Метод Прескотт. Интерпретация Тени

О, если бы ты знала…

– Да всё прекрасно, мам! – мой голос прозвучал нарочито бодро. Я быстренько сгребла остатки ужина и отпихнула тарелку подальше, за пределы видимости кристалла. – Дом… он просто очаровательный! Очень… аутентичный. В нем есть душа.

Мама приостановила вязание и приподняла одну, идеально выщипанную бровь.

– Аутентичный? – протянула она. – Это на новомодном означает «старая развалина»? Я чувствую, что что-то не так. Да и в новостях рассказали о внезапном ливне в твоем городе.

Мое сердце сделало маленький кульбит. Так, спокойно. Она не в курсе, что ливень, возможно, был моих рук дело…

– Ну… был небольшой дождик, – сдавленно призналась я. – Местный. Абсолютно, естественный. И я со всем справилась! Всё под контролем. Никаких проблем.

– Дорогая моя, – голос её стал тише, но в нем зазвучали стальные нотки. – Я тобой безумно горжусь. Но мы не просто так придумали экстренный сигнал помощи. Твой отец уже готов выезжать, прикидывая, влезет ли в нашу машину его новый молот, а бабушка… – мама обернулась к кому-то за кадром, – …мам, что ты там листаешь?

Издалека донесся голос бабушки: «Заклинание мгновенной реконструкции! Ищу главу «Безвозвратное уничтожение строительного мусора»!

Мама повернулась ко мне, и на её лице было написано: «Ну, ты поняла?». – Скажи слово – и к утру от твоего «аутентичного» дома останется одно приятное воспоминание, а на его месте появится и новенький особнячок в стиле «Прескотт-неоклассик».

Я не удержалась и рассмеялась. Представление было одновременно трогательным и пугающим: папа, орущий заклинания на балки, бабушка, стирающая с лица земли старую штукатурку, и всё это – с благими намерениями и в рекордные сроки.

– Мам, я люблю вас до слез, честно, – прошептала я, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. – Но нет. Это мой дом. Мои проблемы. И мой ремонт. Если я сдамся в первый же день… то кто я после этого? Я сюда за независимостью переехала, помнишь? Я должна сама во всем разобраться. Хотя бы попробовать. Дойти до предела. Упасть. И тогда… тогда уже кричать.

Мама смотрела на меня долгим, пристальным взглядом. Она молчала, и в тишине было слышно лишь потрескивание поленьев в их камине. Я видела, как в её глазах борются тревога, желание защитить и… гордость. Наконец, уголки её губ дрогнули, сложившись в ту самую, знакомую с детства, усталую и любящую улыбку.

– Ну что ж, – тихо вздохнула она. – Воспитывала же я упрямую,самостоятельную женщину. Сама виновата. Ладно. Сдаюсь. Но мое предложение в силе. Всегда. Стоит тебе только…

– Знаю, мам. Спасибо. – это «спасибо» вырвалось у меня почти что с облегчением. Она поняла. Она действительно поняла.

– Кстати, о твоих вещах, – мама снова взялась за вязание, меняя тему с виртуозной лёгкостью. – Завтра утром «Братья К.» доставят тебе все коробки. Я всё оплатила и оформила.

– О, да ты спасла мне жизнь! – воскликнула я, и это была чистая правда. – Мои книги! Платья!

– И твой уродливый, но такой любимый плед с совами, и коллекция чаев, которую ты десять лет собирала, и новая посуда, чтобы ты хоть изредка готовила, а не питалась одним печеньем, – подмигнула она. – Мы с бабушкой всё упаковали. Готовь полки.

Мы поговорили еще несколько минут – о соседях, о том, как папа вчера чуть не взорвал садовую беседку, пытаясь магически удобрить газон, о новых сплетнях при дворе. Голос мамы, бубнящий о сплетнях при дворе и взрыве беседки, делал свое дело. Я сама не заметила, как спина, зажатая в тугой узел с момента падения, наконец-то расслабилась, а пальцы перестали нервно барабанить по столу. Да, любое зелье отдыхает!

– Ладно, дорогая, не буду тебе мешать, – на прощание сказала мама. – Устраивайся. И помни… – она сделала паузу, и её взгляд снова стал серьезным и пронзительным. – Ты не одна. Даже если ты хочешь всё делать сама. Мы всегда здесь. Прямо за спиной.

Её слова повисли в воздухе, наполненные такой силой и любовью, что у меня снова сжалось горло.

– Я знаю, мам, – прошептала я. – Спокойной ночи.

Изображение погасло, и комната снова погрузилась в тишину, нарушаемую лишь тиканьем капель в подставленной тарелке где-то вдали. Я сидела за кухонным столом, сжимая в ладонях уже остывшую кружку. Глаза сдавило болью от подступающих слез – также, как в семь лет, когда я впервые уехала в летний лагерь. Тоска. Но следом, разливаясь по телу теплой волной, приходило воспоминание о мамином взгляде – не жалостливом, а твердом.

Она верила в меня. Не просто как в дочь или сильную ведьму, а как в человека, который может сам принимать решения и нести за них ответственность. Я распрямила плечи. Если уж они в меня верят, самое время начать верить самой. Фаербол на ладони вспыхнул ярче.

«Что ж, дом испытан на прочность, я – на стойкость, пора испытать на деле мой главный инструмент», – подумала я, вставая и направляясь в пристройку за воском. Хотя бы попробовать.

Глава 3. Рождение Арт-директора

3.1 Алхимия в старой кастрюле

Воздух в пристройке был густым и сладким, будто сам дом затаил дыхание в ожидании чуда. Мой фаербол, послушный и яркий, плясал под потолком, отбрасывая на стены длинные, трепетные тени. Они выглядели куда живее, чем сам дом в его нынешнем состоянии. Я закатала рукава своего свитера, чтобы ненароком не испачкать его воском.

«Ну что, приступим, – мысленно произнесла я, окидывая взглядом свой скромный алтарь алхимика. – Сегодня мы не просто варим свечи. Мы проводим первую семейную терапию для этого дома».

Взяв всё необходимое, что я уже успела разместить из своего чемодана – воск и холщовые мешочки с травами, – я с лёгким вздохом отправилась обратно на кухню. Увы, без плиты мне здесь пока делать нечего.

Положив ингредиенты на стол, я принялась за поиски подходящего сосуда. Нужна была прочная кастрюля с толстым дном. Вскоре мои поиски увенчались успехом: в глубине шкафа я нашла небольшую, но увесистую эмалированную кастрюльку тёмно-синего цвета, покрытую сеточкой мелких сколов. Совсем недавно она спасала мой пол от дождя, теперь поможет дать свет этому дому. «Идеально» – с удовлетворением отметила я, водружая её на плиту и принимаясь за настоящую работу.

Глыбы чистого пчелиного воска – бесформенные, матово-желтые куски, похожие на застывшие солнечные лучи – с мягким стуком падали на дно. «Итак, шаг первый: растопить воск», – прошептала я, включая плиту. Ровное пламя голубым языком лизнуло дно кастрюльки.

Огонь занялся с лёгким шипением. Я не стала ускорять процесс магией – в самом этом процессе было что-то волшебное, своя медитативная магия. Наблюдать, как твердые, неподатливые глыбы под ласковым жаром пламени постепенно смягчаются, становятся прозрачными, и, наконец, превращаются в золотистую, тягучую реку – это зрелище стоило того.

Завороженно разглядывая получившийся состав, я медленно перемешивала его деревянной лопаткой. Изначально воск кажется твердым и непроницаемым. Но стоит создать атмосферу доверия, согреть вниманием – и он становится текучим, податливым, готовым принять новую форму.

Когда воск достиг идеальной консистенции, пора было добавлять «специи». Я развязала первый мешочек, и воздух наполнился свежим, бодрящим ароматом. «Мята, – прошептала я, давая щепотке листьев упасть в золотистый воск. – Чтобы мысли текли ясно и быстро, как ручей после дождя. Чтобы вскрыть то, что скрыто, и не дать тревоге запутать следы.»

Пока я помешивала лопаткой, наблюдая, как зеленые частицы растворяются в тягучей массе, ко мне вернулась та самая концентрация, с которой я работала в университете. Это было похоже на настройку точного прибора.

Следующей была мелисса. Её лимонный аромат, мягче мятного, наполнил кухню ощущением светлой грусти. «Мелиса – сестра мяты, чтобы успокоить душу, – сказала я, всыпая её. – Чтобы смелость не стала безрассудством, а ясность – жестокостью. Напоминание, что все мы – живые, и имеем право на боль.»

Затем в ход пошел шалфей. Его терпкий, дымчатый запах был как глоток холодного горного воздуха. «Мудрец и очиститель, – провозгласила я, и дымок от травы закружился в воздухе. – Твоя работа – сжечь шелуху чужих ожиданий, навязанных ролей и старых обид. Оставить только голую, может быть, некрасивую, но единственно верную правду.»

Я закрыла глаза на мгновение, вдыхая этот стремительно усложняющийся аромат. Казалось, сами стены дома притихли, прислушиваясь.

И вот настал черёд королевы этого вечера – лаванды. Я взяла целую горсть мелких фиолетовых цветков. Их пьянящий, умиротворяющий аромат затмил все предыдущие, словно тёплое одеяло, наброшенное на острые углы.

«А ты… ты – основа, – мой голос стал тише, почти шёпотом. – Ты – безусловное принятие. Ты – безопасность, которую я обещаю создать здесь для каждой растерянной души. Ты – разрешение не бояться собственных порочный мыслей, не стесняться собственного прошлого.»

Я медленно, почти ритуально, всыпала лаванду в старую кастрюльку. Аромат взорвался, став осязаемым, густым, как сироп. Он был не просто смесью запахов – он был обещанием. Обещанием того, что в этих стенах можно быть слабым, можно ошибаться, можно снять все маски и остаться в безопасности.

Я стояла, вдыхая этот рождённый мной коктейль из ясности, спокойствия, смелости и уюта. И теперь, настало время вдохнуть в него жизнь. Я достала из кожаного чехла небольшой ритуальный нож. Лезвие блеснуло в свете фаербола. Без раздумий, одним точным движением я провела острием по подушечке пальца.

Алая капля выступила на коже. Я поднесла палец к котлу. Капля повисела мгновение, затем упала в золотистый воск с тихим шипением.

Поверхность вздрогнула, побежала рябью. Смесь вспыхнула изнутри мягким перламутровым светом, будто это был её глубокий первый вздох. Отлично!

Следующий ингредиент ждал своего часа – щепка от той самой сгнившей половицы. Я взяла её в руки. Древесина была ломкой, пахла тлением и старой бедой.

«Часть твоей боли, часть твоей памяти, – прошептала я, растирая щепку пальцами над кастрюлькой. Мелкая труха и пыль осыпались в воск. – Чтобы истории оживали здесь, в твоих стенах, и нигде больше.» В это мгновение я ощутила глубокую благодарность этому дому и почувствовала связь с ним.

Мне безумно захотелось узнать прошлое этого дома, кем были его хозяева, как они жили и почему дом стал разрушаться. Я взяла найденный журнал мод, всё ещё хранивший дух бывших хозяев. Бумага была хрупкой, шершавой под пальцами, будто время сделало её беззащитной. Я аккуратно вырвала страницу с изображением дамы в нелепом плиссированном платье – та самая, что утром вызвала у меня улыбку. Теперь же она казалась не смешной, а грустной. Призраком чужого вкуса, чужой жизни.

«Ну что ж, пора вернуть тебя туда, где ты родилась – в огонь», – прошептала я и поднесла листок к пламени горелки.

Бумага вспыхнула быстро, с сухим, почти обиженным треском. Я наблюдала, как огонь пожирает пожелтевшую улыбку незнакомки, как чернеют и скручиваются края платья, в которое кто-то когда-то вложил столько надежд.

«Покажите мне себя», – попросила я, ловя на ладонь горячий, лёгкий пепел, пахнувший временем и забвением. Он был таким невесомым, что казалось, вот-вот улетит. – Покажите мне дом… каким он был для вас.

Пепел, тонкий и невесомый, как память, смешался с воском. Глядя на мерцающую поверхность, я прошептала:

Воском и травой, кровью и памятью скрепляю.

Несите не огнь, а свет, не страх, а знанье.

Пусть тени, что спят в этих стенах старых,

Обретут в пламени этом голос и дар мой.

Да станут свечи мои здесь, в доме моём,

Очами души и правды зеркалом.

Да будет так. Слово моё – основа и право.

С последним словом воздух на кухне дрогнул, став на мгновение гуще и звучнее. Аромат воска и трав словно вобрал в себя тишину и стал чем-то бо́льшим – обещанием, запечатанным в моей скромной старой кастрюльке.

Ритуал был завершен. Я погасила огонь, давая смеси немного остыть, и принялась расставлять на столе керамические формочки. Фитили я сплела сама из прочных хлопковых ниток, выдернутых из старого занавеса – ещё одной частички этого дома. Процесс разливки был медленным, почти священнодейственным. Наполняя каждую формочку, следила, чтобы воск ложился ровно, без пузырей.

В тишине кухни, под трепетный свет моего фаербола, я чувствовала себя повитухой, помогающей родиться чему-то новому, хрупкому и невероятно важному. Не просто свечам. Моему будущему. Зажжённые здесь, в моём доме, они станут моими глазами и ушами, моим самым чутким инструментом. А за его пределами – всего лишь ароматными свечами ручной работы. И в этом был идеальный баланс.

3.2 Первое пламя

Я воспользовалась паузой, пока застывал воск, чтобы немного передохнуть, но уже сгорала от нетерпения увидеть итог своей работы. К тому же, внутренний магический источник подсказывал, что пора гасить фаербол. Этому шарику явно надоело висеть под потолком, а мне – чувствовать его нетерпеливое подрагивание где-то над макушкой.

С ещё тёплыми, застывающими в своих керамических домиках свечами в руках я вернулась в гостиную. Тишина здесь была иной – не пустой, а затаившейся, словно дом замер в ожидании.

– Сейчас устроим настоящее светопреставление. Надеюсь, не спалю дом – улыбнулась я себе.

Я расставляла свечи с почти религиозным трепетом. Одну – на камин, как главный алтарь этого дома. Вторую – на подоконник, чтобы её свет смотрел и внутрь, и наружу, связывая нас с миром. Третью – прямо на голый пол в центре комнаты, в самое сердце пространства. Казалось, я расставляю не просто свечи, а антенны, которые должны были поймать шёпот стен и перевести его на язык теней.

– Ну, пора, – выдохнула я, и воздух затрепетал.

Я направила фаербол к первой свече у камина. И тут случилось неожиданное. Мой магический огонёк не просто коснулся фитиля – он будто обнял его, перетекая с кончика моего создания на хлопковую нить золотистой растекающейся каплей. Фитиль впитал свет, на мгновение замер, а затем вспыхнул ровным, удивительно спокойным пламенем. И в тот же миг аромат в комнате изменился – лаванда зазвучала громче, настойчивее, как будто кто-то нажал на невидимый регулятор громкости.

Я замерла, заворожённая. Такого со мной ещё не бывало. Фаербол, обычно просто послушный инструмент, вёл себя как разумное существо, бережно передавая эстафету огня.

Следующая свеча, на подоконнике, приняла огонь так же охотно. На этот раз вперёд вырвался шалфей, его дымная нота очистила воздух, сделала его прозрачным и звенящим. Фаербол с каждой отданной каплей света становился меньше и прозрачнее, но не слабее – нет, он будто концентрировался, становясь чистой сутью самого себя.

Когда он подлетел к последней, центральной свече, то был уже размером с крупную виноградину. Он пульсировал мягким золотым светом, и мне показалось, что это прощание. Фитиль загорелся, и по комнате волной прокатился свежий, бодрящий запах мяты, смешанный со сладкой мелиссой. Букет был по-настоящему полон.

Я посмотрела на свой фаербол. Он был крошечным, но невероятно ярким, словно капля расплавленного солнца.

– Спасибо тебе, – прошептала я, отпуская его и слова прозвучали как самое искреннее заклинание. – Ты был прекрасен.

Тени на стенах пришли в движение. Это были не просто расплывчатые пятна – они были насыщенными, чёткими, словно чья-то невидимая рука проецировала на белую штукатурку чёрно-белое кино. Комната наполнилась лёгким гулом – не звуком, а его эхом, доносящимся из прошлого.

Видение первое: Рождение.

Прямо на стене напротив ожила пара теней. Это были прежние хозяева дома. Они были молоды, полны сил, и их движения были стремительными и радостными. Мужчина, закатав рукава рубашки, с азартом водил кистью по стене, оставляя за собой ровные полосы того самого жизнерадостного голубого цвета. Женщина, с платочком на волосах, вытирала только что вымытое окно, и сквозь его тень будто бы пробивался настоящий солнечный свет, такой яркий, что я на мгновение почувствовала его тепло на коже.

«Смотри-ка, – прошептала я дому, – а ведь ты действительно сиял».

Запах был ошеломляющим – не призрачным, а почти осязаемым: свежая краска, древесная пыль от шлифовки полов и густой, сдобный аромат только что испеченного хлеба, доносящийся с кухни. Они не просто красили и мыли – они вкладывали душу. Вот тень мужчины аккуратно, с любовью, вешает на только что вбитый гвоздь картинку. Вот тень женщины заботливо поливает на подоконнике первый, ещё маленький, цветок. Они часто касались друг друга в работе – лёгкое прикосновение к руке, ободряющее похлопывание по плечу, смех, от которого дрожали их тени.

Потом видение сменилось. Та же комната, но спустя, видимо, несколько лет. На стенах появились фотографии в рамках, на полу лежал тот самый, божественно мягкий ковер, а на полках стояли безделушки – сувениры из путешествий, свидетельства их общей жизни. Дом был не просто построен. Он был обжит, наполнен любовью и памятью. Он дышал, и его дыхание было счастливым.

«Они любили тебя, – с внезапной остротой осознала я, глядя на тень женщины, которая поправляла вазу на камине. – Они любили тебя каждой убранной пылинкой, каждым свежевыкрашенным подоконником».

Это был не склеп. Это был дом, рожденный в радости и любви. Эти двое отдали ему свои лучшие годы, и он отвечал им уютом и теплом.

Видение второе: Расцвет.

Тени сменились. Теперь на стене танцевала целая толпа. Пары кружились в вальсе, их силуэты изящны и легки. Я почти физически услышала призрачные звуки музыки – далёкий скрип скрипки, ритм фортепиано. И вот одна тень отделилась от остальных – женщина в пышном платье с завышенной талией и широкими плечами. Том самом платье из журнала! Она кружилась одна, закинув голову, и в её движениях была такая безудержная, чистая радость жизни, что у меня к горлу подкатил комок.

«Смотри-ка, – улыбнулась я тени той женщины. – А платье-то тебе и правда шло. Настоящая звезда вечера». Дом в этом видении сиял. Он был полон света, смеха, энергии. Он был центром притяжения, местом силы и общения. По щеке скатилась предательская слеза, но я даже не стала её вытирать. Это были не слезы грусти. Это была щемящая нежность и обещание.

Я подошла к стене, где только что танцевала женщина в бальном платье, и положила ладонь на прохладную штукатурку, как будто могу дотронуться до самого того вечера.

«Я обещаю тебе, – прошептала я, и голос дрогнул от наплыва чувств. – В тебе снова будет много радости. И света. И смеха. Ты снова станешь сильным. И любимым. Очень-очень любимым».

Это не было вопросом или просьбой. Это была клятва. В этот миг я перестала быть временной жиличкой, гостьей в чужом прошлом. В этот миг, со слезой на щеке и железной решимостью в сердце, я стала Хозяйкой.

Видение третье: Угасание.

Радостные тени растаяли, сменившись одинокой, сгорбленной фигурой в кресле. Та самая женщина, только теперь её волосы были седыми, а плечи – ссутуленными под тяжестью лет. Она неподвижно сидела и смотрела в пустоту. Тишина в комнате была иной – не мирной, а уставшей, гнетущей.

Затем появились другие тени – молодая женщина и мужчина, её дети. Они приходили, их жесты были полны заботы – мужчина проверял скрипящую ступеньку на лестнице, дочь поправляла занавески. Но в их движениях читалась безнадёжность. Они помогали, как могли, но их сил и средств видимо не хватало на битву с самой старостью дома.

И вот однажды, после особенно сильного ливня, на потолке проступило тёмное, мокрое пятно. Прямо в хозяйской спальне. Тень женщины-хозяйки с тоской смотрела на него. Она перенесла вещи в гостинную, поставив в спальне всевозможные ёмкости для воды, однако вода всё же просачивалась скозь пол и протекала в кабинет. А потом её сын, с видимым усилием, в одиночку втащил тот самый массивный диван и поставил его прямо под протечку. Это был не жест обустройства, а жест отчаяния – попытка спрятать рану, замести проблему под ковёр, вернее, под бархатную обивку. Ночью на диван ставили тазик, и тикающие капли отбивали грустный ритм, под который засыпал весь дом.

Больше вечеринок не было. Гостиная, когда-то полная света и музыки, теперь служила спальней для старой хозяйки и убежищем от протекающей крыши. Дом медленно засыпал, погружаясь в пыль и тишину, закутавшись в одеяло забвения. Он не был брошен. Его просто… не смогли спасти. Он заснул, уставший и больной, чтобы дождаться того, у кого хватит и сил, и духа, чтобы его разбудить.

Я стояла, обняв себя за плечи, и смотрела на эти ожившие воспоминания, и чувствовала, как внутри что-то переворачивается. Это не было страхом или отчаянием. Это была благодарность к этому спящему великану, который доверил мне свои самые сокровенные тайны.

«Тебя не могли спасти, – тихо сказала я в тишину, уже обращаясь к самому дому. – Но я смогу. Ты слышал моё обещание? Я его повторю. Ты снова будешь сиять. В этих стенах снова зазвучит смех. А этот диван, – я с лёгкой усмешкой посмотрела на громоздкого монстра в соседней комнате, – займёт своё почётное место у стены, а не будет прикрывать твои шрамы. Ты дождался меня, старина. Теперь твой сон окончен».

В тот миг, стоя в полумраке, залитом светом магических свечей, я стала его Хранителем. И это чувство было сильнее любой усталости, любой дыры в полу и любой протекающей крыши. Мы справимся.

Я стояла ещё несколько минут, просто дыша. Воздух, напоённый травами и памятью, казался густым и целительным. Эхо прожитых здесь жизней медленно успокаивалось, растворяясь в тишине, но оно больше не было тягостным. Оно стало фундаментом.

«Ну, достаточно на сегодня откровений, – мысленно обратилась я к дому, ощущая странную, почти физическую связь с его стенами. – Мы оба заслужили отдых».

Лёгким движением руки я погасила свечи, одну за другой, оставив лишь одну – самую маленькую, в керамической формочке. Её тёплый, живой свет отбрасывал на стены уютные, прыгающие тени, совсем не похожие на те призрачные видения.

С этим маленьким маячком в руке я обошла весь первый этаж, проверяя замки на входной двери, закрывая ставни и щеколды на окнах. Где-то там, далеко, моя семья, наверное, сейчас тоже готовится ко сну, и мама на секунду задумается, заперла ли я дверь. Мысленно я послала ей успокаивающий сигнал: «Всё в порядке. Я справляюсь».

Да, было немного жутковато. Скрипы старого дома звучали громче, а тени в углах казались глубже. Я – сильная ведьма, но я ещё и девушка, впервые остающаяся одна в большом, пустом и таком ветхом доме. Страх слегка щекотал нервы.

Вернувшись в гостиную, я поставила свечу на ящик рядом с диваном. Её пламя отразилось в тёмном окне, удвоившись и создав ощущение, что я здесь не одна.

Усталая, но с лёгкой, светлой улыбкой на лице, я плюхнулась на диван, не раздумывая о пыли или возможных новых сюрпризах. Завернулась в старый плед, который чудесным образом оказался рядом и устроилась поудобнее, не сводя глаз с маленького танцующего огонька.

Завтра меня ждала битва с крышей, полом и, возможно, с местными продавцами гвоздей. Но прямо сейчас, под мягким покровом ночи и защитным светом свечи, в моём спящем замке, я чувствовала себя полководцем, составившим идеальный план кампании. И его первым пунктом было – выспаться.

«Спи, – прошептала я, обращаясь и к дому, и к самой себе, глядя, как свеча мигает, борясь с последними каплями воска. – Завтра начинается наше возрождение».

И почти мгновенно, под убаюкивающее трепетание пламени, провалилась в глубокий, исцеляющий сон.

Глава 4. Первый блин комом… или нет?

4.1 Магия утреннего кофе

Просыпаться на собственном диване в собственном доме, даже если этот дом напоминает декорацию к постапокалиптической драме, – было особенным чувством. Не то чтобы я выспалась – спина отчаянно напоминала о вчерашнем танце с диваном-людоедом, – но в груди было странно и приятно светло. Я потянулась, и луч утреннего солнца, пробившийся сквозь пыльное окно, ослепил меня, заставив щуриться. Пылинки в его луче плясали какой-то торжествующий танец, словно говорили: «Смотри-ка, а мы ещё здесь! И солнце тоже!».

Вчерашний ужас с провалом в преисподнюю и импровизированным душем в спальне куда-то испарился, оставив после себя не панику, а твердую, как камень, решимость. Дом в этом новом, ясном свете казался уже не руиной, а… проектом.

«Так-так, мой потрепанный дворец, – мысленно обратилась я к потолку, с наслаждением вдыхая воздух. – Солнце тебе к лицу. Очень даже. А вот эта трещина над дверью… нет. Определенно, нет. Но мы это исправим».

Следующим пунктом программы «Встать и сиять» стал кофе. Божественный, горький, спасительный нектар. Я заварила его, используя дорожные запасы, и, взяв кружку, отправилась в импровизированное турне по своим владениям, завтракая на ходу.

«Проветривание тебе не повредит, – провозгласила я, распахивая настежь очередное окно и впуская внутрь прохладный утренний воздух, пахнущий омытой листвой, – лучший друг психолога и заклятый враг плесени. Два в одном».