Честь

Она посмотрела на худощавого официанта с выпуклой грудью, на его полное энтузиазма лицо, и отвернулась.

– Мне скоро пора, – резко произнесла она. – Но я желаю вам удачи.

Он покраснел.

– Да, конечно, мэм. Извините. – Он заторопился прочь и быстро вернулся со второй чашкой кофе.

Смита записала завтрак на счет номера и оставила тридцать процентов чаевых. Она уже вставала, когда к ней подбежал официант. В руках у него была белая роза.

– Это вам, мэм. Добро пожаловать в «Тадж-Махал».

Она взяла цветок и подумала, всем ли гостям они дарят розы.

– Спасибо. Напомните ваше имя?

Он усмехнулся.

– Я не говорил, как меня зовут. Джозеф, мэм.

– Рада знакомству, Джозеф. – Она пошла к выходу, но вдруг остановилась. – Джозеф, не подскажете, больница «Брич Кэнди» отсюда далеко?

– Конечно подскажу, мэм, – ответил он. – На такси совсем рядом. У нас все зависит от пробок. На ресепшене вам помогут заказать приватное такси с кондиционером. Чуть дороже, но что делать? Лучше переплатить.

Глава третья

Первое, что бросилось ей в глаза в больнице, – потеки бетеля на стенах приемной[5]. Она оторопела. «Брич Кэнди» была лучшей больницей в городе, во времена ее детства сюда ложились на операции кинозвезды, и меньше всего она ожидала увидеть здесь пятна кроваво-красной слюны. Отбросив брезгливость, Смита подошла к стойке, где сидела усталая медсестра.

– Чем могу помочь? – спросила она.

– Здравствуйте. Хочу узнать номер палаты. Пациентка Шэннон Карпентер.

Женщина уставилась куда-то поверх ее плеча и проговорила:

– Посещение с одиннадцати. До тех пор никого не пускаем.

Смита сглотнула.

– Ясно. Я только сегодня ночью прилетела в Мумбаи и…

– С одиннадцати. Без исключений.

Раздражение Смиты отразилось на ее лице.

– Ясно. Но вы можете сказать мне номер палаты, чтобы…

– В одиннадцать часов.

– Мэм, я вас слышала. Просто хочу узнать номер палаты, чтобы больше вас не беспокоить.

Женщина зло сверкнула на нее глазами.

– Палата номер двести девять. Теперь сядьте, пожалуйста.

За неимением других вариантов, как пристыженная школьница, Смита села ждать в приемной под пристальным взглядом дежурной. Она следила за стрелкой часов – ждать, к счастью, осталось недолго. Как только стрелка сравнялась с одиннадцатичасовой отметкой, она встала и направилась к лифтам, где уже скопилась очередь. Рядом была лестница. Палата Шэннон на втором этаже – можно и по лестнице подняться.

Приветливая медсестра проводила ее в палату. В другом конце коридора Смита заметила группу людей; какой-то мужчина говорил на повышенных тонах. Она отвернулась и стала искать нужный номер на двери. Проходя мимо пустой палаты, случайно увидела море за окном, и нежданно нахлынули воспоминания: в детстве они с отцом приходили в «Брич Кэнди», он навещал больного коллегу. Она тогда удивилась, что море так близко, и решила, что больница находится на корабле. Папа рассмеялся и сжал ее плечо.

Она подошла к группе мужчин в коридоре и хотела было отвернуться и не подслушивать их оживленный спор, когда заметила среди споривших Мохана. Вчера вечером он был расслаблен, но сейчас выглядел напряженным и сердитым и недовольно смотрел на медсестру и молодого врача в белом халате.

– Говорю вам, сейчас же позовите доктора Пала! Пациентке нужно повысить дозу обезболивающего.

– Но сэр, я же вам говорил… – запротестовал молодой врач.

– Арре, йар[6], сколько можно об одном и том же? Говорю же, мы недовольны лечением. А сейчас приведите старшего врача.

– Как скажете. – Молодой врач быстро ушел; медсестра последовала за ним.

– Привет, – сказала Смита. Мохан вздрогнул и посмотрел на нее.

– О, здравствуйте, – ответил он. – Простите. Не ожидал увидеть вас одну. Я как раз хотел за вами заехать.

– Видите, а я сама справилась. – Смита заметила рядом с ним женщину. – Здравствуйте. Я Смита.

Спутница Мохана – на вид ей было лет двадцать пять – широко улыбнулась.

– О, здравствуйте, мэм. Мы с вами вчера говорили по телефону. Я Нандини, переводчица Шэннон.

– Очень приятно, – ответила Смита, но испытала смутное недовольство. Сколько же у Шэннон помощников? Может, и не надо было прерывать ее отпуск?

– Где палата? К ней можно?

– Да, мэм. Через минуту. – Нандини смущенно покосилась на Мохана и ушла.

– Ей меняют судно, – объяснил Мохан в ответ на недоуменный взгляд Смиты.

– О! – Смита вздрогнула. – Как им это…

– Они очень осторожны. Но Шэннон так не кажется. Думаю, здешним медсестрам еще не приходилось слышать такую отборную ругань.

Смита заметила, что он с трудом сдерживает смех.

– Понимаю. В редакции Шэннон тоже этим знаменита. – Она склонила голову набок. – А вы сегодня не работаете?

– Нет. Вообще-то, я в отпуске и должен был поехать в Сингапур на этой неделе. Но мой попутчик заболел лихорадкой денге. Пришлось отменить. В ближайшие две недели я свободен.

– А почему сами не поехали?

– Одному скучно. – Его лицо погрустнело. – Я не такой, как вы с Шэннон. Вы независимые. А я терпеть не могу путешествовать один. Я вообще не люблю одиночество. В этом смысле я типичный мумбайский мальчик.

В его голосе слышался сарказм, словно он сам над собой смеялся. И все же ни один уважающий себя американский мужчина не признался бы в таком. Если бы она услышала эти слова от кого-то из индийских американцев, с которыми мама пыталась ее свести, когда Смита была помоложе, она бы испытала презрение. Но здесь, в коридоре мумбайской больницы, это казалось нормальным. Обычные человеческие чувства. Смита понимала Мохана.

– Что ж, – со вздохом сказала она, – похоже, и у вас, и у меня отпуск накрылся.

Из палаты вышел санитар, и Нандини пригласила их зайти.

– Заходите, мэм, – сказала она. – Шэннон вас очень ждет.

Шэннон лежала на кровати со слегка приподнятым изголовьем; волосы разметались по подушке. Она смогла выдавить из себя улыбку, но Смита заметила испарину у нее на лбу и затуманившиеся от боли серые глаза.

– Привет, подруга, – Смита наклонилась и поцеловала ее в щеку.

– Привет. Ты приехала.

Нандини пододвинула стул.

– Садитесь, мэм, – сказала она.

Смита села и взяла Шэннон за руку.

– Вот не повезло, – сказала она. – Какая нога?

– Правое бедро. И я сама виновата: шла по улице и смотрела в телефон. Споткнулась о бордюр.

– Очень жаль. – Смита подняла голову и увидела Мохана и Нандини: они переговаривались в другом углу палаты. – Когда операция? Мохан сказал, они ждут хорошего хирурга. Неужели он один на всю больницу?

Шэннон поморщилась.

– Операция сложная. Я уже ломала эту кость в двадцать лет. Не спрашивай как. Придется сначала удалить старый протез и вставить новый. А вокруг старого кость разрослась. В общем, все сложно. А у этого доктора Шахани большой опыт таких операций.

– О боже, Шэннон. Я и не знала.

– Ага. – Шэннон повернулась к Мохану. – Мохан, так ты попросил их позвать другого врача?

– Да. Дежурный врач сказал… – Он повернулся к двери. – А вот и доктор.

Доктор Пал был высоким, но сильно сутулился. Стекла очков были мутными; из-под очков смотрели усталые глаза.

– Здравствуйте, мэм, – поздоровался он. – Чем могу помочь?

Шэннон сменила тон на вежливый.

– Простите за беспокойство, доктор, я просто… хотела кое о чем спросить. Во-первых, когда приедет доктор Шахани? И во-вторых, боль просто ужасная. Можете дать мне обезболивающее посильнее?

Лицо пожилого врача оставалось бесстрастным.

– У вас сломана шейка бедра, мисс Карпентер. Боль пройдет после операции. К сожалению, доктор Шахани вернется только послезавтра.

Шэннон поморщилась.

– О боже!

– Мне очень жаль. – Лицо доктора Пала чуть смягчилось. – Попробуем подобрать другие обезболивающие. Или, если хотите, назначим операцию на завтра, но оперировать будет другой врач.

Шэннон беспомощно уставилась на Мохана.

– Что скажешь?

На скуле Мохана дрогнул мускул.

– А этот другой врач так же хорошо оперирует?

Доктор Пал ненадолго замолчал.

– Шахани – наш лучший хирург, – наконец ответил он. – А ваш случай сложный из-за старого протеза.

– А вы можете прямо сейчас дать ей обезболивающее? – спросил Мохан. – Чтобы она не мучилась? Тогда мы посоветуемся и примем правильное решение.

Смита краем глаза наблюдала за Шэннон и думала, не связывает ли их с Моханом нечто большее, чем дружеские отношения, хотя тот утверждал, что нет. Она никогда не видела, чтобы Шэннон так полагалась на мужчину. С другой стороны, она никогда не видела Шэннон в таком состоянии.

Доктор Пал откланялся.

– Я вам сообщу, – сказал он и вышел из комнаты.

– Спасибо, Мохан, – сказала Шэннон и повернулась к Смите. – Видишь, почему я попросила тебя приехать, Смитс?

– Я побуду с тобой и во время операции, и после, – поспешно ответила Смита. – У меня накопилось много отгулов – останусь надолго, если понадобится.

Шэннон покачала головой.

– Не волнуйся. Со мной Мохан. – Она прикрыла глаза. – А ты читала мои репортажи о Мине, которая судится с братьями? Дело о поджоге, где мужа сожгли заживо?

– Что? Ах да, конечно, – ответила Смита, припоминая подробности. Она просмотрела эти репортажи вскользь: подобные истории из Индии были для нее сильным триггером и вызывали неприязнь.

– Отлично, – сказала Шэннон. – Скоро огласят вердикт, кто-то должен об этом написать. Тебе придется поехать в Бирвад – это деревня Мины.

Смита уставилась на Шэннон.

– Не поняла, – наконец проронила она.

– Скоро вынесут вердикт по делу, – повторила Шэннон. – Нам нужен репортаж.

Атмосфера в палате вдруг стала тяжелой и напряженной, а Смита почувствовала, как в ней закипает гнев. Она видела, что Мохан и Нандини смотрят на нее в ожидании. Закусив нижнюю губу, она попыталась вспомнить детали вчерашнего телефонного разговора с Шэннон. Упоминала ли та истинную причину, по которой она позвала ее в Мумбаи? Кажется, нет. «Почему Шэннон сразу все не рассказала?» – недоумевала Смита, не в силах отделаться от чувства, что ею манипулировали и вынудили вернуться в город, куда она поклялась никогда не возвращаться.

– А почему вы не можете нанять независимого журналиста? – спросила Смита. – Я думала, ты вызвала меня, чтобы помочь с операцией.

Мохан поднял голову: теперь и он все понял.

– Я для этого тебя и вызвала, – растерянно ответила Шэннон. Тут Смита поняла, что из-за боли ее подруга все путает.

– В общем, такое дело, – продолжила Шэннон, не заметив недовольства подруги. – Не знаю, помнишь ли ты эту историю. Женщину, Мину, подожгли братья за то, что она вышла за мусульманина. Мужа убили. Она тоже еле выжила. Адвокат, женщина, взялась защищать ее бесплатно, и полиции ничего не оставалось, кроме как заново открыть расследование. – Шэннон открывала глаза и снова зажмуривалась, словно сражалась одновременно со сном и болью. – Как бы то ни было, суд состоялся и скоро вынесут вердикт. А если бы ты знала, как медленно идет судопроизводство в Индии, – она быстро взглянула на Мохана, – то поняла бы, что случилось настоящее чудо. И мы должны быть там, когда вынесут решение, Смита.

– Понимаю, – кивнула Смита, – но почему ты не обратилась в редакцию в Дели, чтобы кто-то из местных этим занялся?

Шэннон потянулась и нажала на кнопку вызова медсестры.

– Извини. Сил нет больше терпеть, так бедро болит. Попрошу еще обезболивающее.

– Я приведу сестру, – мгновенно отреагировал Мохан, но Шэннон покачала головой. – Не надо. Мы и так их застращали. Сейчас кто-нибудь придет. Они быстро приходят.

Шэннон повернулась к Смите.

– Джеймс мог бы подменить меня, но он сейчас в Норвегии. Жена рожает. А Ракеш… Он взял другой мой материал. И Мина… Она не станет говорить с мужчиной, Смитс. Мусульманская деревня, консервативные нравы, сама понимаешь.

– Она права, – подтвердил Мохан. – Я… Мои родители из Сурата, это недалеко от Бирвада. По другую сторону границы Махараштры и Гуджарата. Я этих людей знаю. Женщине просто не разрешат говорить с мужчиной.

В палату вошла сестра, и Шэннон попросила дать ей обезболивающее.

– Шукрия, – ответила она, а сестра удивленно улыбнулась, услышав, что американка поблагодарила ее на хинди.

– Не за что, мэм, – ответила она.

Шэннон тихо застонала и сжала руку Смиты в ожидании, когда боль пройдет.

– Почему тебе не поставили капельницу с морфием? – спросила Смита.

Шэннон скептически взглянула на нее.

– В Индии морфий не раздают направо и налево, как у нас в Америке. Вот поправлюсь и напишу об этой проблеме.

– Какой абсурд!

В палате вдруг повисла тишина, будто у всех кончились слова. Смита повернулась к Нандини.

– Вы там бывали? В Бирваде? Далеко это от Мумбаи?

– Да. Пять часов на машине, – мрачно ответила Нандини, и Смита поразилась перемене в ее тоне.

– Ясно. – Смита покусала ноготь, выгадывая время и лихорадочно соображая. Когда звонок Шэннон резко оборвал ее отпуск, она смирилась с тем, что ей придется снова побывать в Мумбаи. Сидя в номере отеля на Мальдивах, Смита вспоминала, как много их с Шэннон связывало: они вместе работали в «Филадельфийском вестнике», потом по протекции Шэннон Смита устроилась на работу в Нью-Йорке. Когда восемь месяцев назад умерла мать Смиты, Шэннон, в то время находившаяся в США, взяла три дня отгулов и прилетела в Огайо на похороны. Именно этот дружеский жест и чувство невыплаченного долга побудили Смиту согласиться, когда Шэннон попросила ее прилететь в Мумбаи. Но ей казалось, что она летит туда на несколько дней, чтобы помочь Шэннон оправиться после операции. Вместо этого на нее обрушилось все, что она ненавидела в этой стране: дурное обращение с женщинами, религиозная вражда, консерватизм. «Но ведь гендерные темы – моя специальность», – напомнила себе Смита. Само собой, Шэннон обратилась именно к ней. Учитывая, что лететь до Мумбаи ей было всего три часа.

– А что от меня требуется? – спросила Смита. – Обычный репортаж?

– Сама решай, – ответила Шэннон. – Можешь сначала встретиться с Миной и написать о ней маленькую статью – о чем она думает, ее надежды и мечты. А потом репортаж с реакцией на постановление судьи. Что скажешь? – Она взглянула на Нандини. – Нан – чистое золото. Настоящий профессионал. Она во всем тебе поможет.

Смита решила указать на очевидное.

– Но мне не нужен переводчик. Мой хинди не идеален, но, думаю, я справлюсь. Они же на хинди говорят?

– Да. И на особом диалекте маратхи.

– Извините, что вмешиваюсь, – заметил Мохан, – но главная трудность не в языке, а в том, как туда добраться. Это глухая деревня. Проводник вроде Нандини очень пригодится, она знает дорогу.

Нандини, стоявшая за его спиной, нахмурилась, но никто, кроме Смиты, этого не заметил.

– Там есть железнодорожная станция, но до Бирвада от нее далеко, – продолжала Шэннон. – Даже мотель, где мы обычно останавливаемся, на приличном расстоянии от деревни. Тебе понадобится машина.

Смита кивнула. У нее не было ни малейшего желания ездить по Индии поездами.

Вернулась медсестра, принесла таблетки и бутылку воды, но Шэннон жестом попросила ее оставить их на прикроватном столике. Когда сестра вышла, Шэннон погрустнела.

– После этих таблеток я вырублюсь на несколько часов. Мне надо рассказать тебе все сейчас.

– Хорошо, – ответила Смита. Она совершенно не контролировала ситуацию. Отказаться от задания было нельзя. Как она объяснит Клиффу, редактору, что сначала бросилась сюда сломя голову, а потом отказалась делать репортаж? Клифф наверняка одобрил идею Шэннон с ней связаться. «Черт, – подумала Смита, – да он наверняка решил, что делает мне одолжение и подкидывает интересный сюжет!» Но почему он ее не предупредил? Сказал бы хоть что-нибудь, чтобы избавить ее от этой неловкой ситуации.

Шэннон стиснула зубы, изнемогая от боли, и заговорила быстрее, потянувшись за двумя белыми таблетками и бутылкой с водой. У Смиты свело живот. У нее никогда не было переломов, и она вдруг поняла, как ей повезло.

– Дай мне телефон, я перешлю тебе номер Анджали, – сказала Шэннон. – Это адвокат Мины, она работает с ней бесплатно. Насколько я знаю, Мина по-прежнему живет со свекровью на окраине Бирвада. Братья Мины, между прочим, вышли под залог и разгуливают на свободе – хочешь верь, хочешь нет. С ними тоже можешь поговорить. А еще возьми интервью у деревенского головы. Этот мужик – просто песня. Он терроризировал Мину еще до брака. – Она проглотила таблетки. – Почитай мои старые репортажи, там есть название деревни, где живут братья. А может, Нандини вспомнит. И еще у них есть сестра… – Шэннон поставила стакан на столик. – Спасибо, что помогаешь, Смитс. Я у тебя в долгу.

Смита отбросила последние сомнения. На самом деле, если бы они поменялись ролями, она попросила бы о том же одолжении. И Шэннон помогла бы ей без капли недовольства и не сказала бы ни слова против.

– Не говори глупости, – отмахнулась она. – Сегодня же позвоню Анджали и решу, когда поедем. Хочу быть здесь во время операции.

– Не нужно. Мохан мне поможет.

– Смита права, – оживленно закивала Нандини. – Мы должны быть здесь во время операции.

– Не надо, – ответила Шэннон. – Лучше помогай Смите.

Они проговорили еще пятнадцать минут, а потом глаза у Шэннон начали слипаться. Через несколько минут она громко всхрапнула и начала мирно посапывать.

Смита повернулась к Мохану.

– Скоро она придет в себя?

Тот растерянно посмотрел на нее.

– В себя?

– Эээ… Извини. Долго она проспит под этими таблетками?

– А. Теперь понял. Часа три-четыре. Но от боли часто просыпается раньше.

– Ясно. – Смита огляделась; ей надо было поговорить с ним наедине. – Думаешь… А есть здесь столовая, где можно выпить кофе?

– Да, конечно, – ответил он. – Хочешь, принесу?

– Я пойду с тобой, – сказала она и встала, прежде чем он успел отреагировать. Повернулась к Нандини.

– Что тебе принести?

– Ничего не надо, спасибо.

– Уверена? Ты выглядишь усталой.

– Да.

– Ну ладно.

– Не злись на Нандини, – сказал Мохан, когда они вышли из палаты. – Она очень волнуется за Шэннон. Чувствует ответственность за нее.

– Но почему? Шэннон же случайно упала.

Мохан пожал плечами.

– Нандини из малообеспеченной семьи, низшая прослойка среднего класса. Первая в семье поступила в колледж. Работает с американской журналисткой, которая очень хорошо к ней относится, ценит. В западной редакции хорошо платят. Неудивительно, что она так предана Шэннон.

– А вы с Шэннон давно знакомы?

– Года два.

– Ты хороший друг, – сказала Смита, пока они ждали лифт. – Молодец, что так ей помогаешь.

– Ты тоже. Даже прервала отпуск и вернулась на родину, чтобы ей помочь.

– На родину?

– Ну да. Ты же здесь родилась, верно?

– Да, но… Мы уехали, когда я была подростком. – Она покачала головой. – Даже не знаю. Не воспринимаю Индию как родину.

– А как ты ее воспринимаешь?

Что с ним такое, почему он так к ней цепляется?

– Я… никак не воспринимаю, – наконец ответила она. – Я вообще мало о ней думаю. Без обид.

Мохан кивнул. И через некоторое время добавил:

– Знаешь, в колледже у меня был друг. Он поехал в Лондон на месяц на летние каникулы. Всего на месяц. А когда вернулся, стал говорить с британским акцентом, как гора[7].

Двери лифта открылись, и они вошли.

Смита ждала, что Мохан еще что-то скажет, но тот молчал.

– А я тут при чем? – спросила она наконец.

– Я просто терпеть не могу этот комплекс неполноценности во многих наших – моих – соотечественниках. Мол, западное – значит лучшее.

Она подождала, когда они выйдут из лифта: с ними вместе ехал молодой парень и подслушивал их разговор. А в коридоре сказала:

– Я тебя понимаю. Но я уже двадцать лет живу в Штатах. И я гражданка США.

Мохан остановился и посмотрел на нее сверху вниз. Пожал плечами.

– Извини, йар. Зачем мы вообще заговорили на эту тему? Чало[8], пойдем лучше за кофе. Столовая там.

Смите почему-то показалось, что она упала в его глазах. «Ну и пусть идет к черту, – подумала она. – Националист несчастный».

– Я сегодня не завтракал, – сказал он. – Хочешь что-нибудь, кроме кофе?

– Я плотно позавтракала в отеле. Но ты ешь, не стесняйся.

Мохан заказал масала доса[9]. Смита хотела взять свежевыжатый сок, но передумала и ограничилась кофе.

– В детстве очень любила сок из сладкого лайма, – сказала она.

– Так закажи.

– Боюсь, как бы не было расстройства желудка.

– Потому что желудок-то уже американский, – насмешливо, но беззлобно произнес он.

Принесли его блинчики, Мохан оторвал кусочек и протянул ей.

– Бери, бери, йар. Ничего с тобой не случится. А если и случится – оглянись, мы же в больнице.

Смита закатила глаза. Взяла блинчик. Даже без картофельной начинки у него был божественный вкус – ничего подобного в Штатах она не пробовала.

– Как же вкусно, – сказала она.

Лицо Мохана просияло, он тут же подозвал официанта и заказал еще порцию. – Съешь пока мои. Я подожду.

– Ну уж нет. Ты же не завтракал.

– А ты смотришь на мои доса, как голодающая Африки. Ешь. Ты явно соскучилась по вкусу родины.

В глазах Смиты вдруг заблестели слезы, что стало неожиданностью для них обоих. Она смущенно отвернулась. Она не знала, как объяснить, что его слова напомнили ей о матери, которая так же, с тоской, отзывалась о видах, запахах, вкусах Индии.

Мохан откинулся на спинку стула и с удовлетворением смотрел, как она ест.

– Вот видишь, – сказал он через пару минут. – В душе ты по-прежнему деси[10].

Смита перестала жевать.

– Почему это для тебя так важно? Чтобы я вновь прониклась любовью к родине? – Слово «родина» она заключила в воздушные кавычки.

Официант поставил перед Моханом тарелку с еще одной порцией масала доса.

– Шукрия, – сказал Мохан и снова повернулся к Смите. – Важно, неважно – не в этом дело, йар. Я просто не понимаю, как можно уехать из Мумбаи и не скучать.

– А по чему тут скучать? Может, по тому, что тут нельзя в автобусе проехать, чтобы тебя не облапал незнакомый мужик? Или пройтись по улице в коротком платье, потому что улицы кишат бандитами? По чему тут скучать?

– Не преувеличивай, – ответил Мохан. – Такое не только в Индии бывает.

– Ну да. Конечно. Я просто пытаюсь объяснить, что твой Мумбаи и мой Мумбаи – не одно и то же.

Мохан поморщился.

– Ладно. Я понял. То же самое говорит моя сестра.

– Вот и хорошо. – Она кивнула и допила кофе. – А сколько сестре лет?

– Двадцать четыре.

– Она учится в колледже в Мумбаи?

– Шоба? Нет, она замужем. Живет в Бангалоре. В Мумбаи остался только я.

– У тебя тут нет родственников?

– Нет. Хотя я ненавижу быть один.

Он так погрустнел, что Смита рассмеялась. Он чем-то напоминал ей брата, Рохита.

– Если ты не против, я возьму Нандини сэндвич, – сказал Мохан. – Ей сюда ехать на двух автобусах – уверен, она еще не завтракала.

Да. И впрямь вылитый Рохит.

– Хорошо, – ответила она и даже не предложила заплатить по счету. Он же считал себя мумбайским мальчиком, а мумбайский мальчик ни за что не допустил бы, чтобы гости платили сами за себя. Это она хорошо помнила.

Глава четвертая

В палате Шэннон слышались громкие голоса.

– Боже, она проснулась! – бросил Мохан. – Таблетки не подействовали.

– Куда вы запропастились? – резко выпалила Шэннон, когда они вошли, и Смита замерла на пороге, увидев ее измученное лицо.

– Извини, – прошептала она, – мы пошли перекусить. – Она увидела напряженное лицо Нандини – та чуть не плакала, – и ей стало жаль девушку.

– С меня хватит! – тем же резким тоном произнесла Шэннон и повернулась к Мохану. – Пока вас не было, заходил доктор Пал. Оказывается, они не могут дать мне более сильное обезболивающее.

– Я с ним поговорю.

– Нет. Не надо. Он меня убедил. Завтра ложусь на операцию. Пал сказал, что другой хирург тоже хороший. Еще один день я просто не протяну.

– Шэннон, ты уверена? – тихо спросил Мохан, встревоженно нахмурившись.

– Да. Уверена, – ответила Шэннон и расплакалась. – Эту боль терпеть просто невозможно.

Мохан шумно вздохнул.

– Ладно, – ответил он, – пожалуй, так будет лучше.

Шэннон достала руку из-под одеяла и потянулась к Мохану.

– А ты останешься со мной? Когда Смита и Нан уедут?

– Да, конечно.

В углу палаты раздался какой-то звук, и они, вздрогнув, повернулись к Нандини; та выбежала из комнаты. Шэннон взглянула на Мохана.

– Меня уже достал этот цирк, – сказала она. – Иди и вправь ей мозги.