Легко видеть

Оба оказались рады встрече. Тут она и призналась, что действительно не смогла переубедить себя.

– От жены я могла увести тебя, – без обиняков сказала она.

– Могла, – столь же определенно подтвердил Михаил. – Что ж не стала?

– Как подумаю, что ты и после этого будешь путаться с другими бабами, так заранее места себе не нахожу. Что ж со мной будет, если на самом деле спутаешься? У меня ведь характер какой – и знаю, что самой бы надо в ответ изменить, да не смогу. Что мне оставалось делать?

Они помолчали.

– А ты уж женился второй раз? – спросила Лика.

– Да. Правда, пока без бумаги.

– А кому она нужна, эта бумага? Вон мы с Володей тоже жили без бумаги. Сначала он не хотел. А потом, когда захотел, я не пожелала. Из принципа…При оформлении выезда за границу, в Брюссель в этот, у него чуть все не сорвалось. Холостого органы не желали выпустить, вдруг там останется. Еле доказали, что фактически мы муж и жена, просто я регистрировать брак пока не собираюсь. Это я на беседе сказала, когда меня вызвали. Пустили в конце концов…А ты счастлив?

– Счастлив.

– Ну, я и рада, что у тебя устроилось. Не будешь теперь такой сексуально-озабоченный, – улыбнулась Лика, вспомнив свое любимое определение.

– Будем думать, – ответил Михаил.

– А я о тебе часто вспоминаю. Ты не пропадай. Захочется с кем-то поделиться, посоветоваться о чем – я о тебе вспоминаю. Вот ни о ком другом, а именно о тебе. Прямо как о близком родственнике.

– А мы с тобой и впрямь теперь родственники, – подтвердил Михаил. – Можем делиться друг с другом, не раздумывая, выгодно ли это делать. Скажи, действительно никто другой у тебя подобного не вызывает?

– Другой? Нет.

– Ну, будем родственниками и дальше, – сказал Михаил, придвигаясь к Лике.

Они поцеловались.

– Но тогда и зови меня, если понадоблюсь, – добавил он.

– Конечно. Какой может быть разговор?

Говорила она, как и раньше – чуть глуховатым, но глубоким и грудным голосом, слегка разделяя фразы. Не то от раздумья, не то из-за легкой одышки. Хорошо было слушать ее.

Глава 13

Михаил не сразу очнулся от воспоминаний. Исключительные женские достоинства Лики вот уже четверть века не тревожили его, а вот вспоминать о них и вообще о связи с ней каждый раз бывало приятно.

Марина с самого начала знала о Лике и никогда не корила его, как впрочем, и за других близких с ним женщин. Да и за что, собственно, было корить? За то, что они с Мариной не познакомились друг с другом раньше? Но сие от них не зависело. Какой-либо выдающейся испорченности в связях с бывшими любовницами не подхватил и сам как будто не проявил.

Зато ко времени знакомства с Мариной он стал практически свободен почти от всего и всех, если не считать того, что формально еще продолжал числиться мужем Лены. Но и у Лены к тому времени, как и у него, уже шла особая личная жизнь, и оба они не в свои дела серьезно не вмешивались. Лена, правда, иногда пыталась вставлять в обычные разговоры словесные шпильки по поводу его похождений, но Михаил на них не отвечал. Ему было глубоко безразлично, что она думает о связях – ведь вернуться к прежней жизни не стремились ни он, ни она. А потому ее ирония, как и попытки уличить его в чем-то, скорее смешили его, чем раздражали. Особенно потому, что по прихоти Судьбы (то есть совсем не по прихоти, а по Воле Небес) Михаилу стало известно о связи Лены с сотрудником ее института буквально с первого дня.

Тот день не предвещал никаких открытий. Михаил, ни о чем не думая, шагал по Кировской (ныне снова Мясницкой), когда вдруг какая-то сила заставила его резко повернуть голову и посмотреть через витрину внутрь кафе. Первое, что он увидел, побудило его остановиться и даже поднять в приветствии руку, поскольку там почти ему навстречу шла его законная жена. Однако почти сразу обнаружилось, что она шла совсем не к нему, а к Эдику Молодцову, с которым Михаил был немного знаком и чьи ироничные и умные стихи и песни считал весьма удачными. Эдик уже сидел за столиком, и его лицо, немного смущенное и в то же время явно победительное, совершенно определенно говорило о том, что он доволен собой и тем, как только что сдал экзамен по овладению новой женщиной. В один момент все стало потрясающе ясно. Они зашли в кафе, чтобы отпраздновать удачное сближение. Первым чувством, которое целиком захватило все существо Михаила, к его немалому последующему удивлению, был жгучий стыд. За себя, за то, что их видит. За свое приветствие. За то, что захваченные радостью любовники могут его заметить и подумать, что он выслеживал их. Михаил поспешил уйти, пока его не заметили, все еще переживая свой стыд и по-прежнему удивляясь ему, долго шел до дому пешком, так что Лена оказалась там даже раньше его. Неужто ему до такой степени претила вероятность выслушивать какую-то оправдательную ложь, которую так трудно выдавливать из себя, особенно экспромтом, заботясь о ее убедительности и добиваясь на самом деле очевидного обратного эффекта?

Дома Михаил ни словом не обмолвился о своем открытии. Убедился только, что Лена действительно не голодна, так что ей совсем не пришлось ему врать. И она пребывала в уверенности, что он ничего достоверно не знает, до того самого дня, когда они пришли в суд подавать заявление о разводе. Тут уж пришлось удивляться Лене. Во-первых, тому, что Михаил даже не поинтересовался, за кого она собирается замуж. (Пришлось самой сказать, что за Эдика Молодцова). Во-вторых, тому, что длительная связь с Эдиком для Михаила была не новость (тут уж он сказал, каким образом узнал о ней с первого дня). В-третьих, тому, что несмотря на свою осведомленность, Михаил вовсе не считал, что она обязательно выйдет за Эдика (мало ли – вдруг за кого-то другого). Вот это уже не только удивило, но и покоробило Лену. Как и то, что он на этот счет ни разу не заговорил с ней. Даже после того, как удостоверился в том, что Лена сама собиралась уличить его во вранье – точнее было бы сказать – во вранье с сексуальной подоплекой.

Это было примерно за год до конца их совместной жизни под общим кровом. В канун одного из выходных дней Михаил сказал Лене, что поедет перед походом в Карелию повидаться с дочерью на Истринское водохранилище. Аня жила там в туристском палаточном лагере вместе с одноклассниками. В ответ Лена сообщила, что поедет к приятелям на дачу. Однако поехала она не к приятелям, а на Истринское водохранилище, и была заметно поражена, что встретила Михаила именно там, где он сказал. Он понял, что у нее не было никаких сомнений, что она сможет уличить его во лжи и использовать данный случай как повод для того, чтобы сделать его единственным виновником развода. Кому она собиралась предъявить доказательство собственной невиновности, и вообще кого, кроме них, должна была интересовать причина прекращения супружеских отношений, Михаил так и не догадался. Но факт оставался фактом – Лене хотелось иметь предлог для предъявления претензий. Пришлось ограничиться взаимным признанием в суде о фактическом распаде семьи и взаимном же нежелании ее восстановить.

Словом, развелись они спокойно и пристойно, без материальных претензий друг к другу. Лена даже не поднимала вопрос об алиментах на Аню, уверенная в том, что Михаил и так будет платить. Они прожили вместе шестнадцать лет, и тысячи нитей, которые связали их за это время, надо было рвать, и, несмотря на всю их взаимную готовность сделать это необходимое дело, оно для обоих оказалось непростым. Их прежняя мечта прожить всю жизнь вместе потеряла смысл. Предстояло попытаться осуществить ее с новыми партнерами, не имея гарантий, что вторая попытка у каждого из них будет удачной, несмотря на то, что они оба вполне определились с тем, кто кому нужен. Михаилу – Марина. Лене – Эдик.

Враждебности не проявила ни одна из сторон. Эмоциональных потерь Михаил почему-то не ощущал и надеялся на то, что и у Лены будет примерно то же, но узнавать, так ли это, у нее самой совершенно не стремился. Как и ожидалось, Аня взяла сторону матери, поскольку в Ладожском походе сразу поняла, что отца с Мариной связывает отнюдь не только туристский интерес. Однако скоро отношения с дочерью восстановились. Михаил не мог сказать, что они стали очень близкими, однако искренними и сердечными сделались вновь. Короче говоря, больших потерь они избежали. А приобрели гораздо больше, чем потеряли. Во всяком случае, в своей удаче Михаил был абсолютно уверен; что касается Лены, то через Аню до него доходило, что иногда (и не очень редко) она сообщала новому мужу, что то-то и то-то прежний муж делал лучше нынешнего. Но это-то как раз можно было считать мелкими издержками, хотя радости Эдику они не добавляли.

У Михаила с Мариной, как и у нее с ним, подобных проблем не возникало. Ну, а потом, спустя годы, если не совсем забылся свинский поступок Лены, когда она не поздоровалась с Мариной в вагоне перед отъездом Ани, Коли, Марины и Михаила в Ладожский поход, то во всяком случае он отступил в такую даль памяти, что практически перестал влиять на отношения между собой обеих жен Михаила – нынешней и прежней. Лена, правда, по инициативе Ани, даже пригласила Марину прожить целый сезон в ее загородном доме, пока у Горских не появился свой, вместе с двумя внуками – сыном Ани и дочерью Коли – поскольку Марина в тот год как раз вышла на пенсию и оказалась практически единственной во всех заинтересованных семьях, кто все время мог находиться на даче с детьми.

Тот весенне-летний сезон начался для Михаила и Марины майским походом, который лишь чудом не стал в их жизни последним. Разматывая в памяти всю цепь событий, приведших тогда к катастрофе, Михаил лишь дивился тому, как много явных знамений давалось ему Небесами, чтобы предупредить о крайней нежелательности и самого замысленного похода, и любых рискованных поступков вообще в эти дни. Но все, что только ни случилось с ним на подъездах и подходах к Скнятину в устьях Нерли и Волнушки, откуда должен был начаться Волжский маршрут по Угличскому плесу, только подхлестывало его решимость добраться туда вопреки всему и даже побуждало проявлять незнаемую за самим собой бесшабашность. Ум просто отступил куда-то вглубь, уступив руководящую роль упрямству.

Разбираясь в случившимся в период с утра первого мая и до позднего вечера третьего мая, Михаил впервые осознал, что он вместе с Мариной и двумя их колли – Ньютой и Бетси – стал объектом прямого столкновения сверхъестественных сил противоположной направленности и в то же время ареной их собственной борьбы, накал которой все возрастал по мере приближения к той грани между жизнью и смертью, которую им едва не пришлось перешагнуть. Но тогда Михаилу и в голову не приходило, что движет его поступками – божественное или дьявольское начало. Взять хотя бы его упрямство. Его всегда надо было проявлять в любом походе, чтобы дойти до конца, но в этот раз он последовательно, шаг за шагом, превосходил в упорстве и самого себя, и все мыслимые границы.

Началось еще с Савеловского вокзала в Москве. Заблаговременно купить билеты на прямой поезд до Скнятина не удалось. Оставалось только ехать электричкой до Савелова с тем, чтобы там пересесть на другой поезд. В то утро – а было уже первое мая – обычно малолюдный вокзал оказался переполненным народом. За билетами на электричку выстроились длиннющие очереди. Михаил повез тележку с вещами к поезду. Собаки были при нем, Марина осталась стоять в очереди. К моменту отправления электрички она в вагоне не появилась. Еще через четверть часа Михаил перестал надеяться, что Марина с билетами успела сесть в хвостовой вагон. На счастье на всем пути до Савелова контролеры так и не появились. Но все равно ситуация крайне осложнилась. Надо было с дальней платформы где перевезти, где перенести упакованную байдарку и рюкзаки с вещами и продуктами на главную платформу, к вокзалу. Это было непросто само по себе, а тут еще нервничали и рвались с поводков собаки, которые места не находили без отставшей хозяйки. Михаил весь извелся, покуда не взял билеты на местный поезд, однако главное было еще впереди. Он ума не мог приложить, как один с такой уймой вещей, да еще и с двумя собаками, сумеет втиснуться в вагон, осаждаемый целой толпой желающих в нем уехать. Следующая электричка из Москвы, на которой могла приехать Марина, приходила в Савелово всего минут за десять до отправления другого поезда. И тем не менее, Михаил влез-таки с собаками и со всеми вещами в переполненный вагон, а затем вылез из него, пошел встречать Марину и успел с ней вернуться назад. Это уже показалось ему чудом. Они снова были все вместе и продолжили путь к своей цели. Но радость Михаила оказалась преждевременной. В Скнятине выгружалась едва ли не половина битком набитого вагона. В основном это были туристы и рыбаки с громоздким багажом. Высадка на перрон шла очень медленно и лишь когда почти весь народ вышел, в том числе и Марина с собаками, и Михаил выгрузил всего два рюкзака, поезд тронулся с места и неожиданно быстро набрал приличную скорость. Михаил без раздумья выбросил с площадки байдарочные упаковки. Рядом стояла проводница. Она с ужасом наблюдала за Михаилом, понимая, что вслед за последней выброшенной между путями вещью должен будет прыгать и он.

К счастью вагон был последним, и площадка была концевая, поэтому Михаил успел подумать, что попасть под колеса ему не грозит. Однако ни ему, ни проводнице не пришло в голову еще в момент отправления задержавшегося в Скнятине поезда дернуть стоп-кран. Наконец, настал миг решающего прыжка. Михаил, держась за поручень, спустился на нижнюю ступеньку, напомнил себе, что надо откинуться телом возможно дальше назад, а ногами после касания земли развить возможно большую скорость – и толкнуться от ступеньки. Он сумел откинуться назад и рванулся ногами вперед, но, едва успев сделать пару шагов, тяжело рухнул грудью на землю. Удар оказался основательным, но переносимым, и он сразу встал на ноги. В поле зрения попал удаляющийся вагон и лицо проводницы, свесившейся с площадки и смотрящей назад, на него. В груди что-то сильно болело примерно в области сердца. Михаил мотнул головой, вспоминая только что пережитое и двинулся назад собирать выброшенные вещи. Все-таки он не дал обстоятельствам разлучить себя с Мариной и собаченьками. Хоть это можно было считать удачей, как и то, что он не покалечился и не потерял ничего из вещей. Но кошмарный путь еще не закончился – от Скнятинского вокзала до воды надо было выматывающей силы вязкой песчаной тропой, местами слишком узкой для перевозимых вещей, тащить тележку со всем грузом. Однако, оказавшись, наконец, на берегу Волнушки рядом с железнодорожной насыпью, он чувствовал себя хотя и побитым и лишенным сил, но все-таки непобежденным. Пока он собирал байдарку, Марина приготовила на примусе яичницу и чай, и, может быть, не столько сама еда, сколько вид их первого бивака, на котором все выглядело как всегда, вернул ему уверенность и силы – вернул несмотря на то, что внутренний голос уже довел до его ума крайне важное предупреждение – кто-то или что-то весьма действенно препятствует тому, чтобы он своевременно принимал верные решения и тем самым заставляет его совершать экстравагантные до глупости поступки, хотя верные решения лежали буквально на поверхности – и, тем не менее, он их не находил. Ему бы попытаться понять, в чем тут дело, где коренится причина отказа умственных способностей, на которые он привык полагаться и которые до той поры не подводили, но нет. Голос напомнил об опасности и смолк, а сигнал так и не был воспринят разумом, как нечто сугубо серьезное. Мало ли, какие в пути встречаются трудности, на то он и считается опытным путешественником, чтобы находить некий выход из трудного положения, зная, что риска в полной мере все равно никогда не избежать.

Отдохнув немного после тяжелой дороги из Москвы, они отправились по Волнушке на север, туда, где она через несколько километров вливалась в Волгу. Там можно было устроить лагерь и даже остановиться на дневку. Грудь после удара о землю болела достаточно сильно, там даже прощупывался вздувшийся на ребре желвак, и все же Михаил мог отвлекать себя делами от боли. Следующий день они провели на месте. Боль в груди беспокоила меньше, просторы на Волге звали к себе, и еще раз переночевав, они третьего мая продолжили путь. Погода была ветреная, и Михаил вооружил байдарку парусами. На выходе из Нерльского залива стало ясно, что с норд-веста дует слишком сильно, но это был попутный ветер, и потому жаль было убирать или уменьшать парусность. Покуда они шли за цепью островов, отделявших от них основной Волжский плес, было еще ничего, но когда они выскочили на него, обнаружилось, что по нему гуляет уже довольно высокая и, главное, крутая волна. В таких условиях на фордевинде и бакштаге байдарка слушалась руля из рук вон плохо, стремясь привестись к ветру и подставить борт волне. После нескольких невероятно трудных возвращений на фордевинд, особо жестокий шквал сильно накренил снова оказавшуюся бортом к волне байдарку. Михаил кинулся, несколько мог, корпусом в противоположную сторону, но тут Ньюта решила подвинуться к подветренному борту, и судно легло парусами на воду, и все они – Михаил, обе собаки и Марина оказались в воде рядом с плавающей уже килем вверх байдаркой. Катастрофа, которая уже буквально десятки лет ходила рядом с ними, наконец, произошла метрах в трехста от левого берега и более чем в километре от правого. Память Михаила зафиксировала переворот в мельчайших подробностях – как он потравил во время шквала шкоты грота и стакселя, чтобы ослабить ветровое давление, в то же время изо всех сил выжимая ногой правую педаль управления рулем. Бешено полощущиеся паруса все равно забирали слишком много ветра, и тут Ньюта сместилась влево, и он понял, что уже ничего не сможет поправить.

Очутившись по горло в воде, Михаил лихорадочно соображал, что теперь делать, хотя давным-давно знал, что. Однако в этот момент, как это уже слишком часто случалось в данном походе, кто-то или что-то заблокировали нормальную работу его ума, хотя он отнюдь не паниковал – просто спасительные мысли находились под гнетом, из-под которого их было неимоверно трудно извлекать. Часто он доставал оттуда только обрывки нужных мыслей. Они побуждали к действиям, но действия даже в верном направлении все равно содержали в себе какой-то дефект, приводящий к незавершенности, а в итоге – к запланированному кем-то краху.

Внешне события напоминали бессмысленное барахтанье в воде. Началось с того, что обе собаки дружно попытались завладеть единственными видимыми островками тверди и с этой целью одновременно забрались Марине и Михаилу на головы, отчего они сразу же ушли под воду. Сбросив с себя собак, люди вновь получили доступ к воздуху. Бетси оглушительно на непереносимых для мозга тонах и частотах лаяла без перерыва. Невероятным усилием воли Михаил заставил себя не обращать на нее внимание, хотя больше всего хотелось заглушить этот доводящий до крайности звук резким ударом. Михаил решил попробовать добраться с Мариной до ближнего берега на перевернутой байдарке. Он сумел взгромоздиться на широкое гладкое днище, но тут же понял, что вдвоем на скользкой поверхности им не усидеть, и вновь сполз в воду, чтобы быть при жене. Затем он решил поставить судно на ровный киль – и сразу преуспел в этом. К его удивлению внутри байдарки осталось совсем немного воды. Но прежде, чем Михаил начал взбираться на борт, ветер снова опрокинул байдарку. Только тут Михаил смог вспомнить то, что твердо знал всегда – прежде чем ставить перевернувшееся судно на ровный киль, необходимо избавить его от мачты или, по крайней мере, от парусов. Память оказалась заблокированной точно так же, как тогда, когда он, да и проводница тоже, начисто забыли в вагоне о стоп – кране, что избавило бы его от прыжка и, как он понял позже, от перелома ребра.

На этот раз Михаил, наконец, сунул руки под корпус байдарки, нащупал мачту, вытащил удерживающий ее в пяртнерсе штифт и опустил мачту вниз, успев подумать, что, возможно, она еще удержится на шкотах и не будет потеряна совсем. Затем он снова повернул байдарку на ровный киль, но на сей раз ее кокпит оказался залитым водой до краев, и стало ясно, что теперь судно уже не сможет принять их внутрь, потому что отчерпаться при таком волнении нечего было и думать. Главный шанс на спасение таким образом оказался бездарнейше упущен. Оставалось попытаться достичь берега вплавь – благо спасжилеты держали, и собаки тоже могли плыть. Михаил срезал привязные лини у двух больших непромокаемых мешков с палаткой, спальниками и сменными вещами. Их плавучести было достаточно, чтобы удерживать людей над водой. Нож, который он достал из ножен, еще оставался в ладони и напоминал, что с ним тоже надо что-то делать. Мелькнула мысль, что если выпустить его и дать утонуть, возможно, это будет принято как жертва, которая позволит им спастись. Но следом пришла другая мысль – а если ему не дано будет ступить на берег, что тогда? Он окажется кем-то вроде офицера, выпустившего шпагу в бою вместо того, чтобы удерживать ее до своего последнего дыхания – и он воткнул нож обратно в ножны.

Они с Мариной попытались плыть к берегу, толкая перед собой мешки, но скоро убедились в безрезультатности своих усилий. То ли настолько мешало течение – то ли штаны – сапоги от охотничьих костюмов, но продвижения к берегу не было. Руководства по спасению бедствующих в холодной воде рекомендовали оставлять тонущее судно, тепло одевшись, а в воде не дергаться, чтобы не растрачивать понапрасну тепло организма. Правда, рекомендация была рассчитана на открытое море, где ни до какого берега все равно не догребешь, но вот и здесь, на виду достаточно близкого берега, у них тоже не получилось догрести, а ждать спасения было неоткуда – насколько хватал глаз, широченная Волга и вверх и вниз по течению была совершенно пуста. Низко висевшее, красноватое, смутно видимое сквозь обрывки несущихся облаков солнце, освещало пейзаж, в котором для них не оставалось никакой надежды – последний природный пейзаж, доступный для наблюдения по эту сторону их бытия. Только в этот миг Михаил осознал, что видит светило в последний раз. Удивительно, но до сих пор он еще не начал страдать от холода, хотя несомненно его ощутил. Да и как его можно было не ощущать, если Волга на этом плесе всего два дня назад вскрылась ото льда, и долго выдерживать близкую к нулю температуру не стоило и думать.

И тут на Михаила навалился такой жгучий стыд от сознания позора за свои вредоносные поступки и нелепые попытки сделать что-либо во спасение самых дорогих для него существ, какой он даже и представить себе не мог – казалось он прямо-таки прожигал изнутри его тело. Он смотрел Марине в глаза, как и она смотрела на него, понимая, однако, что он-то не имеет ни малейшего права смотреть на нее, как она, потому что он, только он своей глупостью был единственным губителем всей семьи. И еще его мучило, что он не сможет с чистой совестью сказать те последние слова любви и прощания, которые очень скоро обязательно надо будет произнести, если стыд не лишит его начисто способности – не только права – сказать благороднейшей и так опрометчиво полюбившей его женщине, которую он сам любил больше, чем кого-либо еще, перед расставанием навсегда – по крайней мере, в этом мире и в этих обличьях. Непереносимость стыда достигала все большего накала. – Господи! – взмолился он всей душой. – Молю тебя – спаси мою любимую Марину и собак, ни о чем больше не смею молить, разве что о том, чтобы я погиб, хотя бы внешне не теряя достоинства, но это не так важно – главное – спаси гибнущих из-за меня!

Михаил заметил, что Ньюта, до сих пор плававшая вокруг него и Марины кругами, решительно направилась к берегу. Это означало, что умница колли уже услышала последний звонок и сделала выбор. Он показался немного обидным – но только немного. Михаил сразу одернул себя. Собака не обязана была погибать из-за преувеличенных представлений о долге верности благородных животных своим хозяевам, особенно если один из них, виновник катастрофы – совсем этого не стоит. А потому Михаил не стал окликать Ньюту и просто мысленно пожелал ей спастись. Теперь они с Мариной остались только в обществе Ньютиной дочери Бетси. И снова все, что было у него внутри – от стыда и сознания позора до больной совести и только обострившегося в этот миг чувства любви, заставило его снова взмолиться Вседержителю Судеб: «Боже! Спаси Марину и девочек!» – И в следующий миг, еще не веря глазам, но уже зная, что спасение тех, о ком он молил, произойдет, он увидел большую громоздкую лодку с двумя мужчинами, невесть откуда взявшуюся на совершенно пустой реке. До нее было метров двадцать. Несколькими секундами позже они оказались уже метрах в пяти. Его захватило ощущение счастья. – «Возьмите женщину!» – крикнул Михаил, показывая спасителям рукой на Марину, боясь, что те сперва подойдут к нему, в то время как всем места может не хватить, и не услышал уже, как Марина воскликнула: «Возьмите собаку!».

Марина и Михаил помогли Бетси перебраться через транец лодки. Потом Михаил и один из мужчин помогли забраться в лодку Марине. Далее Михаил подал мужчине оба мешка и, наконец, перевалился торсом через транец сам. Под и над рыбинами на дне лодки плескалась вода, но он лег на них лицом вниз, совершенно не думая об этом. – «Ньюта», – подумал он, – теперь Ньюта. Где она?»»