Легко видеть

Истинное отношение к героям из своего народа определялось главным критерием: никто в СССР не может быть героичней товарища Сталина, а если по чьему-то недосмотру могло показаться, что это не совсем так или не всегда так, то это надо было поправить. Как известно, самым первым Героем Советского Союза был назван летчик Анатолий Васильевич Ляпидевский – один из первой когорты героев-летчиков, спасавших людей с затонувшего в Чукотском море парохода «Челюскин». Видимо, то, что он был уже назван «первым героем», глубокой занозой сидело в психопатическом сознании Сталина. Когда однажды, уже после войны, вышел номер журнала «Огонек» с цветным портретом генерала Ляпидевского на обложке (там же имелась и хвалебная статья), терпению Сталина пришел конец. На следующий же день Ляпидевский был снят с должности и отправлен в долгую опалу. Причина – а нечего его выставлять как героя № 1.

Не случайно поэтому, что именно товарищ Сталин сделался первым еще большим героем – нет, не дважды и даже трижды – такие уже бывали – а именно первым человеком, являвшимся одновременно Героем Советского Союза и Героем Социалистического Труда. Вот это было настоящее и закономерное геройство с точки зрения великого вождя. Таким приемом он вроде бы обошел не только Ляпидевского, но даже трижды Героя маршала Жукова и двух пилотов – также трижды Героев – Покрышкина и Кожедуба.

Никто из современников не сомневался, что товарищ Сталин любит великого летчика Валерия Чкалова. Об этом же свидетельствовал и другой – не менее, а даже более великий летчик Михаил Громов, которого, однако, Сталин в такой степени все же не любил. И что же вышло в итоге? Валерия Павловича Чкалова выпустили в испытательный полет на истребителе, который должен был обязательно разбиться, поскольку об этом позаботился специально направленный, а затем срочно убранный органами НКВД инженер, нарушивший жестко установленные требования регламента эксплуатации авиатехники – об этом сохранились документальные свидетельства. Менее рекламируемый по радио, в кино и прессе Михаил Михайлович Громов к счастью уцелел.

Показательно сложилась и судьба двадцати восьми героев-панфиловцев, остановивших ценою жизни десятки немецких танков, рвавшихся к Москве. Их всех объявили погибшими в неравном бою. Однако минимум двое остались в живых. И что же? Как вспоминал, выступая по радио, один из этих выживших панфиловцев, офицеры из органов госбезопасности приказали им помалкивать насчет себя, чтобы не стать настоящими покойниками. Раз объявили о том, что они удостоены звания Героев посмертно, значит, нечего и думать возникать им среди живых.

А вот подвиг рядового Александра Матросова, закрывшего грудью амбразуру пулемета в немецком ДЗОТ / е, чтобы не захлебнулась атака его роты, как случайно узнал Михаил, был выдуман в недрах «министерства правды» или ГлавПУР / а. Случайность узнавания имела место потому, что в институте директора Беланова сотрудником, правда, в другом отделе, оказался отставной полковник, бывший заместитель командира той самой дивизии, в которой якобы служил погибший герой Матросов. Узнав о подвиге из сообщения по радио, этот полковник проверил все донесения из частей дивизии, сделал дополнительные запросы, но никаких сведений, подтверждающих данное событие, так и не получил. Зная въедливость и педантизм этого полковника, Михаил был уверен, что тот исчерпал все возможности добраться до истины о подвиге легендарного Матросова, о котором было известно из радиосообщений только одно – он был сирота, детдомовец. Спрашивать о нем у родственников не было возможности. Однако после возведения вымышленного подвига в разряд высшего геройства сотни людей в действительности повторили поступок Матросова и стали посмертно Героями Советского Союза. Сталину нравилось награждать мертвецов. Герои-мертвецы ему не угрожали, а их «беззаветная преданность Родине и великому вождю» являлась в высшей степени полезным примером для подражания.

Однако история СССР доказала, что великая Сталинская мечта об утверждении собственного высшего геройства над любыми другими геройствами в управляемой им стране, еще не была предельным примером.

Опосредованный преемник Сталина на посту Генерального Секретаря КПСС товарищ Леонид Ильич Брежнев, мечтая о своем геройстве, пошел существенно дальше. Он решил наградить себя таким числом званий Героя, какого не было ни у кого. И за достаточно короткий срок он вырос в четырежды Героя Советского Союза и Героя Социалистического труда. Честолюбие и тщеславие главы партии и государства удовлетворялись без малейшего смущения сонмом льстецов и подхалимов. Им и в голову не приходило, что этим не только умаляются настоящие подвиги, но и наносится тяжкое оскорбление любым обладателям честно заслуженных наград. Однако, коль скоро страна была обязана делать все для своего признанного высшего лидера, она была обязана и награждать его так, как не награждала еще никого. Естественно, что для впадающего в детоподобное слабоумие Брежнева сами чужие геройства не имели существенного значения, а награды за них имели для него разве что тот смысл, что они являлись свидетельством милости владык общества к некоторым из собственных подданных. Видимо, самым ярким подтверждением подобного отношения высшей власти к настоящему геройству и героям была история первого в мире летчика-космонавта Юрия Алексеевича Гагарина.

Еще при его жизни однажды прошел слух, что на одном из правительственных приемов подвыпивший Брежнев с издевательской небрежностью высказался о Гагарине, как о подопытном кролике или того хуже, морской свинке, который и делать-то ничего на орбите не мог, не то что геройствовать. Оскорбленный Гагарин в ответ выплеснул содержимое своей рюмки в морду Генерального секретаря. Правда ли то была или нет, Михаил не имел оснований решить, пока во время тренировочного полета на «спарке» – истребителе МиГ-15 не погиб его экипаж – командир полка Герой Советского Союза полковник Серегин и первый в мире летчик-космонавт полковник Гагарин. Среди неофициальных, но вполне надежных сообщений весьма удивительным показалось одно – тело Серегина было найдено на месте катастрофы МиГ-15 в районе Киржача, а каких-либо останков тела Гагарина так и не нашли. Затем долгое время не было новых фактов относительно «гибели Гагарина». Однако в начале горбачевской перестройки и эпохи гласности появились и они. Во-первых, несколько именитых советских граждан, посещавших в Болгарии Вангу (в их числе был Никита Михалков), сообщили, что на их вопрос о судьбе Гагарина знаменитая прорицательница и ясновидящая ответила, что Гагарин жив. Вскоре после этого Михаил сам видел по телевизору одного из коллег Гагарина по первому составу отряда космонавтов (кажется, это был Хрунов), который в ходе своего выступления по своей инициативе рассказал о двух в высшей степени удививших его телефонных звонках, имевших место после катастрофы самолета МиГ-15 и похорон двух летчиков на Красной площади в кремлевской стене. В обоих случаях ему звонил один и тот же человек, голос которого нельзя было спутать ни с каким другим. Он просил его придти в определенное место на встречу. Это был голос Гагарина. Номер телефона его коллеги-космонавта был засекречен. Посторонний человек знать его не мог. Однако, опасаясь для себя неприятностей, этот космонавт не пошел на свидание к Гагарину, зато сообщил о звонках «покойника» «куда следует». Больше звонки не повторялись. Все это заставило Михаила по-новому оценить факт исчезновения тела Гагарина после катастрофы. Сомневаться в истинности сообщения Ванги не приходилось – все, что она говорила и можно было проверить, до сих пор неизменно подтверждалось. Но, если принять, что Гагарин действительно жив, однако об этом никто официально не говорит, получалось, что слух о том, как Брежнев и Гагарин обменялись оскорблениями, отнюдь не досужая выдумка, а событие, за которым неотвратимо должны были последовать и другие – а именно направленные на наказание «за оскорбление величества» – как выражались на своем языке еще юристы древнего Рима.

Мозг Михаила усиленно заработал ради реконструкции возможных в то время событий. Еще с тех давних пор было известно, что Гагарин обратился к властям с просьбой разрешить ему участвовать в новых космических полетах, а не беречь как раритет, свидетельствующий о первенстве СССР в пилотируемой космонавтике. Во всяком случае, разрешение на прохождение такой подготовки было дано. Программа подготовки предусматривала и пилотирование самолетов. Гагарин начал летать в полку, базирующемся в Чкаловском. Командир полка Серегин понимал, до какой степени его отяготили ответственностью за жизнь и судьбу первого в мире космонавта и потому во всех тренировочных полетах Гагарина инструктором неизменно вылетал он сам. Это было единственно разумное, что могло защитить лично его. Если погибнут – то оба. Если останутся живы – то вместе. Только так можно было уклониться от смертельно опасных обвинений. Только так.

В роковой летний день 1968 года оба полковника – Гагарин и Серегин – вылетели на «спарке» МиГ-15 в очередной полет. Какова бы ни была причина катастрофы (а то, что на этот счет публиковали в открытой прессе, особого доверия у Михаила не вызывало), погибнуть согласно концепции Серегина должны были оба. Но тело Серегина было найдено, а тело Гагарина – нет. Вывод из этого факта мог быть только один. Гагарина на борту самолета во время катастрофы попросту не было. А это значило, что после вылета из Чкаловского, но еще до гибели Серегина и его самолета, МиГ-15 по приказу, полученному по радио с земли, совершил незапланированную посадку на каком-то подмосковном аэродроме. – Скореё всего это был Киржач, – поскольку ещё в 1968 году официально сообщалось, что именно там совершал свой последний тренировочный полет Юрий Алексеевич Гагарин. Самым вероятным объяснением причины этой посадки следовало считать, что Гагарина якобы спешно вызывают в правительство для какой-нибудь важной встречи. После посадки к самолету подкатил автомобиль, в который из «спарки» перешел никому не известный человек в летном комбинезоне, а сама «спарка» после этого вскоре взлетела с единственным пилотом – Серегиным и взяла курс на свой аэродром из Киржача. Неузнанный Гагарин был вывезен с аэродрома и помещен в секретную психиатрическую тюрьму КГБ. Далее началось самое ужасное в его судьбе и одновременно самое позорное из всех деяний советской власти.

Самолет Серегина был взорван либо миной замедленного действия, подложенной во время посадки на чужом аэродроме, либо спутной струей от другого самолета, либо ракетой с другого самолета или с земли, либо еще как-то. Гагарину же предоставили возможность смотреть и слушать по телевизору все, что сообщалось с глубочайшим прискорбием от имени ЦК КПСС и Совета Министров СССР о гибели Гагарина и Серегина. О его, Гагарина, фальсифицированной гибели, о действительной гибели командира авиационного полка Серегина. А еще Гагарина тем самым поставили в известность о том, какая кара уготована ему за оскорбление коммунистического величества. С бессильной яростью он обречен был наблюдать за своими собственными торжественными похоронами, сначала за всенародным прощанием «с телом» в колонном зале Дома Союзов – затем за траурным митингом на Красной площади при полном сборе всей верхушки партхозноменклатуры, часть которой еле сдерживала злорадные улыбки, представляя, каково Гагарину видеть все это. Как он рвется докричаться до жены: «Валя! Я здесь! Я здесь, а не там!» – или до дочерей: «Девочки, родные! Я не мертв!» – и тут же сознает, что все безнадежно и что это – навсегда до тех пор, пока он заживо не сгниет в этой тюрьме, где ни один тюремщик не проявит к нему ни малейшего сострадания (в чем он, однако, ошибся – ведь были же им сделаны два телефонных звонка, по крайней мере, одному космонавту, и это могло свидетельствовать только об одном – даже матерым и сознающим всю меру своей ответственности перед начальством офицерам КГБ показалось слишком чудовищным то, как высшая власть обошлась с гордостью страны и первым в мире космонавтом).

Весь сценарий пожизненного наказания главного героя ХХ века, отягощаемого особыми психическими мучениями, говорил о том, что его автором является не простой примитивный палач или человек, лишенный воображения. Нет, им явно был тот из состава политбюро ЦК КПСС, кто, во-первых, был полностью в курсе дела, был наделен карательными полномочиями вообще, а не только по данному случаю оскорбления величества, а, во-вторых, располагал достаточным интеллектом, обладал иезуитской изобретательностью и был настолько образован, что знал и о Железной Маске, и о других тайнах всевозможных королевских и императорских дворов. На роль обладателя всех этих качеств годился только один член политбюро – Юрий Владимирович Андропов. Все остальные были либо слишком примитивны, либо вообще не привлекались к решению вопроса о способе наказания Гагарина. Зато Юрий Владимирович вполне подходил. Председатель КГБ, затем секретарь ЦК, курирующий органы госбезопасности. Человек, распространяющий через свою агентуру в обществе слухи о том, насколько он высокообразован и культурен, даже о том, что он не только покровительствует некоторым поэтам, но и сам пишет стихи. Человек уровня Брежнева в крайнем случае мог бы додуматься до помещения заключенного Гагарина в клетку, чтобы вызвать неконтролируемый взрыв ругательств, возможно, психического припадка от сознания своего полного бессилия, и ответить на все это снисходительной, лишь чуть-чуть ироничной улыбкой – даже не издевкой – просто чтобы показать свое абсолютное превосходство над бывшим кумиром советского народа и жителей всего Мира, свою абсолютную недосягаемость для гнева и ярости такой мелочи, как он – так называемый первый в мире космонавт. Нет, вряд ли Андропов мог ощутить удовлетворение от работы по-брежневски. Ему незачем было демонстрировать свое деланное безразличие к ругательствам, угрозам и проклятиям со стороны жалкого бессильного глупца, из головы которого еще не выветрилось сознание, что он великий человек. Гораздо эффективней было очень долго не давать новых поводов для неконтролируемой психической разрядки у бедного узника. Следовало подождать несколько лет. А потом устроить ему демонстрацию по телевизору сцены торжественного открытия внушительного, можно сказать громадного памятника ему, Гагарину, в Москве, на площади его имени, где на высоченном постаменте из титана стояла его, Гагарина, фигура, тоже из титана, в псевдополетной позе с широко разведенными в стороны руками. У подножия пьедестала, на трибуне, он мог видеть псевдопостные рожи своих терзателей, а еще – молчаливую, не проронившую ни слова, жену Валентину – вдову живого мужа – и двух повзрослевших дочерей, которых уже не так просто было узнать. Всем этим можно было во второй раз запустить механизм сведения с ума, если первого раза оказалось мало. Андропов был уверен, что знает, что и когда надо делать и в случае организации длительного умерщвления Юрия Гагарина, и в деле подготовки к новому, вроде Ленинского, но более масштабному переходу к НЭПу не вытягивающей соревнования с Америкой и постоянно беднеющей страны. Именно он, «интеллигент» Юрий Владимирович Андропов, выбрал в качестве технического руководителя подготовкой перестройки (идейное руководство он, разумеется, оставлял за собой), а, значит, и в качестве духовного наследника, такого скромного по своим способностям провинциала, что даже умением вести закулисные интриги в свою пользу он не превосходил своих партийных коллег в ЦК КПСС, как Михаил Сергеевич Горбачев. Что же можно было ожидать от такого ошалевшего от внезапно свалившейся ему в руки верховной власти менее чем полукультурного человека, влюбленного в себя, в свою честолюбивую и руководящую им эгоистку-жену, в свою невразумительную, бессвязную и бескультурную, но зато неостановимую речь, которой он в силу его верховного положения придавал судьбоносное значение. Яблоко от яблони далеко не падает. Однако у Андропова было все-таки больше в голове как у затейника, чем у его духовного чада, которое он взял к себе в КГБ из крайкома Ставропольского края, чтобы тот стал во главе системы закрытых институтов и организаций главного управления КГБ по дезинформации, которому было поручено создание подробного сценария и методики проведения перестройки. Целью этого социального преобразования было придать изнурившемуся в гонке с капитализмом «развитому социализму» новые силы за счет использования капиталистических методов хозяйствования и рыночных институтов, но непременно под руководством прежней партхозноменклатуры, чтобы впоследствии устранить из выздоровевшего тела социума капитализм и вновь заменить его еще более «развитым» социализмом. Видимо, вспомнили идею Ленина: «Нам нужен НЭП (то есть капитализм) всерьез и надолго – лет этак на пятьдесят – на сто». Само собой, и при Ленине, и при Андропове, тем более – при Горбачеве эта идея была совершенно жульнической, поскольку в ходе исторического семидесятилетнего социального эксперимента коммунистическая система целиком и полностью скомпрометировала себя, продемонстрировав как свою неспособность к всестороннему развитию, так и античеловеческое нутро. Аналитики из КГБ старались максимально удовлетворить пожеланиям заказчиков перестройки, однако они были скованы догмами коммунистической идеологии настолько, что либо не осмелились подумать, либо, если подумали, не посмели сказать и написать, что капиталисты, назначенные партией как ее лучшие члены, в чьи руки будут розданы так называемые «партийные деньги» – на самом деле наворованное и экспроприированное у народа добро, – в дальнейшем так и предпочтут оставаться капиталистами-хозяевами жизни и страны, что они неизбежно откажутся от «любимого» коммунизма хотя бы по той простой причине, что в социалистической системе их личное благоденствие, как и благоденствие их семей и потомков, будет целиком зависеть от капризов верховного вождя или крайне узкой олигархии, в то время как капитализм позволит им надежно передавать нажитое – награбленное своим генетическим наследникам, включая сюда и власть. Наученная Сталиным, Хрущевым, Брежневым и Андроповым Советская партхозбюрократия, дорвавшись до капиталистических свобод, ни за что не могла захотеть вновь очутиться в унизительной зависимости от высших партийных владык. Одно это по существу предопределило крушение Андроповского замысла и превращение «доверенных лиц партии» (то есть лиц, которым было доверено распоряжаться «партийными» средствами») в настоящих собственников тех ценностей, которые оказались в их руках.

Мог ли человек, возглавлявший при Андропове главное управление КГБ по дезинформации честно заботиться о благе народа и родной страны? Нет и еще раз нет. Раиса Максимовна, став женой Генерального секретаря, говорят, произнесла знаменательную фразу: «Настало наше время!» – и принялась с энтузиазмом контролировать ход постройки новых дворцов для своей семьи. То, что ее супруг Михаил Сергеевич Горбачев действительно возглавлял главное управление по дезинформации, Михаил узнал из одной телевизионной передачи из цикла «Специальные службы мира», снятой французскими авторами. Там перечислялись структурные подразделения спецслужб разных стран, в частности и КГБ, и назывались лица, возглавлявшие эти подразделения. Вскоре, правда, было передано и очень скупое безымянное опровержение, в котором говорилось что М. С. Горбачев не возглавлял управления по дезинформации, но Михаил этому опровержению совсем не поверил – ни его сути – слишком уж много было перебежчиков из КГБ за рубеж, чтобы там могли иметь ложные представления на этот счет, ни по форме – слишком уж скромненьким, незаметненьким и уж совсем не громким было это опровержение. Его дали явно «для галочки», чтобы слегка отметиться со своим ложным несогласием с приведенным фактом, но в то же время чтобы не переборщить в своем протесте и не вызвать этим на себя лавину новых, уже неопровержимых доказательств. Понятно, чего хотел избежать Горбачев – огласки не тех своих занятий, которые были направлены на дезинформацию Запада, а в первую очередь тех, которые были направлены на дезинформацию своего народа относительно истинных целей и методов перестройки.

Мог ли Горбачев, профессиональный дезинформатор и карьерист, целиком обязанный своими главными в жизни успехами Андропову, разгласить истинную историю Гагарина, который, судя по свидетельству Ванги, был еще жив во время перестройки, а главное, выпустить первого космонавта из тюрьмы на волю? Безусловно нет – как из-за своей преданности лично Андропову, так и потому, что вполне разделял убеждение своего «духовного отца» в том, что необходимо с беспощадной жестокостью карать оскорбителей партийного величества. Ну, а если еще принять во внимание то, в каком виде мог появиться перед глазами всего обомлевшего мира – своего и чужого – бывший веселый, ладный, красивый молодой человек, которого превратили в физическую и психическую развалину, одного этого, пожалуй, было бы достаточно, чтобы отказаться от мысли выпустить Гагарина на свободу. Людоедский характер власти стал бы очевиден всем и каждому как никогда.

Дожил ли Гагарин до прихода к власти Бориса Николаевича Ельцина, Михаил не знал. Но даже если дожил, то перед Ельциным неизбежно возникла бы та же проблема, что и перед Горбачевым – какова будет реакция всего мира на появление почти убитого заключением Гагарина, и каким после этого будет имидж страны? В любом случае Гагарина уже явно нельзя было вернуть в мир людей, которые, в отличие от него, избежали психической ломки или лечения с модификацией естественного поведения. На нем как на живом мыслящем человеке почти наверняка можно было поставить крест. Что мог в таком случае сделать действительный демократ и гуманист, каким Михаил всегда считал Ельцина, если ничего хорошего от освобождения Гагарина не произошло бы ни для самого космонавта, ни для страны? Разве что пожелать Юрию Алексеевичу скорейшего конца его физическим и душевным мукам. Сделать что-то путное, пожалуй, уже никто бы не смог, хотя честность и взывала бы к освобождению. Компенсировать чем-то даже одну только личную трагедию Гагарина было совершенно немыслимо, не говоря о трагедии его семьи и позора для всей страны. Командиру полка Серегина повезло куда больше, чем первому космонавту. Скорей всего, он погиб сразу, не успев ни о чем подумать, как только произошел взрыв. Но даже если не сразу, то не дольше пары минут до встречи с землей. Конечно, ничего другого, кроме позора, не было и в том, что жизнь Героя Советского Союза полковника Серегина, главного летчика-испытателя послужила лишь мелкой разменной монетой для прикрытия расправы над Гагариным. Летел бы тогда с космонавтом не полковник, а генерал или даже маршал авиации и не просто Герой, а дважды или даже трижды Герой, не пожалели бы и такого. Кто они в сравнении с генеральным секретарем? Все равно никто, так – навоз, удобряющий почву для последнего. Больше определенно ничто.

Хорошо хоть семье Серегина обломились какие-то льготы после гибели отца и мужа, каких бы не было в случае его смерти по какой-то другой причине. Но раз его прах был похоронен в кремлевской стене, это уже автоматически давало семье покойного ряд серьезных преимуществ в обеспечении жизненными благами за счет государства. Знающие люди определенно свидетельствовали об этом, хотя все равно это был стыд и позор. Да и мало того, что жизнь Героя Серегина была отдана за пятак – разве можно было считать за особую честь покоиться замурованным в кремлевской стене, где с одной стороны номинально был прах самого Гагарина, зато где-то неподалеку прах начальника ГлавПУРа Льва Мехлиса, служившего сталинским бичем командного состава РККА (он же главный виновник Керченской катастрофы, падения Севастополя, гибели Приморской армии и многого чего еще). Всякого рода деятели встречались в почетном некрополе Красной площади. И наверняка потомки упокоенных там персон тоже делились на разные категории в части получаемых благ в зависимости от ранга и «значимости» этих персон. Не стоило сомневаться, что семья генерал-полковника Мехлиса получала больше семьи полковника Серегина по линии «кремлевской стены», не говоря уже о других.

Кстати, что стали бы делать дети Гагарина и Серегина, если б узнали, как поступили с их отцами по воле «величеств»? Неужели не прокляли бы свое государство и свою родную страну, где так обращались с людьми, считающимися высшей гордостью населяющего ее народа? Да бежать им надо было бы из такой зачумленной страны, из такого людоедского государства в так называемый «капиталистический ад», что есть силы бежать! Все же там худо-бедно, но в двадцатом веке как-то устоялось убеждение, что жизнь человека – главный Дар Божий, а не какой-то мусор и хлам, беречь который нет никакого резона. Правда, и у них на Западе много времени ушло на созревание такого убеждения – только чуточку меньше тех двух тысяч лет, которые прошли с момента гуманной по сути проповеди Христа, а у нас – всего только тысяча, и на этом основании нам вроде можно было оправдать и страну, и себя. И за такие художества, как с царской семьей в Екатеринбурге, и за зверства против церковников, и за бессчетные преступления против самых разнородных личностей во время массовых ленинских, троцкистских и сталинских репрессий, перед которыми, конечно, блекли Хрущевские, Брежневские, Андроповские, Черненковские и Горбачевские гонения против вредоносных и опасных элементов, а к ним советская власть всегда относила любых инакомыслящих, она никогда не считала себя виновной перед ними и никогда не каялась за них. Что же ей было изобличать себя, когда речь шла о гибели каких-то одиночек, будь то чужой буржуазный гуманист, а скорее – шпион Рауль Валленберг или собственные герои Гагарин и Серегин?