд, столом. Горели свечи. Пахло цветами. Во главе стола сидела Надайн, тихо, но оживлённо беседуя о чём-то с высоким и худосочным мужчиной. В глазах её полыхало пламя, с языка срывались резкие, пропитанные недовольством фразы. Но, завидев гостей, явившихся на ужин, хозяйка усадьбы тут же смолкла. Антал предположил, что разговор шёл именно о нём, и усмехнулся.

– Элейн, дорогая моя, присаживайся, – сказала она мягко, а потом, чуть помедлив, неохотно добавила: – И вы, господин Бонхомме, располагайтесь.

Антал отодвинул стул для принцессы и только после неё сел сам. Надайн не сводила с него внимательных глаз. Прескверный же в свою очередь отвечал тем же – тоже смотрел, но абсолютно спокойно, без вызова. Он просто давал понять, что никакой угрозы не чувствует и не считает Надайн опасной. Она не пугала его, хотя и очень старалась. И эта игра в гляделки могла бы продолжаться, вероятно, всю ночь, однако их прервал незнакомец. Взглянув на гостей, мужчина с довольно приятной и располагающей внешностью улыбнулся, мягко сказав:

– Приветствую вас, госпожа и господин.

– Здравствуй, Эней, – ответила принцесса.

И тогда Антал понял, кто перед ним – второй хозяин усадьбы, Эней Беланже. Младший брат Надайн. Выглядел он роскошно: облачён в парчу, на тонких пальцах – перстни и кольца, а золотистые длинные волосы были подвязаны чёрной атласной лентой. У него были такие же красивые карие глаза, обрамлённые светлыми ресницами, как и у… Дьярви? Атал поймал себя на этой мысли совершенно случайно, обратив внимание именно на ресницы. Он уже замечал ранее сходство глаз Дьярви и Надайн, но у той ресницы были чёрными. А вот у Энея светлыми. Как у Дьярви.

Господин Беланже встал со своего места и подошёл к принцессе, обняв её:

– Милая Элейн, я очень сочувствую. Это худшее, что могло случиться. Мне не подобрать слов, чтобы выразить тебе должную поддержку. Для всех нас случившееся – сильный удар и огромная утрата.

Элейн поджала губы и сдержанно ответила:

– Спасибо.

Выслушивать соболезнования было непросто. Антал заметил, как она помрачнела.

– Как отец? Завтра я собираюсь отправиться к нему, чтобы помочь. Чем угодно. – Эней искренне переживал, глядя на принцессу. – И тебе, если что-то понадобится…

Элейн перебила:

– Вот завтра и увидишь, как там мой отец. Помощь ему действительно не помешает. А я справляюсь.

Эней мягко отстранился, решив не перебарщивать с заботой, и кивнул:

– Хорошо, милая. Я рад это слышать.

Он вернулся на своё место и тут же переключил внимание на Антала. Обращался к нему мягко и учтиво, без неприязни, не выказывая предвзятости. Либо господин Беланже умело притворялся, либо в самом деле был искренним.

– Господин Бонхомме, будем знакомы. Я бы солгал, если бы сказал, что хоть раз представлял себе наше знакомство именно так – сидя за одним столом.

Он посмеялся.

– Что ж, у судьбы довольно интересное чувство юмора.

– Я бы сказал, сомнительное, – ответил Антал, улыбнувшись.

– Да, пока как-то не смешно, – пробубнила Надайн, ковыряясь вилкой в своей тарелке.

Эней взял в руку хрустальный фужер, отпил и продолжил беседу:

– Господин Бонхомме, могу я задать вопрос?

– Можете.

– Тенебрис точно такая же, как её изображают на портретах?

Антал усмехнулся, отложив вилку:

– К чему вам это знание, господин Беланже?

Он пожал плечами:

– Всего лишь интерес. В конце концов, Тенебрис уже очень много лет никому не доводилось видеть. Она скрылась после произошедшего с её отпрыском, спряталась от всего мира в своей маленькой обители. Я слышал, покидает она её очень редко.

– В таком случае, я утолю ваш интерес, господин. Тенебрис действительно умело изображают на портретах, однако они не передают самого главного – её глаз.

Эней с пониманием закивал:

– Да, я знаю о том, что взгляд у неё, мягко говоря, тяжёлый! В летописях, которые вели священники, заставшие её рождение, это указано. Там говорится, будто можно сойти с ума или потерять себя, заглянув ей в глаза.

Антал абсолютно серьёзно ответил:

– Это так.

Эней с интересом слушал, внимательно глядя на прескверного, и задал ещё один вопрос:

– А вы сами, господин Бонхомме? Вы смотрели ей прямо в глаза? Настолько ли вы с ней близки, как прескверный?