Неискушённый

– Нет, это невозможно, чтобы прескверный был в моём доме. Ну… тот, о котором вы говорите. Другой. Если бы это в самом деле было так, он давно выдал бы себя. А что касается Бартоломью…

Она тяжело вздохнула, с грустью взглянув на Элейн:

– Мне очень жаль. Это наше общее горе. Я… просто не представляю, как держится Нерон. И, честно говоря, до сих пор не могу поверить. А ты, Элейн, как и всегда – кремень. Молодец. В глазах твоих ни слезинки.

Антал подумал: это потому, что она всё выплакала. Удивительно, как вообще не померла от обезвоживания за те дни, пока лежала в кровати и не могла встать.

– И всё-таки, госпожа Надайн, как вы считаете, что Бартоломью мог тут делать в день, когда его убили и прокляли? – задала вопрос Элейн, не позволив ей и дальше предаваться скорби и сожалениям.

– Не имею ни малейшего понятия. Честно говоря, я вообще не помню поводов для его визитов. Но он, однако, был у нас частым гостем. Это очень странно.

– А где вы сами были в тот день?

– Мы с Энеем присутствовали на приёме у одной семьи. Ничего важного, просто праздник в честь именин. Я даже не видела Бартоломью в тот день. Узнала о случившемся уже потом от твоего отца. Зачем он приходил к нам, тоже не знаю.

– И вы уверены, что в вашем имении нет никого, кто вызывал бы хоть каплю подозрения?

– Уверена. На меня работают люди, которых я знаю уже много лет. Но, возможно, кто-нибудь из прислуги мог что-то видеть или слышать. Хотя мы с Энеем уже допросили каждого.

Элейн смолкла, размышляя о чём-то. Антал тем временем всё вглядывался в Надайн, поймав себя на мысли о том, что она кого-то ему напоминала. Он не влезал в разговор всё это время, а сейчас решил тоже задать ей вопрос:

– Госпожа, скажите, у вас есть дети?

Надайн с неохотой взглянула на прескверного, удивившись такому вопросу, и уже собиралась возразить, как вдруг осеклась. Она уставилась перед собой. Ответ так и не сорвался с губ.

– Дети?.. Я… Мне кажется…

Она хмурила брови, отчаянно напрягая память. Конечно, если ты родитель, то без труда и раздумий сможешь сказать, есть у тебя дети или нет. Но почему-то Надайн никак не могла отыскать ответа на этот вопрос. Кажется, она и сама им задалась. Откуда-то появились сомнения. Антал внимательно считывал её реакцию.

– Нет. Мне кажется, что у меня никогда не было детей.

Элейн молча перевела взгляд на Антала. Они вновь думали об одном и том же.

– А почему вы вдруг спросили об этом?

– Я подумал, что мог быть знаком с вашим сыном. У него глаза прямо как у вас.

Элейн вдруг тоже подметила сходство Надайн с Дьярви. Они и впрямь были похожи! Надайн же тряхнула головой, отгоняя тревожные и путанные мысли, и фыркнула:

– Будь у меня сын, он ни за что не связался бы с вами, господин Бонхомме. Не льстите себе.

– Кто знает…

Элейн, пресекая очередную перепалку, обратилась к госпоже Беланже:

– Мы останемся здесь на некоторое время. Вы не против?

Конечно, она была против! Если бы принцесса осталась – пожалуйста, милости просим. Но принимать у себя дома прескверного Надайн точно не планировала. Однако она ответила только:

– Конечно. Я велю приготовить вам спальни.

На пути в крыло, где располагались покои для гостей, Антал с усмешкой сказал:

– Странно, что мне позволили остаться в усадьбе, а не отправили в гостевой дом по соседству. И даже не приставили солдат.

– Надайн – очень непростой человек, но она вовсе не глупа. Понимает, что, если здесь в самом деле разгуливает прескверный, то защититься сами мы не сможем. – Элейн вздохнула. – Как бы жалко это ни звучало.

– Элейн, скажи, если твой отец знает, что ты просила у меня помощи с Бартоломью, то почему мы с тобой бежали из дворца под покровом ночи?

– Он знает, что я собиралась обратиться к тебе. Но был против. Не отпустил бы меня. Потому мы и сбежали. Но сейчас он, конечно, уже понял, куда я пропала.

– А почему же тогда он не ищет тебя? Я думаю, Нерон точно пожелал бы вернуть тебя домой. Вряд ли он настолько мне доверяет.

– Зато очень доверяет мне. Потому и не ищет. Попадись мы ему на глаза той ночью, он посадил бы меня под замок. А сейчас, когда я уже улизнула из дворца, ему остаётся лишь смириться с моим решением.

– На его месте я бы сошёл с ума от переживаний.

Элейн пожала плечами:

– Но ты ведь не на его месте. К тому же, слышал, что сказала Надайн: я – кремень. Могу за себя постоять при необходимости. Но с тобой, к счастью, такой необходимости нет.

Поджав губы, Антал раздумывал о том, стоит ли расспросить принцессу подробнее о том, что он услышал от Тенебрис. И всё-таки решился:

– Значит, можешь за себя постоять… Уже был опыт, получается?

Взгляд Элейн заметался, на мгновение она стихла. Проговорилась, получается? Прикидываться дурой не было в её характере, а сказанные слова уже не вернуть. Или придумать ложь не получалось? А, быть может, она и вовсе не захотела врать, потому, взглянув на Антала, вдруг ухмыльнулась. И от ухмылки этой у него по спине побежали мурашки. Было в ней что-то кровожадное и опасное.

– Получается, опыт был, – ответила она.

– И что же это за опыт такой?

Принцесса снова замолчала. Закусив губу, она смотрела Анталу прямо в глаза, и в этот момент он даже подумал о том, что, пожалуй, и не хотел бы знать. Впервые ему захотелось отстраниться. Недоверие больно кольнуло в сердце. Именно сейчас прескверный вдруг понял, что на самом деле Элейн, вероятно, была способна на многое. А её беззащитность – лишь маска. И даже с угасшей силой благословения она была опасна.

– Тебе не понравится то, что я скажу, – промолвила Элейн тихо. – С чего ты вообще вдруг заговорил об этом?

– Тенебрис рассказала мне, что ты и Бартоломью вырезали деревню Амисс.

Элейн облизала пересохшие губы, погрузившись в те воспоминания, и потупила взгляд.

– Расскажешь об этом? – настаивал Антал.

– Расскажу.

Она подошла к своим покоям, пропуская в них Антала:

– Входи.

Удобно расположившись на кровати, Элейн подобрала ноги и, собравшись с мыслями, начала свой рассказ.

Глава 12. Нападение на деревню Амисс.

Воспоминания Элейн.

Сначала был храм, которому дали название Амисс. Слово это в переводе с древнего языка означало «потерянный», ведь местонахождение его не было известно каждому. Причиной тому был риск разрушения: поклонники Пресвятого Сальваторе в те времена не потерпели бы существования этого храма на землях Эрхейса. И потому большинство людей, решивших посвятить себя Тенебрис, порой, искали его долгие годы. Его расположение передавалось из уст в уста, шёпотом и только доверенным людям. Для многих место это являлось святыней и пристанищем. Люди прибывали туда и жили прямо у подножия Амисс, засыпая на его ступенях. И постепенно вокруг храма разрослась деревня, получившая созвучное название, а жителей её прозвали амисситами. Позже у них появился и свой язык – проклятый. Сейчас же Амисс называли деревней только по старой привычке, ведь в настоящий момент это было уже целое поселение с многочисленными домами и несколькими улицами. Еретики, как их всегда называла Элейн, заводили в Амисс семьи, рожали детей и передавали из поколения в поколение свою веру, редко покидая деревню.

Однако, несмотря на избранный путь и постоянные гонения, жили амисситы мирно и никогда не вступали в конфликты с поклонниками Пресвятого Сальваторе. Они редко покидали деревню, однако это не мешало им промышлять довольно скверными делами – торговлей проклятиями. Это было запрещено не только указом благословлённых семей, но и жрецами из храма Амисс. Причиной тому было излишнее внимание к их религии и нежелательная агрессия со стороны королевской семьи. Ни одному амисситу не хотелось, чтобы в их деревню заявились солдаты, служащие в армии Дворца Дезрозье, и уничтожили всё, что так долго строилось. К тому же, расположение деревни давно стало известно любому жителю Эрхейса. Как только вокруг храма появились дома и улицы, королевская семья взялась контролировать эти земли. Однако это вовсе не останавливало амисситов от распространения проклятий. Обязательно находились те, кому не был страшен ни гнев жрецов, ни наказание от благословлённых семей.

Элейн хорошо понимала, почему её предки позволили им существовать. Отец её придерживался того же мнения. Разбредись амисситы по всему королевству, натворили бы больше бед. К тому же, была ещё одна причина, по которой деревня Амисс всё ещё стояла нетронутой солдатами. Дело было в прескверных. Каждый из них рано или поздно уходил из семьи, в которой был рождён. Некоторые даже убивали собственных родителей, братьев и сестёр, более не связывая себя родственными узами. Утратив родной дом и близких, прескверные уходили в Амисс. Там их всегда принимали и почитали. А храм являлся местом силы. И именно в деревне чаще всего каждого из них и выслеживали. Кажется, противиться этому сценарию избранные Тенебрис попросту не могли. И даже первородная прескверная Джокеста Сигаль была убита именно там, прямо на ступенях храма. Они, вероятно, до сих пор помнят запах её крови и тяжесть тела, ведь смерть Джокесты была жестокой – сражённая мечом, напитанным силой благословения, она лишилась головы.

Элейн знала об этом всём из летописей, что вели священники. И каждый раз думая о смерти Джокесты, ловила себя на мысли о том, что, помимо неё, убила бы и тех, кто её защищал и оберегал. Бартоломью не разделял взглядов сестры. Он считал амисситов безумными, сбившимися с истинного пути людьми, но при том не желал им смерти. Покрывать прескверных для них честь. Предав прескверного, они предали бы себя и свою веру. Жители Амисс почитали свою богиню, любили её и были верны ей. И разве не были они в этом похожи с теми, кто так же почитал Сальваторе? Элейн ехала, чуть подгоняя коня. С ними были пять десятков солдат и Вейлин Гонтье. Этого вполне достаточно, чтобы растоптать безоружных людей, которые явно не ждали нападения. Однако не факт, что даже сотни подготовленных воинов хватит, чтобы одолеть одного прескверного. Всегда существовал риск, что он в итоге выйдет победителем в битве, дав достойный отпор.

Бартоломью видел, как серьёзна Элейн, как напряжено её лицо и как руки до дрожи сжимали поводья. Он знал, что та едва сдерживала гнев, распирающий её изнутри.

– Прошу, будь благоразумна, – обратился он к сестре.

Та возмущённо фыркнула:

– Быть благоразумной?! Это как? Прийти и тихонечко постучать в их двери, а потом вежливо спросить, не отдадут ли они нам прескверного? Может, ещё извиниться за столь поздний визит?!

Бартоломью вздохнул:

– Тебе ведь известно, что они не могут иначе. Они – всего лишь люди. Простые и беззащитные.

– Бартоломью, прошу тебя, не начинай! Ты своими глазами видел, что случилось на аукционе. Мы буквально шли по трупам. Там и ступить было негде! И мне плевать, насколько жители Амисс беззащитны. Важно одно – они покрывают настоящее чудовище. И если они окажут сопротивление, если только посмеют прятать его, то я забуду о милосердии и пройдусь по их головам.

Вейлин ехал рядом и хранил молчание, но Элейн знала, что грозный и страшный командир согласен с ней. Тот испачкать руки в крови точно не боялся.

– Отец не знает, что мы уехали? – спросила она у него.

Вейлин ответил:

– Я не успел ему доложить. Но, не сомневаюсь, совсем скоро и он будет в курсе. Слухи разносятся быстрее любого доклада.

Нерона не было во дворце, когда Вейлину сообщили о нападении прескверного. Король был гостем у семьи Беланже, потому новости эти первыми услышали Элейн и Бартоломью. Они же сразу и направились в Амисс, догадываясь, где искать этого прескверного.

– Просто удивительно, что мы не знали о нём раньше, – рассуждала Элейн. – Вероятно, он так долго скрывался и не проявлял себя.

– Да, – кивнул Бартоломью. – Потому и предполагали, что в это тридцатилетие не был рождён прескверный.

– Если он появился сразу после гибели предыдущего, то ему, наверное, столько же, сколько и нам. Достаточно долго продержался. Это странно.

– А, быть может, он младше. Подросток. Или совсем маленький. – вздохнул Бартоломью.

Занести меч над головой дитя будет куда сложнее, чем над взрослым. Элейн знала, что именно об этом Бартоломью и думал, потому сказала:

– Не забывай о том, что это дитя сделало. Ребёнок это или взрослый – разницы нет. Он не пощадит нас, как не пощадил людей с аукциона. Сил у него точно хватит. Не дай себя обмануть, мой милый Бартоломью.

– Твой милый Бартоломью не нуждается в наставлениях, – бросил он в ответ. – И без любимой сестрёнки разберусь.

Он вдруг показал ей язык. Принцесса хотела бы быть выше ребячества, однако не сдержалась и показала язык в ответ. Дальнейший путь прошёл в тишине. Лишь на подходе к деревне кони забеспокоились, ощутив накатившую вдруг волну проклятой энергии. Она тут хозяйничала, застыв в душном воздухе, но не трогала воинов. Их доспехи были обвешаны защитными амулетами, пропитанными благословением. Впереди показались огни – то были факелы, освещающие улицы деревни. Ни о чём не подозревающие амисситы, завидев всадников, побросали свои дела и закричали:

– Солдаты! Королевские солдаты! Явились благословлённые!

Элейн вскинула поводья, приказав коню ускориться. Следом за ней поскакали и остальные. Одурманенные скверной люди в панике разбегались, спешили уйти с их пути, боясь быть растоптанными лошадьми. Направлялись солдаты прямиком в храм, пока не нашлись смельчаки, преградившие дорогу. У самого подножия Амисс стояла целая толпа во главе со жрицей. Расставив руки в стороны, они сформировали, казалось, непреступную стену из собственных тел. Очевидно, они ждали прибытия благословлённых, потому их внезапному появлению вовсе не удивились. В лицах амисситов не было и капли страха – только решительность. Элейн сразу поняла: прескверный точно здесь, и именно его они и защищают.

– Прочь с дороги! – приказала принцесса, остановив коня.

Они не сдвинулись с места. Кто-то молился, кто-то молча пронзал незваных гостей презрительным взглядом. С Элейн заговорила жрица:

– Нет. Уходите прочь. Мы не позволим вам войти в храм.

– Почему же? – Элейн иронично улыбнулась. – Прячете там кого-то?

К жрице присоединился стоящий рядом с ней мужчина:

– Эти земли священны, как и сам храм! Вам тут не место! Вы не имеете право переступать его порог.

– Я, носящая фамилию Дезрозье и унаследовавшая дарованное Пресвятым Сальваторе благословение, имею право входить куда угодно! – громко ответила принцесса, едва не плюясь. – И если вы не уйдёте в сторону, то я пойду прямо по вам.

Несомненно, одним своим видом Элейн пугала окружающих. Облачённая в крепкие доспехи и окутанная сиянием благословения, она несла угрозу. Амисситы не были принцессе равными противниками. Они не держали в руках оружие и могли защищаться лишь молитвами. Но её это мало волновало. Ведь сейчас за их спинами пряталось самое смертоносное и опасное чудовище.

– Я не позволю, – твёрдо ответила жрица.

По виску её скатилась капелька пота. Однако в глазах по-прежнему не было страха. Элейн прищурилась и смерила её испепеляющим взглядом. Перед принцессой стояла взрослая женщина, волосы которой уже тронула седина. С виду она казалась спокойной. Взгляд был глубоким, мудрым. Однако мудрости этой не хватило, чтобы понять: пытаться помешать свершить благословлённым правосудие не просто опрометчиво, а даже глупо. Но хватило на то, чтобы понять – сейчас она умрёт. Её поведение взбесило Элейн. В памяти всплыли обезображенные тела, лежащие в собственной крови. Чем заслужили те несчастные такую ужасную смерть? За что на них обрушилась столь жестокая кара? Некоторых из погибших семей принцесса знала лично, оттого злость разрасталась только больше. Как вообще прескверный оказался на Аукционе Фонтанель и почему напал на ни в чём неповинных людей? Он ничего не взял, не набил карманы деньгами и украшениями. Просто пришёл, никого не оставил в живых и ушёл. Хотя на самом деле повод прескверным никогда и не был нужен. Они разоряли, приносили боль и смерть, просто потому что могли.

Элейн вздохнула и сквозь зубы процедила:

– Даю вам последний шанс. Свои бы шкуры поберегли, а не прескверного защищали.

– Он избран ею. Его жизнь куда важнее и ценнее наших, – вторила жрица.

Вокруг медленно начала собираться толпа. Амисситы окружали солдат, взявшись наконец за вилы и факелы.

– Одумайтесь, – обратился к ней Бартоломью. – Ведь никто из нас не хочет проливать кровь. Жизнь прескверного взамен на все ваши.

– Она нам этого не простит, – почти шёпотом ответила жрица, опустив взгляд. – И если во имя защиты его придётся умереть, то так тому и быть.

Вейлин обнажил меч. Солдаты лишь ждали его команды, приготовившись. Элейн кивнула командиру, отдав молчаливый приказ, а сама спрыгнула с коня и набросилась на жрицу, вонзив клинок ей прямо в сердце. Поднялся шум, раздались крики и пролилась первая кровь. Амисситы с воплями пошли в атаку на солдат. Кони в панике завизжали, встав на дыбы. Жители деревни выкрикивали ругательства и проклятия, желая добраться до Элейн, на окровавленных руках которой повисла жрица. Закатив глаза, она медленно осела, а после оказалась на земле. Бартоломью подоспел вовремя – он с силой оттолкнул от сестры наседающих и разъярённых амисситов, а после, взмахнув мечом, отнял жизни нескольких из них. С губ его сорвалась молитва за упокой их душ. Под звуки плача и крики боли она была словно насмешка: мол, пришли сюда во всеоружии и принялись людей резать, молясь об их душах.

Элейн не собиралась останавливаться. Вспоров ещё одну глотку случайного противника, она сорвалась на бег, поднимаясь вверх по ступеням храма. Бартоломью последовал за ней, крикнув Вейлину:

– Оттесняйте их от храма! Не дайте нам помешать

– Слушаюсь, господин! – ответил командир, попутно раздавая приказы солдатам.

Руки Элейн нещадно тряслись, сердце бешено колотилось. Это было её первое убийство. За девятнадцать лет ей ни разу не доводилось прерывать чью-то жизнь. Она знала, что рано или поздно этот момент настал бы, и сегодня, когда её клинок вошёл в мягкую и податливую плоть жрицы, рука её не дрогнула. Это оказалось так просто! Одно движение, и человек мёртв. Конечно, её и брата с малых лет готовили к тому, что руки их однажды окропятся чужой кровью. Благословлённые семьи веками вырезали проклятых и прескверных. И поступить иначе было нельзя. Ведь амисситы сами делают смерть неизбежной. Вероятно, не сегодня, так завтра жрица и её окружение нашли бы свою погибель. Путь их веры тернист и ошибочен. У поклонения Тенебрис есть один большой недостаток – несчастливый конец. Амисситы всегда жили в страхе и умирали, не найдя покоя.

Говоря о покое… Элейн случайно услышала, как Бартоломью начал читать молитву о душах убитых. Сама она не считала их достойными этого. Не считала достойными Пресвятого Сальваторе. Элейн любила его, испытывала настоящее благоговение и трепет. И потому искренне ненавидела амисситов и во имя его была готова резать им глотки. Ведь они посмели воспротивиться ему, решив поклоняться Тенебрис. Они слепо ступили на скользкую дорожку, отринули всё святое и правильное, добровольно избрав жизнь в грехе.

И Элейн хорошо понимала, что её слепая ярость, вызванная неверными, произрастала из любви к её богу. Она не терпела неуважения к нему, не принимала иной выбор. И поражалась, как Бартоломью мог сочетать в себе и верность Сальваторе, и милосердие к амисситам. Она вовсе не осуждала его, но не понимала. Знала одно: Бартоломью всегда был лучше неё во всём. И даже человечности в нём оказалось больше. Близнецы, а такие разные. Один хороший, вторая плохая.

– Осторожно! – крикнул Бартоломью, оттолкнув сестру.

Из-за угла на них с диким рёвом выскочил один из служителей храма с клинком в руке. Принц пнул его в живот, и тот свалился на пол. Его оружие отлетело в сторону, звякнув о каменную поверхность. Бартоломью навис над ним, приставив остриё меча к груди, и спросил:

– Где прескверный?

Мужчина лишь плюнул в него, не собираясь отвечать. Тогда Элейн схватила его за шиворот встряхнула, яростно прокричав:

– Я убью тебя, если не скажешь!

– Так убей! – огрызнулся он. – И будьте прокляты! Пусть тела ваши сгниют, а души никогда не обретут покоя!

Еретик добавил что-то на проклятом языке, а после сразу же ощутил холод клинка Элейн. Лезвие быстро скользнуло по горлу. Изо рта мужчины вырвались предсмертные хрипы. Под ним стремительно образовалась кровавая лужа. Небрежно отбросив умирающего, Элейн огляделась. Храм Амисс был огромен, имел множество коридоров и несколько этажей. Заблудиться было легко. Поэтому ориентироваться следовало по проклятой энергетике. От прескверного она была особенно ощутима, но отыскать его след здесь казалось чем-то нереальным. В воздухе и без того устоялась скверна. Она путала и сбивала, не позволяя сосредоточиться и отыскать нужный путь. И благословение, которое защищало от её воздействия, в данном случае лишь мешало.

– Чувствуешь что-нибудь? – спросила принцесса.

Бартоломью прислушался к своим ощущениям, прикрыв глаза. Элейн повторила за ним. А уже через пару мгновений наиболее чёткий след удалось выследить. Словно ниточка, он уводил на верхние этажи Амисс. Не теряя ни секунды, брат и сестра помчались туда, перепрыгивая по несколько ступеней разом. От прескверного буквально разило смертью, кровью и проклятием. И чем ближе наследники трона были к нему, тем отчётливее это чувствовали.

Снаружи доносились крики боли и ужаса. Даже здесь, на верхних этажах каменного храма, их было хорошо слышно. Лязг доспехов и оружия солдат разрезах воздух, разносился по округе. Бартоломью тем временем не прекращал молиться. По пути они встречали таких же отчаянных служителей храма, бросающихся всем телом прямо на остриё меча. Все они в итоге приняли смерть, а принц и принцесса продолжали идти. Они миновали комнаты священников, помещения для ритуалов, полными проклятыми свечами и всякой атрибутикой, пока в конце концов не очутились на самом верхнем, пятом этаже – в просторном и богато обставленном зале. Здесь брат и сестра остановились, бегло окинув убранство взглядами. Под ногами лежали мягкие расписные ковры, покрывавшие каменный холодный пол, окна без стёкол оказались закрыты плотными шторами грязно-красного цвета, всюду были горящие свечи, проклятый дым которых заполонил помещение, а прямо посередине располагалось едва ли не королевское ложе – огромная кровать с балдахином. Стены тоже оказались покрыты бархатными тканями и изображениями Тенебрис. Во всём храме не было комнаты роскошнее. И даже во всей деревне не нашлось бы настолько же богато обставленного дома! Несомненно, этот зал предназначался для прескверных. Здесь же когда-то жила и печально известная Джокеста Сигаль. И другие прескверные, родившееся гораздо позже.

Здесь же сейчас был ещё один. Взгляд Элейн упал на молодого человека, лежащего на коврах. Он был вымазан кровью с головы до ног, волосы его каштановые растрепались и повисли, закрыв лицо. Прескверный ползал по полу, не обратив никакого внимания на гостей, и рычал, точно дикое животное. Со стороны могло показаться, что его что-то терзает и мучает. Но то был обман – на самом деле сейчас, в окружении проклятых свечей, в месте силы, он был могущественен и опасен как никогда. И его состояние, схожее с каким-то помешательством или безумием, прямое тому доказательство. Прескверный лишился разума от переполнявшей его скверны и буквально озверел, но он вовсе от этого не страдал. Наоборот – был на пике удовольствия.

Элейн рванула к нему, занеся над головой клинок. Прескверный тут же поднял на неё безумный взгляд. Широко распахнутые серые глаза сверкнули, словно сталь. А с губ резко, словно ругательство, сорвалось проклятие. Говорил он на проклятом языке, который Элейн не знала. Но принцесса и без того догадалась, что, вероятно, прескверный пожелал остановить её «проклятыми муками». Чтобы та мгновенна рухнула и истекла кровью. Однако Элейн среагировала быстро и парировала четверостишием из молитвы:

– Убереги от боли и мучений

И прогони коварство злого рока,

К грехам не дай мне испытать влечений

И скрой от взгляда проклятого ока!

Она рассекла воздух взмахом руки, в которой крепко сжимала клинок, отбив проклятие и распространив спасительное благословение. Скверна, точно в ужасе, отступила, вжалась в стены и не посмела приблизиться к принцессе. Теперь зал освещал исходящий от её тела серебристый свет. Прескверный сощурил глаза, едва не ослепнув. И Элейн, воспользовавшись этим, бросилась на него, повалила на пол, оказавшись сверху, и вновь занесла клинок над горлом. Другой рукой она цепко ухватилась за его длинные волосы, чтобы припечатать голову и не дать увернуться. Всё произошло за одно мгновение. В ту же секунду подоспел Бартоломью. Но Элейн так и не успела воплотить желаемое в реальность. Прескверный, заревев, встрепенулся всем телом, словно необузданный жеребец, и перехватил руку Элейн без всякого труда. А после скинул её с себя. И вновь с губ сорвалось проклятие, но и на сей раз Бартоломью развеял его той же молитвой. Прескверный был загнан в угол. Противостоять сразу двум благословлённым – задача нелёгкая. И он, вскочив-таки на ноги, набросился теперь на принца. Тот не успел даже взмахнуть мечом – прескверный одним мощным ударом выбил его из рук Бартоломью. И тут же рванул вперёд, стараясь сбить того с ног. Поток проклятий лился изо рта рекой, перемешиваясь с простыми человеческими ругательствами. И, желая заткнуть его, заставить смолкнуть, Бартоломью схватил прескверного за горло, сдавив. Говорить избранник Тенебрис больше не мог и теперь задыхался и хрипел. Но продолжал неистово бороться. Силы у соперников было не занимать – что у одного, что у другого – и они стояли друг напротив друга, не отступая. Прескверный тоже принялся душить принца. Использовать дурман-дым не было никакого смысла из-за благословения принцессы. Оно мгновенно развеет его, не даст даже просто приблизиться. Так, вероятно, и стояли бы прескверный и принц, пока оба не рухнули бы без сознания. Но тут вмешалась Элейн. С диким рёвом и преисполненная ярости, она пнула прескверного, вынудив его ослабить хватку. Бартоломью вырвался и уложил-таки его на пол. И тут же в ногу Элейн вонзились зубы. Простые и, казалось бы, человеческие. Однако они без труда прокусили кожаный сапог и впились в кожу чуть выше щиколотки. Прескверный, будто бешеная собака, вгрызся в плоть и рвал её. Элейн завопила. Боль оказалась настолько сильной, что из глаз полились слёзы. Не удержавшись, она упала. И прескверный, оторвавшись от ноги, подполз и схватил её за голову, сильно приложив об пол. Тогда принцесса и потеряла сознание. Тогда она и подумала, что вот-вот наступит конец. Кошмарная и мучительная смерть.