Легко видеть

Михаил с аппетитом съел свой ужин-обед и с еще большим удовольствием выпил чаю. Освободившись от бытовых дел, он стал думать, о чем ему писать дальше. Но за бумагу и ручку он больше не взялся. Несмотря на возбуждение, царившее в мозгу, а может быть именно из-за утомления, вызванного возбуждением, Михаила быстро сморил сон. Он улегся в «слоновьей ноге» на надувном матрасе. А пуховик уже до того был на нем. Но прежде, чем он успел заснуть, к нему прокралась уверенность, что выстрел, на который он спустился сегодня с борта ущелья, был не по дичи. Стреляли для того, чтобы вызвать его к себе.

Утром Михаил, освободившись от пуховика и «ноги», голый, как был, выскочил из палатки, сбежал к реке и вошел в воду. Ее низкая температура была ему неприятна, но что оставалось делать? Другой тут быть не могло. Зато после купания и растирания ему стало очень хорошо, правда, не раньше, чем он оделся и согрелся. Теперь можно было бодро смотреть на мир и снова заняться своими писаниями, чтобы еще раз проверить полноту и достаточность совокупности Принципов для решения всех задач развития Мироздания как управляемой Разумом системы, но сначала следовало поесть. За чаем он снова размышлял об этом. Кроме Принципов Регламента могло действовать сколько угодно других Законов дисциплинарного и производственного характера в той же математике, физике, химии и биологии и так далее, предназначенных для нашей Вселенной, но ему это было неинтересно, тем более, что он сильно подозревал, что в иных мирах, смежных или пересекающихся с нашим видимым Миром, Творцом могли быть Предпосланы иные основания материального бытия, то есть другая математика, другая физика, химия и биология. Однако поведенческие и управленческие высшие Законы, Принципы Регламента, должны были оставаться теми же. Михаилу казалось, что более универсальных Принципов побуждения к развитию ни в этой Вселенной, ни в какой другой не найти. Впрочем, откуда ему было знать о чужих вселенных, если и свою-то толком не знала вся земная наука, не только он один. Оставалось предполагать, что без соревновательности устойчивое развитие и в иных мирах невозможно. А раз так, там должны были заявлять о себе экспансивность и консерватизм и все, что должно было регламентировать их применение. А для того, чтобы никакое чуждое идейное воздействие не помешало развитию стать иным, чем хотел Господь Бог, Он и там должен был оставить за собой контроль и авторский надзор и возможность вмешиваться Самому в случаях возникновения серьезных отклонений от Промысленного Им хода дел а, если требовалось, то и творить при этом чудеса, невозможные с точки зрения каких-то конкретных законов. Чудесные вмешательства Всевышнего как раз и предпринимались для того, чтобы неукоснительно выполнялись Принципы. К сожалению, люди редко понимают, в чем тут дело, как не понимают и того, чем они сами покушаются на Принципы. Например, вряд ли в чьей-то умной голове, увлеченной решением проблемы клонирования в интересах рода человеческого, есть мысль, что она работает как раз и в точности против блага, поскольку практиковать клонирование – и тем самым принудительное насаждение биологического однообразия – представляет собой прямое покушение на Принцип Недопустимости Гомогенизации. Безнаказанными эти попытки не останутся. Покушение на него обойдется себе дороже.

В обществе и государстве несмотря на все попытки правителей укрепить свое положение с помощью единственной устраивающей их идеологии обязательно происходит стагнация и упадок, а диссиденты появляются, невзирая ни на какие репрессии. Возможно, вовсе не непосредственная деятельность диссидентов приводит к крушению системы с унифицированной идеологией, но она сигнализирует обществу, что обрушение обязательно произойдет, как бывает со зданиями, не выдерживающими тяжести собственных конструкций. Проектировщики таких сооружений слишком много на себя берут, слишком мало зная.

Даже мода – безусловно тяготеющая к внедрению унификации в разные сферы общественной жизни – от одежды до стиля в искусстве и политике – принципиально не может оставаться долговечной, ибо тут же на потребу самых завзятых модников и с их помощью внедряются новые стереотипы, разрушающие уже внедрившиеся и как будто уже повсеместно господствующие. Принцип Недопустимости гомогенизации торжествует и здесь – как всегда.

Сам Михаил был достаточно консервативен в своих вкусовых пристрастиях, не гоняясь за модой, но и не очень отставая от нее. В одежде предпочитал лаконичный стиль, в создание которого главный вклад внесли англичане. В мужской моде им безусловно принадлежала пальма первенства, точно так же, как в области соблазнительных аксессуаров и ансамблей нижней дамской одежды она безусловно принадлежала французам, изобретателям всех этих пеньюаров, матине, маленьких комбине, доходящих в точности до причинного места, черного ажурного белья и черных чулок для белокожих красавиц, с помощью которых так утрируется их (то есть красавиц) сексуальная соблазнительность. Признавая, что это имеенно так, Михаил все же не мог сказать, что такие пикантные вещички действовали на него более соблазняюще, чем натура, которую они должны были в наиболее выгодном свете подавать.

Одним из самых памятных событий, свидетельствующих о преимущественном воздействии на его мужское воображение именно натуры, а не изысканной конфекции, было одно из свиданий с Олей. В перерыве между занятиями в постели они, не одеваясь, устроили себе легкий пир с вином и сладостями на закуску. В очередной раз наполнив бокалы, Михаил вновь засмотрелся на Олино тело и на то, как оно заставляет играть на себе бижутерию, которую она для забавы надела – серьги и ожерелья с крупными сверкающими кристаллами прозрачных, преломляющих свет камней. В его голове метеором мелькнула мысль, что надо сделать, чтобы Оля тоже видела себя такой и наполнилась таким же, как у него, желанием, прежде чем отнести ее на руках в постель. Михаил встал и передвинул кресло так, чтобы оно оказалось прямо против большого настенного зеркала, прилег в него и усадил на себя подошедшую на его зов Олю лицом к отражающей поверхности. Теперь они видели себя сразу в ансамбле. Олю всю, в восхитительном и магическом великолепии ее форм, и отчасти его, Михаила, выглядывающего из-за Олиного плеча и видимого до полу между ее широко разведенных бедер. Он был в ней и ласкал ее дивную грудь, и увидел, как Оля захвачена зрелищем их соединения перед зеркалом, и как играет свет в камнях, которые подрагивали в ее ушах и на груди, бурно вздымающейся от страсти, и каким пораженным чуть затуманенным взглядом она следит за ним, проникающим в ее яркие от прилива крови губы под треугольником черных волос и вновь появляющимся на свет Божий. Михаил думал тогда, что ему никогда не увидеть ничего другого, могущего сравнится с тем, на что он неотрывно смотрел. Позже он вспомнил Рембранда Хармнса ван Рейна, его автопортрет с Саскией на коленях, и вдруг проникся уверенностью, что этот живописный и эмоциональный шедевр был лишь ослабленной проекцией того главного замысла, который возник в голове мастера, но который он не решился воплотить в полную силу, уступив диктату сидящей в голове и предостерегающей желчной морали и понимания, что никому не сможет показать воплощение задуманного на полотне кроме как себе и Саскии. С Саскией на коленях и у нее между ног, когда, держа по бокалу в руках, они больше чем вином, упиваются любовью и счастьем.

И все же еще несколько раз волна возбуждения и счастья поднимала Михаила выше, чем в той сцене перед зеркалом с Олей. Потом он испытал это в близости с Ликой, затем с Мариной. И с Мариной его захватывало сильнее всего.

Глава 12

Да, с Ликой Михаил познакомился уже после Оли. Это был единственный случай в его жизни, когда его представили даме, а даму представили ему специально. Все остальные связи начинались с непредвиденных знакомств, просто как встречи по жизни, по случаю. В отделе Михаила давно работала сотрудница, Татьяна Кирилловна, которая была заметно старше его. Михаил не без удивления обнаружил, что пожилая дама весьма симпатизирует ему, такое же открытие сделала и Оля после того, как проницательная Татьяна Кирилловна сказала ей: «Будь я на вашем месте, я бы обязательно влюбилась в Михаила Николаевича!» – и Оля непроизвольно ответила ей в pendant: – «А я и так…» – и только тут осеклась. Татьяна Кирилловна несколько раз предоставляла им свою квартиру для любовных свиданий. Когда отношения с Олей прекратились, Татьяна Кирилловна, к тому времени уже работавшая в другом отделе, сама решила принять меры к тому, чтобы Михаил не остался надолго без любовницы.

– Послушайте, Михаил Николаевич, – сказала она однажды. – Вы хотели бы познакомится с красивой и приятной женщиной?

Несмотря на откровенные и доверительные отношения между ними, Михаил все же был удивлен. Однако посчитать Татьяну Кирилловну корыстной сводницей у него не было никаких оснований – она теперь никак не зависела от него по работе, и он не мог ей ни покровительствовать, ни отдариваться услугами со своей стороны. Тогда он, опять же не без удивления, вынужден был признать, что трезвый ум заставил симпатию, пожалуй, даже любовь к нему этой дамы сублимировать это чувство в покровительство его любви. «Да, дескать, я уже стара, чтобы навязываться в любовницы человеку, который так нравится. Но я могу ему делать приятное, и от этого будет приятно и мне», – так ли именно думала Татьяна Кирилловна и в случае с Олей, и теперь, Михаил поручиться не мог. Но другого объяснения такой заботе о его благе он не нашел.

– Если вы рекомендуете даму, я заранее согласен, – улыбнулся Михаил. – А кто она?

– О, я ее вам покажу. Можете быть уверены – она вам понравится. Недавно поступила к нам в отдел. Несколько старше вас. Но насколько я знаю, вас это не останавливает?

Михаил кивнул ей в ответ. Ей было хорошо известно, что Оля старше его. Правда, всего на полтора года. Между тем, Татьяна Кирилловна продолжила:

– По специальности она конструктор. Окончила Московский Механический институт. Знаете такой?

– Я в нем проучился до третьего курса включительно. Теперь он называется МИФИ. А потом наш факультет перевели в МВТУ.

– Ах, вот как! Об МВТУ я знала, что вы его кончили, а о Механическом вообще не слыхала ничего.

– Сначала его опекало министерство боеприпасов, а потом взял под крыло Средмаш.

– Понятно. У нее отец как раз был зам. министра боеприпасов.

– А что вы можете сказать о ее привлекательности?

– Лицо очень красивое.

– А рельефна ли она?

– О, более чем! И притом стройна!

– Действительно?

– Безусловно!

– Она замужем?

– Нет. В том-то и дело. Мужа у нее сейчас нет. Есть сын двенадцати, кажется, лет. Но он живет у ее родителей. А вот хорошего мужчину себе никак не найдет.

– Меня вы заинтересовали, Татьяна Кирилловна. А чем могу заинтересовать ее я? Ведь не хотите же вы сказать, что я настоящий подарок любой женщине?

– Ну уж, бросьте! Будто не знаете!

– Откуда мне знать, какие у нее требования и вкусы? – серьезно возразил Михаил.

– Я полагаю, вы ей тоже понравитесь. Не сомневаюсь.

– Добро бы! А как может произойти наше знакомство?

– Давайте встретимся после работы во дворе. Я буду с ней и представлю вас друг другу. А дальше вы проводите ее к метро. Ну, а дальше, куда захотите!

Михаил поблагодарил, и они договорились. Все же он решил посмотреть на эту даму еще до того, как их познакомят, и с этой целью заглянул в отдел Татьяны Кирилловны как бы по делу. Она глазами показала, где находится интересующий его объект. Михаил посмотрел. Светловолосая. Лицо и вправду было красивым и приятным – «не стерва», – подумал он. Грудь действительно выглядела настолько внушительной, что женщина сидела, немного сутулясь, именно для, того, чтобы грудь не была так видна. Но все было «в пропорции» и уместно – и форма, и размер. Остального он увидеть не мог, но уже понял, что ему есть чем в ней заинтересоваться. Вот только как сразу переходить к делу? Хоть бы успеть до этого поговорить по-человечески. Ведь не на случку же спешат, надо же заиметь какое-то устремление друг к другу. Вроде любви.

– А как ее зовут? – наконец спохватился Михаил.

– Лидия Александровна. Но в семье ее зовут Лика.

Вот так он впервые узнал, кто такая Лика, а после работы Татьяна Кирилловна, как и договорились, познакомила их. К этому времени Михаил так и не смог ничего придумать, как ему вести себя с ней, зная, что и Лике объяснили примерно то же, что и ему, насчет целей знакомства и в принципе обеим сторонам все было заранее настолько ясно, что вроде бы сразу же можно было ложиться в постель. Но только «вроде бы». Потому что на деле из глубин души поднималось какое-то неопределенное сопротивление. По дороге к метро Михаил с трудом вел с Ликой разговор о студенческих временах в Московском Механическом институте. Выяснилось, что в тот год, когда Михаил поступил туда, Лика перешла уже на пятый курс. Это, конечно, была ерунда, а не разница, о которой стоило бы думать и говорить, НО ЧТО БЫЛО ДЕЛАТЬ с тем, что полагалось бы делать, но почему-то БЫЛО НЕЛЬЗЯ вот так, сходу, и не потому что он боялся не возбудиться, а потому, что с достойной женщиной ТАК НЕ ПОСТУПАЮТ? Момент, когда надо было определенно ответить себе на данный вопрос, неумолимо приближался, но он не знал, не находил ответа. Проводить ее до дому? А там что? Может быть, и ей так же трудно, как и ему, будет признать вслух, что она все заранее знает и готова, и за ней не надо ухаживать, чтобы получить право сблизиться именно так, как традиция и нечто целомудренное, остающееся жить внутри несмотря на весь сексуальный опыт, требуют от уважающих друг друга людей? Каково ей будет переступить через это? Неужто проще, чем ему? Вряд ли. Глаза не могли обмануть. В них Михаил видел ожидание, но не абсолютную готовность действовать без проволочек – лишь бы скорей.

Преодолевая в себе дикое неудобство и неловкость за себя, Михаил возле дверей метро (ему туда без Лики было не надо), склонился перед ней в почтительном поклоне и попрощался. Лика сделала вид, что не удивлена, и попрощалась как будто тоже сердечно.

На следующий день его посетила не скрывавшая своего удивления Татьяна Кирилловна, уже явно распросившая Лику, как пошло дело после метро. – «Никак», – ответила та, ничуть не греша против истины. Не дожидаясь вопросов, Михаил объяснил: «Она мне показалась очень приятной, можете поверить. Но именно из-за этого я не смог перешагнуть через то, что обычно предшествует сближению. Я сам от себя такого не ожидал, но теперь вижу, что и ее, и мое достоинство требуют какой-то постепенности или, по крайней мере, какого-то общепринято уважительного повода, чтобы я мог естественным образом пригласить ее.

– Я могу передать ей это? – спросила Татьяна Кирилловна.

– Конечно. Со своей стороны обещаю не затягивать с поводом – в надежде, что буду прощен.

Очевидно, объяснение Михаила было принято с пониманием, потому что когда Михаил через некоторое время пригласил Лику в ресторан обмыть только что полученную им как экспонентом бронзовую медаль ВДНХ с причитающейся к ней премией от главвыставкома, она без раздумий согласилась. Сначала они пошли было в «Прагу» – но туда не попали – перед закрытой дверью стоял уже длинный хвост желающих, и тогда Лика предложила поехать на ВДНХ, в центре сейчас все равно никуда не попасть, а там полно ресторанов и в это время они малолюдны. Да и где обмывать медаль ВДНХ, как не там, где ею наградили?

Так они и сделали. Михаил не запомнил названия ресторана, в котором действительно было полно свободных мест, да оно и не имело никакого значения, потому что его по очереди обслуживали центральные рестораны Москвы, и сегодня дежурил персонал «Метрополя». Они хорошо провели время за обедом с хорошим вином и непринужденным дружеским разговором. На обратном пути к выходу из выставки Михаил в узкой темной аллее впервые привлек и поцеловал ее, и она ответила на поцелуй с готовностью. По мере приближения к главному выходу они целовались все чаще. Спустившаяся темнота помогала им чувствовать себя свободней. Домой он ее отвез как само собой разумеющееся. И вот он оказался, наконец, в ее квартире, где уже мечтал быть по праву возлюбленного и влюбленного, а не просто так – на основании информации о взаимной потребности. В прихожей Михаил обнял Лику сзади за плечи. Она повернулась, и они стали целоваться, но тут какой-то стопор сработал уже внутри нее, и она с изумившей его силой почти оттолкнула его от себя, несмотря на то, что он сопротивлялся как мог. Он выпустил Лику из объятий с сожалением, но без обиды. Видно, время ее желания еще не пришло. Она имела право идти к сближению так, как ей хотелось. Да и его иное не устраивало бы. Но он уже действительно радовался тому, что Лика стала ему желанной.

Еще через какое-то время Михаил вместе с Ликой был приглашен в выходной день к ее старой подруге и сотруднице Тамаре, которая теперь работала в их институте, и эта встреча тоже прошла хорошо. Лика осталась там ночевать, и потому провожать ее не пришлось, но неделю спустя он уже был званным гостем в ее квартире. Лика приготовила обед, а Михаил пришел с вином. После одного из тостов в честь достоинств хозяйки Лика призналась, что в прошлую встречу у Тамары поняла, что «сможет с ним».

– Так не будем больше откладывать? – прямо спросил Михаил.

Наступило молчание. Михаил терпеливо ждал приговора.

– Ладно, – наконец, решила она. – Сам выбирай. Я еще не очень хочу, но раз настаиваешь, согласна. Только смотри – если что, потом не обижайся. Пеняй тогда на себя.

Она дала ему поразмыслить. Потом строго спросила:

– Ну как?

– Хочу сейчас. И терять тебя не желаю.

Лика не ответила. Она стояла посреди кухни, глядя мимо него и, наверно, даже сквозь стену. Видно, у нее еще не кончились колебания. Но вот, словно отринув от себя последнее сомнения, она тряхнула головой и произнесла:

– Нет, пойдем!

Михаил встал из-за стола и обнял ее сзади. Лика освободилась одним коротким движением своих округлых и полных плеч и пошла в комнату. Заглянув туда, Михаил убедился, что Лика начала разбирать постель и сказал:

– Я пока в ванную, ладно? – и ушел не дожидаясь ответа.

Выходя оттуда после душа, он столкнулся с Ликой. В узком коридорчике не пришлось прибегать к каким-либо ухищрениям, чтобы прижаться к ее груди – на такую грудь архитекторы, безусловно, не рассчитывали. Просто не могли. Даже Рубенс – и тот бы, пожалуй, не смог. Не то, что современные архитекторы.

Протиснувшись боком мимо остановившегося Михаила, Лика без всякого выражения сказала:

– Идите, раздевайтесь и ложитесь. Я сейчас.

Он не стал выяснять, с чего это вдруг она опять перешла с ним на «вы». Имело значение совсем другое – «раздевайтесь и ложитесь»! И еще то, что на ней уже был халат, а не костюм.

Свет в комнате оказался выключен – видимо, специально. Слабое сияние просачивалось в комнату с улицы через занавески там, где плотные шторы не перекрывали их. В комнате было свежо.

Михаил лежал под одеялом, согревая постель и прислушиваясь к падающим в ванну струям воды. Он ощущал новую для себя мягкость ложа и аромат белья. И его сладко томило ожидание близости с женщиной, которой еще не знал.

Вода перестала шуметь. Послышалось шуршание простыни, которой вытиралась Лика. Потом все смолкло, но она все не шла. Михаил подумал, что сейчас она может разглядывать себя в зеркале прежде чем выйти к нему – лицо, грудь, прическу. Жаль, но зеркало в ванной было слишком мало, чтобы вместить в себя такую женщину всю целиком. Для этого надо было глядеться в другое зеркало, висевшее в прихожей, где она отражалась бы в полный рост – замечательно красивая женщина в полной зрелости, знающая, что при ней есть и остается и что уже может начать уходить.

Но в прихожей было темно. Что-то ее все же задерживало. Контрацептивы? Сомнения? Нет, сомнения вряд ли. Решившись, она по своему характеру должна была пойти до конца – это здорово чувствовалось в ней. Да и кормила она на ночь мужика как на работу.

Но вот щелкнула задвижка. Лика вышла в коридор. Послышалось шарканье шагов, довольно неожиданное для такой сильной женщины, но тут же подумалось, что на ней просто ночные туфли без задников.

Она появилась в дверном проеме, резко повернулась, шагнула через порог, бросив короткое: «Не смотрите!» (снова на «вы») – хотя на ней все еще был халат.

– Еще чего-не смотреть! – радуясь ее появлению, отозвался на ее требование Михаил.

– Разлегся тут, – с напускной строгостью и недовольством заметила она и еще плотней задернула штору на окне. Вдруг сразу перешла на другой тон.

– Я сниму шиньон, чтоб не мешать вам.

Послышалось шуршание снимаемого халата, стук шпилек, падающих на стекло. Затем совсем рядом с постелью раздалось повелительное:

– Подвиньтесь! А то разлегся тут один!

Все-таки она была здорово взвинчена, если так часто путала «ты» и «вы». Михаил отодвинулся вглубь и распахнул перед ней одеяло.

– Нахал. Разлегся тут… – начала она

– …как в своей постели, – досказал Михаил.

– Конечно, нахал! – подтвердила она с вызовом, очевидно, рассчитывая, что Михаил примется ей возражать.

Однако он промолчал

– Не смотрите на меня! Все пялится, пялится!…

– Так темно же! Что тут увидишь? – удивленно сказал Михаил

– Я уже говорила. Сказала не смотреть – значит все, – отрезала она.

Михаил, конечно, смотрел. Темнота не могла погасить всю белизну ее тела. Наконец, она придвинулась вплотную. Обильная нагота повернулась к нему другой стороной. Кровать справа от Михаила мягко и глубоко просела. Он потянулся к Ликиному лицу. На это последовало:

– Сразу целоваться лезет.

Лежите спокойно

Правда, давайте спокойно полежим.

Думает, легко привыкнуть к мужчине.

– Не думаю. К женщине тоже непросто привыкнуть.

– Не думаете – и ладно.

Думает, если я сразу пришла, значит, все можно!

– Лежи, – прервал ее Михаил. – Ничего я такого не думаю.

– И чего это я вам «вы» говорю? – вдруг спохватилась она.

– Не знаю. Раньше все время говорила «ты». Я не просил менять обращение.

– Нахал! Позволяет себе фамильярность.

– Ну нет, с такой женщиной это немыслимо! – живо отозвался на обвинение Михаил

– Позволяет себе фамильярность со мной, – непреклонно завершила она. – Лежите, сказала вам.

– А я и лежу, – с улыбкой заметил Михаил, на что тут же услышал грозное:

– Что-что?!

– Ну, разбуянилась.

Михаил погладил ей волосы. Поцеловал ее, приподнявшись, в щеку и губы. И ощутил у себя под рукой купол ее груди. Да, грудь была мало сказать удивительной. Он провел по ней ладонью. Еще бы немного крупней – и было бы, видимо, неэстетично. А у нее – хорошо.

Он погладил груди еще немного и скользнул рукой вниз. Ноги, будто подумав самостоятельно, отдельно от Лики, неспешно раздвинулись и уступили. Здесь тоже было женское чудо. Да-а…

– Дайте, – сказала Лика, протягивая к нему руку, и тут же предупредила:

– лежите спокойно, – хотя Михаил и не думал волноваться. Должно быть, ей встречались мужчины, боявшиеся довериться встречным ласкам.

– Перехотел, – спокойно и убежденно произнесла она. – Верно?

Он кивнул, чувствуя, как снова быстро оживает в ее руке.

– Ну, не спеши. Давай так приласкаю.

Наконец-то и у нее вырвалось «ты». И снова:

– Подожди, поудобнее лягу.

Михаил привстал и передвинулся к середине.

Сначала ее тело не отзывалось. Но вот Михаил ощутил, как глубоко и плавно поддался под ним ее живот и сразу вслед за этим так же плавно, мягко поднял его – точней вознес его необыкновенно высоко вверх. Как высокая спокойная волна возносит легкую лодку. Да, особенная мощь украшала Лику и в этом деле. Как и дар уйти целиком, с головой в страсть и движения тела.

Лика перестала стонать. Она очень остро переживала оргазм. Михаилу вспомнилось ее способное внушить страх предупреждение: «Если что, пеняй на себя!» – и тут ему стало совсем легко. Это «если что» счастливо осталось позади.

– Ну что? Кончил? – спросила Лика чуть погодя.

– Да. Это к тому, что пора вылезать?

– А у тебя, оказывается, есть чувство юмора, – усмехнулась она.

– Есть, не беспокойся.

– Не беспокоюсь. Приятно, когда есть. Будешь вытираться? Вот, возьми. А я пойду вымоюсь. Неровен час – хоть и предохранялась…

Михаил снова лежал один и слушал воду. В его теле еще жил ритм близости, как во всем существе моряка, только что вырвавшегося с кораблем из шторма в защищенную бухту, живет жестокая трепка и качка, свист ветра и грохот волн. – «Большая все-таки редкость – столь крупные формы и соответствующая им сила, чтобы они ни в чем не нарушали пределов красоты», – думал он.

Лике явно хотелось с самого начала взять инициативу на себя, чтобы показать, кто тут более опытный партнер. Михаила это вполне устраивало. Зачем было пытаться разубеждать? Главное, у нее на деле не оказалось ни ложной застенчивости, ни цинизма, который до этого свободно сквозил в ее словах и, видимо, был ей необходим, как более слабым женщинам – кокетство. Наконец, Лика вернулась из ванной.