Шепоты дикого леса

От последней мысли острота восприятия, которую подпитывал кофеин, еще усилилась. Я потянулась к своему напитку.

– Так! Снова кофе. Тебе это совсем не идет на пользу. Принеси вторую чашку, Джун! – внезапно распорядилась Бабуля. Она отодвинула от моего локтя кофе и из складок своего наряда достала еще один плетеный мешочек. Этот был перевязан зеленой веревочкой, и, как только он опустился в кипяток, который успела поднести официантка, я почувствовала до дрожи знакомый аромат.

– Чай с валерианой, – проговорила я. Слезы не покатились, хотя картинка перед глазами размылась по краям. – Сара постоянно мне его заваривала.

– Она покинула нас совсем юной, но многому успела научиться у своей матери.

Как я ни старалась сохранять бдительность, невозможно было устоять перед валериановым чаем, напоминающим о сестре. Я взяла чашку и осторожно отпила из нее, пока мешочек с травами все глубже утопал в кипятке. Аромат заставил меня прочувствовать все заново: дружбу, утрату, уверенность в совместном будущем и незыблемость того, что я осталась одна на всю оставшуюся жизнь.

– Время еще не пришло. Я хотела, чтобы вы обе стали старше и мудрее, прежде чем вернетесь. Но вот ты здесь. Ты слишком молода, – продолжала Бабуля. – А я слишком стара. Но семена падают и зреют там, где могут.

Стало ясно, что она еще старше, чем я предположила сначала. Ее движения были точными и проворными. Глаза блестели. Но при более пристальном взгляде становилась видна тонкая паутина морщин вокруг глаз и губ. Она допила свой чай и поставила чашку на стол перед собой, а затем развязала желтую нить, чтобы влажная травяная смесь высыпалась на донышко. Старушка всмотрелась в свою чашку и прикусила нижнюю губу с таким видом, будто размышляла над тайнами мироздания.

– Мне нужно захоронить прах Сары возле дома ее матери, – сказала я. Чай Бабули и ее сочувствие ослабили мой внутренний барьер. Нужно было рассказать кому-то о моей скорбной обязанности, а ближе всех оказалась она.

– Сара хочет, чтоб ты сделала нечто большее, – ответила Бабуля.

Она потянулась к моей чашке, но я крепко держалась за ручку. Почему-то мне вдруг не захотелось, чтобы она дергала за зеленую нитку и выпускала из мешочка заварку. Не просто не захотелось. Сердце бешено заколотилось. Словно маленькая девочка с плюшевым клоуном снова прячется в кладовке, а дверная ручка под напором руки приемной матери скрипит так решительно, что хлипкий замок вот-вот сломается.

Я не знала эту женщину.

Не знала ее намерений и мотивов.

Пальцы Бабули с неожиданной твердостью взялись за чашку, но смирились с моим сопротивлением. Рука медленно опустилась, и лишь приподнятая бровь намекнула, что старушка знает достаточно и без гадания по травяной гуще.

Да и у Сары разве не было поразительной интуиции? Сестра надолго останавливалась около каждого объявления о пропаже животного. Я к этому привыкла и даже не пыталась ее от них оторвать. Очень многих она разыскала. Сару Росс нужно было просто принять. Каждый день восходит солнце. Сара чувствует точное местонахождение потерявшейся французской болонки. Так что встреча с кем-то вроде Бабули в Морган-Гэпе меня не особо потрясла. Сара попросила вернуть ее домой, потому что точно знала, что я справлюсь.

И все же привыкание к сверхъестественным талантам Сары происходило у меня постепенно. А знакомство с Бабулей оказалось внезапным. В мире, часто казавшемся унылым и бесцветным, Сара была яркой искоркой, однако мой инстинкт самосохранения запаниковал от встречи с чем-то еще более ярким – и это здесь-то, в городке, где угольная пыль все еще могла испачкать хлам на чердаках.

– Женщины из рода Росс жили в Морган-Гэпе еще со времен Восстания из-за виски [3]: тогда сюда приехали переселенцы из Ирландии. Некоторые говорят, что Россы уже ждали здесь, когда прибыли первопроходцы. Они были знахарками, понимаешь? – спросила Бабуля.

– Владели знаниями, – ответила я, но без особого энтузиазма в голосе. Можно привыкнуть к необычным чертам своей лучшей подруги, но нельзя совершенно спокойно принять те же черты в другом человеке. Или не в человеке, а в мире. От напряженного внимания у меня встали дыбом волосы на затылке, а желудок стал невесомым, будто вместо травяного чая наполнился гелием. Эта женщина заранее знала о моем прибытии, хотя поехать я решилась через пару часов после полуночи – «пережив» гибель матери Сары очередные несколько раз.

– Можно сказать и так, – согласилась Бабуля. – А еще можно сказать, что им были ведомы способы повлиять на наш мир. Слегка его кольнуть. Подтолкнуть, когда надо. Помочь. Исцелить. Как это ни назови, а в здешних местах, если тебе вдруг открывается что-то, о чем не могло быть известно, – например, что начнется дождь или что какая-то молодая пара собирается пожениться, – то про тебя скажут: «Это кровь Россов в ней говорит». Кто-то отрицает это. Кто-то заявляет, что так и есть. А кто-то – боится. Но хижину и сад Россов никто не потревожил. Тебе ничто не помешает похоронить Сару возле ее матери, бабушки и прабабушки.

Договорив, она поднялась и встала из-за стола. Достав несколько крошечных конвертов из очередного потайного кармана, она положила их рядом со своей чашкой.

– Молотый женьшень для матери Джун, – кивнула старушка в сторону конвертов. – Она лечится от рака, и ее энергия на исходе. Приходи ко мне, когда закончишь в саду. Тогда нам будет что обсудить.

Незнакомец за стойкой вновь смотрел в нашу сторону. Странным образом его взгляд был еще пристальней, чем до этого. И на этот раз Бабуля обернулась и шикнула, как будто он что-то сказал:

– Не переживай, Джейкоб Уокер. Браконьерством не промышляю. Этот женьшень я абсолютно законно вырастила на своем участке. – Потом она снова обратилась ко мне: – Будто я хоть одной травинке в этих лесах могу навредить. Он – биолог. Работает на государство. Пора бы ему понять, что мы оба служим этой горе, только по-разному.

Биолог не отворачивался. Наши взгляды снова встретились: это длилось достаточно долго, чтобы суеверная тревога уступила место тревоге иного рода, и я сидела не в силах пошевелиться. Я приучила себя не расслабляться, поэтому не могла не заметить, если вдруг моя бдительность падала ниже допустимого предела. Почему меня так тронуло, что он подвинул стулья из прохода, облегчая путь пожилой женщине? Или меня тронуло уже то, что он поднялся с места? Сам знак уважения? Это ведь просто посетитель, который ест свой завтрак. Незнакомец, проявивший вежливость. Я всегда ужасно нелепо вела себя с мужчинами при первой встрече. Так что обычно просто игнорировала такого рода тревогу.

Но сегодняшний день оказался еще тяжелее, чем я ожидала. Мне не хотелось, чтобы кто-то видел мою боль, и я опасалась, что мужчина за стойкой заметил навернувшиеся у меня слезы – и не только их, – прежде чем вернулся к своей тарелке.

Бабуля, похоже, не уловила моей реакции на Уокера. Она, как ни в чем не бывало, снова потянулась в недра своего кокона, будто я не моргала что есть мочи, чтобы заставить исчезнуть горячую влагу. Я отметила, что контуры губ биолога слегка смягчились, когда он оценил выражение моего лица. Но нельзя было показывать уязвимость. Если бы он вновь оглянулся, то увидел бы мои ясные глаза и стиснутую челюсть. Но он не оглянулся, а из очередного Бабулиного кармана появился свернутый лист бумаги. Бумага пожелтела и пошла пятнами, словно ее испачкали смуглые пальцы старушки. Но я уже успела понять, что работа с растениями, их выращивание и заготовка не могли не оставить следов на руках. В ее темных волосах блестело серебро седины. На щеках играл румянец, одежда была чистой. Кожа рук потемнела не от грязи. Скорее, земля таким образом отметила Бабулины заслуги, чтобы другие жители не сомневались в ее мастерстве.

– Все давно для тебя подготовлено. – Она протянула мне свернутый лист с таким значительным видом, что отказаться принять его я не могла.

Свиток с трудом развернулся – ведь он пробыл в скрученном состоянии довольно долго, – и я смогла различить рукописные строчки. Чернила выцвели, но мне удалось понять, что это маршрутные указания. Они завершались более крупной подписью. Инициалы «М.Р.» почти не утратили изначальной четкости. Они пришлись на самую защищенную часть свитка: от солнечных лучей и сырости их уберегли несколько слоев свернутой бумаги.

Как можно было довериться чьей-то самодельной карте, полученной от дамы, которую я едва знаю?

– Здесь написано, как добраться до хижины семьи Росс. Сад расположен недалеко от нее. Иди по тропе. Ты поймешь, где следует упокоить прах Сары, – произнесла Бабуля. Затем она отступила на шаг, и это движение застало меня врасплох. Свиток выпал из рук на стол и свернулся обратно. Не знаю почему, но я вдруг потянулась к потемневшей Бабулиной руке, чтобы не позволить ей уйти. Я ни к кому не прикасалась с тех пор, как умерла Сара. Да и не в моем характере было тянуться навстречу другим. Вот отбрыкиваться от кого-то время от времени – другое дело. Бабулина ладонь оказалась на удивление прохладной – видимо, из-за возраста ее кровообращение ухудшилось. Свободной рукой она мягко погладила мое запястье, и в этом жесте, несмотря на прохладу кожи, ощущалось тепло. Хоть точный возраст дамы и не поддавался определению, ей наверняка уже приходилось хоронить друзей. До этого момента мне не хотелось, чтобы остатки заварки в моей чашке открыли ей нечто сокровенное. А теперь получилось почти то же самое. Чересчур быстро. Чересчур близко. И вообще чересчур.

Сама я могла проявить эмпатию из вежливости с незнакомой официанткой. А вот сочувствие, выказанное кем-то мне, когда горе все еще ранило, заставляло еще сильнее ощетиниться.

И все равно я потянулась к старушке и не выпускала ее руки.

– Тебе лучше сперва разобраться с главным. А потом мы снова поговорим. Разыщи меня, когда дело будет сделано. – Она переместила свободную руку с моего запястья к ладони, которая сжимала ее руку. Это убедило меня ослабить хватку и отпустить ее. Затем Бабуля аккуратно согнула мои пальцы так, чтобы ладонь превратилась в неплотно сжатый кулак. – Ты боец. Сара нуждалась в твоей защите. И все еще нуждается. Не сдавайся. Это не конец. Это – начало.

Мои пальцы не разогнулись, даже когда она отпустила меня и ушла восвояси.

Когда Бабуля выходила из закусочной, биолог не стал подниматься с места. Он никак не отреагировал на ее уход. Это тоже вызвало у меня симпатию. Бабуля шла по своим делам, а он просто не вставал ей поперек дороги. Не знаю, перевел ли он взгляд в мою сторону, когда я, распрямив наконец кисть, попросила счет. Я же твердо решила не смотреть на него. Присутствие Уокера осознавалось и без зрительного контакта, и от этого становилось не по себе.

Проходя мимо места, где сидел биолог, я оказалась меньше чем в метре от его спины. Мое тело просканировало это пространство, словно желая понять, как быстро сможет преодолеть его, если мозг даст такую команду. К тому же каждый из нас, похоже, подсознательно был осведомлен о другом. Готова поклясться, его плечи напряглись, когда я приблизилась к стойке. Но я просто шла дальше. Около входной двери у меня уже болели стиснутые челюсти и щипало от сухости широко раскрытые глаза.

Скорее всего, он ничего не заметил или не придал значения. Все, что я пыталась доказать, я доказывала только самой себе. И этого было достаточно. Попав в своеобразный городок, жизнь которого в утренние часы оказалась куда насыщенней, чем можно было ожидать, мне нужно было сохранить волю и решимость. Когда-то давно я создала равновесие из хаоса. Да и смерть Сары я пережила. Разве нет? По крайней мере, физически? И я точно не собиралась терять самообладание из-за пары пристальных зеленых глаз и умудренной годами феи-крестной с волшебными карманами, набитыми запасами травяного чая.

Глава третья

Я не привыкла ориентироваться по письменным указаниям, но адреса у хижины Россов не было, а мой навигатор на таком удалении от города начинал сбоить. Телефон все еще позволял принимать входящие звонки и звонить самой, но одинокая полоска в правом верхнем углу экрана выглядела почти фатально.

Итак, я пыталась отыскать ориентиры, упомянутые в маршруте, действуя отчаянным методом проб и ошибок, и надеялась, что бензина в баке хватит на эти скитания.

Наконец удалось найти проезд, совпадающий с описанием, – его предваряло скальное образование, в заметках М.Р. названное Стоячими камнями. Трем массивным глыбам, прислоненным друг к другу, больше подходило бы «Скалы, оказавшиеся не по зубам дорожно-строительной компании». Я включила поворотник и крутанула руль, заложив крутой вираж, хотя колея в траве виднелась слабо.

Арендованный автомобиль пружинил на заросших травой кочках. Слоя высокой густой зелени между колесами оказалось достаточно, чтобы замедлить ход. Поток примятой травы с шуршанием проносился под шасси. Это было похоже на движение по воде. Я вела осторожно, проезжая рощи, поля и постепенно поднимаясь все выше. Перед склоном, около которого стоял дом Россов, дорога надвое рассекала заросший полевыми цветами луг. Слева от меня показался красный некогда сарай с тронутой ржавчиной жестяной крышей, а еще – яркий на общем фоне, бирюзового цвета старый пикап, который уже наполовину поглотила местная растительность. Окна и кузов почти полностью скрылись под лозами, оплетавшими автомобиль сверху донизу, словно природа специально следовала его контурам, превращая его в нечто зеленое и живое.

У обочины дороги в землю была воткнута табличка с надписью: «Нет ходу трубопроводу». От времени и непогоды она накренилась и выцвела. По дороге в город мне подобные уже попадались. Из нашумевших новостных репортажей я знала, что компании по добыче природного газа хотели проложить трубопровод от месторождений в Северной Виргинии в остальные части страны. Очевидно, у многих жителей в окрестностях горы Шугарлоуф эта идея не встретила одобрения.

Зарастающая дорога и старая табличка уняли мои волнения по поводу нечаянной встречи с другими людьми. Хотя кто-то здесь явно бывал время от времени. Наверное, Бабуля. В противном случае все бы тут окончательно заросло. Но когда я остановила машину перед домом, кругом стояли тишина и покой. Не дав себе времени собраться с мыслями, а то могла бы просто взять и вернуться по дороге обратно, я вышла из машины и захлопнула переднюю дверцу. Затем открыла заднюю и отодвинула куртку. Все это я делала быстро и уверенно, будто каждый день ездила в горы развеивать прах самого близкого человека.

Урна холодила мне руки. Я прижала ее к животу и закрыла автомобиль ногой.

Может, когда я расстанусь с прахом Сары, кошмары прекратятся. Спокойный сон был мне необходим, но в то же время пугал. Сейчас я, можно сказать, каждую ночь воссоединялась с ней. Но слово есть слово. Я не могла нарушить обещание, данное лучшей подруге, даже если ее последняя просьба разбивала мне сердце.

Хижина была построена давным-давно. Ее бревенчатые стены посерели и обветрились. Между ними тусклыми полосами проглядывали слои промазки. Но постройка казалась прочной. Простая квадратная конструкция с отлично сохранившейся металлической крышей. В пустоте, жившей у меня внутри со дня трагедии, эхом отозвались слезы Сары, когда я заметила возле входной двери пару красных резиновых сапог. Они, в отличие от сарая и стен хижины, сохранили яркость цвета. Я потеряла Сару. Сара потеряла мать. Ничуть не удивительно, что всепоглощающая пустота кошмаров не отпускала меня и наяву. На крыльце у входа в хижину в стороне от двери покачивались на ветру подвесные качели – одновременно и уютно, и душераздирающе.

Покой. Безмятежность. И все это было обманом.

В этот домик на отшибе тоже проникли опасность и боль. Красные резиновые сапоги, скорее всего, принадлежали матери Сары. Женщине, которую убили поблизости от этого места более десяти лет назад. Их жизнерадостный оттенок вызвал в памяти куда более мрачный красный прямиком из моих кошмаров.

Подниматься на крыльцо я не стала. Не смогла бы вынести скрипа половиц, по которым, играя, бегала Сара. Да и задержка лишь ненадолго отсрочивала неизбежное. Я приехала, чтобы захоронить прах в саду. Мне предстоит увидеть дерево, преследовавшее меня во снах. Мне придется пройти по замшелой лесной тропе вдоль устья ручья, куда упали страницы с рецептами.

Когда я обошла дом и оказалась рядом с местом, где росла, обвивая поблекшие белые шпалеры, непокорная дикая роза, открывшийся вид заставил меня замереть. Розу давно не подрезали, но в остальном задний двор выглядел не изменившимся. Это был тот самый двор, по которому я раз за разом шла в кошмарах. Роса на траве испарилась несколько часов назад, но я бывала здесь – прямо здесь – в облике Сары так много раз.

По телу пробежала дрожь.

Точно.

Суеверное волнение, посетившее меня в кафе, теперь скользнуло по позвоночнику ледяными пальцами страха. Неужели пересказ Сары был настолько детальным, что у меня получилось представить себе все в точности так, как это выглядело на самом деле? Дверь в хижину со двора сейчас оказалась закрыта, но это та самая каркасная дверь из выдержанной древесины. И порог, который я переступала десятки раз.

Подойдя ближе, я не потянулась к дверной ручке, а крепче прижала к себе урну с прахом Сары. Что, если внутри хижины тоже будет что-то знакомое? Я повернулась к лесу. Просвет между деревьями указывал, где начиналась тропа. Ей явно регулярно пользовались. На секунду я представила, как каждую ночь на этой дорожке появляются следы Сары, ведущие к дереву белой акации и невольно увлекающие меня за собой. Мрачная фантазия не ослабила хватку ужаса.

Земля под ногами была ровной и хорошо утрамбованной. Такая же, как и в каждом из снов. Но тропинки протаптывают живые люди, а не фантомы. Нельзя было позволить себе поддаться мороку.

Внезапно этот суеверный страх заглушила вернувшаяся тревога встретить здесь кого-то. Мне нужно отнести прах Сары в сад. Опасаясь посторонних и не представляя, кто это может быть, я продолжила путь.

Я не наткнулась бы на повешенную на дереве женщину. Кроме перспективы выставить свою скорбь на обозрение незнакомцам, бояться было нечего.

По пути от ограды к просвету между деревьями я сорвала стебелек лаванды. Поднеся цветок к носу, я глубоко вдохнула его успокаивающий аромат. От этого в сознании возникла картина, как лепестки лаванды становятся бледно-сиреневой пыльцой в руках у матери Сары. Тропа не заросла, но, чтобы ступить на нее, нужно было преодолеть росшие по бокам кусты и ветви. Я осторожно отодвигала свисающие ветви, лозы и пушистые еловые лапы, не зная, видит ли во мне лес нарушителя или долгожданного гостя. Впервые я вступала в диколесье, как называла его подруга, и при этом представляла, как мать Сары разжимает пальцы и позволяет лавандовому порошку упасть в горячую, окутанную паром ванну, которую она приготовила для дочери.

* * *

Утром у Сары опять разболелись пальцы, поэтому перед сном мама приготовила ей особую ванну с лавандой. Саре было всего пять лет, однако она уже знала, что к утру боль может вернуться: ее несли сны – те самые, которые иногда приходили вместо снов о пони или сладкой вате.

Ночнушка уже была разложена на кровати, а на бельевой веревке на дворе проветривалось любимое Сарино лоскутное одеяло – летом мама часто выносила его туда. Это чудесное одеяло сшили своими руками она и ее подруги: они соединяли разноцветные яркие лоскутки, получая удивительный калейдоскоп узоров – эти узоры Сара год за годом обводила пальцами.

В ее спальне пахло солнечным днем и теплой травой. Набирая горячую воду в большую ванну на когтистых лапах, ее мама напевала. Песня была из семейного лечебника. Вряд ли много кто ее слышал. Мотив был необычный, живой и переливчатый, а среди слов встречалось много таких, которые сама Сара еще не могла выговорить.

Пока не могла.

Однажды она их выучит и споет. Потому что так делают все поколения семьи Росс.

Давным-давно мама научила ее плести венки из маргариток. Стебелек к цветку, цветок к стебельку. Венок всегда нужно было замкнуть в круг, соединив конец с началом. Иногда вместе с мамой они целый день напролет плели длиннющий венок, который огибал весь дом. А потом брались за руки над цветочной гирляндой и проходили вдоль нее семь раз, пропевая имена всех женщин из рода Росс, начиная с живших ранее, чтобы помнить.

Фэйр – Маргарет – Энн – Элизабет – Берта – Кэтрин – Мэри – Беатрис – Мелоди – Сара.

Мудрые и могущественные женщины, жившие тут до них, всегда носили фамилию Росс. Если они и выходили замуж, то венчались под луной и звездами: свидетелем у них был лес, а его обитатели заменяли гостей и священников, отправляющих обряд. Отца Сара не знала, зато в свои пять лет уже была в курсе, что кровь Россов течет во многих семьях, населяющих округу. Просто у некоторых она получилась разбавленной – все равно что крепкий, горький чай, в который долили сливок и добавили сахара. Такой чай уже превращался в другой напиток – более приятный для некоторых желудков. Нежнее. Слаще.

Вода набралась, а мамина песня уже обходилась без слов, осталась только мелодия. Пока Сара раздевалась, мама взяла стеклянную банку с высушенными цветами и наклонила над своей второй ладонью, высыпав на нее часть лепестков. Затем она стала перетирать их пальцами, пока лаванда не превратилась в пыльцу, которую мамина рука рассыпала по всей длине ванны. Лаванда опускалась в горячую воду, выдыхая свой запах, и комнату наполнила весна.

– Ну вот. Готово. Ночью будешь спать спокойно, и никакие сны тебя не разбудят, – сказала мама. Но девочка знала: Мелоди Росс не уверена в том, что сны Сару не потревожат. Порой дочери Росс не могли найти покоя. Изредка что-то открывалось им и будило в предрассветные часы. Такое знание никогда не было четким и конкретным. Оно дуновением проникало в их сознание и рассеивалось, подобно лавандовой пыльце, упавшей в воду, оставляя после себя лишь отголосок.

Мама протянула руку с фиолетовыми следами и помогла Саре забраться в ванну. Девочка смело погрузилась в воду, и ей не мешало, что та горячая и от этого кожа розовеет под рябью волн.

Когда она устроилась в ванне, мама дала ей кусок домашнего мыла. Ваниль мыла не перебивала запах лаванды. Они дополняли друг друга. То есть были к-о-м-п-л-е-м-е-н-т-а-р-н-ы-м-и. Сара научилась читать и писать до того, как пошла в школу, – по лечебнику. Вспенивая мыло, она старалась повторить мотив, который напевала мама, пока без слов. Так она училась. Училась постоянно. Но стать целительницей – задача на всю жизнь. А сейчас ее вполне устраивало быть обычной девочкой. Она выпустила из рук мыльную пену и наблюдала, как та плывет по воде, от которой исходит безмятежный аромат лаванды. И она представляла, что это корабль, который отвезет ее к пони, а пони умчит ее прочь от боли, проникшей в сны.

* * *

Я выронила стебелек лаванды из рук. Пригрезившееся было туманным и нечетким – в отличие от эпизодов, преследовавших меня в кошмарах. Вся эта картина могла оказаться прихотью воображения, навеянной таинственным лесом вокруг. Наступило позднее утро. Вот-вот прохлада сменится дневным жаром. Но в тени деревьев идти было приятно. Когда грезы о ванне с лавандой в моей голове рассеялись, я вдруг поняла, что под ногами сыро от росы. Но я не замедлила шаг. Ведь я оказалась здесь наяву. На земле не было видно вырванных страниц. Крови – тоже. Вместо остатков книги, которые, будучи Сарой, прижимала к груди во сне, я несла на руках урну с ее прахом.

Вокруг пели птицы и, жужжа, пролетали по своим неведомым делам насекомые. Невдалеке по камням журчал ручей, а под подошвами моих кроссовок шуршала земля. Ничьих других шагов я не слышала. И уж точно не слышала шлепков босых ног моей продрогшей подруги.

У меня и самой стыли ноги, пока я подходила ближе и ближе к месту, откуда раздавался плеск воды. В груди почувствовалась тяжесть. Кровь понеслась по венам с удвоенной силой – так, что у меня зашумело в ушах. Воздух, который я с усилием впустила в скованные легкие, был одновременно терпким от запаха прелой листвы и свежим от буйной молодой зелени.

Тропинка повернула, и я услышала скрип веревки, натянутой на ветку. Ее витки терлись о кору, сопротивляясь грузу. Неживой груз. Тело моей матери. Нет. Не моей. Матери Сары. Нет, я не застряла в кошмаре. Я лишь исполняла возложенный на меня долг.

Я никак не ожидала, что открывшийся моим глазам сад окажется таким пышным, ярким, полным жизни. Из стесненной груди вырвался изумленный вздох.

Этот ухоженный сад, переполненный сочной листвой, яркими лепестками, всяческими побегами, бутонами и цветущими грядками и кустами, украсил бы обложку любого журнала. Я отметила, что каждый кустик, каждое растение и каждая лоза здесь высажены аккуратными рядами или формируют клумбы, но весь этот безудержный растительный триумф казался мне чистейшей экзотикой. Ничего знакомого здесь не было. Я привыкла к бетонированным тротуарам и жестоко подстриженным городским деревцам. А тут среди зелени пестрели розовые, золотистые, пурпурные и серо-голубые соцветия. В наличии были все оттенки желтого: от сливочного масла до апельсиновой корки. Вся эта живая радуга трепетала на ветру, в такт его дуновениям покачивались причудливые грозди и шелковистые клубки лепестков, каких я никогда прежде не видела. Я знала только, как называются деревья, высаженные по краям сада, – и то лишь потому, что Сара мне о них говорила, а еще – потому, что кора у них была покрыта характерными глубокими бороздами. Белые акации, все разного размера. Чем крупнее дерево, тем оно старше – по одному на каждую женщину из рода Росс, чей прах был развеян под их необычно узловатыми ветвями.