Шепоты дикого леса

Но даже представив себе звук, с которым дубовый пестик, гладкий и лоснящийся от многолетнего использования, растирает в ступке корешки, Сара не поверила в это объяснение.

Потому что она принадлежала к семье Росс, а женщины в их роду знали: предчувствия не менее реальны, чем бумаги, разбросанные по полу спальни.

Сара отпустила дверной косяк и вбежала в комнату. Она упала на колени в ворох бумаги, но даже шуршание вырванных страниц, которые она подбирала и прижимала к груди, с трудом заставило поверить в то, что святыня осквернена. Мама бы ни за что такого не допустила – если только с ней не стряслась беда.

Снаружи рассеивалась темнота, небо стало блекло-серым.

Разбросанные страницы были вырваны из старинного лечебника семьи Росс, который ночью обычно хранился на мамином прикроватном столике. За годы службы они выцвели и покрылись пятнами. Тем не менее рукописные заметки травниц предшествующих поколений тщательно оберегались.

До сего дня.

Неправильность происходящего потрясла Сару. Чувство падения в бездну переполнило желудок и погрузило все тело в пучину отчаяния. Однако, прежде чем, дрожа, подняться на ноги, она подобрала вырванные страницы. Все до единой.

Стало светлее, и она увидела то, чего не заметила ранее.

След из страниц вел по коридору в гостиную. А оттуда – дальше, через порог дома мимо открытой входной двери. Мотылек сердца поднялся выше, к горлу, и замер там, едва позволяя дышать. Она кинулась вперед, подбирая остатки книги, потому что знала: этого хотела бы ее мать.

Лечебник сопровождал жизнь Сары чуть ли не с рождения. Она ведь была из семьи Росс. Книга была предназначена научить ее врачевать и готовить лекарства, взращивать и пожинать семена будущего. Горячие слезы хлынули по ее замерзшим щекам. Утром в горах было морозно. Легкая ночная рубашка не давала достаточно тепла. Но возвращаться за халатом девочка не стала. Плача и дрожа от холода, она подбирала страницу за страницей, пока ее ноги леденели от росы.

Сара не оставила ни одной страницы на сырой траве, собрав даже те, на которых были липкие следы крови. Когда она прикасалась к ним, с ее холодных губ срывался отчаянный стон, сдержать который мотыльку в горле было не по силам.

Разбросанные страницы привели к тропинке, скрывавшейся в лесу. Девочка без колебаний ступила под его тихие и все еще темные своды. Тени диколесья были ей знакомы. Прежде чем она научилась ходить и говорить, ей показали тут каждое растение, каждый корень, каждое дерево и каждую лозу. Но и здесь Сару уже поджидало нечто искаженное, противоестественное. Шелест листьев от дуновения утреннего ветерка не звучал гостеприимно – к нему примешивался другой звук: размеренный скрип, заставивший ее плотнее прижать к груди остатки лечебника.

Скрип не умолкал. Чужеродный звук в родном месте.

Сара дошла до конца такой знакомой тропинки, ведущей со двора в сад, но впервые что-то на этом пути заставило ее застыть в страхе. Скрип стал слышнее. Он давил на уши, заглушая грохот сердцебиения и приветливое журчание горного ручья.

Зловещий звук стал вездесущим. Разум пытался определить, откуда он исходит, и в то же время уклонялся от этого знания.

А вдруг часть страниц унесла вода?

Паника заставила девочку двинуться дальше.

Нужно сберечь книгу. То утро, бросившее вызов всему привычному, оставило Саре только такой смысл.

Внезапно открывшаяся чудовищная картина – тело, висящее на белой акации, – снова остановила ее. Смысла не стало. Все разумные доводы улетучились. Тугая веревка шла от материнской шеи к скрюченной ветви, на которой терлась о кору и издавала стоны затянутая петля. Руки Сары обмякли, и собранные страницы, словно осенние листья с алыми крапинками, рассыпались по земле. Теперь и правда какие-то из них оказались в ручье. Им повезло – течение подхватило их и понесло по волнам, а Сара, оцепеневшая снаружи и внутри, так и стояла, приковав взгляд к телу матери.

Наконец мотылек, сидевший в ее горле, выпорхнул наружу надломленным криком. Он разорвал тишину, сковавшую гору. Всеобщей неподвижности тоже пришел конец: сонные вороны встрепенулись и поднялись с насиженных мест, откуда наблюдали за мрачной сценой. Сара бросилась к качавшимся, подобно маятнику, посиневшим ногам матери. Чтобы помочь. Защитить. Хотя явно уже слишком поздно.

Мамина ночная рубашка была в крови: засохшие брызги резко выделялись на бледно-розовой ткани. Мама всегда была такая чистая и опрятная, такая решительная и ко всему готовая, переполненная энергией и жизнелюбием. Кто-то сделал ей больно. Кто-то вытащил ее из дома, оставив след из окровавленных страниц.

Сара оказалась не готова. Двенадцати лет ученичества не хватило. Оберегов и снадобий было недостаточно. И сада дикого леса – тоже. Мотылек улетел. Остались только стоны. Острые и уродливые, они раздвигали губы зазубренными крыльями, которые резали, как стекло. Тело на дереве не было ее матерью. Осталась лишь изуродованная, безжизненная оболочка знахарки Мелоди Росс. Ее остекленевшие глаза не выражали ничего. На ее губах больше никогда не появится улыбка. Еще недавно блестевшие на солнце темные волосы растрепались и вымокли.

Сара добиралась до сада слишком долго. Она должна была услышать шум. Должна была почувствовать ужас. Все это разбудило ее, но она отвлеклась на игрушечную мышь и блуждания по темному дому. Притворялась, что все в порядке, выпив сока и думая о подарках ко дню рождения. Но она была из семьи Росс, жизнь которой никогда не ограничивались пустяками вроде сережек или пирогов.

Вой, полный гнева и страха, понесся к солнцу, показавшемуся на горизонте. Никогда больше мелочь вроде связанного крючком оберега не сможет ее утешить. Сара упала на колени у подножия белой акации, потрясенная собственным криком. Пройдет немало времени, прежде чем она снова сможет издать хоть звук.

* * *

Урна с прахом стояла там, где я ее оставила. Ваза из нержавеющей стали не опрокинулась, пока я спала, и останки Сары не рассыпались по полу вместе с ее жуткими воспоминаниями. Скорбный пепел не проник в мои обычно безликие кошмары и не наполнил их ужасающе отчетливыми образами. Результатом автомобильной аварии, отнявшей жизнь моей лучшей подруги, стало легкое сотрясение мозга… и прах Сары.

Прошел месяц с тех пор, как я забрала ее останки.

Никто другой на них не претендовал.

Эта ответственность, проникнутая каким-то опустошающим холодом, днем превращала меня в блеклое подобие самой себя, а по ночам отравляла мою голову пугающими мыслями.

Ведь это мне Сара Росс доверилась после того, как убили ее мать, а я не справилась с задачей. Не уберегла названую сестру. Ее не стало. Как и всего, что я пыталась сохранить за свои двадцать три года… Кроме воспоминаний Сары.

В день нашего знакомства я взяла ее за руку, и в череде ночных разговоров по душам она шепотом пересказала мне, что случилось тем утром, когда она нашла свою мать мертвой.

Такая хрупкая.

На фоне миниатюрной фигурки Сары я казалась неуклюжей верзилой. Нас определили в одну и ту же приемную семью, и комната у нас была общей. Небольшой рост новой знакомой лишь на несколько секунд обманул меня. Я догадалась верно – она оказалась старше. На целый год. Но возраст не помешал мне понять, что ей нужна защита. На это намекали синяки под глазами и нездоровая бледность, пришедшая на смену выцветающему загару. Губы у нее были обветренные, в трещинах. В первый вечер она проплакала несколько часов, и во рту у нее пересохло от соленой печали.

Я принесла стакан воды и присела на краешек ее кровати. Она сделала несколько глотков, чтобы промочить горло, а потом начала говорить. Я взяла ее за руку и не отпустила бы даже при угрозе собственной жизни.

Только когда подруга умерла, я поняла, что запомнила каждое ее слово.

После несчастного случая, виновник которого так и не был найден, мне каждую ночь приходил кошмар, навеянный ее хриплым шепотом. От него я всегда подскакивала на кровати в один и тот же момент, а затем вставала и блуждала в поисках покоя. А находила урну. Это не приносило облегчения.

Под резким светом люстры поверхность урны блестела, словно зеркальная. Она искажала мое отражение. Увидев странное, нечеткое и будто бы незнакомое женское лицо, я отступала назад и закрывала дверь.

Вторая спальня нашей квартиры в Ричмонде, оплачивать которую мне скоро будет не по карману, превратилась в склеп.

По пути в ванную за обезболивающим я проверила телефон. Никаких уведомлений. Ничего, напоминающего о Саре, в нем не осталось. Никаких писем или сообщений. Я удалила их все, а новых никогда больше не появится. Почему я их не сохранила? Потому что свидетельства того, что какое-то время, очень недолго, мы жили нормальной жизнью, были для меня невыносимы.

И на сердце у меня было так же пусто, как на экране телефона.

Я оставила его на тумбочке в коридоре и сосредоточилась на пульсирующей боли в висках и других частях своего пострадавшего в аварии тела. Пришло время для очередной дозы лекарства. Вероятно, к моим чересчур ярким сновидениям крошечные белые таблетки тоже имели отношение, но без них я заснуть не могла, а ночь прошла только наполовину.

Сара заварила бы чай с валерианой. С годами мне удалось полюбить горьковато-мятный вкус этого напитка, рецепт которого хранили в ее семье.

Сара так никогда и не оправилась от убийства своей матери. Она оставалась бледной, ее окружала аура хрупкости, и правда о ней открывалась только мне. А я, высокая и сильная, отгораживалась от окружающего мира неприступной стеной. И только для Сары этой стены не существовало. Вместе мы сумели построить нормальную жизнь. Ненадолго.

А теперь в стене, которую сумела пробить Сара, зияла брешь, куда просачивались леденящие кровь кошмары. Однажды я дала Саре обещание. Что отвезу домой, когда ее не станет.

И намеревалась сдержать слово. Когда-нибудь. Я не допускала никакой лжи между нами, не допущу и этой, последней. Вернувшись в постель, я поняла, что организм не стал сопротивляться воздействию таблеток. Он был изнурен. По правде говоря, разум тоже с готовностью погрузился обратно в туманное бессознательное. Ведь теперь только в кошмарах можно было увидеть Сару. И страху не удастся помешать мне отправиться за ней. Никогда не удавалось.

Глава вторая

От Ричмонда до городка Морган-Гэп ехать недолго, не нужно даже покидать Виргинию. Однако удаленность одного населенного пункта от другого измеряется не только в километрах. Ни одна спутниковая система навигации не смогла бы подготовить меня к тому, какой мир открывается с вершины горы Шугарлоуф. Карта, поджидающая читателя в каком-нибудь романе в стиле фэнтези, была бы уместнее, чем электронный голос, указывающий путь сквозь страну утренних туманов и густых теней леса – невероятно далекую от загруженных улиц и бесконечных чашек капучино. Была поздняя весна, и, выехав из царства асфальта и невзрачных бетонных коробок, я попала в водоворот оттенков зеленого, от которых рябило в глазах.

Когда я наконец достигла родного города Сары и припарковалась, горизонт на востоке приобрел насыщенно-розовый, сюрреалистичный оттенок, вызывающий мысли об инопланетных пейзажах. Навигатор сообщил, что дорога до ближайшей сетевой кофейни займет сорок пять минут – причем в обратную сторону. Повезло, что он здесь вообще работал. Телефон показывал очень слабый уровень сигнала. В каком-то оцепеневшем, не подогретом кофеином безмолвии я наблюдала из арендованной машины превращение розового восхода в оранжевое утро. Хорошо быть бариста. Рядом всегда есть кофе. Какая-то часть моего сознания не успела погрузиться в дрему и смогла преобразовать вывеску находившегося поблизости кафе-закусочной в заманчивую картинку тяжелых белых фарфоровых чашек, наполненных черной жидкостью. Эта картинка была навеяна сценой из какого-то фильма, а не моим жизненным опытом, но острая потребность в стимуляторе заставила меня поверить в ее реальность и покинуть автомобиль. Я была на взводе, и виной тому не только недостаток кофеина или отсутствие привычного утреннего ритуала его употребления.

На заднем сиденье лежала урна с прахом. Я упаковала ее в один из контейнеров, в которых Сара хранила вещи. Ей нравились коробки со старомодным растительным орнаментом. На этой были нарисованы цветы. Крупные столистные розы размером с чайные блюдца. Не могла ли такая симпатичная упаковка соблазнить какого-нибудь вора вскрыть машину и выкрасть то, что потом станет для него жутковатым сюрпризом? Эта мысль вызвала спазм в пустом желудке – я быстро сняла джинсовую куртку и аккуратно положила ее поверх контейнера.

Правда такова: жизнь не учит надлежащему обращению с кремированными останками. Любое действие будет казаться кощунственным. Впервые я увидела смысл в некоторых из ритуалов, связанных со смертью. Сама я жила в отрыве от всяких традиций. Мне не на что было опереться. Неудачное сочетание горя с неопытностью и неловкостью.

Или страхом.

На мне был привычный городской «камуфляж»: черные узкие джинсы, черные высокие кроссовки и футболка с логотипом несуществующего бара. Только вот здесь подобная одежда возымела противоположный эффект. На тротуаре я ощутила себя мишенью для глаз прохожих. Слишком мрачная снаружи и внутри. Приехав исполнить обещание, я оказалась на чужбине. И сказочный восход нисколько не помогал побороть ужас, шедший из моих снов.

Ведь где-то недалеко от этой залитой солнцем улицы росла белая акация, на ветке которой однажды висело тело женщины, так что, возможно, мой наряд был не столь чужд этим местам.

Я склонилась в салон машины, приложила ладонь к потертой куртке и обратилась к Саре. Безмолвно, больше для того, чтобы успокоить собственные нервы. Я здесь. Я обо всем позабочусь. Затем я резко отстранилась и захлопнула дверцу.

Сары больше нет. Я обещала вернуть ее домой. Две аксиомы, определяющие сейчас мою жизнь. Да и не отсиживаться же в квартире. Ни секунды это не казалось мне верной стратегией.

В последний раз я пыталась скрыться, когда мне было пять. Крошечный чулан, жестокая женщина и старый игрушечный клоун, бессильный защитить обнимающую его маленькую девочку. Несколько часов я просидела неподвижно в тесном углу, игнорируя позывы мочевого пузыря и покалывание в затекающих ногах. Обнаружив это убежище, приемная мать выхватила клоуна из моих слабых рук. В гневе она разрывала игрушку на мелкие части. Белые хлопья набивки опускались на мое запрокинутое заплаканное лицо, словно снег. Они прилипали к ресницам и губам, и я навсегда запомнила вкус свалявшейся ваты. Когда от клоуна ничего не осталось, меня резко подняли и поставили на негнущиеся, едва державшие онемевшие ноги.

Но чувствительность вернулась к ним очень скоро. Когда начались побои.

С того раза я навсегда перестала прятаться. Любые угрозы встречала лицом к лицу и справлялась с ними. Точно так же я разбиралась с проблемами Сары с тех самых пор, как она появилась в моей жизни.

И я открыла дверь закусочной, ожидая проблем. Более того, втайне надеясь их найти. Мне так хотелось дать Вселенной ответную оплеуху – похлеще удара Джейсона Мьюза, прилетевшего мне много лет назад на школьном дворе. Но за порогом обнаружились лишь густой запах бекона, официантка, мечущаяся среди «толпы» людей за тремя столиками, и молодой мужчина на табурете у стойки. Пройдя мимо него к дальнему столику, я села, повернувшись лицом к двери и прислонившись к стене. В ожидании официантки я вертела в руках сахарницу. Щелканье скользящей металлической крышечки успокаивало, пока не обнаружилось, что она отражает мое лицо с таким же искажением, как поверхность урны вчера.

В кого я превратилась теперь, когда Сары не стало? Когда мы встретились, мне исполнилось одиннадцать, и я была полностью сосредоточена на том, чтобы пережить текущий день. И это обостренное чувство самосохранения мгновенно расширилось, распространившись на хрупкую девочку, в которой был заключен мой мир.

– Если что, сегодня утром у нас свежий пирог с ревенем. – Официантка быстрым шагом подошла к моему столику, за ней следовал шлейф из аромата кофе и бекона. Должна признать, это был весьма приятный парфюм. Нотка бекона компенсировала отсутствие запаха импортных кофейных зерен, хорошо знакомого мне по собственным волосам и коже. Желудок заурчал, хотя я понятия не имела о том, что такое ревень. Остальное меню располагалось над стойкой, на меловой доске, видавшей и лучшие дни. Кто-то, желая добавить ей привлекательности, изобразил по краям веселые смайлики. От их вида мне стало так же скверно, как от всего того, что я недавно удалила со смартфона. Слишком все это было радостным и слишком близким к нормальной жизни, на смену которой пришли пустота и холод. Вот опять. Потеря – слишком простое слово, чтобы описать мою опустошенность.

– Кофе и тост, – ответила я. И через паузу добавила: – Пожалуйста.

Добавила, потому что первые слова прозвучали слишком отрывисто и не сочетались с нарисованными смайликами. Мне не хотелось вымещать скверное настроение на девушке, которая просто делала свою работу. Нервы, недосып, скорбь и страх – не оправдание. Ничто из этого не должно сводить на нет сочувствие к обслуживающему персоналу, развившееся за годы моей собственной работы за прилавком.

– Хорошо. И принесу немного моего черничного варенья – вам, похоже, не помешает что-нибудь сладкое, – сказала официантка. Бейджа с именем я не заметила. Одета она была в выцветшие черные джинсы и футболку с эмблемой заведения на груди. Символом закусочной был широко улыбавшийся поросенок в поварском колпаке, что в моей голове не вполне сочеталось с витавшим вокруг запахом бекона… Но в словах девушки не было ехидства. Переведя взгляд с ухмыляющегося поросенка на ее лицо, я увидела улыбку куда более сдержанную и искреннюю.

Доброта. Тело отреагировало, наполнив глаза горячей влагой.

Официантка не стала ждать согласия. Она поспешила в другой конец зала, а я облегченно выдохнула – после аварии говорить с людьми было все равно что ходить по битому стеклу. Быстрый уход девушки дал мне время шире раскрыть глаза и высушить слезы, прежде чем они стекут по щекам.

В Морган-Гэпе мне предстояло столкнуться с вещами потяжелей, чем приветливость. Меня ждало прощание с Сарой. Придется пережить наяву сцену из кошмаров, чтобы сделать это. А потом еще решить, куда двигаться дальше.

Я допивала уже вторую чашку кофе – настолько едкого, что содержимое третьей вполне могло сжечь пищевод, и приходилось относиться к нему как к горькому лекарству, – когда входная дверь открылась. Появление пожилой женщины сопровождалось приветственными возгласами. Все присутствующие называли ее «бабуля», и на секунду мне в голову пришла безумная идея, что все они члены одной семьи.

Но ход моих мыслей прервал одинокий мужчина у барной стойки. Он встал, повернулся лицом к пожилой даме и, кивнув, тоже назвал ее бабулей – сдержанность приветствия свидетельствовала, что та не приходилась ему родной бабушкой. Однако он не достал кошелек, чтобы расплатиться, поскольку поднялся с места не для того, чтобы уйти. Он начал придвигать поближе к стойке табуреты, облегчая даме проход. И остался стоять – как будто следя за тем, чтобы бабуля ни обо что не споткнулась. В этом действии читалось уважение, но вместе с тем и какая-то настороженность. Он вытянулся по струнке: спина прямая, плечи расправлены, челюсти крепко сжаты – и молча наблюдал за старушкой, пока та не дошла до моего столика.

В один момент я перехватила его взгляд. Лишь на секунду. Я быстро отвернулась, но успела заметить, насколько не сочетался этот напряженный взгляд темно-зеленых глаз с небрежной грубостью его облика. Одет он был на осенний манер и, похоже, работал на свежем воздухе. Изношенные ботинки. Взлохмаченные густые волосы. Только вот в тяжести его взгляда было что-то неоднозначное. Откуда такая тревога при появлении безобидной старушки? И почему, несмотря на его напряженность, мне кажутся милыми его старомодные манеры? Я была слишком измотана, чтобы по достоинству оценить этот рыцарский жест. Однако, как и в случае с официанткой, проявленное внимание было искренним.

Мне приходилось готовить кофе для самых разных утренних завсегдатаев: от чиновников из городской администрации до работяг-строителей. У незнакомца за стойкой на уме явно было нечто большее, чем прогулки на природе. Я не сомневалась в этом. Настороженность и почтение, которые вызвала в нем пожилая дама, заставили меня внимательнее к ней присмотреться.

Бабуля – если она вообще была чьей-то бабушкой – двигалась к моему столику с такой решительностью, будто проснулась утром исключительно ради этого. Даже не замедлила шаг, когда мужчина за стойкой поднялся, чтобы поздороваться. В отличие от меня ее, похоже, нисколько не волновал его взгляд, манеры и тот факт, что круг его забот не ограничивался омлетом на тарелке.

Старушек, посещающих кофейни Ричмонда, спутники чаще всего называют Луиза или Беверли. Иногда – Нэнни [2] или Нэн. Но как только я встретилась взглядом с присевшей за мой столик женщиной, то уже не могла представить, что ее могут звать иначе, чем Бабуля.

– Кофе, – заговорила она. – Как я не догадалась? Проклятая дрянь. Всегда мешает. Никогда не пей его, если только не собираешься воспрепятствовать… Ох, ну ладно, Сара ведь не могла запомнить всё, правда же? Благослови Господь ее и тебя. Я хорошо знала ее мать, а до этого – бабушку. Даже с прабабушкой Росс была знакома. Не то чтобы та с кем-то водила дружбу. Делала для вас все, что могла, девочки. Только сил моих не хватило. Но ты здесь – так и должно быть.

Ее наряд походил на пышный кокон из разноцветных тканей, и я не могла понять, где заканчивается свитер и начинается рубашка. Сперва старушка показалась мне рыхлой и округлой, но объем объяснялся манерой одеваться, а не лишними килограммами. Многослойные одежды не выглядели неопрятно, да и все в ее облике было живописным и благообразным, под стать внимательным голубым глазам. Пока я изучала причудливый гардероб, напоминающий о стиле бохо, в руках старушки появился крошечный плетеный мешочек, перевязанный желтой нитью. Внезапно меня посетила уверенность: слои материи скрывают множество карманов, вмещающих все, что может понадобиться Бабуле в ежедневных заботах, которые вряд ли похожи на те, какие предполагаешь у людей подобного возраста, о чем говорил и тот факт, что она, очевидно, считала себя знакомой со мной, хотя я о ней никогда и не слышала.

Официантка поспешила к нашему столику и поставила на него дымящуюся чашку – по-видимому, внутри был кипяток. Бабуля опустила в чашку свой мешочек. Движения обеих выглядели непринужденно-выверенными. Будто эта конкретная посетительница всегда заваривала собственный чай.

– Я обещала Саре, что верну ее домой, – сказала я. В мозгу беспорядочно роились мысли, а недостаток сна, похоже, начал пагубно влиять на восприятие. Я была готова тотчас же открыться странной женщине, как будто только и ждала ее появления.

– Что ж, она хотя бы догадалась попросить тебя об этом. Пусть даже и позабыла, что с кофе лучше не связываться. А вот про сад – не забыла. – Бабуля отпила из своей чашки, и, как только по поверхности напитка пошла рябь, воздух наполнился ароматом перечной мяты.

Непослушные седеющие кудри, пышная лоскутная юбка до колен и пара начищенных горных ботинок практически детского размера. Я никогда не видела никого похожего, и в голове без конца вертелась фраза «старый эльф-весельчак», но инстинкт, выработавшийся за годы «кочевой» жизни, подсказывал, что эта бодрость может иметь более мрачный оттенок, чем мне кажется.

– Она нашла мать повешенной на белой акации, – прошептала я. Это не было секретом, и тем не менее я произнесла слова так, как будто открывала большую тайну. О том убийстве, должно быть, слышал весь город, включая и давнюю его обитательницу, сидевшую напротив меня. Заведение вокруг нас жило своей жизнью. Официантка все еще бегала от столика к столику. Мужчина за стойкой доел омлет. Какие-то посетители ушли, и им на смену появились следующие. Но перед моими глазами постоянно стояла картина, которую видела Сара в худшее утро своей жизни.

– Ты ей помогла. Возложила ее бремя на свои плечи. Теперь, когда вижу тебя воочию, меня это не удивляет. Твоя сила ощутима, – ответила Бабуля, отпив еще чаю. – Как раз то, что нужно. Ты действительно работала с кофе? Ты сварила и выпила этого пойла куда больше, чем следовало.

Глаза снова начало жечь и щипать. Так долго я была сильной ради Сары. Теперь, когда ее не стало, я утратила чувство цельности. Сила будто испарилась. Казалось, подуй ветер покрепче – и меня тут же унесет. Странным образом успокаивало, что эта женщина знает обо мне, хотя я всегда предпочитала оставаться незнакомкой. Вероятно, мне нужно было напоминание о том, кем я была или кем должна стать.