Легко видеть

– Здесь у нас еще одна собака, – сказала мужчинам Марина.

– Не видно, – возразили ей. – Да мы и не можем никого больше взять.

Михаил хотел поднять голову и попросить, чтобы их отвезли на ближний берег, а не в поселок на другом берегу, но не смог. С ним уже что-то происходило, чего он не мог понять. Последнее, что он смог воспринять, был долгий отчаянный вой уплывшей Ньюты – с воды или с берега – нельзя было понять. Затем он ничего не сознавал до тех пор, пока не услышал вопрос: «Вы можете стоять?» – И тогда он, Михаил, увидел, что уже стоит на берегу и его держат под руки оба спасителя, в то время как Марина стояла на своих ногах сама. Он сказал: «Да», – и его отпустили, и он попытался сделать шаг вперед, но тут же какая-то сила бросила его на землю. Его подняли, и он вновь попросил отпустить. На сей раз, прежде чем рухнуть, он успел заметить, что землю перед его глазами закрутило влево, словно он находился в кабине вошедшего в штопор самолета.

Больше его не отпускали. Они шли против сильного ветра, который должен был быть очень холодным, особенно для вытащенного из ледяной воды человека, но Михаил воспринимал только очень малую часть своих теплопотерь. Очевидно, гребцам с ними пришлось в штормовую погоду очень туго, если они не смогли догрести до деревни и пристали ниже ее. В глубоких сумерках они достигли только первого дома с заколоченными ставнями. Михаил еле удержался от вопроса, долго ли еще идти, но во время вспомнил, что не имеет на это права. Когда они достигли, наконец, какого-то известного спасителям жилого дома, стало уже совершенно темно.

Михаил шел, не замечая, что ни на нем, ни на Марине нет охотничьих штанов заодно с сапогами и что они идут по грязи в одних носках – это дошло до него только назавтра. Впрочем, стоило ли удивляться, что он не подозревал об отсутствии на себе обуви, если все еще продолжал пребывать на грани потери сознания и действительно потерял его, когда добрел до крыльца.

В следующий раз он очнулся почти в полной тьме от двух настойчивых незнакомых ему женских голосов:

– Снимите рубашку!

Он повиновался, заметив, что пуговицы уже расстегнуты.

– Снимите футболку! – продолжили голоса, и Михаил кое-как стащил ее с себя через голову, чувствуя, что ему помогают.

– Снимите плавки! – предложили ему.

Михаил подумал, что не знает этих женщин. Да если бы и знал – разве стоило бы при них раздеваться?

– Снимите плавки! – решительно потребовали оба женских голоса.

И тут Михаил понял, что после позора катастрофы, который он сегодня сполна пережил, позор наготы перед женщинами, с которыми не будешь в интиме, уже ничего страшного не представляет.

Так и не поняв ни для чего им это нужно, ни для чего он это делает, Михаил привстал и стянул с себя плавки. Только тогда до него дошло, что в избе было так темно, что разглядеть, что у него там, было бы очень мудрено. Во мраке едва различалась ближняя стена дома из кругляка.

Ему дали старые широкие штаны и еще более старое пальто, и он надел их прямо на голое тело как заправский босяк. Да и кто он был теперь, если не босяк? Вещи, которые удалось было спасти вместе с жизнями, остались неизвестно где. То, что с него сняли или заставили снять, было совершенно мокрым. И сейчас он полностью зависел от милости незнакомых людей, никак не ожидавших его появления, причем зависел из-за собственной глупости, упрямства, легкомыслия, а еще – из-за странной, ни на что не похожей заторможенности мышления, какой у него не бывало прежде никогда. Эти горькие упреки самому себе оттеснило на время появление Марины. На ней тоже была чужая одежда, правда, все же не такая страшная, как на нем. Но какое это могло иметь значение? Михаил помнил, какое счастье переполнило его погибающее от стыда и переохлаждения существо, когда он увидел, что Марина будет спасена, и вечный позор виновника гибели любимой жены ему, по крайней мере, в этот раз, больше не угрожает независимо от того, погибнет он сам или нет.

Оказалось, что их спасли московские инженеры, один из которых вместе с женой (одной из тех женщин, кто раздевал Михаила) приобрел этот дом в селе Медведицком. Он с другом вышел на рыбалку и именно на их глазах парус внезапно исчез в волнах, после чего они поспешили на помощь. Однако путь к погибающим был далек, и Гена с Володей приняли их из воды, когда дело совсем шло к концу. Не зря же Марина позднее сказала, что на лицо Михаила уже легла нехорошая желтизна (она не сказала только – «печать смерти»). Теперь оставалось молиться о спасении Ньюты. В глубине души Михаил не верил, что столь совершенное существо могло погибнуть в воде, не добравшись до берега. Правда, житейский опыт свидетельствовал о том, что в столкновении со стихиями с живым существом может произойти что угодно. Вот как, например весной 1971 года, когда они с Мариной во время весеннего похода по рекам Уще и Дриссе в бассейне Западной Двины видели тела четырех погибших лосей и больше чем десятка кабанов – жертв небывалого наводнения. Но там ширина разлива достигала нескольких километров, триста метров Ньюта должна была одолеть, если взялась за это.

Наутро они нашли свои вещи. В поисках Ньюты Михаил с одним из спасителей, Володей, съездил на остров около шести километров длиной и полутора шириной, к которому должна была выбраться Ньюта. Однако за то время, которое Володя мог его ждать, Михаил ее не дозвался. Пришлось возвратиться в Медведицкое не солоно хлебавши и соображать, что теперь делать дальше. В конце концов они с Мариной решили перебраться на остров, устроить там бивак и как следует прочесать остров из конца в конец в надежде, что окружающая его вода удержит Ньюту на месте. Они не могли надеяться обшарить остров за один день, а у них не осталось ни посуды, ни продуктов, ни топора. Но с этим кое-как утряслось. Часть продуктов дали Володя и его жена Галя, другую часть с топором и двумя котелками в придачу – их сердобольные соседи, Галина Михайловна и Сергей Алексеевич, сами в прошлые годы альпинисты и участники разных экспедиций. Они понимали, что может случиться в походе, и охотно помогли в меру сил.

На другую сторону Волги, на остров с названием Блохина дача, их перевез рейсовый водометный катер «Заря». Это не входило в его маршрут, но капитан тоже вошел в положение терпящих бедствие на воде. Галина Михайловна и Сергей Алексеевич пообещали наблюдать за островом. Сигналом к вызову лодки должен был быть развернутый спальный мешок, вывешенный на фоне сарая.

Они прожили на острове четыре дня, обошли его весь целиком с криками, то и дело побуждая Бетси к лаю. Не услышать всего этого Ньюта не могла, если только она находилась на острове. В головы им лезли черные мысли, но было ясно, что Ньюта могла переплыть узкие проливы и на другие острова, а там и к матерой земле, чего они без лодки сделать теперь не могли. Оставалось только вернуться в Москву, взять дома надувную лодку «Славянка» и приехать обратно, чтобы обшарить все окрестности. Галина Михайловна по сигналу прислала за ними лодку с другим соседом – Валентином, который доставил их обратно в Медведицкое. В ожидании рейсовой «Зари», на которой можно было попасть в Савелово, они переночевали в доме Галины Михайловны. Разговорившись с ней, Михаил понял, что в своем свадебном походе с Леной по Центральному Кавказу скорей всего видел на Приюте Одиннадцати и ее, и Сергея Алексеевича. Упомянув, что видел там в пятьдесят четвертом году вьючных яков, он тут же услышал от Галины Михайловны, что это как раз она в том году сопровождала яков с Памира по заданию комплексной Эльбрусской экспедиции, в которой работала после окончания института. Там же она вышла замуж за своего сотрудника Сергея Алексеевича.

Сблизившись через общие воспоминания, Марина и Михаил в дальнейшем продолжали поддерживать отношения с этой симпатичной четой. Но пока…Пока они уехали в Москву, а на следующий же день Михаил, вырвав по телефону у Вальцова разрешение на отпуск за свой счет на несколько дней, отправился с надувной лодкой, на сей раз в будний день в полупустом поезде, и уже от станции Скнятино начал поиски с расспросов местных жителей и встреченных туристов о собаке – колли черного цвета с белым воротником. Вскоре ему повезло. Жительница ближней к станции деревни подтвердила, что вчера видела около вокзала необычную, «непростую» – как она выразилась – собаку. Ее увезла поездом какая-то туристская компания. Дальше от станции, то есть ближе к Волжскому плесу, на двух туристских биваках ему снова подтвердили, что видели черную колли, прибившуюся к байдарочникам неведомо откуда. И, наконец, еще один турист не только сказал о неведомо откуда взявшейся собаке – колли, пришедшей к соседним туристам, но и о том, на каком предприятии эти туристы работают и даже имя и отчество предводителя компании. Узнанное позволяло надеяться быстро найти этих людей в Москве.

На сердце Михаила сразу отлегло. Во-первых, Ньюта осталась жива. Во-вторых, появилась надежная нить к тому, чтобы снова вернуть ее домой, в семью. Худшее не произошло. И теперь он мог позволить себе заняться поиском брошенной кверху килем байдарки с воды вдоль береговой полосы. Шансы обнаружить байдарку прибитой к берегу были невелики, но Михаил считал своим долгом прояснить судьбу своего судна до конца. Тем более, что оно его не подводило, а он свое судно подвел и был виноват перед ним почти в той же степени, как перед всем своим семейством – и Ньютой в том числе.

Михаил разделял убеждение Джозефа Конрада, что корабли тоже имеют душу. Однако байдарку обнаружить не удалось, хотя на ее поиски ушел еще один день. Ночевал Михаил на острове, в лесу над обрывом с видом на Волгу и впадавшую в нее Медведицу – на его и Маринином любимом месте. Ночь он проспал хорошо, хотя нет-нет да и думал, найдется ли Ньюта в Москве. Еще раз прося Всевышнего, чтобы это случилось, Михаил пообещал не воевать с директором Пестеревым против своего увольнения, которое, по данным его добровольных агентов, было уже почти подготовлено и должно было произойти не позже последней декады мая. Михаил знал, что шансы удержаться при активном сопротивлении у него еще есть – и немалые. Но что это могло представлять для него в сравнении со спасением Ньюты и воссоединением ее с семьей?

На следующее утро Михаил после купания в Волге и легкого завтрака пересек при сильном ветре и волнении Волжский плес и пошел до прибытия «Зари» с визитами. Володи, Гали и Гены он не застал, но у них в избе оказалась пожилая женщина, видимо, присматривавшая без хозяев за домом. Он объяснил ей, кто он, и сказал, что пришел отдать Гале взятые в долг продукты. Разумеется, женщина слышала о их злоключениях. Кивнув в знак того, что знает, она сурово, но с оттенком благоговения произнесла: «Господь спас вас!» – и Михаил не менее серьезно ответил ей: «Да!»

С той поры Михаил ежегодно первого января поздравлял своих спасителей с Новым годом и желал им здоровья и счастья. Со временем ему стало казаться, что они даже ждут его звонка. Михаил и впрямь начал думать, что если почему-либо не сможет позвонить в очередной Новый год, они решат, что он умер. Собственно, это и могло быть самой вероятной причиной, потому что в нормальном состоянии он о своих и Марининых спасителях не забывал никогда и каждый день обращался к Богу с благодарностью за то, что Он спас их руками Володи и Гены, и молил Всевышнего за их здоровье, успехи и жизнь. Играла ли роль его признательность своим спасителям и прямые просьбы Господу о лучшей участи для них, Михаил сказать, конечно, не мог. Однако через десять лет и несколько месяцев, уже не в начале мая, а в конце сентября, Володя во время шторма в слегка подогретом состоянии и на высокой скорости был опрокинут волной на своей моторке примерно в трех километрах от того места, где ждали неминуемой смерти Горские. Осенняя вода вряд ли оказалась много теплее весенней ледоходной. У Володи не было спасжилета, но его держал на воде ватник, «куфайка». И помощь к нему пришла до того, как «куфайка» потеряла плавучесть. Кто-то заметил его с берега из Медведицкого. Наверное, тот, кому велел посмотреть в ту сторону Господь Бог. Михаил ничего не говорил Володе о своих ежедневных молитвах за него и за Гену, но почему-то чувствовал, что Володя догадывался о них.

Кроме того, Михаил зашел к Сергею Алексеевичу. Тот находился в доме один, потому что Галина Михайловна уже уехала на работу в Москву. Возвратив продукты, Михаил рассказал о том, что Ньюта жива и увезена туристами, к которым она пристала, в Москву, и что теперь ее, скорей всего, удается найти. Сергей Алексеевич вполне понимал его долг и заботы. Года через полтора Марина и Михаил подарили этой близкой по духу семье Бетсиного щенка, из которого вырос великолепный черный колли, замечательный и по уму, и по всем статям.

К вечеру, сменив три вида транспорта, Михаил добрался до дома. Ньюта была уже там целых три дня. У него от радости перехватило дыхание, когда он обнимал свою любимицу за шею, в то время как она с виноватым видом встречала его ласки. Оказалось, что едва Марина вернулась после проводов мужа с вокзала домой, как по телефону позвонил предводитель туристской компании, к которой прибилась Ньюта, и сказал, что подождет ее хозяйку на Савеловском вокзале. Как и надеялся Михаил, туристы прочли номер телефона, который был выбит на металлической пластинке ошейника. Марина вернулась на вокзал, получила Ньюту, отдала ребятам за хлопоты двадцать рублей, чем те остались очень довольны, и даже взяла такси, шофер которого с удовольствием посадил их в свою машину, потому что у него самого был колли.

Главное, о чем Михаил молил Господа Бога, свершилось – все они снова собрались вместе. Страшно угнетающие дни разлуки порядком вымотали всех, и, возможно, его, как виновника, сильней других. Но он чувствовал, что не просто вымотался, но и поумнел. Вдумавшись в то, за что и зачем он был подвергнут испытаниям, Михаил пришел к определенным выводам. Во-первых, он был наказан Высшими Силами за нарушение какого-то из высших Установлений, которых еще с полной определенностью не осознал, а, стало быть, был подвергнут испытанию-наказанию затем, чтобы осознал. Во-вторых, анализ событий, предшествовавших более чем драматическому походу, позволил ему выявить только один сомнительный элемент в его поведении. И это касалось диссертации плагиаторши Полкиной. Да, он был прав, выступив против обнаглевшей бабы, тем более, что она попыталась беспардонно утащить – и утащила его материал. Да, плагиаторы не угодны Господу Богу в еще большей степени, чем ему, Михаилу Горскому и некоторым чистоплюям – интеллигентам, и он имел законные основания поддержать атаку против Полкиной, но только ПОДДЕРЖАТЬ. Основными атакующими должны были быть те, кого она действительно и всерьез обокрала – в том числе своего учителя Пухова – и чьи идеи выдавала за свои, якобы пионерские и оригинальные. Однако всерьез ограбленные сделали всего один залп (притом – не все) и отошли назад – в сторону, выпустив вперед себя одного Горского и наблюдая за тем, как он кромсает ее работу и как она не решается ответить ему публично ни единым словом. Но раз он был наказан за торпедирование диссертации Полкиной (однако не за то, что он принципиально неверно выступил против безнаказанности плагиата), то, следовательно, Небеса поставили ему в вину другое – насколько правомерно лично он, Михаил, участвовал в этом деле. Он вспомнил, что один из посылов, которым он руководствовался перед тем, как решить вмешаться в Полкинскую аферу, был тот, который придал ему бесконечно любимый и почитаемый из числа лучших писателей мира Уильям Фолкнер. Один из его Йокнопатофских героев – симпатичный, мудрый и скромный разъездной торговец швейными машинами В. К. Ретлиф (Владимир Кириллович – скрывавший, что назван так в честь своего русского предка), вмешался в личную жизнь одного слабоумного, испытывавшего любовную страсть к корове, не только потому, что он вообще принципиально против скотоложества, но еще больше потому, что ОН МОЖЕТ ЭТО СДЕЛАТЬ – хотя были у слабоумного и более заинтересованные в его нравственности и поступках люди – родные, близкие, владелец коровы, наконец. Но история с Полкиной и то, что за ней последовало в походе, заставляло, пусть и нехотя, но признать, что способен крупно ошибаться даже такой безусловный гений литературы как мистер Билл Фолкнер, почти инженер человеческих судеб. И теперь делом уже самого Михаила было уяснить, чем в высшем смысле и в абстракции он должен был исправить или пополнить свои воззрения ради того, чтобы избежать дальнейших ошибок, не отступаясь от убеждений и принципов. К счастью, на сей раз он пришел к итоговому выводу очень быстро (что неудивительно, учитывая, какому назидающему воздействию совсем недавно подвергся) – в его философском Кредо – или Регламенте управления развитием и совершенствованием Мироздания – не хватало еще одного Принципа. А именно: Принципа недопустимости пресечения каким – либо субъектом чужой экспансии, не задевающей его непосредственно и существенным образом.

Если отправляться от случая с Полкиной, ему было почти все равно, кандидат ли она наук или нет – разве что немного досадно, что бездарь путем беспардонной кражи формально в системе советской науки поднимется на ступеньку выше его и окажется вровень с теми, кого обокрала – те «остепенились» раньше ее. Главная мотивация Михаила для того, чтобы вмешаться в дело, заключалась в том, что он хотел убрать с физиономии Полкиной ту улыбку безнаказанности и недоступности для наказания за кражу его материала, который она якобы «потеряла». Улыбку он, безусловно, с наглой физиономии стер, но при этом далеко шагнул за пределы допустимого возмездия, особенно когда заинтересованные в крушении Полкиной люди любезно предоставили ему возможность все сделать одному и без них. А ведь как всякий сущий, Полкина имела от рождения право на собственную экспансию. Другое дело – была она праведной или нет. Но за это Полкиной надлежало отвечать перед Всевышним, в крайнем случае – перед непосредственно ограбленными, которые имели как прирожденные консерваторы законное право противостоять грабительской экспансии Полкиной, но уж никак не Горский. Если же рассматривать дело принципиально в более широком плане, Михаилу предстояло решить еще более важный вопрос – означает ли существование Принципа недопустимости пресечения чужой не задевающей экспансии, что нельзя вмешиваться в ход не задевающих тебя непосредственно поползновений и покушений с чьей-либо стороны, если они, например, происходят на твоих глазах? Что, нельзя противостоять бандитскому нападению на кого-то, если ты в силах его пресечь или защитить жертву? Наверное, в каких-то случаях, можно и даже должно. В каких? Когда представляешь, что безнаказанно творимый бандитизм если не сегодня, то завтра может обратиться против тебя. Если дорвавшийся до власти политикан устанавливает личную диктатуру, начинает расправляться со своими прежними активными политическими противниками, к числу которых ты себя не относил, то появляются достаточные основания выступить против расправы, поскольку в дальнейшем диктатор займется приведением «к общему знаменателю» уже всех, в том числе и тебя. Однако сам Принцип подобными случаями не подрывается. Если тебе не нравится чья-то вера в Бога, поскольку она не совпадает с твоей, это не может быть законным поводом для враждебных и тем более истребительных действий против инаковерующих. Если какая-то компания, основанная на неправедные деньги, выпускает легальную продукцию, лучшую, чем у конкурентов, то это не повод для компрометации продукции (хотя может быть поводом для разбирательств по закону с ее производителем), даже если эта продукция конкурирует с твоей. Однако в самом общем смысле этот Принцип предостерегает всех смертных от устремлений установить в мире Добро именно по своему разумению, поскольку на самом деле это представляет собой покушение на исключительную Прерогативу Всевышнего, которое обязательно будет караться и пресекаться Свыше. Ибо вселенская справедливость и совершенствование Бытия в Мироздании безусловно относятся только к компетенции Создателя – и ничьей больше!, – ибо никто иной не имеет представления, в чем в целом состоит Божественный Промысел, а знание этого Промысла в назидательных частностях не дает ни малейших оснований кому бы то ни было воображать, будто он имеет и право и возможность переделывать Мироустройство.

Вот что, оказывается, лежало в основе всего случившегося на Угличском плесе Волги. Вот что побудило Всевышнего путем основательнейшей встряски и ума, и совести, и всего существа Михаила заставить его постичь после анализа всех событий последнего времени нужную Истину – нужную ради того, чтобы состав Принципов Регламента стал достаточно полным для разрешения проблем Бытия и правильного понимания происходящего в Мире. Иначе чем, кроме как этим, можно было бы объяснить что Марина, Ньюта, Бетси и Михаил были буквально выхвачены из прочных объятий Смерти? Это означало также и то, что Вседержателю Судеб было Угодно дать Михаилу Горскому завершить в достаточно полном виде главный труд его жизни – скорей всего потому, что Господу Богу это было нужно именно от него. Цена, которой Михаил достиг необходимого прозрения, по человеческим меркам была высока, но в сравнении с важностью постигнутого это была плата по очень льготному для него прейскуранту, если вообще даже для образности может быть употреблено такое понятие как прейскурант и цена для описания Милости и Взыскательности Божией.

В дальнейшем Марина и Михаил не раз совершали походы в мае к месту своей несостоявшейся гибели. И не только для самоутверждения – хотя и для этого тоже – уж больно привлекательной красотой обладали эти Волжские плесы.

В цену постигнутого безусловно входило и то, что Михаил пообещал Господу Богу в случае возвращения Ньюты домой – не препятствовать директору Пестереву и его клевретам убрать его из института.

Между тем развязка быстро приближалась. Григорий Вальцов, давший Михаилу разрешение на отпуск за свой счет для поисков Ньюты, взял на себя ответственность за такое решение, как хотелось надеяться Михаилу, все-таки скорей в память о весеннем походе из озера Каменного, по реке Каменке, затем по реке Граничной вверх до озера Серемо – и далее с волоком на реку Серемуху и по озеру Селигер, в который десять лет назад на байдарках Михаила и Марины ходил и сам Григорий, и тогда еще казавшийся приличным человеком Валентин Феодосьев и еще двое сотрудников, да, скорее в память об этом, чем ради того, чтобы в период подготовки к изгнанию Горского Михаил не болтался под ногами. На какое-либо иное выражение содействия себе Михаил со стороны заместителя директора Вальцова и не рассчитывал. Оно и в самом деле оказалось последним.

Когда Михаил явился на работу, Вальцов поинтересовался лишь одним: «Собаку, конечно, не нашли?» Он знал, что для Михаила значит собака. – «Нет, нашел», – возразил он, и разговор на этом иссяк. Оба знали, что через десять дней дело будет закончено и чем именно оно завершится. Вальцов не знал только одного – что Михаил не будет этому противодействовать. Остальное, в том числе то, на чьей стороне выступит Вальцов, было уже вполне предопределено.

После заседания научно-технического совета института, на котором его кандидатура на конкурсную должность была провалена голосами шестнадцати членов (в том числе и Вальцова с Феодосьевым, не говоря уж о Полкиной) против шести (вместо двух, как полагал Михаил) он не отказал себе только в одном небольшом удовольствии – попугать заместителя директора института по кадрам и режиму Картошкина, который в самом начале следующего рабочего дня поспешил «обрадовать» Горского. На это Михаил спокойно ответил, что видит нарушения в процедуре проведения конкурса по своей кандидатуре и намерен не оставить это без внимания. Картошкин, отвечавший за организационную работу по подготовке провала Горского, был покороблен, но вида постарался не показать, заявив, что никаких нарушений не допускалось. Однако он был заметно встревожен, поскольку у Горского была репутация человека, который никогда не бросает слов на ветер. Результатом переговоров по этому поводу между Картошкиным и Пестеревым было предложение администрации дать Михаилу такую характеристику, которую он пожелает. Михаил согласился.

Но не успел он оформить свое увольнение «по собственному желанию» (в его случае эта официальная формула уступала по точности простонародной «по собственному желанию директора»), как Дало о Себе знать Небесное удовлетворение тем, как он выполнил свой обет не противиться принудительному удалению из института – ему сообщили, что он принят в институт патентной информации, где о нем хлопотали знакомые и куда он действительно хотел поступить. Там Михаил и проработал до завершения своей трудовой деятельности, если считать таковой только работу по найму. Слава Богу, трудиться по призванию он продолжал и по сей день, и при всей своей лени Михаил надеялся, что Всевышний даст ему способность и возможность работать в этом смысле до конца.

Институт патентной информации оказался первым и последним местом службы, где у него со всеми близкими начальниками сложились хорошие и ровные деловые отношения. Нравилась ему и атмосфера, в которой он находился. Тут собралось на удивление много интеллектуалов, что резко отличало данный институт от других коллективов, известных Михаилу. Он затрачивал гораздо меньше энергии на службе, чем прежде. И не потому, что мог валять дурака, а потому что обстоятельства не вынуждали его постоянно обороняться от нападений на свои позиции и собственно на личность.