Стена

Я устал и хочу домой, вдруг понял я. Эта мысль было такой же чистой, как воздух вокруг.

* * *

Вскоре позвонил Сандер.

– Мы с Мариной сегодня свободны, – прозвенел его голос в мобильнике. Мое сердце вдруг бешено заколотилось. «Мы с Мариной сегодня свободны» – эхом повторил мой внутренний голос. «Свободны, свободны, с Мариной свободны», казалось, каркали вороны на ветвях вяза. Я вдохнул поглубже.

– Хорошо. Тогда, может, в тот же ресторан? Помнишь, где мы в тот раз сидели?

– Да, я думаю, это будет неплохо.

Я перевел дыхание.

– Подожди секунду.

Я повернулся к Насте.

– Как ты относишься к японским ресторанам?

– Нейтрально.

– То есть ты согласна?

– Хм, а на что?

– Сандер, мы согласны, – Настя ткнула меня локтем в бок. – Давай в восемь, окей?

– Да, хорошо.

Сандер повесил трубку.

– Ты уже решаешь за меня? – Настя сделала вид, что злится.

– Ну ты же не против поужинать сегодня в японском ресторане, правда? Я приглашаю!

Она прищурила глаза.

– Ладно, так уж и быть. Поужинаю сегодня с тобой. Только с условием, что больше мне не придется тебя успокаивать на глазах у почтенной публики.

– А кто же тогда будет этим заниматься?

– Сам как-нибудь разберешься. Своими силами. А кто там еще будет?

– Мой друг со своей девушкой.

– У тебя друг здесь есть? Ты мне не говорил.

– Я тебе о многом еще не говорил…

* * *

В восемь десять наше такси подрулило к ресторану. По мере того, как мы подъезжали ближе, мое сердцебиение учащалось. «Скоро, скоро, скорая не скоро…»7 – спел я самому себе и мысленно перекрестился. Надеюсь, «скорая» мне не понадобится.

Я распахнул дверь такси, выбрался из его темного плена и подал руку Насте.

За столиком в дальнем углу уже сидели двое. Я на мгновение замер в дверях ресторана, вглядываясь в его дымный сумрак. Да, девушка и мужчина. Свечи на столе не горели, и лиц видно не было, но я сразу опознал фигуру Сандера. Девушка сидела рядом, откинувшись на диван, и свет выхватывал только ее волосы и руки. Те самые волосы и руки, о которых я безуспешно старался не думать.

Меня охватило ощущение нереальности происходящего. Нет, этого просто не может быть, твердил мне консервативный разум. Не бывает так, что образы, которые мы рисуем в своем воображении, вдруг становятся реальными. Это наваждение, иллюзия, повторял разум. Тебе просто так показалось в тот раз, просто ты увидел девушку, которая тебя чем-то зацепила, и тебе показалось, что все твои мечты слились в ней. Просто показалось. Сейчас ты увидишь ее во второй раз, и иллюзии рассеются.

Все это пролетело в моей голове в мгновение ока. Я двинулся вперед, а скорость мыслей с каждым шагом все нарастала, и теперь они носились внутри меня, как болиды на кольцевых гонках.

Но позвольте, думал я, а как же мой миллион? Или это тоже иллюзия? Так тоже «не бывает»? И пластиковая карточка, на которой еще осталось почти двадцать тысяч, и счет в банке, и «лексус», дремлющий под окном квартиры Сандера? Если это – реальность, то почему же невозможна Марина? Почему я должен успокаивать сам себя и искать какие-то рациональные объяснения происходящему, чтобы только не уверовать в чудо? Почему я должен убеждать себя, что мои чувства меня обманывают? Что, в конце концов, может быть правдивее, чем собственные чувства? Почему я не должен верить самому себе?

Я вспомнил, что чувствовал, когда выиграл миллион, и сравнил с тем неизъяснимым ощущением, заполнявшим меня, когда Марина была рядом. Ничего общего между этими двумя эмоциями не было. Миллион… ну миллион, да, много денег, ну и что? Я чувствовал власть, превосходство, самодовольство, надменность… и страх. Что, в конце концов, по большому счету изменилось в моей жизни? Ну да, я перестал ездить на работу, и вместо этого скучаю целыми днями в роскошной квартире посреди чужого города. Смотался в путешествие – но я и так мог в него съездить, если бы тратил поменьше на то, что мне по большому счету не нужно. Купил «лексус», но столь ли уж принципиальна разница между ним и отцовской «ладой»? Машина – она и есть машина. А когда я встретил Марину… это было что-то совсем другое. Тогда я испытал подлинное ощущение воплощения мечты. Ощущение некой «правильности» жизни. Как будто получаешь от Господа Бога личное благословение. Без посредников, напрямую. Становишься будто одним из избранных Им, взлетаешь к самым высоким облакам… Тогда я подумал, что не зря прожил жизнь, если в конечном итоге она свела меня с Мариной. Точно так же, как думал Сандер.

Сандер?.. Блин! Есть же еще Сандер… Боже, ну зачем же так все осложнять? Слышишь, Боже, я к тебе обращаюсь! Выиграть миллион было куда проще, чем разобраться с этой безвыходной ситуацией…

Марина умирает, стукнуло мне. Эта мысль тоже как-то вылетела из моей головы. Умирает… Что же делать?

Что же мне делать? – вопрошал прокуратор Иудеи в моей голове. ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ??? – исступленно орал внутренний голос.

– Привет, – сказал я и почувствовал, как кончики моих губ разъезжаются в улыбке.

– Привет, – ответила Марина.

Сандер кивнул.

* * *

Я поймал Марину около туалетов.

– Марин, постой, – я взял ее за руку. Она недоуменно посмотрела на меня.

– Знаешь, я так многое должен тебе сказать… понимаешь, когда я увидел тебя первый раз, во мне будто соединились какие-то контакты. Я понимаю, как глупо это звучит, – ее брови поползли вверх, – но… кажется, я влюбился в тебя. Так, как никогда еще ни в кого не влюблялся, – ее глаза расширились.

– Может быть, сейчас не то время, и мне не стоило этого говорить, но… я не могу иначе. Когда ты сидишь рядом, на расстоянии вытянутой руки от меня, я просто не могу сдерживаться. Я хочу быть с тобой. У меня есть деньги, давай уедем вместе. Купим домик где-нибудь на морском побережье, там, где никого нет, только море, солнце, песок и чайки, и будем жить там с тобой, ни о чем не думая, только ты и я, ты и я, навсегда…

Слово «навсегда» вернуло меня назад, за столик ресторана, откуда я на минуту улетел в мир своего воображения. Никакого «навсегда» не существует. У времени есть четкие границы. По крайней мере, у времени, отпущенного Марине…

Она сидела, откинувшись на спинку диванчика, рядом с Сандером, как и тогда. Ее светлые волнистые волосы непринужденно раскинулись по коричневой коже дивана, тонкие пальцы задумчиво поглаживали рукава рубашки. Прозрачно-голубые глаза – такой цвет бывает у воды в бассейнах дорогих отелей – недвижно смотрели в потолок. Казалось, она была где-то в своем, недоступном для других мире, отгороженном неприступной каменной стеной. Я смотрел на нее, почти не отрываясь. Все ощущения того вечера, несколько недель назад, вернулись ко мне с новой силой.

Я поймал ее около туалетов.

– Марин, постой.

Она обернулась.

– Я хотел тебе сказать… если тебе что-то нужно – я всегда готов… и рад тебе помочь. В любое время дня и ночи – обращайся. Если нужны будут деньги, или просто помощь какая-то, или поговорить захочется – я к твоим услугам.

Она мягко улыбнулась и легонько коснулась своими прохладными пальцами моего плеча. Я вздрогнул.

– Спасибо, – сказала она, – но, думаю, я как-нибудь сама справлюсь.

Я не смог больше ничего сказать, и только вымученно улыбнулся ей в ответ. Она повернулась и пошла к столику, я заперся в кабинке и прислонился спиной к двери, переводя дыхание. Все-таки я смог хоть что-то сказать, подумал я. Моя кожа еще сохранила ощущение ее прикосновения.

Конечно, она не будет мне звонить. Она сама справится. Или ей поможет Сандер. Конечно, я тут не нужен. И мои деньги ей никак не помогут – она обречена. Но… а вдруг? Вдруг среди ночи раздастся звонок, и она заплаканным голосом скажет: «Ты можешь приехать прямо сейчас? Ты нужен мне».

Я представил, как я вскакиваю с кровати, нацепляю на себя что попало, кубарем скатываюсь с лестницы и лечу по безымянным московским улицам, выжимая из мотора своей машины все до последней лошадиной силы. Приезжаю к ней, она в слезах, я ее успокаиваю, обнимаю ее худые плечи, глажу блестящие волосы, а она все плачет и плачет, и никак не может остановиться… и так мы и сидим, обнявшись, всю ночь, она плачет, а я ее успокаиваю, и стены между нами больше нет, она – вокруг нас…

Но этого не произойдет. Она справится. В крайнем случае, поможет Сандер.

А мне тут больше не место.

* * *

В тот вечер я твердо решил, что мне пора домой. Сил оставаться в этом городе у меня больше не было.

* * *

На следующее утро я быстро собрал вещи, написал Сандеру записку, что уезжаю, побросал сумки в багажник, протер пыльное лобовое стекло «дворниками» и поехал в сторону юга. Дорога предстояла долгая, но я об этом не думал совершенно. Я чувствовал, что эта дорога мне просто необходима. Я должен был ощутить движение, у которого есть конечная цель. Я должен был действовать. Сделать что-то сам. Пусть это будет просто путь домой, я должен проехать его самостоятельно, без помощи пилотов и стюардесс. «Лексус», кажется, был со мной согласен.

До моего города было около полутора тысяч километров по трассе. Я понятия не имел, куда и как нужно ехать. Более того, раньше мне ни разу не доводилось ездить в такие длинные путешествия на машине. Сейчас, конечно, я был бы более осмотрителен: купил бы карту, поспрашивал знакомых, как лучше ехать, разработал маршрут. Но тогда мне было не того. Надпись «ДОМОЙ!» мигала неоновой вывеской перед моим мысленным взором, заставляя бросить все как есть, и сбежать туда, где тихо и спокойно, где жизнь течет своим привычным чередом.

Иногда я думаю, могло ли что-нибудь измениться, если бы я решил тогда не убегать от жизни, прячась в своей укромной норке, а остаться здесь, в Москве. Остаться с Мариной. Пусть она сама при этом оставалась бы девушкой Сандера – мне это было уже неважно. Я все равно мог бы с ней встречаться. Просто видеть ее, слышать ее голос, улыбаться ей. Жить рядом, помогать ей, поддерживать в ней искру жизни. Может быть, это бы и не изменило ничего, а может, по крайней мере один из двух важных для меня людей остался бы в живых. Но я сделал тогда иной выбор. И этот мой выбор потянул за собой необратимые последствия. Тогда я попросту струсил. Каждый раз, когда я вспоминаю эти события, я думаю: а могло ли что-нибудь получиться иначе? Или так уж было суждено? Но отвечать на этот вопрос некому, кроме меня самого. А я все никак не могу определиться с ответом…

Часть вторая. Любовь

XIV

Родной город будто застыл в вечности. Казалось, ничего ровным счетом не изменилось за те полтора месяца, что я провел за его пределами. Несмотря на уходящее лето, было все так же жарко и душно; ветер вяло шевелил поникшие, разморенные жарой листья тополей; сонные улицы были пустынны и безлюдны. Солнце, как жестокий надзиратель, замерло в слепящей белизне неба, лишь ночью – строго по графику – опускаясь за горизонт на заслуженный отдых. Один день плавно перетекал в другой, а вокруг ничего словно и не собиралось меняться.

Я так и не решил, что делать с остальными деньгами. С пластиковой карточки я снял почти все, оставив пару тысяч на всякий пожарный. В рублях получилась весьма круглая сумма – и весьма увесистая куча: пятьсот тридцать шесть зеленых листочков. Я свалил все деньги в нижний ящик прикроватной тумбочки. Когда собирался куда-нибудь выйти, не глядя черпал оттуда пригоршню жестких бумажек, как экскаватор зачерпывает своим ковшом горку земли, и запихивал их в карман или в маленькую сумочку для cd-плеера, которую носил через плечо. Деньги совершенно потеряли для меня всякий смысл и всякую ценность. Это был просто материал, такой же, как для экскаватора земля, которую надо разгрести. Просто зеленые бумажки с цифрой 1 и тремя нулями. Я тратил их, не задумываясь, мне даже не приходило в голову в чем-то себе отказывать, часто даже забывал получить сдачу. А куча в нижнем ящике тумбочки и не думала таять.

Я все ждал, когда же наконец моя жизнь станет похожа на ту сказочную картинку, которой изображают жизнь миллионеров в музыкальных клипах, кинофильмах и рекламных роликах. Да-да, тех самых, в которых миллионеры всегда в окружении шикарных фотомоделей и таких же, как они сами, богатых друзей; они выглядят так, как будто получили от жизни все и этим довольны. Я все ждал и ждал, а чудо так и не наступало. Это было странно и до боли обидно. Наверное, похожее чувство испытывает ребенок, когда понимает, что настоящего Деда Мороза не существует, а подарки под елку кладут его родители. И тогда я подумал, что для того, чтоб сказку сделать былью, нужно приложить некоторые усилия. Да, пусть это не будет так красиво, как в гламурных журналах, но я должен хоть как-то – как умею – начать окружать себя сам теми людьми, коих хочу вокруг себя видеть. Оставалась одна проблема – где их искать, этих людей…

Дни текли и текли мутной бесцветной жижей. Я покупал себе dvd десятками, чтобы потом, развалившись на диване и потягивая ледяное «Крушовице», целыми днями убивать время у телевизора. Я ходил по безлюдным улицам и людным торговым центрам, но не ощущал никакого изменения от людского присутствия – люди вокруг казались мне каким-то ненастоящими. Иногда я путал их с манекенами, которые безропотно демонстрировали самые безвкусные образцы турецкой моды в витринах магазинов. В другие дни я слонялся по паркам, разглядывая проходящих мимо девушек – все как одна с загорелыми обнаженными ногами, в шортах или суперкоротких юбках – и ощущение сходства с манекенами становилось еще более полным. Что магазин, что парк – только товар различается: в первом предлагают одежду, во втором – что под ней. И в том, и в другом случае все очень похоже: товара много, весь вроде бы красивый, но выбор слишком велик при отсутствии определяющего критерия – все слишком одинаковое.

Время утратило свою четкую определенность и расплылось под безжалостными лучами солнца. Город, не успев толком проснуться, снова засыпал, разморенный жарой. Сон тогда настигал меня в самые неожиданные моменты – просто вдруг резко хотелось спать, я шел в спальню, включал кондиционер и забывался на какое-то время. Иногда засыпал на скамейках в парке. Сон этот не был полноценным – я продолжал слышать все звуки окружающего мира, просто они будто отступали на задний план, а сознание само по себе начинало рисовать некие причудливые образы и сцены, и тогда я понимал, что сплю; странное ощущение, надо сказать – понимать, что спишь. Через некоторое время сон и явь настолько слились между собой, что я уже переставал их различать.

Временами я вспоминал прошлое – такое недавнее, и так безвозвратно ушедшее. Ностальгия по временам, где все было четко и понятно, гладила меня своей мягкой ладонью. Тогда я ходил на работу, чтобы заработать себе на жизнь; раз в год меня ждал – или, вернее, я сам с нетерпением ждал – месячный отпуск, двадцать восемь дней, чтобы наглотаться взахлеб впечатлений и потом бережно хранить их в укромном уголке памяти – до следующего отпуска. Каждый день, кроме выходных, я вставал в одно и то же время, чтобы сесть в старенький автобус, и провести полтора часа в мерно покачивающемся кресле, любуясь зелеными лугами, тихими речками и бескрайними равнинами, неспешно сменяющими друг друга за окном; иногда, если хотелось спать – просто сидя с закрытыми глазами, и уносясь мыслями в красочные эротические фантазии, которые, возможно, составляли львиную часть моей тогдашней жизни. Выходные я всегда планировал заранее: времени было мало, а дел – полным-полно. К вечеру я обычно так уставал, что сил идти куда-то гулять уже просто не оставалось, и тогда я наполнял ванну, зажигал ароматические свечи и долго лежал в теплой воде, закрыв глаза и слушая расслабляющую музыку.

В то время все было – или, по крайней мере, казалось – логически обусловленным. Следствие вполне очевидно вытекало из причины: устал – расслабился, поработал – отдохнул, месяц прошел – получил зарплату, накопил денег – поехал в путешествие. Такая рутинная повседневность заставляла мечтать о том, чтобы из нее вырваться; и она же держала мою жизнь в ритме – по крайней мере, я всегда знал, какой сегодня день недели.

Теперь же все изменилось. Мечты мои сбылись – и что с того? Я будто перестал существовать. Словно сонный город, зевнув, случайно поглотил меня, и теперь медленно растворяет в темной глубине своего чрева.

* * *

В один из таких дней – прошло уже, наверное, недели две после моего возвращения – произошло несколько необычных событий. День неспешно клонился к вечеру. За окном время от времени лаяли собаки; других звуков слышно не было. В давящей тишине сонно жужжала под потолком спальни невесть откуда взявшаяся муха. Я лежал на кровати, глядя в потолок, и отчетливо ощущал желание чего-то. Можно сказать, переживал чувство желания. Сначала оно было незаметным, как маленький червячок, копошащийся где-то на задворках сознания. Но с каждой минутой это ощущение все больше и больше охватывало меня. Чувство нарастало витками, быстро становясь невыносимым. Самым невыносимым было то, что я не знал, чего я хочу. Поэтому желание было каким-то бесцельным, так сказать, желанием в чистом виде. И от этого оно становилось еще более ноющим и безысходным.

Наконец меня вдруг осенило. «Я хочу с кем-то поговорить». Страстно, до потемнения в глазах. Мне просто позарезу нужно поговорить с кем-то. Все равно с кем, просто обменяться парой слов, чтобы почувствовать, что я все еще жив, и не совсем один на этой планете. Как только я додумал фразу «…не совсем один на этой планете», чувство жгучего, уничтожающего, вселенского одиночества разлилось по моим жилам, проросло сквозь плоть ростками холодных каменных цветов. Я ощутил себя чугунной болванкой, статуей, недвижной и пустой внутри, намертво привязанной цепкими лианами непреклонных растений к своему ложу из черного обсидиана.

Как же давно я ни с кем по нормальному не разговаривал? Неделю? Месяц? Да что там, я едва ли не забыл, как звучит сигнал моего телефона… Сейчас мне до боли хотелось, чтобы он вдруг зазвонил. «Ну позвоните же мне, хоть кто-нибудь…» – умолял я, глядя на темный экран. Но никто, конечно, не отозвался. На экране бесстрастно горели лишь цифры часов.

Я оделся и вышел на улицу. После затхлого, мертвого воздуха кондиционированной квартиры меня наполнил коктейль пышущих жизнью запахов, звуков и красок. Легкий ветерок шуршал листьями высоких тополей, то и дело сверкавших своими блестящими ладонями в лучах желтого предзакатного солнца; где-то вдалеке стрекотал целый оркестр кузнечиков; на ветках деревьев щебетали воробьи; весело смеялись, догоняя друг друга в своих незамысловатых играх, дети; деловито шумели на разные лады проезжающие мимо машины. Ощущение полноты жизни переполняло все вокруг. Я шел, впитывая в себя эту жизнь всеми порами своей кожи, как зачарованный, любуясь всем, что попадалось на моем пути. Вот пролетел прямо перед моим носом юркий воробей, зашуршал мелкий гравий под подошвами, проехал белый «опель», ослепив на миг отражением солнца на своем лакированном боку. Я поднял глаза наверх – глубокое небо нежно-синеватого оттенка, переходящее в легкий фиолетовый ближе к зениту, будто мягко обнимало тонкими завитками облаков, тихонько шепча о чем-то давно забытом.

Я сам не заметил, как дошел до набережной. Солнце с минуты на минуту готово было скрыться за деревьями на другой стороне реки, и напоследок обильно поливало красноватым золотом атласную поверхность воды, старые двухэтажные дома, дорогу и прогуливающиеся парочки, которым повезло попасть сюда в этот особенный час. Я улыбался. Гадкий спрут одиночества, распустивший свои щупальца внутри моей плоти, теперь будто съежился и спрятал свое склизкое тело куда-то в темный угол, испугавшись очищающих лучей солнца. «Жизнь продолжается», – сказал я себе, и, ободренный этим очевидным фактом, гордо зашагал навстречу мягко сгущавшимся теплым летним сумеркам, напевая что-то себе под нос и улыбаясь всем прохожим подряд.

Вот идет юная парочка, лет шестнадцати, не больше; они идут быстро, крепко держа друг друга за талию, будто спешат пройти через необходимые условности и побыстрее погрузиться в объятия друг друга где-нибудь в скрытом от посторонних глаз месте; я улыбаюсь им, но они слишком заняты друг другом, чтобы заметить мою улыбку. Вот идут две молодые мамы с детьми в колясках; сзади, с пивом в руках, догоняют их, по-видимому, мужья; я гляжу на детей, и улыбаюсь, те с очень серьезными личиками изучают мое лицо, недоумевая, что это за дядька вдруг решил ни с того ни с сего растянуть губы. Вот идет симпатичная девушка с потрясающим загорелым телом; волосы почти белые, наверное, выгорели под солнцем пляжа; на девушке микроскопическая юбка-пояс и столь же микроскопический белый топик, сквозь который прекрасно просматривается грудь великолепной формы. Девушка, очевидно, весьма горда своим телом; вот она чуть заметно улыбается мне в ответ, проходя мимо. Стоп! Стоп-машина, задний ход!

– Девушка, а вы верите в любовь с первого взгляда?

– Нет, – она чуть заметно замедляет ход, глядя себе под ноги; я пристраиваюсь рядом.

– А что не позволяет вам в нее поверить прямо здесь и сейчас?

– А почему я должна в нее поверить? – она улыбается, чуть склонив набок голову.

– Потому что я влюбился в вас! Я, прямо здесь и сейчас, хочу в вас влюбиться!

– Так хотите или влюбились?

– Влюбился! И хочу!

– Да что вы говорите! Ну и чем же вы это докажете?

– Боже, ну что же это такое происходит с людьми, что любовь им надо доказывать! Как же прагматичны и логичны все стали… Ни во что не способны и не хотят просто поверить. Даже в себя. Неужели вы не можете поверить, что достойны любви с первого взгляда? Я мог бы вам сказать, что вы самая красивая девушка на земле, но это было бы вранье, ибо я не видел всех девушек земли. Поэтому я говорю вам правду: я просто в вас влюбился!

– Я вам не верю.

Я впадаю в легкий ступор – слова иссякают; какое-то время мы идем рядом молча. Она первой нарушает тишину.

– А чем вы по жизни занимаетесь?

Я соврал первое, что пришло в голову:

– Я пишу книгу.

– И о чем же она?

– О любви, конечно! О чем же еще может быть настоящая книга!

– Значит, вы писатель?

– Я – писатель, а еще я экономист, программист, гитарист, вокалист, повар и просто миллионер. Видите, сколь многим мне пришлось стать, чтобы считать себя достойным признаться вам в любви!

– Ну хорошо, – подумав, сказала она, – вы признались. И что же дальше? – она, чуть прищурившись, посмотрела на меня и иронично улыбнулась.

А правда, и что дальше? – подумал я. Глаза мои рефлекторно опустились вниз, на ее ноги, потом поднялись на бедра, талию, чуть задержались на груди и наконец снова уперлись в ее испытующий взгляд. О том, что будет дальше, я как-то не подумал.

– Ну… можно с вами познакомиться? – я сам почувствовал, как бледно это звучит. Она приподняла бровь.

– А если я скажу, что нельзя?

– Если скажете, что нельзя… – повторил я.

– Да. К примеру, я не знакомлюсь на улицах.

– Ну… я об этом не думал.

– А вы бы подумали.

– А нужно?

– Вообще думать, говорят, полезно, – она снова иронично улыбнулась.

Тут я представил себе, как все это – моя дурацкая попытка знакомства – выглядит со стороны. Получилось отвратительно и пошло. Я мысленно махнул рукой на собственный провал. В конце концов, цель моя была достигнута – хоть какой-то разговор состоялся.

– А-а-а, ладно. Извините меня за то, что оторвал вас на минуту от вашего одинокого пути. Удачи.

Я повернулся и пошел прочь. Она, кажется, какое-то время постояла там, где мы расстались – я видел это боковым зрением, а потом пошла в противоположную сторону. Каждый продолжил свой одинокий путь.

* * *

Через пару дней, в субботу, я решил сходить в новый клуб. Он находился в центре города, мне даже удалось когда-то давно по знакомству увидеть его дизайн-проекты, но сам я там еще не был. Клуб назывался «Эго».

Помещение клуба было разделено на зоны: в одной из них располагались уютные диваны и низкие столики, от танцевальной зоны она была отделена массивной дверью из пластика под дерево; в самой же дэнс-зоне все было как везде – барная стойка, столики и танцпол. Я прошел прямо к барной стойке, не глядя по сторонам. Сначала выпью, решил я, а потом буду осматриваться, и заказал двойной «Chivas Regal» со льдом. Я всегда слегка побаивался новых мест.

Бармен налил виски, я расплатился, отпил немного, и обернулся к танцполу.

Мне всегда было интереснее всего наблюдать за людьми в таких местах. И сейчас я, медленно потягивая ледяной виски, разглядывал тех, чье выражение лица не терялось в дымном мраке клуба.

Все здесь чего-то ждали. Чего-то очень важного. Все, поголовно. Они основательно подготовились к этому вечеру. И ждали. Ожидание читалось в быстрых напряженных взглядах, резких движениях, взвинченных фразах, или, наоборот, напускной расслабленности. Но никто из этих людей не был расслаблен. Здесь не место для этого. Для расслабления существуют китайские парки. А это место было предназначено совсем для другого. Здесь искусственно адсорбировались все потаенные желания, о которых никто не в силах сказать напрямую. Здесь было место, где об этом не надо говорить. Все и так ясно. Если ты здесь – значит, тебе это нужно. Здесь гипертрофировалось все то, что подспудно царило везде в мире. То, что обычно заталкивалось вглубь, здесь наконец находило свой необузданный выход. В блестках платьев, каблуках туфель, вырезах блузок было только одно – одно желание. Одно желание, что ведет за собой все остальные. Единственный вопрос – куда оно ведет.