Шепоты дикого леса

Возле крыльца гордо высилась еще одна табличка с лозунгом «Нет ходу трубопроводу».

Поднявшись к входной двери, я несколько нервных минут искала звонок. Никакой кнопки – лишь небольшая ручка, поворот которой не вызывал привычного электрического дребезжания. Специальным шнуром в стене она была связана с колокольчиком внутри.

Вслед за звоном колокольчика послышались шаги – я узнала походку.

Бабуля открыла дверь.

Щеки ее румянились, а по взъерошенным сильнее, чем утром, кудрявым волосам топорщились серебристые пряди, похожие на восклицательные знаки. Поверх уже знакомого мне наряда был повязан плотный фартук, добавивший новый слой и без того внушительному одеянию. Карманов, видимых и скрытых, стало еще больше. Так много, что и не сосчитаешь. Когда она двигалась, их содержимое шуршало, звенело или бряцало, окружая ее еще одной завесой – звуковой.

– Я испекла тебе печеньица, – громко объявила хозяйка, перекрикивая мяуканье невероятно крупного и толстого полосатого кота – вот кого явно чрезмерно баловали печеньицем, – который вился вокруг ее лодыжек.

Воздух, встретивший меня на пороге, приятно пах сахаром и ванилью, но к нему примешивались и другие, не столь приятные ароматы. Дыхание дьявола? Полироль для мебели? Подгоревший тост? Пыльца фей? Оставалось только гадать. Внутри, когда Бабуля закрыла за мной дверь, я испытала легкий приступ паники, хотя и не заметила ничего, что помешало бы выйти, возникни у меня такое желание.

– Ну вот, ты молодец. Дело сделано. Самое трудное позади. Остальное будет куда проще, – сказала Бабуля. Затем она сжала меня в объятиях, неожиданно крепких с учетом ее небольшого роста – на голову ниже меня. И все же я вдруг почувствовала, что кто-то меня всецело понимает и поддерживает. Это было не просто крепкое радушное объятие маленькой женщины. Так меня обнимала Сара, и несколько секунд, в которые я вновь это переживала, уже стоили того, чтобы увидеть Бабулю еще раз. Помимо всех прочих миссий, целей и задач. Ведь если решаешь отгородиться от мира стеной, то, достроив ее, остаешься один на один с собой – и от себя спрятаться негде.

После нескольких секунд слабости я отстранилась, не поняв, получила ли что-то от старушки или что-то отдала.

– Сны из тебя все соки выпили. Нужен отдых. Передышка. А моя стряпня с этим поможет. – Хозяйка подтолкнула меня вглубь длинного коридора, ведущего в заднюю часть дома.

Пришлось протискиваться между грудами копившихся годами вещей. Как я ни старалась рассмотреть детали антикварных безделушек и мебели, все же бронзовые статуэтки, диван с подушечками, зонтики, фотографии, хрустальные графины и пластиковая копилка в виде ухмыляющейся свиньи, в которой легко узнавался логотип местного кафе, пронеслись мимо слишком быстро.

Мы оказались перед двустворчатой дверью, которую Бабуля открыла, толкнув правую половину потемневшей от земли ладонью. А на кухне меня застал калейдоскоп уже иного рода. С потолка свешивались медные горшки. По полу выстроились корзины и бочонки. Каждая полочка была до отказа забита стеклянными и жестяными банками, а на столешницах ровными рядами, как на параде, стояли тщательно промаркированные бутылочки с аккуратными рукописными этикетками.

Бабуля оставила меня, поспешив к духовке – такой огромной я не видела за всю жизнь. Белая эмалированная махина со скругленными краями и хромовой отделкой была, наверное, ровесницей хозяйки. А то и старше. Но, когда Бабуля открыла дверцу духовки и достала противень, прихватив его краешком фартука, я убедилась, что обещанное печеньице аппетитно подрумянилось и идеально пропеклось.

Все еще чувствовался посторонний, необычный аромат – горелый это тост или дыхание дьявола, я по-прежнему не разобралась, – но сильнее всего пахло ванилью и сахаром. Так сильно, что в желудке у меня заурчало, а рот моментально наполнился слюной. С утра я успела перехватить только тост с джемом, а обед пропустила. Поездка к хижине заняла большую часть дня. Тут вдруг мысли о дыхании дьявола заставили меня вспомнить про зерна граната, которые Аид дал Персефоне. Неужели я и вправду собиралась съесть угощение после предупреждения, что с отварами и прочими «заготовками» этой своеобразной дамы нужно быть осторожнее?

Бабуля достала лопатку из керамического горшка на буфете и переложила печенье на заранее подготовленную решетку для выпечки.

– Нам нужно многое обсудить, пока оно остывает. Возьми-ка стул да погляди, что у меня для тебя есть… помимо средства для крепкого сна, – сказала Бабуля. Она кивком указала на столик, расположенный у панорамного окна, выходившего на задний двор – он оказался куда более заросшим, чем у соседей. Их лужайки были коротко выкошены на типично городской манер. А этот двор, в отличие от упорядоченной пышности сада диколесья, больше походил на одичавший огород.

Но указывала хозяйка не на разнотравье за окном.

На кухонном столе лежал лечебник семьи Росс.

Никогда раньше не видела его целиком, хотя разорванным он тысячу раз являлся мне во сне. На лбу и над верхней губой выступил пот. Во рту пересохло. Мой кошмар сбывался наяву. Но каким-то образом это была и Сара. Ее прошлое. Ее наследие. Ее мать. Ушедшие, но не забытые.

Однажды я посреди ночи вытащила Сару из нового приемного дома, потому что «отец» чересчур долго и крепко обнимал нас перед сном в тот день, когда «мама» уехала из города по делам. Я нашла безопасный ночлег, и с собой у нас было только то, что мы обычно паковали в рюкзаки как раз для таких случаев.

Даже зная, что соцработник не поверит в грозившую нам опасность, и сомневаясь, что в следующей семье, куда нас определят, станет лучше, я проделала все это без слез.

Но вот уже в миллионный раз за сегодняшний день мои глаза увлажнились. Узда, в которой я годами держала свои эмоции, ослабла, и непонятно было, как снова взять себя в руки.

Я подошла к столу и села. Протянув руки к лечебнику, коснулась его – впервые в реальной жизни. Нет. Убегать я не стану. С Бабулей, может, и надо быть начеку, но об отступлении речи идти не могло.

– Я его подлатала. Просушила страницы, сделала новый кожаный переплет и подшила к старому. Хотела сберечь для Сары. – Бабуля подошла и села напротив меня, оставив печенье остывать.

Кожа нового переплета была тугая и гладкая. Она выделялась бледно-карамельным цветом рядом со старыми обложками из черного ореха, которые были отполированы тысячами прикосновений. До этого момента я не знала, что лицевую сторону обложки украшал потертый тисненый рельеф в виде дерева. Я провела пальцами по его ветвям, задумавшись, делала ли Сара или ее предшественницы так же. Затем осторожно пролистала книгу, уверенная, что перепачканные страницы были теми самыми, которые подбирала Сара в то утро, когда убили ее мать. Чувствовалось, что Бабуля хорошо поработала, однако вне зависимости от ее трудов не возникало сомнений, что некоторые пятна на обложке и страницах появились очень давно и не от воды из ручья. Бледные, высохшие пятна крови – если это были именно они – не казались чем-то зверским: они больше походили на завет грядущим поколениям, на безукоризненную хронику множества жизней и событий, столь же тщательно изложенную, как и слова на страницах.

– Сара хотела бы, чтобы это было у тебя.

Под многими рецептами стояли те же крупные, с сильным наклоном инициалы, что и на свитке из закусочной. Взгляд задержался на буквах «М.Р.»: я знала, что, когда у меня не было собственного имени, Сара дала мне имя своей матери. Я считала это большой честью. Так подруга приняла меня в свою семью, когда мы обе, никому не нужные, оказались в полном одиночестве.

«Мэл» больше подходило под мой нрав, чем «Мелоди». Так мне и досталось это коротенькое имя. Но вот фамилию «Росс» я обрести никогда не старалась. Превращение Джейн Смит в Мэл Смит прошло легко и незаметно. Достигнув возраста, позволявшего сменить имя по собственному желанию, я так и сделала.

– Джейкоб Уокер посоветовал мне уезжать, пока еще можно. И еще – не пить ваш чай и не оставаться надолго в диколесье, – сказала я.

– А печенье мое он тебе тоже есть не велел? – поинтересовалась Бабуля. – Ведь рецепт-то как раз из этой книги. Его сама прабабка Росс вписала – даром, что чиркала, как курица лапой.

Тут Бабуля потянулась к книге и листала страницы до тех пор, пока не открыла разворот, украшенный изображениями цветков чертополоха – такие я видела сегодня в саду. На полях рецепта виднелись приписки, которые, очевидно, появились позднее самого рецепта. Неразборчивый почерк в центре действительно напоминал куриные следы.

– Ее заметки сложнее всего читать. Спасибо ее дочери и внучке, что добавили разъяснения. Она ведь самоучка. В школу не ходила. Все ее образование закончилось у матери на коленках, – пояснила Бабуля.

Я пробежала глазами список ингредиентов. В нем тоже не обнаружилось дыхания дьявола или сока поганок. Мне был незнаком только «молотый солнцецвет».

– Легкое снотворное. Поможет тебе заснуть. Только с этой целью я и взялась их печь, – сказала Бабуля. Она уже не была такой бодрой, как утром, но волшебством от нее веяло по-прежнему. Удивительные глаза сверкали бликами заходящего солнца и мудростью. Розоватый отсвет заката наполнил кухню теплом, поблескивая на горшочках и сковородках.

Пока я колебалась, поддаться ли соблазну крепкого сна или послушаться предостережений Уокера, через двери кухни протиснулся полосатый кот. Я наблюдала за его неожиданно грациозными движениями, пока он не запрыгнул на буфет прямо напротив стола. С царственным видом устроившись там, где другие коты сидеть бы не стали, он при этом не полез обнюхивать решетку с печеньем, а перехватил мой взгляд и, не мигая, уставился в ответ. Глаза у него были такими же зелеными и внимательными, как у биолога, но виделось в сосредоточенной мордочке и нечто такое, что не принадлежало ни зверю, ни человеку. Казалось, за вертикальными зрачками кроются неуловимые для меня, совсем не кошачьи мысли. Бабуля продолжила:

– Ты там, где и должна быть, но решение тебе придется принимать самой. И сейчас выбор не в том, чтобы уйти или остаться. Скорее – взять передышку или продолжить марафон. Смотри сама. Уокер, надо отдать должное, мудрее, чем кажется. Но некоторых вещей ему понять не дано… Например, тех, что касаются женщин из рода Росс и того, через что они прошли. Мать Сары убили. А теперь и Сара мертва. Я-то могу просто ходить за чаем, корешками, цветочками да листиками, но гора говорит со мной – и ее слова мне не нравятся.

– Автомобильная авария, – выпалила я. Может, на меня подействовал аромат печенья. Или то объятие. Внезапно я рассказала историю до самого конца. – Фургон без номеров, который подрезал нас тогда, так и не нашли. Сара была за рулем. Ей не нравилось, когда вела я. Просто я – агрессивный водитель. Легко раздражаюсь. А она всегда водила так аккуратно. Тише едешь – дальше будешь… Но в тот раз не помогло. Шел сильный дождь. Смеркаться еще не начало, но из-за непогоды было темно, как ночью. Фургон появился из ниоткуда. Гнал со всей дури.

Наконец я потеряла самообладание. Горячие слезы хлынули по щекам. Весь день я не позволяла им этого. До того – неделями напролет. В саду сердце мне будто ледышками обложили. А сейчас ручейки слез обжигали похолодевшие щеки, словно кислота. До этого мне некому было рассказывать про аварию. И все же я попыталась сглотнуть поток слов, вырвавшийся из моей измученной груди. Лучше держать в себе. Даже если слушатель сопереживает.

Бабуля поднялась и подошла к буфету. Кот не шевельнулся. Даже хвост его был неподвижен. Она же, не торопясь, выкладывала остывшее печенье на фарфоровую тарелку.

– Ужасный несчастный случай, вот и все, – закончила я. Слез не осталось. Щеки высохли, кожа стянулась и стала липкой. Бабуля вернулась к столу и поставила между нами печенье. Затем принесла стаканы и достала из холодильника – такого же старомодного, как и плита, – кувшинчик молока. Наполнив стаканы, она налила немного и в миску на полу, которую я до этого не заметила. К моему облегчению, кот поступил точно так, как ожидаешь от котов, – отвел взгляд и спрыгнул к миске. Пока он лакал молоко, Бабуля взяла одно печенье и откусила кусочек. Она как следует прожевала его, прежде чем заговорить:

– Я отправила Сару подальше отсюда. Прятала ее так долго, как только могла. И не справилась, судя по всему. Думаю, до нее добрались. Но не все еще потеряно: Сара ведь встретила тебя.

– Я – никто. Так, студентка. Да и то – с натяжкой. У нас не хватало денег, чтобы оплатить и ее, и мою учебу. Мне хотелось, чтобы Сара первой получила диплом медсестры. А сама что? Бариста, вот и все, – ответила я, отводя взгляд от ставшего абсолютно обычным полосатого кота. Руки, сжавшиеся в кулаки, легли по обе стороны от красивой тарелочки с печеньем. На костяшках пальцев покраснели следы от ран, полученных в попытках высвободить Сару из машины. Если бы окно не треснуло при столкновении, я бы себе все пальцы переломала, пытаясь разбить закаленное стекло. Наверное, шрамы останутся вечным напоминанием о моем исступлении в тот момент. Боль в них не шла ни в какое сравнение с той, что пронзила меня, когда я увидела безжизненное тело, заточенное в салоне автомобиля. И еще преследовала мысль – вдруг фантомные боли, которые посещали Сару до нашей встречи, были предчувствием того, что я сделаю со своими руками после столкновения?

Она говорила, что с тех пор, как мы взялись за руки в первую нашу ночь под одной крышей, та боль никогда не возвращалась.

– Бариста – значит, бариста. Правильно готовить напитки куда важнее, чем тебе кажется. Да и не только тебе. Это утраченное ремесло. Женщины из рода Росс это знали – и они старались, овладевали им, сохраняли, – сказала Бабуля. – Сама я старею, но тебе обучиться помогу. Студентка-то мне как раз и нужна. Если не решишь сбежать, я помогу тебе освоить рецепты из этой книги. Из книги Сары. А диколесье подскажет нам, что делать.

– Не верю я в это ремесло. Уж очень напоминает небылицы, в которые нас учили верить в детстве, – про счастливые семьи, про добро, которое всегда побеждает, про любовь, для которой нет преград. Про то, что однажды мы обретем дом.

– Но ты верила в Сару. И в ваши сестринские узы. Это все, что имеет значение, – возразила Бабуля.

Я действительно верила в Сару и в узы между нами. Старушка была права. Эта вера никуда не делась. Я ощущала ее внутри себя – от нее шло тепло, как от тлеющих углей. Может быть, удастся заново их разжечь, если я таким способом воздам дань уважения ее памяти. В Ричмонде меня не ждало ничего, кроме холодной пустой квартиры. А здесь я хотя бы могла лучше узнать мир, в котором росла Сара. Во что верила она. Кто ее окружал. Могла сохранить ее присутствие в своей жизни на еще один непродолжительный миг. Я разжала кулаки и потянулась за печеньем. Взяла одно и обмакнула в молоко.

Бабуля повторила мой жест и протянула свое мокрое печенье навстречу моему. Точно так же делала Сара. Пробовала ли она такое печенье, когда была маленькой? И, прежде чем откусить от печенья, я «чокнулась» им с Бабулиным точно так же, как когда-то делали мы с Сарой. Начав жевать, я ощутила во рту сладкую волну с оттенком горечи.

– Иногда гора шепчет мне и приятные вещи. – В глазах Бабули заиграл переливчатый блеск, но она прикрыла их, отпивая молоко из стакана, так что точно определить ее настроение не получилось. Когда она поставила стакан на стол, блеск уже исчез, но мне показалось, что он просочился в ее следующие слова: – Может, Уокер и посоветовал тебе держаться отсюда подальше, но он не расстроится, обнаружив, что ты не уехала.

Был ли это лукавый блеск? Этого установить не удалось: внезапно на меня навалилась сонливость. Без сомнения, этой ночью повешенная на дереве акации мать Сары мне не приснится. Но сладко-горькое печенье не имело к этому отношения. Бабулины слова вызвали у меня в голове воспоминания о взъерошенных волосах и глазах цвета лесного мха – видимо, загадочный биолог появится в моем сне.

Одно дело – игнорировать смутное волнение, а вовсе его не ощущать – совсем другое. Возможно, то, что я решилась открыть кому-то некоторые свои мысли, не пошло мне во вред.

Завтра я буду готова отправиться в диколесье Сары – на сей раз не для того, чтобы дать пристанище ее праху, а для того, чтобы вновь обрести ее в этом месте, полном тайн и цветущей лаванды.

Глава пятая

Лето – любимое время года Сары. К середине июня ноги ее уже привыкали к шершавой траве и земле, и она редко надевала кеды, которые через силу носила в школе. Потертые и забытые, они стояли у задней двери, а верхние части стоп девочки тем временем делались бронзовыми от загара.

Ее мало заботило, что колени исцарапаны кустами шиповника и на них слетаются комары, не волновали и спутавшиеся кудри, к которым не притрагивался гребешок или расческа. От рассвета до заката, а нередко и после того, как в темноте зажигались огни светлячков, она пропадала в диколесье, не забывая за играми помочь матери в саду или набрать ей холодной родниковой воды.

Мама была занята круглый год, но сильнее всего – летом, когда сад превращался в джунгли всевозможных ароматных ингредиентов, за которыми нужно было ухаживать и поддерживать их в более-менее окультуренном состоянии, чтобы потом снять урожай. Едва научившись ходить, Сара уже знала, что из этого многообразия можно трогать, а что – лучше не надо. И к моменту, когда ей исполнилось десять, ежегодные игры на покрытой мхом поляне в лесном саду сделали из нее настоящего эксперта.

Узнав о лесе достаточно, она стала приглашать свою лучшую подругу поиграть вместе с ней. Удачно, что их мамы тоже были лучшими подругами.

В тот день, пока взрослые прищипывали боковые отростки у несозревших томатов и обрезали увядшие соцветия бархатцев, девочки строили возле ручья кукольный дом из камней и веток. Коврами стали тополиные листья, а стульями – сосновые шишки. Кровати и ванны были сплетены из побегов жимолости, а обеденным столом служил большой плоский булыжник. Из хижины, из комнаты Сары, подружки принесли кукол: подкрасили им волосы с помощью ягодного сока, а на платья пустили разноцветные шелковые платки, которые Таллула Рей нашла в шкафу своей бабушки.

И, конечно же, Лу пела.

Это было ее призванием. Из-за пения она часто попадала в неприятности в школе – как попадала и Сара, когда вдруг узнавала что-то, чего не должна была бы: например, кто из учителей за кем ухаживает или что мистер Томпсон на перемене после обеда выбегает на улицу, чтобы покурить. Нередко подружек вместе в наказание ставили у стены, и тогда они начинали тихонько напевать. Сара подхватывала мелодии Лу сразу, как только та их выдумывала. Они обе были «особенными», но не глупыми. Давным-давно они усвоили, что всему было свое время: когда-то ты поешь, а когда-то – с притворным вниманием закрашиваешь обведенные участки или вырезаешь фигурки из бумаги.

Как и сверхчувствительность Сары, песни Лу не поддавались контролю. В ней постоянно копилось вдохновение для мелодий, и Сара замечала в глазах подруги их появление, даже если Лу не издавала ни звука. В лучшем случае той удавалось лишь ненадолго удержать песню в себе, обдумать – по тому же принципу, по какому мать Сары ухаживала за садом, без лишнего вмешательства, – но Лу признавалась, что и это дается ей с трудом.

Вдвоем им, непохожим на других, было здорово.

Летом Лу могла петь сколько душе угодно, и время от времени взрослые в саду тоже подхватывали ее мелодии. Но подхватывать те песни, которые Лу сочиняла на ходу, получалось лишь у Сары. Мотив и слова становились ей известны почти тогда же, когда приходили в голову самой Лу. Сара успела понять, что в школе подпевать Лу надо не всегда, но цветы и растения лесного сада были прекрасной аудиторией, так что летом подруги обычно беззаботно веселились и пели часами напролет…

Девочек отвлек от игры с куклами нектар жимолости, а взрослые вполголоса заговорили о чем-то печальном и серьезном. Новая забава нравилась Саре и Лу даже больше, чем обустройство домика. Они побросали кукол на испачканных соком креслах из шишек и представили, что превратились в фей. Они порхали от растения к растению, срывали цветки и выпивали их сладкий, душистый сок. Какое-то время сладкий нектар отвлекал от тревожного разговора матерей. Фей такие вещи не интересуют. Им бы лишь порхать по лугу наперегонки с пчелами. Но вот девочкам, которые только притворялись феями, требовалось что-то более весомое, чем жимолость, чтобы заглушить тяжелый разговор о болезни, исцелить которую сад был не в силах.

– Повезло мне, что Мэй так помогает. Она души не чает в Лу. Ты знаешь, что она хочет сделать ей дульцимер [4]? Том даже принес для этого древесину грецкого ореха, росшего у заброшенного дома дальше по дороге. Помнишь, туда молния ударила в прошлом августе? – рассказывала мать Лу.

– Том всегда узнает, что тебе нужно, раньше тебя самого, – ответила Мелоди. – Моя прабабушка сказала бы, что он слышит шепот диколесья.

Тут мать Сары выпрямилась и потянула спину, прежде чем отряхнуть грязь с рук. Потом она приобняла свою больную подругу за плечо:

– Я бы так хотела сделать больше.

Любительницы нектара обменялись взглядами поверх цветков. Тяжелый, грустный разговор. Печальные времена. А от того, что был разгар лета, становилось еще хуже. Гудение пчел и ласковый пушистый мох под ногами делали рак еще более ужасным.

Но было так.

Сад разрастался и цвел, но даже тогда какие-то его части отмирали. Листья на стеблях становились бурыми и засыхали. Лепестки съеживались, увядали и падали на землю. Мама Таллулы не поправится. Уже никогда. Песня Лу была лишь временным утешением перед горьким прощанием.

Саре больше не хотелось пить нектар. Вместо этого она шагнула к своей лучшей подруге. Близость тоже была проявлением поддержки – несколько иным, чем пение дуэтом на школьном дворе. Без бунтарства, обыкновенное желание утешить.

Вдруг в подлеске на северной стороне поляны послышались торопливые шаги. Из зарослей выбежала девушка и с удивлением уставилась на присутствующих, будто этот сад возник здесь только сейчас, а не более ста лет назад. Ее платье было порвано, а на шее болтался сбившийся платок, и только по виду неяркой домотканой материи Сара поняла, что девушка из религиозной общины на другом краю леса.

– Вы в порядке? – спросила Мелоди Росс. Затем, одновременно с Сарой, сделала шаг в направлении сектантки.

Но прежде, чем они успели приблизиться к тяжело дышащей девушке, из-за деревьев позади нее показался Том. У него всегда получалось передвигаться по дикому лесу без единого звука. Никто лучше него не знал все здешние пути и тайные тропы. На этот раз его внезапное появление заставило всех вздрогнуть – они и так уже были напуганы девушкой из общины.

– Они тебя ищут, Мэри. Нельзя, чтобы ты их сюда привела. Пойдем со мной, – произнес Том. Он взял молодую женщину под руку – обычно точный возраст сектанток определить было непросто из-за спрятанных под платками волос и одинаково обветренных лиц, – и, когда он уводил ее, никто не стал ему мешать, даже мать Сары.

– Девочки, быстро в дом. Мы пойдем следом за вами, – скомандовала Мелоди Росс. – Не волочите ноги. И не оглядывайтесь. Бегом.

Даже лето не могло скрасить тот факт, что происходило скверное. Даже более скверное, чем болезнь, от которой страдала мать Лу. До этого в разговоре взрослых звучало принятие. Смирение. Скорбь. Но теперь Мелоди Росс глядела в сторону диколесья, откуда появилась сектантка, и на лице ее читалось нечто иное. Ее подбородок был вздернут, а перепачканные землей руки сжались в кулаки. Миссис Рей нетвердым и медленным шагом приблизилась к Мелоди и встала рядом.

– Но, мам… – запротестовала Сара. Ладонь Лу накрыла ее руку. Вдруг превратившись обратно в обычных людей, они стояли, окруженные ароматным облаком жимолости. Только цветы не могли защитить от тех, кто шел по следам беглянки.

– Если он придет за ней сюда… – начала было мать Лу.

– Тише, Руби. Пускай девочки спокойно уйдут, – остерегла ее Мелоди. – Идите, – вновь велела она Саре, не поворачивая головы. Лето – раздольная и беззаботная пора, но мамино слово закон, и даже летом Сара ему подчинялась.

Мелоди Росс была бдительной и заботливой мамой. Но в то же время никто так не напоминал Саре настоящую, взаправдашнюю фею, как она. В маме слились мудрость, стремление обо всех позаботиться и умение ухаживать за диколесьем. Так что, какой бы «он» ни пришел из-за деревьев, на пути у него встанут Мелоди Росс и ее сад, и лучше бы ему уйти подобру-поздорову. Сара выдохнула. Сердце еще не успокоилось, зато страх переродился в чувство, больше напоминающее ярость.