Стена

А я продолжал цедить свой виски.

– Это ты позавчера признавался мне в любви?

Я вздрогнул. Справа от меня у барной стойки стояла та самая блондинка с роскошным телом. Откуда она взялась? Я не мог поверить своим глазам. Блондинка улыбнулась.

– В принципе, у тебя неплохо получалось.

Это было неожиданно. Я даже не нашелся, что сказать в ответ.

– Что, больше меня не любишь?

Я быстро обвел ее взглядом с головы до ног и снова посмотрел в глаза.

– Мое тело хотело твоего тела, – произнес я вдруг охрипшим голосом. Она посмотрела на меня испытующе – точно как тогда.

– А сейчас – тоже хочет?

– Твоего тела трудно не хотеть.

Кажется, мой ответ пришелся ей по вкусу. Она чуть прищурила глаза, приоткрыв губы, и приблизилась ко мне, чуть коснувшись своей грудью моей. В моих штанах немедленно началась термоядерная реакция.

– Ну так возьми его, – сказала она, положив руку мне на бедра.

Я опустил взгляд на ее грудь. Потом снова посмотрел ей в глаза. Мое тело мягко выходило из-под контроля. Мысли стремительно покидали голову, спасаясь бегством от невиданной волны возбуждения. Прямо цунами какое-то. Я твердо взял ее за руку.

– Пойдем, – сказал я и быстрым шагом повел ее к выходу. Она послушно пошла следом, с трудом поспевая за мной.

За дверью клуба я резко остановился и развернулся, так что она налетела прямо на меня. Я схватил ее и прислонил спиной к стене. Наши тела прижались друг другу, глаза и губы были на расстоянии каких-то сантиметров. Я тяжело дышал, и чувствовал, как ей передается мое возбуждение.

– Ты хочешь меня прямо здесь? – спросила она с улыбкой.

Я не ответил и впился в ее губы с бешеной страстью. Правой рукой я поднял ее бедро и прижал к своему. Кровь стучала в моих висках тяжелым молотом, и я чувствовал, как все тело вздрагивает под ее ударами. Кажется, рядом кто-то удивленно присвистнул, но мне было все равно.

Через минуту я оторвался от нее. Я чувствовал себя зверем, который достал-таки свою добычу, и теперь она полностью в его распоряжении. Воздух со свистом вырывался из моего носа и полуоткрытого рта сквозь плотно сжатые зубы. Я схватил ее за талию и быстро повел к стоящему на дороге такси. Резко распахнул заднюю дверь, пустил ее вперед и влез следом.

– К «Восточному» торговому центру, – прорычал я таксисту, схватил ее и одним движением усадил себе на бедра.

– Ты всегда такой… необузданный? – прошептала она.

– Да, – ответил я, наклонил ее голову к себе и снова впился губами в ее губы.

Такси резко тронулось, а я потерял остатки контроля над собой. Мое тело взбесилось. Руки сжимали ее плечи, талию, бедра, груди; я целовал, кусал и облизывал ее тело, а она сжимала зубы, чтобы не стонать. Я опустил ее топ и вытащил грудь; я впился в нее, как волк впивается в свою добычу, я кусал ее твердые соски, мн怜 хотелось вместить ее грудь целиком в свой рот, проглотить ее; я приподнял ее юбку и сжимал ее ягодицы до онемения пальцев. Таксист стремительно вписывался в повороты, так, что нас опрокидывало, но я восстанавливал равновесие и вновь приникал к ее телу, как к источнику эликсира жизни. В этом теле жизнь била ключом, и я хотел испить от него сполна. Мне это было нужно, как ничто другое.

– Направо, – рявкнул я, когда такси подъехало к моей улице. Через минуту мы остановились у подъезда, я быстро отдал таксисту сто рублей.

– Сюда, – я потянул ее за собой в темноту подъезда. Лифт, четвертый этаж, дверь, ключи, замок, свет в прихожей, впустить ее, закрыть дверь, прижать ее к двери и снова проникнуть языком меж ее губ; поднять ее, пять шагов до спальни, приглушенный красный свет, кровать, сорвать с себя рубашку, сорвать с нее топ, целовать и сосать ее грудь, кусать ее плечи, целовать живот, стянуть юбку, стянуть трусики, целовать бедра, целовать, пока она не забьется в конвульсиях от желания; раздвинуть ее бедра, так, пошире, и языком; там все давно мокрое, она стонет, выгибается дугой, я обхватываю покрепче бедра, двигаю языком еще быстрее, быстрее, быстрее, сильнее, она стонет, стонет; резко поднять ее, посадить себе на бедра, она прижимается своей влажностью к моему животу; целовать и кусать ее шею, плечи, снова шею, снова плечи, прижимать ее сильнее, еще сильнее, она снова стонет; опрокинуть ее снова на кровать, надеть презерватив, она ждет, ждет; войти в нее сразу и глубоко, глубоко, она кричит, она бьет кулаками по постели, она вцепляется мне в спину, ее бедра сжимают мои, пытаясь вытолкнуть меня из себя, она выгибается, кричит, ее волосы разметались по простыне, рычать, входя в нее, глубоко и резко, и еще, и еще… и еще… и… а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Я опускаюсь на локти, чтобы не придавить ее. Она не двигается, повернув голову в сторону. Я смотрю какое-то время на ее лицо. Движение бедрами назад – я выскальзываю из нее. Она чуть вздрагивает. Смотрю на нее еще какое-то время, но она по-прежнему не двигается. Тяжело переваливаюсь на спину и ложусь рядом. Она вытягивает ноги. Мы лежим так какое-то время, не соприкасаясь телами. Дыхание постепенно возвращается в обычный ритм.

Я даже не знаю ее имени, думаю я. Нам просто захотелось друг друга. И все. Теперь вопрос исчерпан. Нужно проводить ее домой. Встаю и молча иду в душ. Омываюсь и возвращаюсь. Она уже одета. Старается не встречаться со мной глазами.

– Я провожу тебя до такси.

– Хорошо.

Я одеваюсь, и мы выходим. До дороги пять минут пешком. Мы идем молча. Говорить не о чем.

– Пока.

Она садится в такси.

– Пока.

* * *

Потом, возвращаясь к этому эпизоду, я часто задавался мыслью: а было ли это на самом деле, или, может быть, это просто мне приснилось? Слишком уж все это смахивало на сон, слишком нереальным подчас казалось. Совершенно несвойственное мне поведение. Я-то был уверен, что знаю себя достаточно хорошо; что меня не возбуждает секс с девушкой, с которой только что познакомился, а точнее, даже и не познакомился вообще; что в сексе я люблю нежность, неспешность и красоту, и предпочитаю, чтобы инициативу брала на себя девушка.

После того вечера не осталось ровным счетом ничего: ни имени, ни номера телефона, ни даже билета в клуб – хотя его я, возможно, просто потерял. Но когда память моя начинала скрупулезно восстанавливать все подробности, все те бесподобные ощущения, которые я тогда пережил, я уже не мог поверить, что все это, вся эта эротическая буря могла мне просто присниться. Нет, все-таки это была на самом деле. Или не было?

XV

Через три дня после того случая – или сновидения? – пришли тучи. С северо-востока, из казахских степей, подул резкий холодный ветер. Солнце ушло, и мир снова – как тогда, в Москве – заполнился серым невнятным полумраком. Осень, как задержавшееся начальство, решила устроить всем выволочку: на второй день после прихода туч они вдруг разразились мелким ледяным градом, бисером стучавшим по стеклам и сбивавшим с виновато поникших деревьев зеленые еще листья. Град быстро таял, заливая землю влажной чернотой. Вслед за градом пришел дождь – тихий, монотонный и нескончаемый. Небо плакало в лужах под ногами8 ссутулившихся прохожих. Дождь, казалось, поглотил все звуки окружающего мира – не было слышно ни пения птиц, ни детских криков, ни стрекота насекомых, ни даже лая собак. Только машины изредка шуршали по мокрому асфальту, да стучали время от времени по откосам окон скатывающиеся сверху крупные капли.

Я перебирал компакт-диски в шкафчике. Ничего из найденного слушать не хотелось. Я закрыл шкаф и включил радио.

– Есть телефоны, которые достойны того, чтобы о них мечтать, – провозгласило радио мощным мотивирующим голосом. Я вздрогнул от неожиданности.

Боже, до чего же мы докатились, подумал я. Мечтать о телефонах… Телефон – это просто телефон, чего о нем мечтать? Я посмотрел на свой старый мобильник. Ему уже, если память мне не изменяет, года четыре. И за все это время – ни одного отказа. Исправно звонил, исправно поддерживал связь, исправно будил меня по утрам. Что еще надо от телефона? О чем еще тут мечтать?

Интересно, подумал я. А вот почему не говорят, к примеру, «есть тостеры, которые достойны того, чтобы о них мечтать»? Или унитазы? Как вам такая реклама, а? Хотя, наверняка найдутся люди, которые будут послушно мечтать о тостерах и унитазах… – мысленно полемизировал я с радиоголосом.

– Не надо мечтать, надо покупать! – бодро отозвался он.

А-а-а, вот где собака-то зарыта! «Надо покупать»! Конечно, какой толк производителям телефонов от чьих-то мечтаний… а вот от покупок – толк вполне реальный и поддающийся строгому учету. Вот так, думал я, мы и мечтаем о покупках, и пытаемся купить мечты…

А сам-то я о чем мечтаю? – вдруг ударило мне в голову. Я осознал, как давно уже перестал мечтать. Даже и не заметил, как умерли мои мечты. С ними, казалось, умерла и какая-то маленькая, но самая важная часть меня. Может, мечты и вовсе не должны сбываться? – подумал я. Или это были просто не мои мечты? Когда мечта достижима, только протяни руку – и она твоя, она перестает быть мечтой. Когда у тебя в кармане миллион долларов, ты больше не мечтаешь о «лексусе» и доме на морском берегу. Ты можешь просто взять и купить его. И все – теперь тебе мечтать больше не о чем. Конечно, ты можешь мечтать о «бентли», стофутовой яхте и собственном футбольном клубе, но этим мечтам сбыться уже не суждено, и ты это знаешь – свой шанс ты уже использовал.

Жизнь человеческая построена на мечте. Стоит лишь утратить мечту – и жизнь тут же теряет смысл; теряется сам импульс к движению, так как двигаться-то больше некуда. Эту особенность человеческой души давно пронюхали производители различной продукции, и с успехом ее используют, навязывая нам те мечты, которые, по их мнению, у нас должны быть. Мы эти готовые мечты под сладким соусом глотаем, послушно принимая за свои собственные, и подчиняем нашу жизнь их исполнению. Как только они исполнены – следующий рекламный щит предлагает нам новую готовую мечту. Таким образом круг общества проворачивается еще на один оборот. Вся фишка в том, что у круга нет конца. У нас-то конец есть, у каждого – свой, но мы подчиняемся всеобщей иллюзии его отсутствия, посвящая свою жизнь «бесконечному» достигательству и покупательству.

Но, сколько бы иллюзий мы не питали, конец наш неизбежен. И он гораздо ближе, чем нам кажется. Так о чем же тогда действительно стоит мечтать?

Чем больше я об этом думал, тем сильнее меня охватывала паника. Как будто тот злобный сумрак, что заполз мне в душу в квартире Сандера, снова раскинул свои липкие щупальца. Радио пело какие-то попсовые композиции про любовь, но слова извне не проникали вглубь моего сознания, скользя где-то по его поверхности, царапая и раздражая слух. Я нажал кнопку, и царапание прекратилось; мысли теперь полностью и беспрепятственно владели мною.

Наше стремление не поесть, а побыстрее наесться, как можно быстрее достичь результата, не заботясь самим процессом, вкусить все, что только можно в кратчайшие сроки, как в коммунистических лозунгах, догнать и перегнать – все это в конечном счете порождает безысходность отсутствия желаний. Состояние, когда просто нечего больше хотеть. Вообще нечего. Совсем. Все желания становятся каким-то ненастоящими, игрушечными, как капризы избалованного ребенка. И это страшно. Человек перестает быть человеком. Так кончается жизнь и начинается смерть.

Кончается жизнь и начинается смерть… Эти слова крутились в моем мозгу, как заевшая пластинка. Охватило ощущение, что у меня больше нет нигде места. Я садился, вставал, шел в другую комнату, снова садился, и снова вставал, и снова, и снова… Голову заполнило совершенное ничто, абсолютная, безмолвная пустота, и только глухое эхо моих собственных бесцельных и бесполезных шагов в пустой холодной квартире было моим одиноким спутником.

* * *

В тишине я оделся, запер дверь и вышел на улицу. Лицо мгновенно покрылось влажной пленкой. Я сел в машину, выехал на затянутую мутной дымкой дорогу и поехал вперед. Мне нужна была музыка. Какая-то особенная музыка. Та, которую не крутят по радио, и которую я не слушал раньше. Поэтому я поехал в “Music Star” – самый большой музыкальный магазин в городе.

– Мне нужно что-то… что-то осеннее, – сказал я девушке-продавщице. Она посмотрела на меня в замешательстве.

– Ну… я не знаю, как еще сказать. Что-то такое… Там, где играет скрипка. Грустно-грустно. Но не классика. К классике у меня сильная антипатия, сам не знаю почему.

– А-а-а, – протянула она, склонив голову набок, – может, вам попробовать авангард?

– Авангард?

– Да, – она сделала несколько шагов к стойке с инструментальной музыкой. – Вот, например, Филип Гласс.

Она достала диск с черно-белой фотографией немолодого мужчины на обложке. Фотография понравилась мне сразу.

– Мне нравится обложка, – сказал я. Она улыбнулась. «Эльмира, продавец» – было написано на ее бэджике. На вид года двадцать два – двадцать три, – почти как мне. Милая стройная девушка с каштановыми волосами и легким намеком на восточное происхождение в чертах лица.

– А мне нравится музыка. Особенно его поздние концерты для скрипки с оркестром, – она достала еще пару дисков. – Хотите послушать?

– Да, пожалуй.

Я взял из ее рук пластинки и пошел к стойке с проигрывателями. Коробки из прозрачного пластика были чуть теплыми – сохранили тепло ее рук.

Один из проигрывателей – фирмы Marantz – был свободен. Я надел наушники, положил первый диск на каретку и нажал “play”. В уши мягко полилась печальная скрипичная мелодия. Я поневоле закрыл глаза, позволяя музыке беспрепятственно вплыть в меня. Скрипач, казалось, играл прямо у меня в голове, извлекая тонкие вибрирующие трели из натянутых нервов; музыка то затихала, то нарастала в эмоциональном крещендо, заставляя кожу покрываться мурашками, а руки – дрожать. Эта скрипка пробирала до самых глубин души, задевая в них что-то невидимое обычным глазом. Я стоял и слушал, не в силах ни сменить диск, ни даже прокрутить его вперед. С первой секунды плачущая скрипка овладела мной, закрутила в водоворот своей собственной жизни.

С трудом открыв глаза, я все же выключил проигрыватель. Секунду помедлив, снял наушники и вернулся к стойке. Девушка посмотрела на меня с интересом:

– Я вижу, вам понравилось.

– А это заметно?

– У вас глаза светятся, – она засмеялась. Я смущенно улыбнулся.

– А у вас замечательный вкус, – сказал я.

– Спасибо, я знаю, – снова засмеялась она.

– М-м-м… я понимаю, что это довольно банально звучит, но… не хотите ли вы поужинать со мной после работы?

– Ну, не так уж и банально! Только я заканчиваю поздно, в девять. А на ночь наедаться вредно. Поэтому обычно не ужинаю толком – так, перекушу что-нибудь, и все.

– Но один раз можно сделать исключение?

– Посмотрим! – она лукаво улыбнулась. – Как вас хоть зовут-то?

Я назвал себя.

– Что ж, если вы не против, я заеду за вами в девять?

– Ну заезжайте! – она снова засмеялась. Кажется, это было ее естественное состояние – смеяться. Она напомнила мне солнце, каким его изображают в детских книжках – неизменно радостное и улыбающееся.

* * *

Без десяти девять я снова подъехал к магазину. В нем еще горел свет, у кассы расплачивались последние покупатели. Я решил подождать в машине. Через несколько минут в дверях магазина, весело болтая с еще одной девушкой, показалась Эльмира. На ней были темно-синие джинсы и легкая коричневая ветровка поверх тонкой серой кофты в обтяжку. Простота и очарование. Я быстро выскочил из машины. Она с удивлением посмотрела на меня, потом перевела взгляд на «лексус», потом опять на меня.

– Это, кажется, за мной, – сказала она подружке.

– Ну ладно, пока! – во взгляде подруги едва заметно промелькнула искорка недоверия, сменившаяся огоньком зависти.

– Пока! – ответила ей Эльмира, и шагнула ко мне.

– Это ваша машина? – спросила она.

– Уже пару месяцев как моя, – ответил я, открывая ей дверцу.

– А-а-а… – она немного замешкалась, видимо, что-то для себя решая. Секунду постояв в нерешительности, она будто внутренне махнула рукой на что-то и села в кресло. Я захлопнул за ней дверцу, обошел машину спереди и уселся на водительское место.

– А-а-а… можно вопрос?

– Конечно.

Она, кажется, колебалась, говорить дальше или нет.

– А… а зачем вам такая дорогая машина?

Я вдруг смутился, словно меня уличили в каком-то неблаговидном поступке. Странно, разве я не имею права иметь дорогую машину?

– Я… сам не знаю. Мне в принципе машина вообще не очень-то нужна… – сказали мои губы, объединившись с голосовыми связками и наплевав на мысли в мозгах. – Просто… это своего рода фетиш. Символ исполнения мечты. Именно для этого, наверно, и нужна дорогая машина. Чтобы убедить самого себя в чем-то. Как-то… так.

Она кивнула головой, словно так и думала.

– Просто… вы с ней диссонируете.

– Вот как?

– Не-е-ет, я не то имела ввиду, – теперь пришла ее очередь смущаться. – В смысле… ну-у-у… вы не похожи на обладателя такой машины. Фу-у, нет, опять не то… – она, будто отчаявшись подобрать верные слова, ударила себя руками по коленям. – Короче… мне кажется, что в таких машинах ездят только большие шишки и всякие чванливые болваны. А вы на них совсем не похожи. Вот.

Она вроде удовлетворилась своими словами и посмотрела на меня, оценивая мою реакцию.

– Ну… вообще-то я раньше и сам так думал. В смысле, про больших шишек и чванливых болванов.

Я завел мотор и положил диск в щель проигрывателя. Тот с послушным жужжанием проглотил блестящую пластинку, и спустя несколько секунд из динамиков раздались звуки скрипки.

– Но мне все равно хотелось ее иметь. Я же говорю, фетиш.

Она немного помолчала. Так, понимающе. Как будто покивала головой. Но кивать она, конечно же, не стала.

– Классный тут звук, – сказала она через некоторое время.

Мы поужинали в китайском ресторане. Мне вообще нравятся китайские рестораны – там быстро и вкусно готовят. Ненавижу часами ждать, пока принесут заказ. Это ожидание меня убивает – к моменту, когда блюдо наконец готово, я готов уже съесть всех официантов заведения. Поэтому я предпочитаю китайские рестораны. Только по сравнению с Китаем в российских китайских ресторанах оказалось неоправданно дорого.

Я рассказал об этом Эльмире. Она расспросила меня о Китае; я рассказывал долго и увлеченно. Разговор плавно тек, временами меняя свое направление, то затихая на минуту, то снова разгораясь, как мелодии Филипа Гласса.

– А что для тебя важно в жизни? – спросил я, когда официантка в традиционном китайском платье принесла нам жасминовый чай.

Эльмира задумалась, опустив глаза.

– Знаешь, я как-то не думала об этом, – сказала она через некоторое время. – Я просто живу, как живется. Хожу на работу, общаюсь с людьми, слушаю музыку, читаю книги… Иногда кто-нибудь приглашает меня в кафе, – она озорно прищурилась, – иногда просто встречаемся с подругами и друзьями – ну там, пляж, пиво, ты понимаешь. Иногда я мечтаю…

– А о чем? О чем ты мечтаешь?

– О чем?.. О разном… – она снова потупила взор. – М-м-м… ну, как все, наверное. Что когда-нибудь буду жить в своем доме, с мужем и детьми – дочкой и сыном. Младшей дочкой и старшим сыном. Раз в год мы все вместе будем ездить на море. У нас будет своя машина – не такая, конечно, как у тебя, – просто хорошая машина для хорошей семьи. На ней мы будем ездить на море и петь песни вместе. На выходные летом – выезжать на речку или на дачу к друзьям. Вот, наверное, об этом я в основном и мечтаю.

Мы помолчали.

– Наверное, я тоже мечтаю о чем-то вроде того, – сказал я, – просто… я этого еще не знаю. Сейчас мне кажется, что я разучился мечтать.

Она взглянула на меня.

– Тебе плохо?

– Справлюсь. Не хватало еще, чтобы молодой мужчина в расцвете сил, да еще с кучей денег жаловался на жизнь.

– Но ведь это все – только видимость. Твоей душе безразлично, сколько у тебя денег.

Мне вдруг стало душно. Как будто из помещения ресторана мгновенно выкачали воздух.

– Пойдем отсюда, а?

– Хорошо, – ответила она. Я быстро расплатился у барной стойки, и мы вышли в промозглую прохладу осенней ночи.

* * *

– А поехали на пляж? – сказал я, когда мы сели в машину.

– На пляж? Прямо сейчас? Зачем?

– Хм… ну, просто так. Ночью купаться я боюсь, да и холодно уже, поэтому – просто так. Там очень тихо и спокойно. И людей совсем нет. Я больше всего люблю пляж ночью.

Она пожала плечами и улыбнулась.

– А ты романтик. Ну ладно, поехали.

Я включил музыку и вырулил на дорогу.

– А почему ты боишься ночью купаться? – спросила она чуть погодя.

– Почему? Не знаю… просто боюсь, и все. Такой вот беспричинный иррациональный страх.

Я подумал немного.

– Может, просто боюсь той темноты, что скрывается ночью в воде. Ведь ты никогда не знаешь, что на самом деле там, под водой, правильно? Там – только жидкая тьма. Может, конечно, в этой тьме и нет ничего, кроме мелких сонных рыбешек, а может, и есть. Может, именно в эту минуту прямо под тобой проплывает кошмарный спрут размером с катер, которого еще маленьким выпустил в речку какой-нибудь эксцентричный миллионер. Вдруг он возьмет и проглотит тебя, сначала опутает своими толстыми склизкими щупальцами, так, что сдавит дыхание и не сможешь даже крикнуть, хотя и кричать-то бесполезно, а потом просто откроет свою бесформенную темную пасть и хлоп – нет тебя.

Или просто возьмет тебя и подхватит каким-то подводным течением, и унесет вглубь этой тьмы. Или нырнешь и нарвешься на какую-нибудь острую арматурину. Нет, что ни говори, тьма – штука опасная. Никогда не знаешь, чего от нее ожидать. А ты – ты не боишься?

– Купаться ночью? Ну как тебе сказать… немножко боюсь, конечно. Но не слишком. Мне кажется, в нашей-то речке и при свете ничего не разглядишь, так что разницы особой нет – днем купаться или ночью.

Мы переехали через длинный мост и остановились у спуска на пляж. Спустились по бетонной лестнице, сняли обувь и вышли босиком на прохладный песок. Участок пляжа, на который мы вышли, был очень маленьким – шагах в тридцати от моста уже начинались заросли низкорослых ив, оставив узкую полоску чистого песка. Как я и ожидал, на пляже не было ни души. В траве под деревьями стрекотали на разные лады невидимые насекомые, легкий ветерок время от времени обдавал волной тихой прохлады, неспешно плескались маленькие речные волны. Дождь закончился. Мы сели на влажный песок и стали смотреть на возвышающийся над нами мост и противоположный берег, утыканные яркими белыми звездами фонарей. На небе звезд видно не было, наверное, из-за облаков или яркого света города.

– Странное место для свидания, – сказала она, задумчиво рисуя непонятные узоры на песке. – Ты всегда выбираешь такие странные места?

– Да я как-то не задумываюсь об этом. Просто предлагаю пойти туда, где мне нравится бывать.

Где-то вдалеке раздались крики и звуки песен. Похоже, какая-то веселая компания решила устроить вечеринку где-то в глубине острова. Я представил, как они сейчас готовят шашлык на полянке между деревьями, поют под звуки гитары, пьют пиво и смеются, смеются… Мне захотелось тоже быть там.

– Ты странный, ты знаешь об этом?

– Каждый из нас может показаться другому в чем-то странным.

– Да, но ты по этому показателю переплюнул всех моих знакомых.

Она помолчала немного.

– Знаешь, ты ведешь себя так, как будто тебе от этой жизни больше ничего не надо. Как будто тебе вообще ни от кого и ни от чего ничего не надо. Ты будто витаешь где-то в своих собственных мирах, и этот мир для тебя совершенно не важен. Ты вроде здесь, и в то же время – тебя тут нет. Ты где-то глубоко в себе, за неприступной стеной, и до тебя там не достучаться. Почему так происходит?

В самом деле, почему так происходит? Я не мог ответить на этот вопрос. Не знал ответа. Да и знает ли кто-нибудь?

Мы сидели так еще какое-то время. Она время от времени выискивала во влажном песке мелкие камешки и бросала их в речку, и та мгновенно их глотала, как голодная собака. Я смотрел, как быстро они исчезают под черной лакированной гладью реки, не оставляя на ее поверхности ни малейшего следа: плюх – и все. Как метеоры, сгорающие дотла, не долетев до земли. Оставить яркий след в атмосфере на пару секунд перед смертью – вот максимум, на что они способны. Может, кто-то увидит. А некоторые не могут даже этого, слишком малы и незначительны, чтобы черкнуть по ночному небосводу падающей звездой. Слишком малы и незначительны, как мелкие камушки, брошенные в черную тьму ночной воды…

– Давай поднимемся на мост, – сказал я.

На мосту вовсю хозяйничал ветер. Почему здесь всегда дует ветер, даже когда во всей округе полный штиль – для меня было загадкой. Скорее всего, этому есть какое-то простое физическое объяснение, но я не торопился его искать. Мне было достаточно того факта, что это место принадлежит ветру.