Честь

– Что происходит? – спросила Смита, но Мохан лишь покачал головой и вышел.

Смита пододвинула стул и села у кровати. Из коридора доносились приглушенные голоса Мохана и Нандини; голос девушки звучал истерично и резко.

– Получила телефон Анджали? – спросила Шэннон, лежа с закрытыми глазами. – Позвони ей в ближайшее время и узнай дату слушания.

– Позвоню. Номер получила. Хватит волноваться о работе.

Шэннон улыбнулась.

– Смита, ты лучше всех. Поэтому я и смогла доверить этот репортаж только тебе. Ты поймешь Мину, как никто.

Смита ждала Мохана и наблюдала за Шэннон, которую опять сморил сон. Через несколько минут она встала и подошла к окну. Морские волны разбивались о громадные валуны, рассыпаясь брызгами. Увидев рядом Нандини, она вздрогнула. Она не слышала, как та вошла.

– Привет! – Смита даже не скрывала досаду. Ее передергивало при мысли, что она окажется в машине один на один с этой незнакомой женщиной.

– Я очень боюсь, мэм, – сказала Нандини. – У матери моей подруги была такая же операция, и она умерла.

Неужели из-за страха Нандини вела себя так странно?

– С Шэннон все будет хорошо, – ответила она. – Это хорошая больница.

Нандини кивнула.

– Мохан-бхай[11] тоже так говорит. – Она вытерла нос рукавом. – Просто, мэм, Шэннон так ко мне добра. Даже мои сестры никогда так хорошо ко мне не относились.

Смита сталкивалась с этим феноменом по всему миру: девушки из малообеспеченных семей, тонкие, как тростинки, готовые работать круглые сутки, чтобы улучшить свою жизнь. Они испытывали такую искреннюю, такую душевную благодарность к своим начальникам и благодетелям – да что там, к любому, кто проявлял к ним хоть каплю доброты, – что это разбивало ей сердце. Она представила шумный многоквартирный дом, где жила Нандини, долгий путь на работу на общественном транспорте, титанические усилия по изучению английского – и вот наконец шанс работать в западном агентстве или газете, чувство свободы, которое дарит такая возможность, и преданность, неизбежно возникающая вследствие этого.

– Нандини, – сказала она, – у Шэннон нет других проблем со здоровьем. После операции она быстро восстановится. А пока, – она глубоко вздохнула, – мы с тобой хорошо поработаем вместе, да?

– Один момент, Смита. – Нандини скользнула взглядом по ее фигуре. – Тебе понадобится другая одежда, поскромнее. Лучше всего шальвар-камиз[12]. Мы едем в консервативный район.

Смита покраснела. Похоже, Нандини считает ее совсем дурочкой, незнакомой с местными обычаями.

– Да, я в курсе, – сказала она. – Чуть позже пройдусь по магазинам и куплю несколько костюмов. Я же прямо из отпуска – ты, наверное, знаешь.

– Вот и хорошо.

Они стояли и смотрели на море, пока в палату не зашла медсестра. Она что-то затараторила на диалекте маратхи; Смита растерянно переводила взгляд с одной женщины на другую. Она разобрала слово «американка» и заметила, что медсестра явно расстроена. Наконец сестра повернулась к Смите и произнесла:

– Время посещения закончилось, мэм. Вам нужно уйти.

– Но она-то здесь, – заметила Смита и кивнула на Нандини.

– Старшая медсестра сделала исключение для ассистентки мисс Шэннон и высокого джентльмена. Но гости могут приходить лишь в часы посещений.

Смита вздохнула.

– Ладно. – Медсестра не шевельнулась, и Смита добавила: – Дайте мне еще несколько минут, пожалуйста, нам нужно обо всем договориться.

– Пять минут.

Смита вышла за сестрой в коридор. Мохан стоял у поста дежурной медсестры и разговаривал с молодым врачом. Он заметил ее, сказал что-то молодому человеку и подошел к ней.

– Уже уходишь?

– Меня выгнали.

– Тут очень строгие правила посещения. Но я могу попробовать…

– Не надо. Они и так сделали исключение для тебя и Нандини. – Она услышала обиду в своем голосе и поняла, что и от Мохана это не ускользнуло.

– Мне очень жаль, – сказал он.

Смита покачала головой.

– Ничего страшного. Мне надо готовиться к поездке в Бирвад. Позвонить адвокату. А еще Нандини сказала, что у меня одежда неподходящая.

Мохан смутился.

– Кому сейчас легко, – пробормотал он и, приободрившись, добавил: – Но есть и хорошая новость: Шэннон поместили на первую строчку в листе ожидания. Завтра утром ее прооперируют первой.

– Отлично. Во сколько приезжать?

– Посмотрим. Ее увезут в семь. Но операция начнется только в восемь, и дело это небыстрое. Даже если ты приедешь в девять или в десять…

– Я в семь приеду.

– Так рано не нужно. Тебе еще завтра весь день ехать в Бирвад, если вы уедете сразу после операции. – Он улыбнулся. – Нандини ясно дала понять, что никуда не поедет, пока не убедится, что с Шэннон все в порядке.

Смита вернулась в палату. Шэннон крепко спала. Смита тихонько поцеловала ее в лоб, отошла и немного постояла у кровати. От боли на лице подруги залегли новые морщины. Шэннон тихо стонала во сне. Смите стало ее жалко. Она привыкла видеть Шэннон веселой и разговорчивой; легко было забыть, что у нее нет и никогда не было семьи. Однажды, когда они выпили лишнего после корпоратива, Шэннон рассказала, что провела детство в приемных семьях. Смита восхищалась Шэннон: одна в чужой стране, та могла положиться лишь на заботу своей переводчицы, которая ее обожала, и друга, следившего, чтобы за ней был лучший уход.

«И на меня, – подумала Смита. – Я тоже все бросила и поспешила ей на помощь. Почему? Ради Шэннон, конечно, но еще чтобы доказать, что я – хороший друг». Что ж, сама виновата. Потому что выяснилось, что Шэннон не нужны ее дружба и общество – ей просто надо было кому-то поручить репортаж.

– До завтра, – шепотом попрощалась она с Нандини и, прежде чем та успела ответить, тихо вышла из палаты.

Сев в такси у больницы, Смита тут же набрала номер адвоката. Анджали ответила через несколько гудков.

– Говорите.

– О, здравствуйте! – Такое резкое обращение застигло Смиту врасплох. – Это Анджали?

– Да. Кто это?

Смита знала, что в такую жару в такси можно и задохнуться, но все равно попросила водителя закрыть окно.

– Меня зовут Смита. Я коллега Шэннон. Буду вместо нее писать репортаж о Мине Мустафа.

– Ах да. – Анджали говорила с отрывистым акцентом, свойственным индийцам из высших слоев общества; Смита помнила его с детских лет. – Ее ассистентка говорила, что вы прилетите из США.

Смита не стала ее поправлять.

– Да. Прилетела вчера ночью.

– Как дела у Шэннон? Операция прошла успешно?

– Операция завтра утром.

– Хорошо, хорошо. – В голосе Анджали слышалось нетерпение, свойственное работающим женщинам, которые постоянно разрываются на сто разных дел. Этот тон был Смите хорошо знаком.

– Звоню узнать насчет вердикта. Шэннон хочет, чтобы завтра я выехала в Бирвад…

– Не спешите, – прервала ее Анджали. – Нам только что сообщили об отсрочке. Завтра заседания не будет.

– О! Почему?

Анджали горько усмехнулась.

– Почему? Потому что это Индия. Судья не вынес постановление.

– Ясно.

– Но вы же приедете? – спросила Анджали. – Или в редакции решили больше не писать об этом деле?

«А нельзя просто написать заметку по итогам слушания, узнав их по телефону?» – подумала Смита.

– А индийские СМИ освещают это дело? – спросила она. – Может, мы могли бы…

– Умоляю, – презрительно проговорила Анджали. – Думаете, им есть дело до такого происшествия? Индуисты убили мусульманина. Кому какая разница? Подумаешь, собаки дерутся. Нет, индийским СМИ гораздо интереснее писать о кинозвездах и крикете.

Смита улыбнулась, услышав, с каким презрением Анджали произнесла последнее слово.

– А где находится ваша контора? – спросила она. – Я бы с удовольствием с вами поговорила, расспросила, почему вы взялись за это дело и тому подобное.

– Почему взялась? Да потому, что никто другой не взялся бы. И нам нужны такие женщины, как Мина, – те, что не боятся отстаивать свои права. Только так в этой богом забытой стране что-то изменится.

– Да, конечно. Так вы находитесь рядом с Бирвадом?

– Вообще-то, нет. Наш офис в часе езды от деревни Мины и еще дальше от Виталгаона, где живут ее братья. Из Мумбаи вам придется ехать на машине. У вас же есть водитель?

– Да.

– Отлично, – рассеянно проговорила Анджали. – Так что, мне позвонить вам, когда будет известен день оглашения вердикта?

Мотоциклист выехал им под колеса и в последний момент увернулся; Смите пришлось закусить губу, чтобы не закричать. Водитель погрозил ему кулаком и помчался дальше.

– Алло? – нетерпеливо сказала Анджали.

– Да, простите, – спохватилась Смита. – А вы узнаете заранее?

Анджали щелкнула языком.

– Сложно сказать. Надеюсь, не в тот же день. – Она замолчала. – А вы? Пока останетесь в Мумбаи?

Смита подумала и наконец решилась.

– Думаю, мы выедем послезавтра, – сказала она. – А завтра я смогу пробыть в больнице целый день, если понадобится.

– Но вердикт могут вынести и позже…

– Ничего страшного. Будет время познакомиться с Миной. И взять интервью у ее братьев.

– Идея хорошая. Но будьте осторожны. Особенно со старшим братом: он очень агрессивен. Увидите, как он ведет себя в суде. Но хуже всего в той компании Рупал Бхосле. Председатель деревенского совета. Братья поклоняются ему, как божеству. Жаль, что на него нельзя подать в суд.

– Трудно поверить, что такое варварское преступление могло совершиться с чьего-то одобрения…

– С одобрения мужчин, моя дорогая. Всему виной их идиотские понятия о семейной чести.

Смита услышала гнев в голосе Анджали.

Водитель нажал на клаксон, оглушив Смиту. Та растерянно огляделась. Они стояли в огромной пробке.

– Что там у вас творится? – спросила Анджали.

Смита наклонилась и похлопала водителя по плечу.

– Бхай, – произнесла она на неуверенном хинди, – что толку сигналить? Никто же не едет, на[13]?

Водитель глянул через плечо и смущенно улыбнулся.

– Верно, мисс. Но что делать? Привычка.

Она улыбнулась; его раскаяние ее обезоружило.

– Простите, – сказала она Анджали. – Я стою в пробке.

– Послушайте, – торопливо ответила та, – давайте будем на связи в ближайшие пару дней. Вы же, наверное, остановитесь в том же мотеле, где жила Шэннон, когда приезжала в Бирвад?

– Наверное, да.

– И с вами будет ее помощница? Как ее там… Нандита?

– Нандини.

– Точно, Нандини. Хорошая девушка. С ней не пропадете.

Они попрощались, и Смита угрюмо посмотрела в окно. По всему городу торчали палки уродливых новых небоскребов. Краска на старых зданиях облупилась. Повсюду были люди – толпы ошеломляли, наваливались со всех сторон. Людские реки стекали на проезжую часть с переполненных тротуаров, лавировали между машин, автобусов и грузовиков. Не в силах больше сносить жару в машине с закрытыми окнами, она опустила стекло со своей стороны и тут же подверглась оглушительному реву клаксонов. Оркестр безумцев играл какофонию; у нее возникло странное чувство, что машины разговаривают друг с другом, как в постапокалиптическом научно-фантастическом фильме. Захотелось заткнуть пальцами уши. Ей и раньше приходилось бывать в странах третьего мира, но Индия была даже не страной, а природной стихией, сметающей все на своем пути. Все в ней ошеломляло: стены престижной больницы, покрытые потеками бетельной жвачки; безумные пробки; огромные толпы людей, куда ни посмотри; нелепое желание Мохана, чтобы она признала Индию своей родиной. Сейчас Индия казалась невыразимо огромной и вместе с тем маленькой, провинциальной и душной. Что ж, придется стиснуть зубы и терпеть. Люди, которые хотят освещать такие сюжеты и ради этого ездить в самые отдаленные уголки планеты, выбрали эту работу не потому, что гнались за комфортом. В первые месяцы в Огайо, когда им приходилось совсем туго, папа говорил: «Трудности – это хорошо, бета[14]. Без них невозможно развиваться».

Папа. Она не сказала ему, что вернулась в город, где никто из ее семьи не был с тех пор, как они уехали. Папа думал, что она отдыхает на Мальдивах. Вечером придется ему позвонить, но сообщать, что ее планы изменились, она не станет. Новость о ее возвращении заставит его волноваться лишний раз.

Смита повернулась и заметила, что водитель разглядывает ее в зеркало заднего вида. Он отвернулся, как только их взгляды встретились, но она почувствовала, как щеки залила краска. Посмотрела на свою футболку и увидела, что вырез существенно приоткрывает грудь. На Манхэттене такая одежда была обычной, никто не обратил бы внимания, но здесь, в Мумбаи, привлечь внимание мужчин вроде этого таксиста ничего не стоило. И ей, несомненно, придется купить более скромную одежду перед отъездом в деревню Мины. Она подтянула футболку чуть выше на груди и наклонилась к водителю.

– Бхай, – сказала она, – вещевой рынок на дамбе Колаба все еще работает? Мне нужно купить одежду.

– Еще как работает, мэмсахиб! – ответил он. – Говорят, там можно купить все, от булавки до слона.

Глава пятая

Стоило ей ступить на дамбу, как сердце ее затрепетало, а ладони взмокли. И разволновалась она не из-за криков уличных торговцев, призывавших ее присмотреться к кожаным сумкам, серебряным украшениям и деревянным статуэткам. Не из-за того, что в смехе школьниц, идущих впереди, услышала собственный смех и увидела себя, когда-то так же вприпрыжку шедшую по тротуару.

Она разволновалась не потому, что заметила вывеску обувного магазина «Метро» и вспомнила, как они с мамой покупали там туфли в начале каждого учебного года. Или магазинчики, где продавались школьные портфели и папа покупал рюкзаки им с Рохитом. Даже кафе «Олимпия» еще стояло на прежнем месте – наверняка там по-прежнему подавали завтраки с яичным бхурджи[15], которым папа иногда угощал ее по субботам.

Ладони взмокли, потому что она оказалась слишком близко к улице, куда надеялась никогда больше не возвращаться.

Спенсер-роуд. Как там сейчас? Сохранилось ли что-то знакомое с тех пор, как они там жили, или время стерло все следы? Живут ли там по-прежнему их бывшие соседи? Те, кто помнит тот день в 1996 году? Добрая тетя Беатрис, христианка, что жила напротив, наверняка давно умерла. Но должны же быть другие, у кого о ее семье сохранились теплые воспоминания? Помнят ли они, как папа на Дивали – индуистский праздник света – покупал фейерверки для всего квартала? Столько лет прошло – мучают ли кого-нибудь до сих пор угрызения совести? Или тот случай навсегда канул на дно и над ним сомкнулись темные воды времени?

Смита так резко остановилась, что юноша, идущий сзади, чуть в нее не врезался. Нашла место под навесом, подальше от толпы. Сердце билось так сильно, что у нее закружилась голова. Будто тело противилось родившейся в сознании непостижимой мысли: ей хотелось увидеть свою старую улицу.

«Не глупи, – сказала она себе. – Нечего там смотреть. И нечего ворошить прошлое. Что ты скажешь этим людям? Тебе больше нечего им сказать». Но в голову прокралась новая мысль – надо побывать на старой улице не ради себя, а ради папы. Рано или поздно все равно придется рассказать ему о поездке в Мумбаи. Он не прочтет ее статью в газете, на этот счет можно даже не переживать: с ноября 2016 года он перестал смотреть новости и оплачивать подписки, в том числе на газету, где она работала.

«Мы приехали в эту страну, потому что считали ее величайшей в мире демократией, – сказал он, когда они заспорили об этом. – А теперь? Посмотри, какое зло делает этот человек. Он запретил мусульманам въезд в страну; он разлучает детей и родителей! В эту страну мы стремились? Я буду голосовать, бета. Но читать о том, что творят эти люди, – ну уж нет. Мое сердце не выдержит».

Но узнав, что она была всего в десяти минутах от их старого квартала и не зашла, папа очень расстроится. Ему наверняка любопытно, как изменилась за годы их улица; он станет расспрашивать. Воодушевленная этой мыслью, Смита зашагала, не обращая внимания на гулкое биение сердца. Она вернулась откуда пришла и юркнула в один из переулков. Но, к своей досаде, уже через несколько минут заблудилась; вокруг не было ни одного знакомого здания. Она остановилась и спросила, как пройти на Спенсер-роуд. Та оказалась всего в двух улицах.

На Спенсер-роуд она встала и подождала, пока сердце успокоится. Она нервно оглядывалась, смотрела направо и налево. Признает ли в ней кто-нибудь из местных длинноногую неуклюжую четырнадцатилетнюю девчонку, что жила тут много лет назад, а потом уехала в Америку? Напротив высилось здание «Харбор Бриз» – семиэтажный особняк кремового цвета. Фасад покрывали строительные леса; дом красили. Когда она была маленькой, этот дом считался роскошным, а теперь казался ветхим и облезлым. «Может, в юности все кажется новым и неиспорченным?» – подумала она. Она узнала лишь заросли бугенвиллеи на боковой стене и кокосовую пальму в маленьком дворике.

Смита не осмеливалась оглянуться и посмотреть на другое здание – то, что стояло за ее спиной. Там когда-то жила тетя Беатрис. Она и так волновалась, а при взгляде на дом тети Беатрис боялась совсем расклеиться.

Раздался звук удара; Смита вздрогнула. Это оказался мальчишка, ударивший битой о мяч, – ребята на улице играли в крикет. Она так нервничала, что подскакивала от любого шума.

Она тут же рассердилась на себя; захлестнувшая ее ярость была хлесткой и пронзительной, как звук удара битой по мячу. Зачем она здесь бродит, зачем прячется? Как будто это она сделала что-то плохое; как будто ей было что скрывать. Стоит и трясется при мысли, что встретит кого-то из старых соседей.

Смита с горечью вспомнила, как мама мучилась в первые годы после переезда в Огайо. Как долго ей не удавалось ни с кем подружиться, как она не могла доверять никому, кроме родных. Как отталкивала попытки других мам подружиться, когда те пытались включить ее в своей круг и пригласить на прогулки и обеды. Как одна сидела дома днем, пока Смита и Рохит были в школе, а отец на работе. От веселой, добродушной женщины, которая когда-то была заводилой в этом самом доме и объединяла вокруг себя всех соседей, осталась лишь тень.

Из пучины воспоминаний всплыло имя: Пушпа Патель. Мамина лучшая подруга и мама Чику. Может, она все еще здесь живет?

Отбросив сомнения, Смита шагнула на проезжую часть и перешла улицу. Мотоциклист на улице с односторонним движением проехал в паре сантиметров от нее, но она не обратила внимания на его возмущенные крики.

В коридоре висело большое деревянное панно с номерами квартир и именами хозяев. Имя Пушпы Патель значилось на том же месте – квартира 3В. Сколько часов она провела в этой квартире! А потом, словно срывая корку с раны, которая досаждала ей слишком долго, она пробежалась глазами вниз и нашла номер их старой квартиры – 5С.

Чтобы не отвечать на расспросы лифтера, Смита решила подняться по лестнице. Плитка на третьем этаже была та же, коричневая в крапинку; здесь они с Чику играли в классики. У двери в квартиру ее окутал запах жареного. Гнев, охвативший ее на улице, испарился, на смену ему пришло волнение; сердце отбивало барабанную дробь. Она коснулась звонка, подождала, пока пройдет тошнота. «Еще можно уйти», – сказала она про себя, хотя знала, что уйти не сможет. Нажала кнопку и услышала в глубине квартиры протяжный «динь-донь».

Прошло несколько секунд. «Черт, – подумала Смита. – Зря я сюда пришла». Но потом дверь открылась, и она увидела круглое лицо тети Пушпы, постаревшее, но все еще знакомое.

– Да? – сказала она. – Что вы хотели?

У Смиты пересохло во рту. Она думала, что Пушпа ее узнает, но та лишь растерянно хмурилась.

– Что вы хотели? – повторила она.

Смита поняла, что прошло слишком много лет. Время беспощадно, все перемалывает на своем пути.

Миссис Патель уже хотела закрыть дверь и уйти, когда Смита выпалила:

– Тетя Пушпа, это я, Смита Агарвал.

На лице Пушпы Патель по-прежнему читалось недоумение. «Сколько же ей сейчас лет? – подумала Смита. – Она чуть старше папы».

– Простите, – сказала миссис Патель, – вы ошиблись. – Как будто Смита звонила по телефону и не туда попала, а не стояла перед Пушпой и не смотрела ей в глаза.

– Тетя Пушпа, это я, – повторила Смита, – ваша бывшая соседка из квартиры 5С.

Глава шестая

Смита узнала сундук из красного дерева в гостиной Пушпы. Они с Чику забирались в него, играя в прятки, а Рохит – он был на два года их старше – топал ногами по мраморному полу и притворялся, что не видел, куда они спрятались.

– Я помню этот сундук, – сказала она. – Мы с Чику…

– Спасибо, – ответила Пушпа, села в кресло и жестом пригласила Смиту сесть напротив. – Что будешь пить? – вежливо спросила она. – Чего-нибудь горячего? Или холодного?

– Ничего, спасибо, – ответила Смита, не желая превращать этот визит в светский. Она оглядела комнату, где так часто бывала в детстве.

– Вы по-прежнему живете в Штатах? – спросила Пушпа. Ее голос звучал дружелюбно, но в глазах читалось отсутствие интереса. Когда-то Смита обожала тетю Пушпу; из всех взрослых та была ее любимицей. Теперь она недоумевала, почему та ей нравилась.

– Да. Я живу в Нью-Йорке.

– Понятно. Мы там были. Много раз.

Смита кивнула.

– Хорошо, – туманно ответила она. – Понравилось?

Дома ли муж Пушпы? Как его звали? Имя стерлось из памяти.

Пушпа поморщилась.

– Кое-что понравилось. Но слишком много у вас там темных на улицах, от них одни проблемы.

– Простите?

– Ну этих… Как вы их зовете? Черных.

– Вы имеете в виду афроамериканцев.

Ну разумеется, Пушпа расистка. Чему удивляться?

Пушпа напряглась. Откинулась на спинку кресла.

– А ты как? Замужем?

– Нет, – ответила Смита. – Не замужем. А как…

– И проблем нет?

Смита растерянно уставилась на женщину, но потом поняла, что она имеет в виду. Папины друзья-индийцы часто использовали этот эвфемизм – «проблемы», – говоря о детях.

– Нет, – ответила она.

– Сочувствую, – сказала Пушпа, точно бездетность Смиты была трагедией.

Смита разозлилась.

– А как дела у Чику? – спросила она, желая сменить тему. Пушпа просияла.

– У него все хорошо, – ответила она. – Он очень известный адвокат. Теперь все зовут его Четан. Мы уже не называем его Чику. Все-таки он выступает в Верховном суде! Они с женой живут в районе Кафф-Парад[16]. Детей у них трое, все мальчики, бог миловал. Я его женила сразу после колледжа.

«Не только расистка, но и сексистка», – подумала Смита.

– Рохит тоже женился, у него сын, – сказала Смита. – Помните моего брата Рохита?

Пушпа пробормотала что-то невнятное и уставилась на балкон. С улицы доносились крики мальчишек, игравших в крикет. «Мяч, мяч, мяч!» – вопил один из них.

– А из какой семьи… Что за девушка его жена? – спросила миссис Патель.

«Она знает, – подумала Смита. – Она все помнит». Сделав над собой усилие и стараясь говорить нейтральным тоном, она ответила:

– Американка, разумеется. Очень красивая.

– А она не из этих… Как вы их называете… Африканцы?

Смита с трудом боролась с неприязнью.

– Нет, Эллисон белая. – Невестка ее была ирландкой, дочерью эмигрантов в первом поколении с волосами такими же темными, как у нее. Но в Смите вдруг взыграла детская обида и возникло иррациональное желание произвести впечатление на Пушпу, представив Эли белой костью. – Блондинка. С голубыми глазами. Из очень богатой семьи.

Пушпа была сражена.

– Вах, – ахнула она.

Смита мрачно улыбнулась.

– Слышали об «Эппл»?

– А то, – рассмеялась Пушпа. – Мы не настолько отсталый народ. Все знают «Эппл»! У моего Четана три айфона.

Смита кивнула.

– Так вот, отец моей невестки – один из руководителей фирмы «Эппл». Вы бы видели приданое, тетя. – Она бесстыже врала и недоумевала, зачем пытается впечатлить эту ужасную женщину.

– Очень хорошо! – Пушпа кивала, как корова на лугу. Ее глаза на миг задержались на лице Смиты, а потом она потупилась. – А родители? – спросила она. – Они здоровы?

Подступили слезы, и Смита возненавидела себя за это.

– Мама умерла восемь месяцев назад, – сказала она.

– Соболезную, – бросила Пушпа, словно речь шла о смерти почтальона, а не женщины, которая когда-то была ее лучшей подругой.

Смита почувствовала, как в ней заклокотал гнев.

– Мама прожила счастливую жизнь. Но ни на минуту не переставала скучать по этому городу, – тихо проговорила она. – Она скучала по нему всю жизнь.

Пушпа уставилась на свои руки.

– Как можно скучать по Индии, переехав в Америку? – сказала она.

«Ах ты тварь! – подумала Смита. – Злобная тварь».

– Переехавшие по своей воле, может, и не скучают, – ответила она. – Но те, кого выгоняют из собственного дома…