Легко видеть

Михаилу оставалось только либо согласиться, либо уволиться. Но уходить в тот момент было совершенно некуда. Его досада усугублялась рядом обстоятельств. Мало того, что интриганка спасалась за его счет, тогда как он меньше всего собирался устраивать благодеяния для всей этой публики. Мария Лебединская собиралась еще и сплясать канкан на его костях, поскольку не сомневалась, что ему новая тематика тоже окажется не по зубам. Надо сказать, что дело и ему представлялось почти безнадежным. Всего две вещи внушали некоторые надежды. Можно было немного потянуть время и попытаться иначе трудоустроиться до того, как истекут последние сроки, бездарно упущенные Лебединской, но теперь, по преемственности, окажутся упущенными не ею, а им. Однако этот вариант спасения Оля Дробышевская использовала только для себя. Вторым – и последним – источником надежды была внутренняя уверенность Михаила, что человеку с мозгами посильно овладеть любым делом, сколько-нибудь замешанном на здравом смысле. Как инженер он уже не раз доказывал окружающим, но в первую очередь самому себе, что может справиться с делами, требующими иной подготовки, чем была им получена в институте. Правда, сейчас предстояло решать сверхзадачу, к которой вообще, как оказалось, никто еще не был готов ни в институте, ни за его стенами – вообще ни в одной стране. Могла, конечно, помочь ярость обманутого и загнанного в угол зверя, но одной ее в данном случае было бы явно мало. Для начального знакомства он имел очень мало времени. Выяснилось, что никаких конструктивных идей ни Лебединская, ни её компания за три года не выродили – вообще ничего, что могло бы сгодиться хотя бы в качестве начальных ориентиров. Анализируя содержание проблемы, Михаил еще раз убедился в том, что даже ее название в планах было сформулировано в безнадежно устарелой форме – единая система классификации. Михаил еще вместе с Николаем Васильевичем Ломакиным успел убедиться, что эффективной единой системы классификации невозможно создать даже для системы чертежного хозяйства для всех видов изделий, выпускаемых в авиационной промышленности. Какое же «единство» можно было себе представить для классификации информации обо всем научно-техническом универсуме знаний? Это был заведомый нонсенс. Но и создавать универсальный дескрипторный язык тоже нельзя было предложить сразу по нескольким причинам. Проблема устранения многозначности слов естественного языка, перекочевывающих в универсальный дескрипторный язык, многократно усложнялась в сравнении со специализированными и узкоотраслевыми. Объем универсального дескрипторного словаря должен был оказаться несусветно большим, и включать в свой состав многие сотни тысяч лексических единиц. Если даже мыслимо будет его создать, то, безусловно, не скоро – во всяком случае, не за одну пятилетку, из которой уже было зазря израсходовано три с половиной года.

Здесь-то ему на выручку почти как ангел-хранитель и явился со своим предложением Михаил Петрович Данилов. Оно было давно продумано им и даже представлено несколько лет назад президенту академии наук для оценки и реализации. В президиуме академии предложение не оценили. Чего же было удивляться, что после этого его не оценила и не дала ему ходу поверхностная вертихвостка Лебединская? Данилов знал о пристрастии Горского к языкам дескрипторного типа в применении к конструкторской документации. И потому он подумал, что Горскому его идеи покажутся стоящими (сам-то Михаил Петрович в здравости их давно не сомневался). Идеи были интересные. Лобового единства средств индексирования научно-технической информации Данилов не собирался достигать. По его мысли, следовало создать целый комплекс языковых средств, ядром которого должна была служить неглубокая – двух- трехуровневая полииерархическая классификация всего с двумя – тремя сотнями рубрик нижнего уровня – та самая, которую он предлагал строить индуктивным путем с помощью ЭВМ для избирательного распространения информации. К каждой из этих рубрик можно было привязать свой специальный дескрипторный словарь для глубокого индексирования информации, отнесенной к этой рубрике. Совпадающую по форме и значению лексика из нескольких смежных дескрипторных словарей низшего уровня можно было выносить в словари более широкого охвата и привязывать их к рубрикам более высокого уровня классификации. Проблему, таким образом, можно было решать не сразу всю, в полном объеме, а по частям, ориентируясь на имеющиеся ресурсы. Кроме того, данный способ позволял включить в систему уже имеющиеся разрозненные дескрипторные словари, о существовании которых Лебединская знала, но не имела представления, что с ними можно делать.

Михаил заявил Данилову, что считает его предложения здравыми и готов поддерживать изо всех сил. Однако они оба понимали, что их объединенных ресурсов слишком мало для того, чтоб идея Михаила Петровича была официально одобрена и принята для реализации в масштабе единой системы научно-технической информации страны. Ни у того, ни у другого не имелось ученой степени, а ведь им предстоляло взламывать сопротивление всевозможных консерваторов и недоумков, чьи имена украшали докторские и кандидатские ученые степени, звания профессоров. И тут Михаил Петрович высказал еще одно предложение, которое представлялось проблематичным, но уже не с научной, а с административной стороны. Отслеживая научную литературу по информатике, Данилов обратил внимание на идейную совместимость взглядов доктора наук химика Влэдуца со своими собственными. Влэдуц показался ему тем более подходящей кандидатурой для сотрудничества, что докторскую диссертацию он защитил по информации в области химии, а не по химии самой по себе. По существу это был первый и пока что единственный доктор наук собственно по информатике во всей стране. Проблема же заключалась в том, что сманить его на работу в свой институт им нечего было и думать. Следовательно, единственной возможностью вовлечь Влэдуца в свое дело оставалось только официальное совместительство, которое допускалось высшим начальством крайне редко и неохотно. Предстояло преодолеть ряд серьезных препятствий, чтобы работа Влэдуца по совместительству стала возможной. Иначе ему нельзя было бы заплатить ни копейки за компетентную помощь в деле и научный авторитет. Но сначала следовало получить согласие Влэдуца на то, чтобы Михаил Горский мог начать действовать. Михаил Петрович организовал встречу. Георгий Эмильевич показался Горскому надежным человеком. К сожалению, сам Михаил не имел оснований думать, что показался столь же надежным доктору Влэдуцу. Всем троим были ясны административные трудности, которые Михаил пообещал постараться разрешить. И хотя это была для него самая неприятная работа – убеждать начальство в институте, в своем госкомитете и в госкомитете по науке и технике, он справился с ней в короткий срок. После этого их стало трое единомышленников на идейной платформе Данилова. Они образовали сильный, дееспособный союз, в котором удачно, в режиме взаимной дополнительности, использовались как способности, так и положение каждого. Благодаря живому общению с обладателями двух блестящих умов – Даниловым и Влэдуцем – Михаил быстро, прямо-таки слёту набирался недостающих знаний, и вскоре он уже стал полноценным партнером своих коллег. Функции между ними распределились самым естественным образом. Данилов оставался главным разработчиком проекта нового комплекса языковых средств, Влэдуц и Горский разрабатывали отдельные части и процедуры. При обсуждениях идеологии системы и хода ее работ Влэдуц в высшей степени убедительно играл роль научного столпа и придавал респектабельность сему новаторскому предприятию, Данилов и особенно Горский в качестве содокладчиков дополняли общие положения, доложенные Влэдуцем, подробностями технологического характера, а, главное, в более популярной форме доводили до аудитории, особенно для не слишком искушенного начальства, существо всех своих предложений. Горский при поддержке Данилова осуществлял организационную и практическую работу в отделе по реализации проекта, в то время как Влэдуц руководил общемосковским семинаром при институте, где рассматривались и обсуждались научные вопросы, связанные с их проектом, с коллегами из других институтов и информационных центров.

В результате они добились успеха. Высшее руководство приняло их проект к реализации. Тема, на которую стараниями Лебединской Михаила перебросили почти как на убой, не только не была провалена, но и получила вид на жительство в течение еще трех пятилеток и продолжала развиваться вглубь и вширь, правда, уже не под эгидой начального триумвирата, хотя и не без участия его членов. Нет, их союз не постигла участь других известных из истории тройственных союзов, распадавшихся в силу того, что каждый из триумвиров имел целью единолично осуществлять верховную власть. Отсюда и возникали и зависть, и подозрительность, и предательство, а итогом становилась беспощадная война на истребление партнеров. Ничего подобного в их случае не произошло. Власть они не делили и не стремились переделить. Возникшего с самого начала взаимного доверия они никогда не нарушали. Ни один никого не подвел, не нарушил данного партнерам слова, не изменил убеждениям и не перебежал к врагам. Особенно тесно сблизились они после одного вполне заурядного эпизода в начале совместной работы, когда их вызвал к себе фактический правитель института при директоре Беланове его заместитель Ачкасов. Это был столь же неглупый, сколь и не добросовестный юрист, в прошлом прокурор, которого прежняя «работа с людьми» развратила атмосферой безнаказанности и довела до склонности, по крайней мере, к моральному садизму. Он плохо себя чувствовал, если не мог создать для своих подчиненных некомфортную обстановку страха и неуверенности в своем положении. Данная особенность была хорошо известна Михаилу, который, правда, умел постоять за себя, быстро уяснив, что нападение есть лучшая защита, но ни Влэдуц, ни Данилов прежде не сталкивались с Ачкасовым в ближнем бою. На сей раз заместитель директора прибег к легкому шантажу в адрес Влэдуца, сославшись на правительственное постановление о запрете совместительства, которое только и делало возможным участие Георгия Эмильевича в этом проекте. На это Михаил хладнокровно заметил, что на общий запрет ссылаться нет смысла, ибо специальное разрешение правительственных органов на совместительство в данном случае получено. Ачкасов, которого Влэдуц раздражал в равной степени и как почти независимый от него человек, и как доктор наук (сам Ачкасов был только кандидатом), и как авторитет в своем деле, вынужден был прекратить атаку. Зато он тут же попытался получить сатисфакцию, набросившись с какими-то несуразными и грубыми обвинениями на Данилова. Михаил мгновенно сообразил две вещи: во-первых, Ачкасов избегает обрушить обвинение на Горского в расчете на то, что тот вообще в данном случае не вмешается в расправу над своим подчиненным и, значит, что истинной целью заместителя директора было вбить клин в состав союзников, разобщить их и тем самым обеспечить для себя лучшую управляемость чересчур независимыми интеллектуалами; во-вторых, что самолюбивый Данилов взорвется и, невзирая на опасные последствия, даст Ачкасову ответ, который тот не забудет, а это уже было чревато уходом Данилова из института. Ни того, ни другого допустить было нельзя. Резким выпадом в адрес Ачкасова Михаил вынудил его оставить Данилова и заняться собой. Они крупно поговорили. На угрозы заместителя директора Михаил отвечал контругрозами, зная не только о трусости противника, но и многих его грехах, за которые пришлось бы отвечать в случае, если бы скандал продолжил серьезно разрастаться. Это подействовало. Покричав еще некоторое время, Ачкасов отпустил их. Разгоряченные и возмущенные, они вышли из кабинета и решили пройтись по улице, чтобы побыстрее остыть. Они все еще чувствовали себя в пылу острой дискуссии, и Данилов по дороге нет-нет, да и повторял, не скрывая удивления: «Нет, но Михаил-то Николаевич, каков? А?» В его риторическом вопросе, в особенности в «А?», легко читалось истинное мнение Михаила Петровича о своем непосредственном начальнике Горском, которого он придерживался до сегодняшнего столкновения с Ачкасовым. Вроде бы неглупый человек, однако, для него важнее всего оставаться начальником отдела, не важно, какого. Поэтому он не будет рисковать своей карьерой и не вступится ни в защиту своих подчиненных, ни в защиту принципов. Неожиданно для себя Данилов убедился в обратном. С этого момента, собственно, и началась настоящая доверительность в их отношениях друг с другом. Она не прекратилась и через десятилетия, хотя их работа в составе триумвирата продолжалась лишь в течение трех лет. После одобрения проекта в высших инстанциях надо было развертывать фронт работ по реализации масштабной программы. Однако ни дополнительных денег, ни «численности» для кадрового обеспечения предусмотренных работ правительственные органы и не думали давать. Отвечать за срыв выполнения программы Михаилу не улыбалось, хотя в подобном положении оказывался не только его коллектив, но и многие другие, участвующие в так называемом координационном плане работ по созданию автоматизированной системы научно-технической информации страны. Партийное руководство не жалело финансовых средств и других ресурсов только для вооружений и подготовки к будущей войне за мировое господство, целью которой было установление коммунистической власти в планетарном масштабе. Скудные средства для поддержания работ по созданию всевозможных единых и общесоюзных систем отпускались фактически в основном на поддержание демагогии вокруг них. Бедная страна с бедными гражданами не могла кредитовать одновременно и военно-промышленный комплекс, и гражданские проекты более скромного порядка. Однако это не означало, что за срыв этих проектов никому не придется отвечать. Поэтому Михаил, предварительно уведомив своих партнеров, начал поиски новой работы. Возможно, он бы с этим и не спешил, если бы ему до смерти не надоело сражаться с психопатом Ачкасовым и его хамством. Основные издержки общения с этим изобретательным садистом Михаил принимал на себя. Их нельзя было продолжать нести дальше. Когда появилась возможность перейти во вновь образованный межотраслевой научно-информационный центр Антипова, Михаил Горский предложил Михаилу Данилову перейти туда вместе, но Михаил Петрович отказался, мотивируя это тем, что не хочет связываться ни с закрытыми учреждениями, ни с секретной тематикой. Тогда Горский принял меры к тому, чтобы его преемником назначили именно Данилова, а не кого-то еще. На этом их отношения не прекратились. Позиции их на профессиональном поприще, равно как и интересы, остались прежними, просто теперь они били в одну точку с разных сторон. Влэдуц оставался в институте в качестве научного руководителя проблемы почти до той поры, когда принял решение эмигрировать в Соединенные Штаты Америки. Что толкнуло его совершить второй эмигрантский акт в своей жизни? Первым явился отъезд из Румынии, где Чаушеску своей властью установил новые порядки в деле создания гнетущей социальной атмосферы. Влэдуц принадлежал к румынским гражданам из числа венгров, к которым власть была особенно неравнодушна. К тому же он был из семьи коммунистов со своими, хоть и левыми, но либеральными убеждениями, которые еще во времена, предшествовавшие ликвидации монархии, придерживались иллюзии, что коммунизм совместим с либерализмом (правда, когда монархию ликвидировали и короля Михая выдворили из страны, последние иллюзии у них исчезли, а это было еще задолго до воцарения Чаушеску). Но и у отпрыска этой румыно-венгерской семьи, долгое время исповедовавшей веру в благопристойный коммунизм, то есть у самого Георге Влэдуца, видно, было еще много романтического тумана в голове, если незадолго до отъезда в Штаты он признался, что живя в Румынии, имел возможность сразу эмигрировать и в Америку, не только в Советский Союз, но о тогдашнем ошибочном выборе все равно не жалеет, ибо, окажись он сразу в Америке, все же мог бы сомневаться в правильности такого выбора. Зато после жизни в Советском Союзе все сомнения и колебания отпадали окончательно. Тем не менее, не все в советской действительности оказалось плохо для него. На молодого способного ученого-химика обратил внимание не кто-нибудь, а сам тогдашний президент академии наук СССР и тоже химик академик Несмеянов. Он взял Влэдуца под свое крыло, исхлопотал для него советское гражданство и способствовал быстрой защите обеих диссертаций – кандидатской и докторской. Вот с жильем было хуже. Но, в конце концов, он получил хорошую квартиру в академическом доме, куда и вселился с женой и сыном. Но… но к тому времени он как раз разлюбил жену и связал свою судьбу с другой дамой, однако раздобыть новую квартиру для жизни со своей новой избранницей оказалось проще уже в Соединенных Штатах, отнюдь не в СССР. Конечно, это был не единственный довод для переезда в Америку, возможно, далеко не главный, но все равно настолько немаловажный, что можно было не сомневаться – хроническая бездомность тоже выталкивала туда, где можно было работать в полную силу для своего же блага, а не коптить небо на работе из-за скудости государства и отвратительно ограниченного в воззрениях высокого начальства. Влэдуц отбывал в Америку совсем не очертя голову. Предварительно он договорился о работе в знаменитой информационной службе «Chemical Abstacts Service» (CAS) с побывавшим в Москве ее главой доктором Бейкером. О лучшей работе нельзя было и мечтать – как говорится, с какой стороны ни взглянуть – все по специальности: тут тебе сразу и химия, и информатика, и знаменитая богатая фирма, издающая рефераты работ по химии для всего мира. У самого же Влэдуца за плечами были работы не только по вопросам документального поиска, но и фактографического. Его докторская диссертация называлась: «Информационно-поисковая система (ИПС) «Фтор». Подобное трудоустройство обещало автоматически разрешить все житейские проблемы в Новом Свете: с жильем в Филадельфии, где размещалась фирма, с высшим образованием падчерицы, с переездом в Америку родителей новой жены – короче – буквально со всем.

И только два с лишним десятилетия спустя Михаил Горский случайно узнал от общей с Влэдуцем знакомой, что сначала его американская жизнь складывалась далеко не идиллически. Ему старательно вменяли в вину его бывшее членство как в компартии Румынии, так и в КПСС. Доказать тамошним блюстителям чистоты американского либерализма, что без членства в компартии даже научную карьеру делать всерьез было невозможно, он, естественно, никому не сумел. Тем более, что и достославный доктор Бейкер, видимо, по зрелому размышлению, а не в запале великодушия и готовности помочь страждущему в тоталитарной атмосфере человеку своего уровня и круга, как это было в Москве, рассудил, что не стоит иметь ему рядом с собой не менее, а скорей даже более сильного специалиста химика-информатика, чем он сам. В результате соблазненный и обнадеженный им Влэдуц в CAS так и не попал. Поэтому был в его эмигрантской жизни такой отчаянный период, когда он стал проситься обратно в Румынию. Однако ему отказали, а потом все устроилось и в Америке. В те дни, когда Михаил, наконец, услышал о заокеанской жизни близкого в прошлом коллеги, тот как раз находился в Москве. На видевших его людей он производил впечатление человека, вполне преуспевающего в делах. Впрочем, сам Михаил не получил возможности об этом судить. Влэдуц с ним встречи не искал, а ловить его между встреч с другими людьми Михаил совсем не собирался. Да и то сказать, теперь они оба отличались от прежних самих себя настолько, что уже не было смысла встречаться, дабы вспоминать лишь давнее общее прошлое, для чего хватило бы и двух-трех минут. Повторять же в конце двадцатого века сцену встречи наивного командира крепости Максима Максимовича с бывшим сослуживцем Печориным и вовсе не стоило. Виделся ли с Влэдуцем Михаил Петрович Данилов, осталось неизвестно. Сам Данилов об этом не упоминал, а спрашивать Михаилу не хотелось. Все это давно потеряло значение. Жизнь умела разводить в разные стороны не только коллег, но и родных по противоположным тротуарам одной улицы, тем более по разным тротуарам разных улиц разных городов и даже разных стран. Не считаться с этим было бы дико. Когда существовало единомыслие, шла общая борьба, преодолевались одинаковые для всех препятствия – тогда да, находились общие темы для беседы. А без этого что? Жизнь, в которой они друг в друге совсем не нуждались. Ну нисколько. Разве против этого попрешь? Достаточно было вспомнить прежнего Влэдуца рядом с прежним Даниловым и прежним собой. Двое из этой троицы, урожденные граждане своей страны, давным-давно осознали, что она далеко не лучшее место для удобной и хорошо обеспеченной жизни, однако они любили ее, поскольку Высшие Силы определили им появиться на свет именно здесь. И именно поэтому они глубоко укоренили в себе как самый предпочтительный и лучший для рассуждений свой русский язык, чувствовали неотъемлемость от своей души даже не самых потрясающих, но все равно самых родных пейзажей. Им было органично присуще лениво-мечтательное настроение ума, любовь к абстрактным рассуждениям в то время, как в их доме далеко не здорово был устроен элементарный быт. Столь же органично им претила мысль жить во имя обогащения и обладания вещами, хотя в деньгах и вещах они почти постоянно нуждались. В этом, конечно, заключалась и немалая доля их ущербности, греховности – оба Михаила не собирались активно бороться за другую жизнь для себя и страны, хотя нынешняя жизнь не представлялась им ни достойной уважающего себя человека, ни способствующей прогрессу духа и ума. Просто сломать террористический режим власти было не в их силах, как и не в силах всего запуганного общества с парализованной волей было освободиться от впившихся в его тело паразитов-клещей. Влэдуц же не хотел направлять энергию и способности своего ума преимущественно внутрь себя или вообще оставлять их без применения, в то время когда в другой стране они позволили бы обеспечить недостижимое здесь благосостояние. Патриотической любви заслуживала та страна и то государство, которое могло предоставить людям жить как им нравится, а не так, как заставляет их жить правящая камарилья. Выбор Влэдуца выглядел более мужественным, но не более жертвенным. В конце концов, стартовые трудности в Америке не могли длиться долго, если человек справится со своим нежеланием изменяться в соответствии с диктатом обстоятельств или драться на время отступится от своего привычного статуса и самовосприятия. Георгий Эмильевич был на это способен. Он вообще был на многое способен. В частности, после подачи заявления на выезд «в Израиль» – единственную страну, в которую был разрешен выезд – он при встрече на многолюдном собрании негромко произнес, стараясь опередить приподнявшегося было с приветствием Михаила: «Не надо со мной здороваться!» Этим он хотел избавить коллегу от унизительных объяснений и оправданий, а то и от каких-то репрессий, которые могли последовать за публичным выражением сочувствия или солидарности с «отщепенцем от советского общества». Михаил уже работал в центре Антипова и в соответствии с инструкцией по соблюдению режима секретности не имел права контактировать с иностранцами без особой санкции руководства, а Влэдуц в глазах первого отдела был уже, конечно, иностранцем, хотя выехать еще никуда не успел. Это был последний контакт с Георгием Эмильевичем. Его появление в Москве уже после начала перестройки ничего в данном смысле не изменило, хотя контакты с иностранцами, если они не подозревались в шпионаже, уже не считались изменой родине. Дышать стало заметно свободнее, говорить без риска сразу попасть в лапы госбезопасности разрешалось почти о чем угодно. Наряду с положительными переменами обнаружились и отрицательные. Выросла дороговизна. Инфляция обратила сбережения людей в ноль. Дальние походы Горского и даже обычные поездки на курорты Крыма или Кавказа Данилова оказались за гранью возможного. В любом месте, в любой компании можно было слышать проклятия и ругань в адрес подлинных и честных реформаторов общества – особенно таких как Гайдар и Чубайс, но еще больше – в адрес великого преобразователя страны – президента Ельцина со стандартным обоснованием: «Я за него голосовал, а он мне ничего не дал!» И никто из ругателей, поносителей и недовольных не замечал за собой никакого позора, никакой вины за свое бездействие, безынициативность, беспринципность, и таких во всех слоях общества – даже среди тех, кто от перемен только выиграл, было абсолютное большинство.

Михаил Петрович нашел себе другое место работы через год или два после того, как остался преемником Горского. Новому директору, Пахомову, который сменил генерала Беланова, понадобилось освободить место начальника отдела для своей приятельницы по предыдущему месту работы. Ею оказалось Люда Фатьянова. Сама Люда не прикладывала рук к выталкиванию Данилова из института. Просто в голове директора была идея реорганизовать направление, в котором у Люды уже был свой отдел (как раз там и работала Нина Миловзорова), но для этого ее требовалось переместить в другое равноценное кресло. Нарочитого хамства в адрес Михаила Петровича со стороны дирекции по малозначащему поводу оказалось достаточно, чтобы он вспылил и ушел. Так во второй раз переплелись дороги Михаила Горского и Люды Фатьяновой, за которой он начал было ухаживать еще до ухода в центр Антипова, да бросил, возмущенный приёмчиком, который она при расставании применила к нему когда-то в метро, демонстрируя деланное безразличие. Михаил решил тогда, ради чего она постаралась: чтобы прочней посадить его на крючок. Много позже у них вновь наладились отношения, но уже только приятельские. Ну, да не об этом речь.