Без иллюзий

У Великовского главной отталкивающей чертой характера была одиозная уверенность в том, что все в человеке должно быть посвящено делу, которым он занят, а остальное не так уж важно. Тем не менее, к нему можно было почувствовать и сострадание, и симпатию, а к Венину – нет. Арнольд Семенович вкупе с двумя помощниками, вряд ли уступающими ему в профессиональном отношении, представлял собой силу, с которой, возможно и не без некоторого самопреодоления, вынужден был считаться Мусин даже в тех случаях, когда Великовский выступал против, имея для этого серьезные мотивы. Оба Венинских коллеги были неплохо знакомы Михаилу, хотя Вайсфельда он знал не просто так – в приглядку, но и как бывший непосредственный начальник, то есть подробнее, чем Берлинского, с которым, правда, ходил вместе в один майский поход, и поэтому знал о нем несколько больше, чем совсем сторонний наблюдатель.

Саша, Александр Михайлович, с самого начала их знакомства вызывал у Михаила одновременно и достаточно определенную отчужденность, и достаточно явный интерес. В нем, в его натуре, плотно сплелись два человека: холодный любопытный наблюдатель поведения других людей в разных ситуациях, и лицо, наделенное аналитическими и творческими способностями, которое как будто искало для себя область серьезного самовложения в созидательную сферу – прежде всего для собственной души, но, как казалось Михаилу, так и не нашло. Саша был хорошим математиком, пожалуй, даже очень хорошим. Учение на мехмате МГУ давалось ему легко, может быть, даже легче, чем многочисленные романы, потому что каждая отдельно взятая женщина, с которой он сближался, въезжала в него сильнее, чем он в нее. Для кого-то из этих женщин прекращение связи с Сашей значило не очень много, для других это становилось драмой, тогда как для него это было всего лишь эпизодом получения острых удовольствий, но еще больше – способом обогащения опыта обращения с существами, созданными для услаждения мужчин, законно претендующих на неотразимость. Он все накапливал и накапливал этот опыт, даже будучи женатым по любви. Что Михаилу совершенно не нравилось в Саше, так это то, что он не желал держать язык за зубами и мог откровенничать насчет своих сексуальных подвигов и наблюдений даже с не очень близко знакомыми людьми, к числу которых Михаил с полным правом относил и себя. Платить таким образом женщинам, искренне отдававшимся ему, было и вовсе недостойно. Но он спокойно, как шмель, перепархивал с цветка на цветок, исполнив обряд оплодотворения в том или ином стиле, в каком побуждало его к этому любопытство и занимательность, не испытывая при этом никаких сожалений от расставания – цветков вон сколько! Целое поле! – а он такой всего лишь один – единственный, с чьими интересами и устремлениями ему надо считаться. Другие мужчины тоже имели право вести себя так же, как он – это пожалуйста, но о них, как о партнерах тех женщин, с которыми у него была связь, ему совершенно не было надобности заботиться – так же, как и об интересах самих женщин, которых он успел было осчастливить. Бонвиванская жизнь настолько вовлекла его в себя почти со всеми потрохами, что не только его друзья, но даже насмешливо относящиеся к нему сотрудницы считали его поведение естественным следствием его духовного устройства – пусть небеспорочного, но истинного и непритворного, как вдруг, уже год или даже больше проработав буквально бок о бок рядом с Ламарой Ефремовой, он вдруг открыл на нее глаза и неожиданно для самого себя заболел настоящей любовью – со страданиями, с перенесением неудобств и даже унижений ради сохранения высокого чувства высшей привязанности, с не столь уж частыми случаями получения радости, тем более – блаженства. Завоевать Ламару оказалось непросто. Во-первых, потому что она видела и слышала, как Сашка Вайсфельд обращается с женщинами. Во-вторых, потому что она была требовательной дамой, причем требовательной сразу в нескольких разных аспектах: за ней должны активно и красиво ухаживать; серьезный претендент на ее руку и сердце должен был убедить ее, что сумеет обеспечить ей достойный образ жизни; наконец, она должна была получить убедительные доказательства того, что ухажер не просто пытается достичь победы над женщиной любой ценой, не ограничивая себя ради этого в расходах, а действительно желает жениться и все свое достояние готов сложить к ее ногам.

Саша, привыкший одерживать победы одним кавалерийским наскоком, понял, что старая тактика ему не поможет, и вынужден был принять стратегическое решение совсем иного рода: взять требования Ламары за основу и последовательно доказывать ей, что он вполне способен соответствовать им и соответствует им на самом деле, потому что он любит ее, возможно – до умопомрачения. Вот это уже могло заинтересовать Ламару, да и сам Вайсфельд был молод, умен, спортивен и хорош. В общем, попробовать стоило.

Походный опыт был у него достаточно большой. Несмотря на то, что Ламару данное качество почти никак не интересовало, Михаил считал его достаточно важным для характеристики личности. Еще в студенческие годы Саша Вайсфельд не только ходил в спортивные походы, но и нанимался в геологические экспедиции. Это расширяло его жизненный опыт благодаря встречам с самыми разными людьми: охотниками, шкиперами речных судов, инженерами, рабочими из уголовников и многоопытными бомжами и бичами. Саша рассказывал, как в Бирюсинской тайге его и охотника – проводника атаковала росомаха, которую удалось уложить выстрелами лишь в нескольких шагах от людей. О такой неспровоцированной агрессивности этого хищника из отряда куньих, правда, величиной с небольшого медведя и не менее сильного, Михаил еще не слыхал. Вайсфельд не раз попадал в рискованные ситуации, но ухитрялся благополучно выбираться из них. У него было своеобразное чувство юмора – чем жестче складывалась ситуация, тем с большей иронией (и самоиронией тоже) он описывал ее развитие, хотя сам при этом и не смеялся. Ему нравилось испытывать людей, особенно если это ничем ему не угрожало. Михаил вспомнил, как однажды оказался вдвоем с Сашей на разгрузке капусты на овощной базе. Вайсфельд брал в руки кочан и как бы невзначай неточно бросал его партнеру, будто тренировал реакцию и хватку футбольного вратаря. Михаил мог пресечь это безобразие и окриком, и ироничным замечанием, однако предпочел использовать вынужденное пребывание на овощегноилище в качестве физкультурной тренировки. Возможно, Саша считал это своей победой над собственным начальником, безнаказанной издевкой, с которой тот ничего не мог поделать. На самом деле мог, но захотел узнать, насколько далеко способен был зайти в своей наглости сотрудник, молодой, здоровый, почти годящийся Михаилу в сыновья. Позднее он узнал, что подобное испытание Саша устроил и более пожилому человеку – бывшему сослуживцу своего отца и тоже полковнику, прошедшему всю войну и теперь работавшему в институте – Вострецову. Это уже совсем нехорошо пахло, хотя к полковнику Михаил и сам относился с обоснованной неприязнью, особенно когда он активно подыгрывал Плешакову и Климову по делу напившихся на дежурстве дружинников Прилепина и Паши.

Однако оба эти случая произошли еще в прежнем институте во времена директорства Панферова. С тех пор либо Саша повзрослел, либо в борьбе за обладание Ламарой он, как говорили в Одессе герои Бабеля, «оставил этих глупостей», либо произошло и то и другое вместе. Вожделенного обладания дамой сердца он добился – в этом ни у кого из отдела не оставалось ни малейших сомнений, но обладание ею лишь в течение одного библиотечного дня в неделю никак не могло удовлетворить дон Жуана, внезапно превратившегося в однолюба. Ламара не хотела разводиться со своим мужем по причинам, о которых никто ничего толком не знал. Она была трезво мыслящим человеком, и спонтанных порывов от нее в пользу любимого нечего было ожидать. Саша не просто позаботился о том, чтобы освободиться от своих семейных уз, подав в суд заявление о разводе, но и достаточно грубо, бесцеремонно пресек попытки жены и женщины – судьи отложить решение на год. Прежний брак уже невыносимо тяготил его. Скорей всего, Саша полагал, что прежде, чем он разведется, Ламара не будет верить в серьезность его брачных предложений, однако и состоявшийся развод не приблизил его к вожделенной цели. Тут уж недоумевал не только сам Саша, но и окружающие. Все знали, что Саша хорошо зарабатывает репетиторством, успешно готовя будущих абитуриентов к вступительным экзаменам в институты по математике. И хотя муж Ламары помимо зарплаты в институте получал гонорары за дизайнерские работы еще в разных местах,. Сашины финансовые возможности превосходили по величине доходы ее мужа, тем более, что Саша тратил деньги на прихоти Ламары с куда большей готовностью, нежели муж. И, тем не менее, Ламара не только не находила настойчивые Сашины брачные предложения приемлемыми для себя, но и изо всех сил старалась показывать, что между ней и Сашей «ничего нет». Это было бы смешно, если бы не было очень странно, а для Вайсфельда еще и очень больно, но Ламара «железно» держалась принципов конспирации, хотя последняя была до бессмысленности бесполезна. Одна из сотрудниц в отсутствие Ламары призналась, что, когда она назвала Сашу ее любовником, та, несмотря на воспитанность, просто вцепилась «за грудки» мнимой оскорбительницы своей чести, так что та даже усомнилась, правы ли все, считая ее и Сашу любовниками. Михаил, однако, по этому поводу заметил, что на данной почве другие цветы не произрастают. И Нора Бернара сходу подхватила его слова: «Ты слышала? – и затем своим хорошо поставленным певческим голосом продолжила, придавая им особую назидательность. – На этой почве другие цветы не про-из-рас-та-ют!» Но эта сцена произошла еще во времена правления Болденко, а теперь они работали уже в другом институте, где директорствовал воистину образованный и культурный чеовек Борис Сергеевич Розов – брат известного драматурга и сценариста. Взяв Горского на работу, Мусин и Великовский вскоре услышали от него, как он предполагает усовершенствовать языковое обеспечение для поиска патентной информации, убедили Розова создать целую группу во главе с Михаилом в числе трех человек. Михаил попытался было выторговать не три, а пять вакансий, но из этого ничего не вышло. Выбирать из пяти кандидатур три он представил отдельской администрации, поскольку у него самого не поднималась рука забраковать кого-либо из своих самых преданных сотрудниц по прошлой работе. Саша Вайсфельд предпринял энергичные меры к тому, чтобы среди принятых в новый институт обязательно оказалась Ламара. До ушей Михаила даже дошел слух, что она пообещала Саше выйти за него замуж в случае, если она поступит в группу Михаила Николаевича. Это было довольно удивительно, если Ламара действительно была готова изменить свою позицию по отношению к Саше ради возвращения под начало Горского. Но спустя пару лет выяснилось, что Ламара выполнила свое обещание, которое действительно было ею дано. Одна из сотрудниц сообщила Михаилу, что сама видела штамп о браке с Вайсфельдом в ее паспорте. И все же Михаил полагал, что желание Ламары продолжить работу под его началом было лишь последней каплей в чаше, налитой до краев жгучим желанием Саши и доведенной до уровня выпуклого мениска неудовольствием Ламары от пребывания в отделе Феодосьева, куда ее с Наташей Меркуловой-Седовой перевели после ликвидации отдела Горского. Эти две дамы признались, что пока не попали туда, думали, что все начальники примерно одинаковы как руководители, если не как люди.

Но Феодосьев помог им понять различия между собой и Михаилом. В другое время это могло бы польстить ему, но сейчас на новом месте было уже все равно. Даже дурные сны когда-то проходят. Другое дело, их последствия продолжали ощущаться достаточно долго. Михаил заранее приготовил себя к столкновению с «эффектом сдавливания», который приходилось учитывать спасателям после извлечения пострадавших от землетрясения из развалин – их телесные органы, пережатые обломками, избавившись от давления, требовали немедленной тугой перебинтовки – иначе наступала смерть. У Михаила, как он и ожидал, проявилось нечто в том же роде, но только не с телом, а с психикой. Нужно было не расслабляться, держать под контролем каждый свой шаг, как будто ему все еще приходилось то уходить, то отбиваться от преследования, как это продолжалось в течение последних трех с лишним лет. Он искусственно держал себя в напряжении, лишь постепенно ослабляя его, хотя вокруг себя Михаил видел, как правило, дружелюбно настроенных к нему людей, а о гонениях и преследованиях вообще не могло быть и речи. И психика восприняла этот вид самолечения как полезный и действительно исцеляющий. Но спустя месяц – полтора надобность в этом предохранительном, оберегающем напряжении отпала. Можно было начинать нормальную трудовую жизнь. И он начал.

Основным средством тематического поиска патентных документов была международная классификация изобретений – МКИ. Даже беглое знакомство позволяло увидеть ее достоинства и недостатки. К достоинствам безусловно относилось ее международное распространение. К недостаткам – слишком уж частое нарушение принципов иерархии, когда об одном и том же предмете говорилось сразу во многих рубриках разных разделов. Это, правда, несколько компенсировалось наличием алфавитно-предметного указателя к МКИ, но далеко не достаточно. Тем более, что на поиске должна была отрицательно сказываться еще одна особенность МКИ – большая часть ее нижних рубрик содержала не наименования конкретных предметов, а имена классов, к которым их можно было бы отнести предметы изобретений либо по назначению, либо по принципу действия, либо по какому-то признаку еще. Для улучшения качества поиска тут прямо сама собой напрашивалась мысль о дополнении каждой из основных частей («разделов») МКИ тезаурусом, содержащим дескрипторы и их синонимы, от каждого из которых в нем имелись бы ссылки на индексы всех тех рубрик МКИ, к которым они относятся по логике вещей. Эта задача облегчалась тем, что некоторая часть синонимов наименований, встречавшихся в рубриках, уже присутствовала в алфавитно-предметном указателе.

Михаил рассказал о своем предложении Мусину и Великовскому, те одобрили, и именно под этот проект были приняты в группу Михаила Ламара, Наташа и Миля.

Венин сразу отнесся со скепсисом к работе по созданию тезаурусов. Как и большинству программистов, ему казалось, что достаточно сделать хорошее программное обеспечение для поиска, как будут решены все проблемы, хотя, как уже многократно случалось на практике, проблемы после этого только начинались – в ответ на запросы абонентов автоматизированные поисковые системы выдавали столько документов, многие из которых не относились к делу (не были «релевантными»), что пользователь захлебывался, пытаясь просмотреть все, что было в выдаче. Управлять же объемами выдачи, полнотой и точностью поиска на системной основе без тезаурусов было нечем. Из безусловного блага автоматизация поиска легко могла превратиться в средство искусственного отягощения пользователей системы. Но на это-то большинству программистов и было чаще всего наплевать. Исповедуя убеждение, что примат программирования незыблим вообще потому-то им занят именно он, Венин он рассматривал образование группы Горского скорее как блажь руководства отдела, если не хуже – стремление пристроить к делу человека с группой из трех человек почти без всякой пользы для отдела из соображений благотворительности. Более опытный в делах тематического поиска Вайсфельд так не считал, тем более, что теперь рядом с ним начала работать Ламара. И если другая рука Генина –Берлинский – был солидарен скорее с Вайсфельдом, чем с Вениным, последний постарался настроить против создания тезаурусов по разделам МКИ заведующего третьей лабораторией в отделе Мусина Бориса Иосифовича Гольдберга. Это был самый молодой из завлабов. В функции его лаборатории входило решение задач передачи патентный информации по каналам связи и обеспечение работы в сети ЭВМ. Никого из ранее знакомых ему людей у Михаила в этой лаборатории не было. Не обнаружилось и никакой нужды вступать с ее сотрудниками в рабочие контакты. Внешне он, конечно, познакомился со всеми. Было понятно, что и там есть умные и приятные люди, но между ними и Михаилом уже зримо обозначился и возрастной барьер, что разделяло их, пожалуй, еще сильнее, чем тематическая изоляция.

В этом новом для Михаила деловом мирке, естественно, были и женщины. Ни одна из них, насколько он мог судить, не исполняла важной сольной партии в отдельском или лабораторном оркестре, но этого и не требовалось. Мужчины на своих инструментах вели основные мелодии, женщины по мере своих возможностей и способностей вторили им, аккомпанируя определяющим мелодистам. Среди них были и привлекательные женщины бальзаковского возраста, и юные леди, только-только закончившие институт и попавшие сюда по распределению. Численно они не преобладали над мужской частью общества, что было довольно необычно для организаций, занятых информационными проблемами. Для Михаила никогда не существовало понятия «женщины как женщины». Конечно, они везде образовывали свой особый мир, в котором обсуждались и решались проблемы женского обихода, такие как туалеты, обувь, косметика, модные стили, сексуальные связи и любовные дела, но в каждом таком обособленном мире наряду с типовыми чертами и НАД ними существовали уникальные черты лиц, фигур и характеров представительниц лучшей части человечества, с которыми было приятно и интересно общаться даже по пустякам, не говоря уже о вещах действительно важных. К общению с ними тянуло гораздо сильнее, чем с мужчинами, которые вне сферы делового общения никогда не выглядели умнее, привлекательнее и занимательнее в сравнении с женщинами. Даже там, где они не вызывали острого или жгучего сексуального интереса, женщины здесь, как и всегда, украшали собой тусклую служебную обстановку, в которой и они, и более деятельные (по видимости) мужчины проводили треть своей жизни, причем подлинный прайм-тайм, не считая коротких отрезков вечерних и утренних удовольствий, которым они могли предаваться в семейном кругу. В отделе Мусина, пожалуй, не было лишь глупышек, что впрочем, следовало считать лишь относительно важным качеством, характеризующим поведение девушки или женщины на работе с одной – единственной стороны – интересно ли ей было то, чем она занимается, или она равнодушна к этому или даже вынужденно скрывает свое фантастическое отвращение к служебным обязанностям, поскольку ум еë просто дремлет или погружается целиком и полностью в тайные мечты, из-за чего казалось, будто он полностью отсутствует там, где он мог и должен был бы быть востребован. К такому типу относилась Наташа Золотова, красивая, высокая, очень молоденькая женщина – блондинка с четырехлетним сыном от первого брака на руках ее родителей – сама она была уже во втором. Наташа заканчивала вечерний институт, ухитряясь почти ничему не научиться. Курсовые работы за нее делали влюбленные мальчики, на экзаменах ей делали скидку большинство преподавателей, хотя она и не расплачивалась с ними по известному секспрейскуранту. Но при этом она оставалась вполне органично весела и интересна не только как обладательница ударно привлекательной внешности, но и как тонкий, умный, внимательный наблюдатель, своего рода глубокий натурфилософ под маской ветреницы – пустышки, стоило лишь внимательнее присмотреться к ней. Просто до сих пор ничто в жизни не заинтересовало ее сильней, чем перепархивание, условно говоря, с цветка на цветок в саду, где ей бы только видеть и находить побольше удовольствий, но этого-то как раз и не получалось. Не было «живинки в деле», как говорил автор Уральских сказов Павел Бажов, но это выглядело скорей Наташиным – нет, не горем, – пожалуй, лучше сказать – обойденностью, чем будто бы присущей ей интеллектуальной слабости, Венин, взявший ее на работу, явно злился на себя за это. Он оказался не в состоянии ни загрузить ее полезной работой, ни заинтересовать получением недостающих знаний, ни, вполне возможно, тем, что не мог воспользоваться ее благосклонностью за то, что он терпит ее бесполезность во всем остальном. У Михаила она вызывала к себе просто симпатию. Он давно привык к тому, что на любой работе элементарное присутствие таких женщин оказывается лучше их отсутствия, тем более, что какая-то польза от них все-таки была. В работе по найму ничто другое не могло сделать принуждение к труду более переносимым (не считая, разумеется, подлинной увлеченности выполняемой работой, как высшим призванием), чем эстетическое воздействие сотрудниц, особенно если им присущи чуткость и способность распространять на окружающих благоуханную ауру своего существа. Конечно, Наташиному поведению неизбежно сопутствовал определенный цинизм человека, который сознает свой паразитизм, но который плевать на это хочет прежде всего потому, что так устроен мир, а не потому, что она аморальна или неполноценна – себя – то она как раз оценивала по положительной части шкалы и, надо отдать ей должное, совсем не чрезмерно, что опять – таки свидетельствовало о ее уме. Венин, по-видимому, чувствовал и ее правоту, но не желал смиряться с ней, полагая свою правоту абсолютной. Михаил не верил, что Венин во всех своих мыслях и мечтах витал в сферах программирования, там должно, по-человечески просто обязано было, находиться место и для женских образов, в том числе и в рабочее время. Если у Сергея Яковлевича получалось ввиду его фанатичного отношения к делу вытеснять мысли о женщинах на послерабочие часы, то Венин был явно не таков. Он был прагматичен в той степени, за которой царит чистый по принципу цинизм: «Хорошо и правильно то, что полезно мне. До остального мне нет дела», По своей природе такой цинизм был скорее всего хуже того, какой позволяют себе восхитительные девушки, от которых нет иной пользы, кроме той их элементарной способности вносить собой в жизнь красоту, обаяние и чувственность.

Кроме Наташи Золотовой в лаборатории у Венина работала еще одна красивая молодая женщина, брюнетка, Алла Шторм. Какой вклад в решение институтских задач вносила она, Михаил не видел, но, видимо, ее квалификация или воспитанность или там что-то еще позволяли ей быть не только украшением лабораторного и отдельского быта. Живость ее характера была другого рода, чем у Наташи, обладательницы обаяния милого котенка, Аллу скорее можно было представить властительницей собственного салона, остроумно поддерживающей светский разговор.

Еще одной представительницей яркого женского обаяния в лаборатории Венина была Рита Широкова. Характер у нее был озорной и заводной. Она не скрывала своего расположения к Саше Вайсфельду даже при Ламаре, с которой у нее быстро возникли близкие приятельские отношения. Пожалуй, самой главной ее чертой была непринужденная откровенность: что чувствовала или знала, то и говорила. Однажды Вайсфельд затеял странный разговор. Он умозрительно, но с увлеченным холодным взглядом рассматривал ситуацию, при которой он брал бы мадам Широкову силой. Она с некоторым недоумением, но без обиды сказала ему в ответ: «Зачем меня насиловать? Я и так согласна». Ей и в голову не приходило, что Саша в своей практике проявлял наклонности сродни маркизу де-Саду, испытывая от неудобств или унижения сексуальной партнерши дополнительное или даже основное удовольствие, а вовсе не то, которое по мнению Риты должно было сопровождать нормальное соитие нормальных людей. Наверно, Саша после услышанного уже не так горячо желал близости, когда женщина, даже только умозрительно избранная в жертву, по-простому, безо всяких выкрутасов с готовностью отдается мечтающему о насилии. Рита Широкова не выдавала себя за особо полезную для лаборатории сотрудницу, но кое-что по делу она выполняла, А вот Ларису Танкову она всерьез считала настоящим специалистом, да и мужчины во главе с Вениным признавали ее вклад в дело очень ценным. Как предполагал Михаил, ребята, то есть Венин, Вайсфельд и Берлинский, обычно писали программы наспех. Им некогда было обдумывать все возможные варианты интерпретации логической основы алгоритма с целью нахождения оптимума, вот эту-то часть работы брала на себя Лариса. По существу в своей лаборатории она являлась главным редактором программ.

Сергей Яковлевич Великовский был в одном лице и разработчиком и сам себе редактором. В штате его лаборатории не было человека, который был бы способен контролировать и редактировать работу шефа. Одну из программисток, Таню Бахареву, Сергей Яковлевич привел с собой с прошлой работы. Симпатичная молодая женщина, она явно не считала свою работу самым главным делом жизни. Первое, что она сделала после выхода Михаила на новую работу, это то, что она мгновенно воспользовалась его появлением для переезда в другую комнату – якобы для освобождения места для него, а на деле, чтобы избавиться от прямого контроля шефа. Она его бесспорно уважала, ценила в нем незаурядный ум, но жить так, как он, то есть посвящая себя всю, как есть, работе даже только в рабочее время, она категорически не желала, и Михаил ее в этом не только понимал, но и одобрял. Между ним и Таней сразу сложились отношения симпатии и доверия. Именно Тане Сергей Яковлевич поручил разработать программы формирования исходной для тезауруса базы данных по МКИ и алфавитно-предметному указателю к ней. А еще их сближало родство с авиацией: Таня была дочерью командира истребительного авиационного полка, размещенного в Закавказье, в то время как Михаил был вторым отцом Марининого сына Коли, тоже летчика – истребителя, к величайшему горю матери, да и Михаила тоже, погибшего в двадцать семь лет. Кстати, Таня вышла замуж за летчика гражданской авиации. Однажды сразу после взлета ее пилот попал в катастрофу, но выжил, к летной работе стал непригоден, а потому выучился на пчеловода. Таня относилась к мужу, по всей вероятности, испытывая нормальный комплекс чувств женщины, у которой уже выросла семнадцатилетняя дочь, которой муж по-прежнему нравится, которого она ценит и уважает, но в дополнение к которому для освежения радостей собственной жизни требуется кто-то еще.