Стена

– Спасибо тебе. Ты сотворил для меня чудо.

Я отвел глаза, почувствовав, что на них навернулись слезы. Это было совершенно неожиданно. Я стоял, растерянный, с опущенной головой, не зная, что делать.

– Ты очень хороший человек. И ты мне очень нравишься. Но… понимаешь, я сейчас… не могу. Я вижу, что ты чувствуешь, Олег. Это для меня не секрет. И мне очень, очень не по себе от того, что я пока не могу чувствовать того же к тебе. И более того, ты же знаешь… Я понятия не имею, смогу ли вообще когда-либо дать тебе то, что ты хочешь. Я очень ценю твое ко мне отношение, и мне было бы очень больно потерять эту нашу тонкую связь. Но все, что я тебе могу сейчас предложить – это моя дружба. Это все, чем я могу отблагодарить тебя за твою… твои чувства.

Она прерывисто вздохнула и отвернула голову.

– Это все так сложно… особенно сейчас, ты же понимаешь… Столько всего сплелось в один клубок, что никак не расплести.

Я поднял наконец глаза. Ее глаза блестели, и в их влажной белизне отражались облака.

– Мы всю жизнь свою запутывали этот клубок. Так, что теперь хотели бы расплести, да уже поздно. Я понимаю тебя. И, знаешь… еще в Москве я решил, что для меня просто быть с тобой, наслаждаться каждой минутой, проведенной вместе – уже счастье. Где бы мы ни были. Я не знаю, как так случилось, что я влюбился в тебя практически с первого взгляда, не знаю, куда все это приведет и зачем все это нужно, но единственное, что я хочу тебе сказать – это спасибо за то, что ты есть, что ты со мной. Мне больше ничего не надо. Это не просто слова…

– Я знаю.

– И… будь что будет. Я хочу просто продолжать жить. Вдыхать полной грудью каждую минуту этой жизни. Вот и все.

Мы стояли и смотрели друг другу в глаза, держась за руки, и слезы текли по нашим щекам, размывая остатки недомолвок и недопониманий, растворяя Стену между нами, казавшуюся когда-то непреодолимой.

XXIV

Марина умерла через месяц после того нашего разговора.

Тихо скончалась во сне. Ее побелевшее лицо выражало лишь абсолютное спокойствие.

* * *

В тот момент мы были на Самуи. Через два дня собирались лететь в Бангкок, а оттуда – на север страны. Билеты пришлось сдать.

Я нашел ее на кровати в ее бунгало. Мы все так же жили отдельно, и я почувствовал неладное, только когда она не вышла на завтрак. Я подождал до десяти часов, позвонил несколько раз на мобильный – он не отвечал, потом тихо постучал в ее дверь. Потом постучал еще и еще. Еще и еще. Потом выбил плечом дверь. Дверь поддалась с первого удара, словно только этого и ждала.

Ее побелевшее лицо выражало лишь абсолютное спокойствие.

Абсолютное спокойствие…

* * *

Полицейские проводили какие-то формальное расследование, но я плохо это помню. Я вообще почти не помню последующие дни. Словно бы их стерла из памяти чья-то заботливая рука, как вытирают пыль с антикварной мебели. Только отвратительно-горькое послевкусие осталось где-то на задворках подсознания. Как от кофе, в который добавили слишком много плохого коньяка.

Я помню, что приезжали ее родители. Они дали согласие на кремацию. Потом они, видимо, уехали, а я остался. Потому что я помню себя все еще на Самуи, но их уже нет. Осколки воспоминаний никак не удается собрать в единую мозаику. Да и нет никакого желания.

* * *

Потом я все-таки уехал на север. Долго жил в деревне неподалеку от городка Чианг-Рай. Еще один рай…

Каждое утро я добирался на автобусе до одной из окружающих местность гор, поднимался на нее, находил открытую площадку и ждал заката. Потом с фонариком спускался вниз, садился на автобус или ловил попутку, и вновь возвращался в гостиницу. Иногда ночевал прямо на горе, завернувшись в спальный мешок. Почти ни с кем не разговаривал. Туристы, заезжавшие сюда на экскурсии – в основном европейцы – время от времени пытались завязать знакомство, но я делал вид, что не понимаю по-английски. Ни по-английски, ни по-французски, ни по-немецки.

Наблюдая за тем, как плавно солнце приближается к горизонту, я пытался думать. Но мысли убегали от меня, и в результате я раз за разом обнаруживал, что вместо размышлений прокручиваю вновь и вновь старые пленки воспоминаний. Те немногие моменты, когда я держал ее за руку. Когда смотрел ей в глаза. То странное чувство, как будто обычный мир вдруг перестает ощущаться, и все, что чувствуется – это легкое покалывание под кожей от ее взгляда. Вспоминал, как мы вместе молчали, глядя на безмолвную луну, как шли через джунгли – я впереди, она сзади – чтобы найти запрятанный природой от людских глаз чудесный водопад. Вспоминал звук ее смеха, и он чудился мне в чирикании птиц и шуме реки у подножия горы.

Эти цветные, полные жизни и радости картинки много дней казались мне более реальными, чем мир вокруг, и я старался восстановить их во всей полноте, во всех красках и чувствах, заучить их наизусть и сохранить в памяти навсегда. Солнце понемногу выжигало их, заставляя блекнуть под своими палящими лучами, но я снова и снова восстанавливал перед своим внутренним взглядом их первоначальные черты.

Только через две недели я смог начать думать.

Что и говорить, мысли мои были невеселыми.

Почему так произошло? В чем я виноват? Почему это должно было случиться? Почему я потерял право на счастье? Почему все закончилось, едва успев начаться? Как мне вообще теперь жить дальше? Да и зачем?

* * *

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что все то, что произошло со мной тогда, вряд ли можно считать случайным. Все эти события выстраиваются в череду вполне логичных причин и следствий, стройную логическую цепочку, где действие строго определяет последствия. То, какие решения я принимал, следовал ли зову своего сердца шаг за шагом или, наоборот, скрывался в страхе от самого себя, – в конечном счете и обусловило те обстоятельства, ту действительность, что окружала меня теперь. Прими я в каком-то случае иное решение – и все могло бы сложиться по-другому.

Факт, однако, в том, что сколько об этом не думай – прошлого уже не вернешь. Все, что теперь остается – это легкая тень сожаления, отогнать которую мне не под силу. Эта тень навсегда останется в моей душе живым напоминанием об ответственности, которую мы несем за каждый свой поступок, сколь бы незначительным он нам в данный момент не казался; напоминанием о том, что каждую секунду своей жизни мы творим эту жизнь, и если мы не следуем велению своей души, когда она того требует, нужно быть готовыми за это расплатиться. Иногда расплата может быть ужасной, иногда она может показаться несоразмеримой с масштабами проступка – но это лишь иллюзия, созданная нашим оценочным образом мышления, ибо не существует на свете большего преступления, чем предательство собственной души.

* * *

Но тогда я еще не мог уложить все события в четкий осмысленный ряд. Во всем виноват этот чертов миллион, думал я. Что, в конце концов, я от него получил? По большому счету – ничего. Ни на йоту он не приблизил меня к счастью. Именно благодаря ему на меня свалилась вся эта тяжесть. Сначала Сандер, а теперь – Марина… Какие еще горести мне предстоит познать, чтобы оправдать себя в своих же глазах? Оправдать свое внезапное бессовестное богатство? Неужели именно за него я расплачиваюсь такой ужасной ценой?..

Однажды, во время привычного уже сидения на горе я вспоминал тот странный полусон, что посетил меня когда-то давно – казалось, в прошлой жизни. Сон, в котором булгаковский Пилат говорил с булгаковским Иешуа. Солнцу удалось-таки разморить меня своим неудержимым жаром, я облокотился на ствол дерева и, глубоко вздохнув, прикрыл глаза. Вечные путники снова шли передо мной в лучах желтой луны…

– Принесли ли тебе счастье твое богатство и власть твоя? – спрашивает Иешуа.

– Я не смог спасти тебя, – отвечает Пилат, угрюмо склонив голову. – Я не смог тебя спасти… Я хотел бы отдать все, что имею, ради твоего спасения. Но не сделал этого. Я убоялся.

– Ты прав, прокуратор. Ты всегда бываешь прав, даже если ты не прав. Ты же – прокуратор Иудеи, и это много значит. Но тебе нечего стыдиться, прокуратор – ты ведь и не мог меня спасти. Это было вне твоей власти. Так решили люди. Так решил я сам. И да будет так.

– Так решил… ты сам? – Пилат поднял на собеседника изумленный взгляд.

– Да, прокуратор, – Иешуа улыбнулся, – конечно, я сам! Неужели ты думал, что моя смерть могла осуществиться без моего решения?

– Я… я не понимаю, зачем… как? Что это может значить?

Иешуа глубоко вздохнул и взглянул вдаль. Лицо его сияло в лучах огромной луны.

– Если моя жизнь не смогла ничему научить, то моя смерть сможет.

– Но чему? Чему ты хотел научить?..

– Жизни, прокуратор. Жизни.

– Ты хочешь сказать, что люди не умеют жить?..

– Умеют, прокуратор, умеют. Жаль только, что не так, как им самим хотелось бы. Люди чувствуют, что сбились с пути. Что потеряли все свои ориентиры. Как будто перед ними выросла стена, которую они не в силах одолеть. Они не знают, что эту стену воздвигли они сами. И только сами же могут ее разрушить.

Я учу радости, прокуратор. Радости, не скованной никакими стенами. Жизни вне стен. Посмотри вокруг, прокуратор. Вокруг тебя – целый мир. Целый мир, в котором все возможно. Мир, прекрасный в своем бесконечном многообразии. Люди приходят и уходят, мир же – остается. Ты остаешься. Радуйся же, прокуратор! Празднуй каждый свой день, проведенный в этом прекраснейшем из миров! Не ищи в нем изъянов – он совершенен! Не пытайся его понять – он выше твоего понимания. Не строй стен, отгораживающих тебя от него. Просто наслаждайся им, радуйся каждому его чудесному проявлению, ибо каждое его мгновение волшебно… и священно!

– Но мой мир отвратителен! Он насквозь провонял завистью, злобой и ненавистью! В нем люди убивают друг друга, чтобы получить власть; перегрызают друг другу глотки за место на вершине пирамиды, и – лгут, лгут, постоянно лгут друг другу и самим себе. Этот мир невыносим!

– Только потому, что ты его сам таким создал. Признай, прокуратор: не ты ли тот человек, что убивал за власть? Не ты ли тот, кто лгал всем и самому себе во имя странных целей? Не ты ли первый, кто забыл о любви? Не ты ли обрек себя на муки ада каждый день твоей скудной жизни? Не ты ли добровольно отказался от всего самого лучшего, что способен дать тебе этот мир?

Ты забыл, что такое радость. Вытравил ее из своего сердца каленым железом, оставив место лишь для холодного расчета. Но жизнь не поддается расчету, прокуратор, жизнь – больше и лучше самого лучшего из того, что ты можешь себе представить! Так празднуй же ее! Внимай ее голосу, ведущему тебя по твоему пути, слушай голос своего сердца, и не позволяй никому – в особенности своему страху – сбить тебя с дороги! Живи свою жизнь, прокуратор, и воздастся тебе по вере твоей!

* * *

«И воздастся тебе по вере твоей», – повторил я, открыв глаза. Собственный голос показался мне каким-то чужим, словно это отголоски сна говорили моими губами. Солнце близилось к горизонту, и его косые лучи золотым туманом парили меж ветвей окружавших меня деревьев, вырисовывая на траве узор леопардовой шкуры. «По вере твоей. К чему бы это?» – подумал я.

Верю ли я во что-то? Хм, никогда об этом не задумывался. Странные вопросы приходят в мою голову в последнее время. Та-а-ак… ну, в христианского Бога точно нет. В Аллаха – тоже. В переселение душ – не-а. В любовь? Любовь меня оставила. Как я могу в нее верить?

– Если задуматься, я ни во что не верю, – сказал я, обращаясь к солнцу. Солнце в ответ слегка нахмурилось, словно погрузившись в размышления. Или мне так показалось.

– Наверное, хорошо все-таки во что-то верить. Все равно во что. Только – в хорошее.

Я тяжело поднялся, стряхивая остатки дремоты – голова немного закружилась, – закинул за плечи рюкзак и потопал вниз, туда, куда спускалось солнце. Ему пора было светить для других людей в других странах, ну а мне нужно было всего лишь успеть на автобус.

XXV

– The house is wonderful. Really wonderful. I’d like to buy it immediately.

– Well, I’m glad you like it. Do you already know the price?

– Yes, and it’s okay for me.

Я подписал все необходимые документы и попросил агента оставить меня одного на некоторое время, чтобы еще раз обойти дом.

Дом был на самом деле замечательным. Внизу располагался большой холл с тремя диванами, стоявшими вокруг стеклянного журнального столика, кухня, санузлы и гараж; на втором этаже, куда вела прямая широкая лестница из металла и мрамора, находились три спальни и рабочий кабинет. Одна стена дома была наполовину выполнена из стекла, благодаря чему весь интерьер наполнялся живым, играющим светом. В двух из трех спален огромные стеклянные двери выходили на балкон, а стеклянная стена огромной ванной комнаты открывалась прямо в сад.

Прекрасный дом.

Сегодня он стал моим.

На тумбочку у кровати я поставил маленькую фотографию Марины в деревянной рамке. Марина на ней улыбалась.

Я купил этот дом для нее.

Когда-нибудь и я приеду жить сюда. Но не сейчас. Сейчас это место для нее.

Я повернул фотографию лицом к свету.

Над темной линией моря разгорался прекрасный закат.

Часть третья. Жизнь

XXVI

I found a reason for me

To change who I used to be,

A reason to start all the new,

And the reason is you.

Я крутил эту песню четвертый раз. Группа «Hoobastank». Что означало это название, я не представлял. Но песня была хорошая. Я немного злился только на гул двигателей самолета, заглушавший почти все басы в наушниках моего маленького mp3-плеера.

Я прошел длинный путь. Прошел свою личную Стену. Шесть тысяч пятьсот километров дождя и солнца, снега и бури, ветра и пыли, слез и пота. Нет, что там – я преодолел гораздо больше, все двадцать тысяч. И вернулся туда, откуда начал свой путь. Сделал оборот вокруг своей оси. Стена оказалась замкнутой сама на себя.

Девять месяцев назад я выиграл миллион. С этого-то все и началось. Как будто кто-то подтолкнул остановившуюся жизнь вперед, и она понеслась под гору, так быстро набирая обороты, что я просто не успевал ориентироваться в окружающем пространстве. Мои ценности, позволявшие мне когда-то худо-бедно, но все же поддерживать вокруг себя привычный порядок вещей, оказались совершенно неприменимы в этом новом мире, столь внезапно открывшемся моему взгляду. Перестройка сознания заняла очень долгое время – слишком долгое. Многое я из-за этого потерял, многое не познал, и о многом теперь сожалел. Но какова теперь цена моему сожалению? Разве это способно что-либо изменить?..

Девять месяцев. Время, достаточное для того, чтобы новая жизнь, зародившаяся в темном нутре человеческого тела, появилась на свет.

Самолет плавно заходил на посадку. Я выключил музыку и пристегнул ремень. За стеклом иллюминатора показались приземистые строения аэропорта. Двигатели старого Ту-134 взревели, будто в последний раз прощаясь с небом. Толчок, еще один – и меня наклоняет вперед под действием тормозной силы.

Я вернулся.

Я вышел их самолета и замер на верхушке трапа. Весеннее солнце окатило меня с головы до ног волной неизъяснимого спокойствия. Эта теплая невидимая субстанция плавно заполняла до самых краев, проникала в каждую клеточку организма. Я стоял, зажмурив привыкшие к долгим сумеркам глаза, не двигаясь, и всем телом впитывая до последней капли этот внезапный подарок судьбы, бесценный и необъятный – Солнце Нового Дня.

Наконец-то я дома, подумал я, и эта мысль взорвалась в груди, выплеснув всю энергию, которую подарило мне солнце, разделив ее на бессчетные мириады маленьких солнц, каждое из которых было таким же прекрасным, как и их родитель. Я представил, как эти солнца разлетелись от меня по всему миру, подарив всем и каждому частичку того тепла, которым наполнило меня солнце.

– Ну что, будем идти вперед или еще постоим? – раздался сзади спокойный, но твердый голос.

– Да. Надо идти. Уже пора, – ответил я и шагнул на первую ступеньку.

Примечания

1

«В рейс» – песня группы «Мумий Тролль», альбом «Меамуры», 2002 год.

2

Главная пешеходная улица Пекина, своего рода пекинский Арбат. На Ванфуцзине размещаются преимущественно дорогие магазины и рестораны.

3

«Уматурман», «Проститься».

4

Имеется ввиду сцена из романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».

5

Jim Beam – американский бурбон; один из самых типичных напитков, что покупают в магазинах duty-free при международных аэропортах.

6

Песня с альбома “Keep the Faith” 1992 года, несколько лет была суперхитом, и по сегодняшний день встречается изредка в эфире радиостанций.

7

Фраза из песни группы «Звери» «Просто такая сильная любовь», очень популярной тем летом.

8

Фраза из песни группы «ДДТ» «Что такое осень». Альбом «Актриса Весна», 1991 год.