Без иллюзий

Из того безразличия, которое старший юрист из ВЦСПС проявил к вновь открывшимся обстоятельствам, можно было сделать только один вывод – установка от Бирюковой не изменилась, а его, Горского, считали пустым местом, никак не способным повлиять на заранее заданные выводы комиссии. Ну что ж, это вносило в ситуацию определенность, которая позволяла действовать без оглядок на приличия. На войне как на войне.

Михаил отправился к секретарю парторганизации института Басовой. Михаил всегда относился к ней с подобающим пиететом, она в свою очередь не забывала, что когда-то сама работала заместителем Михаила, и он помог ей укрепиться в занятиях УДК, а, кроме того, покончить с ее оскорбительницей эгоисткой и скандалисткой Прут.

У Михаила теперь осталась одна возможность отбить хорошо подготовленную атаку Зоськи – противопоставить силе ВЦСПС силу КПСС. Для этого он и явился к Басовой. Она внимательно выслушала его подробный рассказ о набеге профсоюзных юристов и об их заведомой ориентации в пользу Зоськи. Кто такая Зоська, ей объяснять не требовалось. Когда Михаил закончил изложение событий, Басина предложила написать их на бумаге у нее в помещении партбюро. Михаил тут же принялся за дело. Басина молча смотрела и не мешала. По мере заполнения листков Михаил передавал их ей для прочтения. Когда заявление на имя секретаря парторганизации было готово, Басова удовлетворенно кивнула головой. Она позвонила в кабинет Плешакова, который предпочел на время исчезнуть из поля зрения противоборствующих сторон, и попросила главу комиссии ВЦСПС зайти к ней в партбюро. Тот явился несколькими минутами спустя. Басова, попросила присесть, затем сказала, что на ее имя поступило заявление от заведующего отделом, где прежде работала Юдина и куда она с помощью комиссии хочет вернуться.

После этого короткого вступления она передала ему заявление Михаила, на котором, как говорится, едва успели высохнуть чернила. Лицо юриста, рыхлое, в крупных складках по мере чтения становилось все более раздраженным.

– Так, – сказал он, отложив листки. – Вы находите необходимым поддержать заведующего отделом?

– Я удивлена тем, что ваше расследование ведется так односторонне.

– То есть как это – «односторонне»?

– То, что здесь написано, верно? – спросила Басова.

– Что именно?

– То, что касается вашей установки на восстановление Юдиной на работе – вне зависимости от того, что выяснилось в процессе вашей работы и от того, что осталось вами не выясненным. – Например, вы удостоверились, что Юдина фактически давно уже не член профсоюза, на который ей всегда было плевать, пока ей не пришло в голову использовать профсоюз в своих целях. Вы даже не стали выяснять мнение трудового коллектива относительно Юдиной, а я, кстати, по своей должности его хорошо представляю.

– Это мнение заведующего отделом. И, судя по всему, он очень заинтересован, лично заинтересован, чтобы Юдина не была восстановлена на работе.

Молчавший до этого момента Михаил не упустил случая вмешаться, поняв, что юрист ожидает от него отрицания личной заинтересованности.

– Именно так, – подтвердил Михаил. – Я лично крайне заинтересован в том, чтобы Юдиной в возглавляемом мной отделе не было. Вам это, вероятно, безразлично, но именно я в соответствии с утвержденным положением об отделе отвечаю за выполнение плана, за обеспечение здоровой рабочей атмосферы в коллективе, за подбор и расстановку кадров. Мое должностное право давать оценку качества работы всех сотрудников. Руководство института согласилось с моим представлением Юдиной на увольнение по сокращению штатов. При этом учитывалось и мнение трудового коллектива, которое вы абсолютно проигнорировали.

– Мы ничего не игнорировали, – протестующие поднял обе руки юрист.

– Я предложил членам вашей комиссии поговорить со всеми сотрудниками без меня. – возразил Михаил. – Кто-нибудь из вашей команды сделал это? А ведь вас направили для объективного расследования.

– Нам лучше знать, для чего нас направили.

– Вот и я об этом. Негодного работника, грубого нарушителя трудовой дисциплины, пользующего подложными бюллетенями, игнорирующего обязанность члена профсоюза платить хотя бы двадцать копеек членских взносов в месяц, вы готовы восстановить на работе даже не выясняя ни того, как она работала, ни того, как она действовала на коллектив. Вас ничего такого не интересовало, о чем прямо свидетельствовал ваш инструктаж, на котором я лично присутствовал.

В этом месте нить разговора вновь взяла в свои руки Басова. Голос ее на сей раз звучал резко и определенно.

– Нам никто не позволит ухудшать нравственную обстановку в коллективе, где все сотрудники обоснованно – подчеркиваю: обоснованно! – считают Юдину лживой и бессовестной эгоисткой, для которой интересы коллектива просто тьфу! Это по ее милости отдел снимали с рассмотрения на классное место в социалистическом соревновании. Ей предлагали признать свою вину. Она отказалась, считая, что и так сумеет всем, прошу прощения, рога обломать. Почему профсоюз, большинство членов которого в низовой организации считает поведение Юдиной наносящим ущерб делу, защищает именно ее, а не интересы дела и трудового коллектива? Неужели вы думаете, что в райкоме партии спокойно отнесутся к подобному подходу?

Такого оборота дела юрист никак не ожидал. Перспектива переноса схватки в райком партии его явно не устраивала. Он был достаточно умудрен жизнью, чтобы понимать – не профсоюзы правят страной и производственными отношениями, хоть они и названы Лениным «школой коммунизма». Это партия от политбюро ЦК до райкомов управляла всем на свете от армии и органов госбезопасности до профсоюзов, которые по ее мнению были всего лишь полудекоративной организацией, у которой имелась лишь вторичная организационная роль в управлении и идеологии и ограниченные функции по устройству культурного отдыха, досуга и оздоровления трудящихся. Столкновение всего лишь с райкомом, правда, в столице, даже высшему профсоюзному органу победных лавров не сулило. Не дай Бог, если оно поссорит в конечном счете товарища Гришина с товарищем Бирюковой – кому тогда отвечать как не им, членам комиссии? Кто их знает, какой у них будет расклад сил? И уж, конечно, виноватые тогда найдутся не на уровне Гришин – Бирюкова. Скорее их, юристов, сгонят с тепленьких местечек почти как у Христа за пазухой – со своими санаториями и домами отдыха, с квартирами и дачными участками, с преимуществами в приобретении автомашин и бытовой техники.

Бригадир юристов был мало сказать раздосадован. Он, видимо, лишь мобилизацией всей своей профессиональной выдержки едва удерживался от крика с матом и перематом оттого, что какой-то шибздик испортил ему всю игру – сам, небось, такой, что клейма на нем негде ставить, но вот пустился во все тяжкие и сорвал кавалерийскую атаку, а вместе с нею – выполнение прямого задания главной профсоюзной хозяйки.

Некрасиво вы себя ведете, с трудом придавая своему голосу иронию вместо ненависти, выдавил из себя юрист носитель абсолютного знания о праве и о том, что оно собой представляет.

– Мои представления о красоте поведения тоже отличаются от ваших, спокойно отозвался Михаил.

– В ваши годы следовало бы заниматься другим делом, чем этим, – юрист показал ему глазами на листки.

– В мои годы я именно так и поступаю: занимаюсь другим делом, пока меня не вынуждают приняться и за такое. Со своей стороны я не могу вам давать аналогичный совет – разница в возрасте не позволяет, однако полагаю, что для проявления профсоюзной солидарности и гуманизма и «восстановления попранной справедливости» вы свободно могли бы найти сколько угодно объектов для подобной зашиты, куда более заслуживающих поддержки, чем Юдина. Без всякого труда.

– Ну, это не вам решать, кто нуждается в профсоюзной поддержке, – попытался отыграться юрист.

– К сожалению, это действительно так, хотя я как член профсоюза как будто тоже имею право решать наряду с другими членами подобного рода дела.

– А что нам было делать по данному конфликту? – не сдержался юрист. – Ведь он имел место!

– Вот именно! Надо было расследовать до тех пор, пока не выяснятся причины, а не инструктировать комиссию априори, к какому выводу она должна придти. Я дважды присутствовал на вашем инструктаже. Или вы там не очень понятно все разъясняли?

– Ну вот что, – вмешалась Басова, найдя нужным сказать свое решающее веское партийное слово в дискуссии. – Разговор уже пошел не по делу. Вы, – сказала она, обращаясь уже только к юристу, можете доложить руководству, что на месте разобрались с заявлением Юдиной и выяснили, что оснований для ее восстановления в прежней должности не существует. Разве вам мало фактов, которых вы до приезда в наш институт не знали? Понятно, почему сама Юдина о них не упомянула. Но ведь нельзя же допускать, чтобы профсоюзной защитой в своих корыстных интересах манипулировали, прямо скажем, далеко не самые достойные люди! Такие, как она, только и стремятся урвать от общества, ничего не давая взамен. О каком восстановлении справедливости здесь может идти речь?

Михаил чувствовал, что Басова очень довольна тем, о чем и как она говорит. Прежде ей подобного умения несколько не доставало. Ну, теперь-то оно пришло в норму. А юрист увял. Вбить клин между проклятым заведующим отделом и секретарем партийной организации не удалось. Надо было возвращаться восвояси ни с чем. Не то, глядишь, доиграешься до еще большего разноса в связи с невыполнением задания.

Вернувшись в отдел и рассказав коллегам, чем закончилась компания по восстановлению Зоськи на работе в прежнем качестве, Михаил закончил грустным признанием:

– Видимо, весь гуманизм, на который способна советская власть, начисто исчерпывается в пользу таких, как Зоська. Другим уже ничего не остается. Просто лимит выбран – и все.

Сразу несколько голосов подтвердили, что так оно и есть.

Глава 14

Директорство Пестерева принесло нечто новое в институтскую жизнь. Выяснилось, что он гораздо амбициознее своих предшественников, коих было уже трое: Беланов, Панферов, Болденко – причем сразу во многих смыслах. Сделавшись, как он искренне полагал, абсолютным хозяином интеллектуального потенциала всех сотрудников института, он представил себе открывающиеся из своего статуса возможности во вполне конкретных целях и образах. Имея перед глазами пример Билла Гейтса, совершившего переворот в компьютерном деле и бизнесе, он тоже решил привести мини-компьютер на каждое рабочее место в стране и в каждую семью. При этом его не смущало, что в отличие от Гейтса он не помнит наизусть все статьи в энциклопедии, не говоря уже о многом, более важном для совершения действительных новаций. Подумаешь, какая важность, что он сам не может и не умеет того-то, того-то и того-то. На то он и директор, чтобы набрать или оставить из старого состава таких людей, которых он смог бы увлечь, а то и попросту заставить делать то, что ему нужно, чтобы стать богатым человеком и прославленным академиком. Мечта о членстве в Академии Наук СССР присутствовала во всех вариантах будущего успеха, которое он рассматривал про себя. Наружу это выплескивалось всего пару раз. Для начала он поставил задачу привлечь к работе в институте в качестве оплачиваемых «совместителей» академиков, а на худой конец членов-корреспондентов Академии Наук, понимая, что без знакомств такого рода в это почтенное научное собрание не попадешь, тем более, что там все-таки выбирают новых членов, а не просто назначают с соизволения высших властей.

Но с этим заданием у Пестерева как-то не клеилось. Неведомо каким образом он завел было знакомство с одним членкором, работавшим в Историко-архивном институте. Увидев его, Михаил сразу понял, что Пестерев ошибся в выборе. Это был мягкий, спокойный, не очень уверенный в себе человек. На роль тарана, пробивающего брешь в твердыне академии для проникновения туда Пестерева он явно не годился. Но вот кто возрадовался пестеревской находке, так это Феодосьев. С ликованием, отражавшимся как в голосе, так и в лице, он излагал целый ряд новых требований к Горскому – он должен будет делать за него всю работу, оказывать ему различные услуги и даже поить коньяком за собственный счет – последнее Феодосьев подчеркнул с особым удовольствием. Михаил даже не понял, какие по преимуществу реакции на эти требования возникли у него сразу же, не сходя с места – возмущение или смех.

– Поить бездельника, получающего во много раз больше меня, коньяком по вашему указанию я не собираюсь. Если вам это так нравится, платите из своего кармана. Я тут ни при чем.

– Он должен стать председателем главной терминологической комиссии – возразил Феодосьев, все еще считающий, что на этом основании Горский обязан угождать ему и работой, и коньяком.

– Вы, должно быть, плохо слышите меня. Директор и вы собираетесь платить бездельнику из государственных средств. Против этого я не возражаю, хотя это и неправильно, исходя из установок коммунистической партии, членом которой вы в скором времени как будто бы должны стать. Но уж о том, чтобы я из своей зарплаты приплачивал ему и речи идти не может. Это ясно?

Феодосьев осекся. В реплике Михаила он распознал скрытую угрозу, а осложнять себе вступление в ряды КПСС ему не улыбалось. Вскоре, однако, вопрос как-то сам собой исчез из повестки дня. То ли после беседы с Пестеревым с глазу на глаз членкорр осознал, какого эффекта ждет от его деятельности новый «работодатель» (а он знал, что вопросы выбора в Академию таким образом не решаются), то ли счел предложенную должность слишком обременительной для себя за названные ему деньги, но он предпочел скромно удалиться. А других кандидатур из полновесного состава Академии не нашлось. Пестерев, видимо, понял, что, разбежавшись в мечтах, оказался впереди паровоза, и что ошибку надо исправить иначе – сделавшись директором академического института это был проверенный путь. Дальнейшее показало, что Михаил не ошибся. Вскоре он получил подтверждение своим прогнозам. Компетентные люди сообщили, что он пытается получить новое назначение через Государственный комитет по науке и технике, в двойном подчинении которого (вместе с Академией Наук СССР) находился головной институт страны по научно-технической информации.

А пока он пытался подойти к решению своих амбициозных задач с другой стороны. Вместе с собой из Зеленограда он привел, как он считал, способного инженера-электронщика Мотылева, способного по крайней мере на то, чтобы сконструировать первый отечественный мини-компьютер. Пестерев организовал ради своей затеи отдельный сектор вне тематики работ института и с нетерпением ждал решающего успеха от Мотылева. Еще одному сотруднику института, немцу из ГДР, он поручил создание или адаптацию начального программного обеспечения для этого миникомпьютера. Расчет был прост: если эти ребята успеют выполнить личное директорское задание до того, как он станет директором академического института, ему будет проще получить вожделенную должность, а вместе с ней – перспективу пробиться и в саму академию. Если же не успеют и он окажется в подходящем институте до этого, он просто возьмет их с собой, а уж получить серьезные шансы стать членкором у номинального создателя первого советского мини-компьютера было бы более вероятно, чем кому-либо еще. Пару раз, когда Пестерева особенно распирало сознание близящегося успеха, он проговорился на совещаниях, намекая на то, что скоро у Мотылева и Дитрихса все будет готово. Но так продолжалось уже не один месяц, и Михаил затруднялся решить, выдавал ли Пестерев желаемое за действительное, или там действительно удача могла быть поймана за хвост, но в последнее как то не верилось.

В отличие от своих предшественников – директоров Пестерев довольно откровенно баловался женским полом. Беланов, например, ко времени организации института был достаточно пожилым и болезненным человеком. Панферов, хотя и имел одну зафиксированную в памяти «общественности» связь с одной охочей институтской дамой, которая разнообразила личную жизнь, кстати сказать, не только с ним, вел себя осмотрительно и в других романах замечен не был. Болденко, видимо наученный опытом нечаянных крушений чужих карьер на его глазах, вообще сторонился на работе женщин, в особенности тех, кто сами предлагали ему свои услуги. Среди них явно фигурировала одна очень давняя знакомая Михаила. Они с Кларой десять лет назад в один день поступили на работу в этот институт. Тогда это была действительно красивая женщина с роскошным телом тридцати с небольшим лет. Он помнил, как впервые поднимался за ней по лестнице на требуемый этаж, а она вдруг обернулась и прочла восхищение в его лице. Спустя полчаса они уже познакомились. Клара попала в соседний отдел, и они сразу стали приятелями. Она без сомнения ждала бурного развития их отношений, но быстро поняла, что в институте его уже ждала вполне очевидная любовь с Олей Дробышевской, и порой, не скрывая досады, Клара показывала Михаилу, чем он был пленен – подкрашенными карандашом внешними уголками глаз – «вот тут вот», хотя на самом деле у Оли многое было лучше, чем у Клары, и заполучить Михаила, по крайней мере на этой работе, она не могла. Ну что ж, по этому поводу она лишь подосадовала, да и то недолго. Ею очень быстро всерьез заинтересовался заместитель директора Судьин и она охотно ответила на его ухаживания. Когда Судьин ухитрился обойти Беланова и выделиться со своим направлением стандартных справочных данных в самостоятельную организацию, Клара перешла на работу к нему, где сразу получила высокую должность, хотя новая организация осталась на прежней территории. Переход Клары к Судьину никак не сказался на приятельском духе их отношений. Она оставалась все той же манящей к себе женщиной («царь-бабой», как сказал ей однажды кто-то в метро), а она все еще нет-нет, да и напоминала ему подкрашенные Олины уголки глаз «вот тут вот». А потом самостоятельность Судьина «накрылась». Видимо, Беланов неспроста не пустился во все тяжкие, чтобы предотвратить откол своего заместителя. Он дал Судьину возможность распустить хвост перед высшим начальством, многое наобещать, за провал спросили только с Судьина. После обратного возвращения отколовшейся организации в юрисдикцию Беланова, Судьина сняли с работы, а Клара вдруг без всякого промедления, как ни в чем не бывало, оказалась в должности секретаря НТС института, которому недавно так определенно изменила с Судьиным. Михаил даже не сразу понял, как ей это удалось, пока не узнал, что направление стандартных справочных данных Беланов поручил возглавлять Титову-Обскурову, своему первому заместителю, и без того имевшему в своем подчинении больше половины института. А уж Титов мог пристроить свою новую пассию на любую должность, какую только хотел, если она этого заслуживала. Сомневаться в том, что Клара заслуживала, не было никаких оснований. Даровых благодеяний, особенно женщинам, от Титова-Обскурова быть не могло. Ну что ж. Это было ее дело, как распоряжаться своей красотой и как обходиться с начальниками. Хотелось бы желать ей кого-то получше Титова, но на ее с Михаилом приятельстве и это не отразилось. А после того, как Михаил ушел в центр Антипова, они не виделись пять лет. Вернувшись в институт, Михаил нашел в Кларе заметные перемены. Она стала курить, причем довольно много. Стройная дородность зримо оплыла. Клара стала менее быстрой в движениях. У нее появились жалобы на высокое давление. Словом, с ней происходило что-то, чего красавице отнюдь не пожелаешь. Она была недовольна сыном, ровесником дочери Михаила, который рано и неудачно женился и испытывал какие-то сложности при поступлении в институт – впрочем, последнее было неудивительно – с получением высшего образования год от года в стране становилось все сложнее и сложнее. То ли умники и образованные люди окончательно сделались нежеланными детьми у властителей государства, то ли их полуневежествам стало невмоготу от более культурного окружения, сладить с которым удавалось не всегда. Разговоры с Кларой, как и прежде, были откровенны. Существенно сузился только круг тем, которые они обсуждали. Пожалуй, теперь их откровенность напоминала больше историческую вежливость, чем искреннее стремление поделится мыслями, какие не выскажешь кому попало. Зато он заметил, как участились ее оживленные разговоры с Полкиной, причем, какими они были до заседания НТС, на котором Сухов обвинил Полкину в плагиате, такими и остались. После этого с Кларой уже почти не хотелось «водиться», как когда-то говорили в детском саду. Тем не менее, однажды произошел случай, в котором прямо вспышкой высветилась перемена в их отношениях.

Клара стояла на лестничной площадке перед дверью своего научно-технического отдела, некоего подобия личного штаба директора, и курила. Михаил подошел к ней, поздоровался. Они поговорили о том о сем, как вдруг его взгляд остановился на продуманно приоткрытом воротнике – в не очень узкой щели виднелись уходящие под покров провоцирующие крупные груди. В голове мгновенно мелькнула озорная мысль, а что если поддаться на провокацию? На лестнице в это время не было никого, Михаил, не теряя ни секунды, шагнул к Кларе и снизу ладонями приподнял ее груди. Клара рывком оттолкнула его и рванула на себя дверь в свой отдел. Дверь громко захлопнулась. Михаил прислушался и понял, что делает это не зря.

– Этот Горский – просто половой бандит! – завопила она.

На секунду ее крик сменился внимающей тишиной, в которой можно было разобрать только чрезмерно громкое Кларино дыхание. Медлить больше не стоило. Михаил распахнул дверь и, напустив на лицо, насколько мог, глубоко покаянное выражение, шагнул за порог и тихо признался: «Этоя». Чуть раньше он успел одним взглядом оценить обстановку. Все многолюдное собрание было устремлено глазами в один фокус на Клару, грудь которой ходила от возмущения с такой амплитудой, какой позавидовала бы даже гротесковая опереточная дива из кукольного спектакля Сергея Образцова «Необыкновенный концерт». Однако случившегося после признания вслух своей вины, несмотря на явный комизм вида пострадавшей, Михаил все же не ожидал. Он мог точно сказать, что такого взрыва хохота и такой его продолжительности он никогда в жизни не слыхал – ни на юмористических и сатирических концертах, ни просто при комических происшествиях. Неостановимо смеялись в захлеб и навзрыд абсолютно все. До этого дня Михаил ни разу не видел заведующего этим отделом Барабанского даже улыбающимся, настолько серьезную мину он всегда носил на лице, но вот, оказывается умел даже смеяться, да как громко, раскатистым басом. Его правая рука, Бичерский, автор институтских итоговых отчетных документов, верстатель институтских проектов планов и предложений, никогда не отличавшийся улыбчивостью, тоже заливисто смеялся в полный голос. Но особенно приятно оказалось смотреть на женщин. От души смеялась ладная и хорошенькая Нелечка Невзорова, довольно явно симпатизировавшая Михаилу; смеялась, причем не менее искренно, добродетельная замужняя красавица Лидочка Мамаева, за которой Михаил и сам не прочь был бы приударить, если б не останавливала мысль о Марине. Переводя взгляд с одного лица на другое, Михаил убеждался, что смеются все женщины без исключения, и на какое сочувствие в этом кругу сотрудников рассчитывала Клара (а она определенно рассчитывала, раз уж закатила такую показательную сцену), теперь нельзя было понять. Она замерла на месте с приоткрытым ртом. Грудь, этот источник нескончаемого соблазна, уже не ходила ходуном, вызывая громкое прерывистое дыхание. Мгновенно задуманная и осуществленная акция, громкий спектакль, который хотелось устроить Кларе, разом провалился. Публика своим смехом, прямо по Станиславскому, заявила артистке: «Не верю!». Михаил ушел, даже с некоторым сожалением подумав о том, до какого же уровня опустилась на глазах у работавших с ней людей прежняя «царь-баба». Не приходилось сомневаться, что Барабанский передаст эту комическую историю Болденко, а тот тоже будет ржать, потому что ему представляли на обозрение уже не просто псевдо-скромную щель, а настоящий «декольт на двенадцать персон» – как определяла подобную картину сотрудница Михаила Нора Кирьянова, которую с его легкой руки за высочайший артистизм в различного рода притворствах и микро-спектаклях весь отдел называл не иначе, как Нора Бернара, в честь прославленной Сары, которой она, по общему убеждению нисколько не уступила бы в мастерстве, если бы тоже оказалась на подмостках. Бросив прощальный взгляд на сцену, на которой он и сам оказался выступающим, Михаил слегка поклонился всем и никому в отдельности, а после этого вышел. За его спиной все еще продолжался громкий хохот. Ему-таки удалось уйти под аплодисменты. Прочь от прежней симпатии, а ныне ханжы и бывшей ««царь-бабы».

У Пестерева разбегались глаза на более свеженьких. – нет, не девочек – таких он, видимо, все же боялся, предпочитая замужних, не заинтересованных в скандале. В конце концов, ему бы подошла и незамужняя, например, такая, как Анастасия – искушающая и свободная как в своих действиях, так и в морали. Но вот как раз с той, с кем особенно хотелось слиться в экстазе, пока не получалось ровным счетом ничего. Он боялся возможного отказа, хотя и согласие казалось вероятным, но ему нужна была лишь стопроцентная гарантия успеха. А вот этого-то в воздухе не витало. Наоборот, в воздухе витали слухи, что Анастасия спала с Горским, и ребенок у нее от него. Несомненно, психика директора ужасно страдала от этих слухов, периодически приводя к взрывам и срывам. По всему выходило, что 1986 год, едва начавшись, станет последним годом пребывания Михаила в пестеревском заведении. Ожидая вот-вот начала решающей атаки против себя, Михаил решил хоть разок сыграть на опережение и с этой целью послал в адрес очередного исторического съезда КПСС письмо с разоблачением очковтирательства Пестерева и Феодосьева по поводу сдачи в эксплуатацию четырех тематических автоматизированных систем, ни одна из которых на самом деле не функционировала. Кроме этих двоих в письме не упоминался ни один человек. Михаил не рассчитывал на то, что реакция со стороны съезда КПСС – «высшего органа партии» (как вещалось в партийном уставе) принципиально изменит его положение и поможет закрепиться в институте. Его целью было отложить увольнение месяца на два – обычно секретариаты съездов не могли в режиме поступления заявлений справляться с нагрузкой, и съезд каждый раз обязывал свой секретариат продолжать работу до тех пор, пока не будут решены все поднятые партийными и беспартийными трудящимися вопросы. Собственно, так и получилось, Михаил ошибся только в одном – вместо двух месяцев затяжки с изгнанием он выиграл пять. Очевидно, лавина информации о положении людей и дел страны, уже вступившей в полосу серьезнейшего кризиса, по своей масштабности и остроте уступавшего разве что кризисам 1917-1920, 1929-1933, 1937-1939 и 1941-1953 годов, а по последствиям в принципиальном плане – и вовсе беспрецедентного, прямо-таки захлестнула высшую партийную канцелярию, которая сумела изготовить элементарное поручение – сопроводиловку в госкомитет, предписывающую рассмотреть заявление Горского по существу и сообщить о результатах секретариату съезда только четыре с половиной месяца спустя после получения письма Михаила. В госкомитете по приказу его председателя – министра была образована специальная комиссия.