Финеас Финн

– Говорят, и сейчас играет.

– Куда меньше. И бросит вовсе, если ты будешь настаивать.

– О нем говорят и другое, Лора.

– Да. У него бывали периоды порочной жизни, и они едва не погубили его. Это похоже на приступы болезни.

– Но эти «приступы» так опасны! Разве он не в долгах?

– Да, но долги не слишком велики. Каждый шиллинг будет выплачен, каждый шиллинг! Учти, в этом я ручаюсь, а мне известны все его обстоятельства. Он никогда не лжет и рассказал мне все. Отец не может лишить его ни акра наследства, но даже если бы и мог, никогда бы этого не сделал.

– Я спрашивала не потому. Я говорила лишь, что такие привычки опасны. Приступ расточительства может доставить большие неприятности. И потом…

– Что же?

– Уж не знаю, к чему я перечисляю грехи твоего брата.

– Ты хочешь сказать, что он пьет?

– Не я. Так говорят люди. Так говорит дракон. Она редко бывает права – надеюсь, заблуждается и в этом.

– Заблуждаются те, кто называет это пристрастием.

– Тоже «приступы»?

– Не смейся надо мной, Вайолет, когда я заступаюсь за него, иначе я обижусь.

– Но, видишь ли, если я стану его женой, это… весьма важно.

– Тем не менее не стоит меня вышучивать.

– Милая Лора, ты знаешь, что я не вышучиваю тебя. Ты поступаешь прекрасно. Будь у меня брат, я сражалась бы за него точно так же.

– Вот потому-то я и хочу, чтобы ты вышла за Освальда: я знаю, ты будешь за него сражаться. Неправда, что он пьяница. Присмотрись: его рука так же тверда, как твоя. Загляни в его глаза. Разве ты увидишь в них приметы пьянства? Он был пьян, быть может, раз или два в жизни, но наделал ужасных вещей.

– Что, если он сделает ужасное со мной?

– Ты не найдешь человека с таким добрым сердцем и такой благородной душой. Я совершенно уверена, что, женись он завтра, он отряхнул бы с себя пороки, как лохмотья.

– Ты не станешь спорить, Лора, что идти за него замуж несколько рискованно.

– Конечно, рискованно. Но ведь этот риск существует всегда?

– Многие сказали бы, что здесь риск двойной, – промолвила Вайолет.

Тут отворилась дверь, и в комнату вошел тот, о ком они говорили.

Глава 11

Лорд Чилтерн

Читатель уже знает, что лорд Чилтерн был рыжим и краснолицым, и эта особенность его наружности, без сомнения, бросалась в глаза первой. Она же придавала ему вид довольно дикий, который при знакомстве часто пугал мужчин, но не оказывал того же действия на женщин: те, как правило, умеют смотреть глубже, чем дает себе труд сильный пол. Рыжей у лорда Чилтерна была и аккуратно подстриженная, без единого завитка, бородка, и волосы – очень яркие и тоже подстриженные коротко, багровым отливал цвет лица. Тем не менее он был весьма недурен собой: с правильными чертами, невысокий, но крепко сбитый, с легким прищуром, придававшим ему – возможно, неоправданно – решительный вид. Все соглашались, что он неглуп; в ранней молодости он имел репутацию серьезного юноши, склонного к наукам. Когда ему было двадцать три, завсегдатаи ипподрома предсказывали, что он сколотит на скачках состояние: он был проницателен, прекрасно разбирался в лошадях и обладал отличной памятью. К двадцати пяти он промотал собственные деньги, выжал из отца суммы боˊльшие, чем тот осмеливался называть вслух, и влез в долги по уши. Однако в одном или двух достопамятных случаях он пожертвовал своими интересами, чтобы не нарушить принятого на ипподроме кодекса чести, и о нем отзывались – на вкус говорящего – либо как об очень порядочном, либо как о чрезвычайно благородном человеке. В последнее время ходили слухи, будто он больше не выставляет лошадей на скачки, в чем многие сомневались, утверждая, будто он скрывается под именем мистера Макнаба, мистера Пардо или мистера Чикервика. На самом деле в описываемый момент ни одной лошади на ипподроме у лорда Чилтерна и правда не было.

Все, однако, знали, что он пьет. В Оксфорде он во хмелю схватил за горло констебля и едва не придушил его, за что и был исключен. Далее буйный нрав навлек на него крупные неприятности в Париже; дело дошло до суда, и газеты в обеих столицах опубликовали все позорные подробности вместе с именем виновника. Затем он подрался с каким-то проходимцем в Ньюмаркете – да так, что убил его голыми руками. В последнем случае удалось доказать, что лорд Чилтерн не выпил перед тем ни капли и зачинщиком не являлся – напротив, напали на него. После длительного расследования он был полностью оправдан и вышел из этой переделки с честью. По крайней мере, мог бы выйти, если бы не шедшая о нем дурная слава. Все мы знаем, что человеку с добрым именем простят и кражу коня, в то время как человека с худым приговорят и за взгляд через забор. Нашлось немало тех, кто якобы знал доподлинно: мол, в тот раз в Ньюмаркете лорд Чилтерн был в припадке белой горячки. Наихудшим последствием скандала стал полный разрыв отношений с отцом. Лорд Брентфорд отказывался верить, что в этот раз непутевый отпрыск был скорее жертвой, чем преступником. «У других людей сыновья так себя не ведут», – заявил он, когда леди Лора попыталась вступиться. Она так и не смогла убедить отца поговорить с сыном, но добилась, по крайней мере, чтобы того не выгоняли из дома. Он мог по-прежнему обедать с родителем за одним столом, если бы пожелал. Такого желания у лорда Чилтерна не возникало, однако он продолжал жить на Портман-сквер и, встречая графа в коридоре или на лестнице, просто раскланивался. Тот кланялся в ответ и проходил мимо – с видом самым несчастным и, без сомнения, чувствуя себя под стать. Взрослый сын – утешение отцу, если они добрые друзья; если же нет – он нечто противоположное. В этом доме сын был для отца занозой в боку.

– Что он делает, когда мы уезжаем из Лондона? – спросил как-то лорд Брентфорд у дочери.

– Остается здесь, папаˊ.

– Он по-прежнему ездит на охоту?

– Да, ездит. Снимает комнату в какой-то гостинице – кажется, в Нортгемптоншире. Туда ходят поезда. Но по большей части он в Лондоне.

– Чтоб такой жизнью жил мой сын! – воскликнул граф. – Конечно, ни один приличный человек его у себя не примет.

На это леди Лора не нашла что ответить: лорд Чилтерн вовсе не стремился бывать в домах у тех, кого граф называл приличными людьми.

…Генерала Эффингема, который был отцом Вайолет, и лорда Брентфорда связывала самая искренняя и крепкая дружба. В молодости они служили в одном полку и на всю жизнь остались близки. Когда единственный сын генерала в семнадцать лет погиб в очередной войне с маори в Новой Зеландии, оба оплакивали его целый месяц. В то время лорд Чилтерн еще подавал надежды, и каждый из отцов невольно сравнивал свою судьбу с чужой. Генерал Эффингем прожил достаточно долго и слышал, как граф сетует, что другу повезло больше. Теперь генерала уже не было в живых. После него осталась лишь Вайолет, дочь от второй жены, урожденной мисс Пламмер из семьи торговца с большим состоянием, чья сестра вышла замуж за лорда Болдока. Так Вайолет попала под опеку к родственникам матери, а не к друзьям отца. Но, как читатель уже успел понять, у нее были свои идеи о том, как вырваться из этого плена.

До злосчастного происшествия в Ньюмаркете и окончательной ссоры между отцом и сыном лорд Брентфорд, говоря с дочерью, дважды упомянул – лишь упомянул – мисс Эффингем в связи с лордом Чилтерном.

– Если он думает на ней жениться, буду рад обсудить с ним детали. Можешь ему так и передать, – было сказано в первый раз.

Граф тогда решил, что парижский инцидент искуплен и должен быть предан забвению.

– Она слишком хороша для него. Но пусть все ей расскажет, если будет делать предложение, – таковы были его слова во второй раз, после оплаты счетов лорда Чилтерна в Донкастере, где находился ипподром, общей суммой в двенадцать тысяч фунтов.

Убеждая отца заплатить, леди Лора очень красноречиво описывала некий честный – или, скажем, благородный – поступок брата, который стал причиной текущих денежных затруднений. С тех пор граф отказывался вникать в матримониальные планы сына и, когда леди Лора вновь заговорила о возможном браке как о спасении, велел ей умолкнуть. «Ты что же, хочешь погубить это бедное дитя?» – сказал он тогда.

Тем не менее леди Лора была уверена: приди она с известием, что все решено и Освальд помолвлен с Вайолет, отец смягчится и примет девушку как свою дочь. Что до выплаты нынешних долгов лорда Чилтерна, то у нее был на этот счет собственный план.

Мисс Эффингем, которая провела на Портман-сквер уже два дня, с лордом Чилтерном до сих пор не виделась. Она знала, что он живет в этом же доме – по крайней мере в нем ночует и, вероятно, завтракает в своих комнатах, – но также знала, что заведенные здесь обычаи вовсе не предполагают их встреч. Лора и ее брат, вероятно, виделись каждый день, но никогда не выходили в свет вместе и вращались в совершенно разных кругах. Когда Вайолет объявила леди Болдок о намерении провести первую половину лондонского сезона у подруги, та, разумеется, «накинулась на нее», как выражалась сама мисс Эффингем.

– В дом к нему? Да на нем же клейма негде ставить! – воскликнул дракон.

– На ком? На старом лорде Брентфорде, которого так любил папаˊ?

– Я про лорда Чилтерна, который только в прошлом году убил человека!

– Это неправда, тетушка.

– Про него известно и что похуже, гораздо хуже. Он вечно… пьян, вечно играет и вечно… Но мне и говорить с тобой о таком не следует. Его имя даже упоминать не стоит.

– Тогда зачем вы его упомянули, тетушка?

Леди Болдок продолжала накидываться на племянницу еще некоторое время – надо сказать, не слишком успешно, как обыкновенно и бывало. Вайолет, разумеется, настояла на своем.

– Если она выйдет за него, то погибнет окончательно, – сказала леди Болдок своей дочери Августе Борэм.

– Ей хватит здравого смысла не делать этого, мама, – отвечала та.

– Не думаю, чтобы у нее вообще был здравый смысл. Ни капли. Как бы мне хотелось, чтобы моя бедная сестра была жива!

Теперь лорд Чилтерн находился с Вайолет в одной комнате – сразу после разговора о возможности их брака. Собственно, разговор не был завершен, его прервало явление самого предмета.

– Я так рад видеть вас, мисс Эффингем, – сказал он. – Я пришел с мыслью найти вас здесь.

– Что ж, вот я, собственной персоной, – Вайолет встала, протягивая ему руку. – Мы с Лорой последние два дня обсуждали государственные дела и уже почти закончили наш спор.

Говоря это, она невольно присматривалась к его глазам и рукам – не потому, что желала проверить, права ли была его сестра, но потому, что прежде ей не приходило в голову, будто по таким признакам можно судить о пьянстве. Руки у лорда Чилтерна казались совершенно обыкновенными, но в глазах мелькало нечто пугающее. Казалось, он не колеблясь свернет жене шею, если у него возникнет такое побуждение. К тому же эти глаза, как и все остальное в нем, были красными – налитыми кровью. Нет, она никогда не сможет заставить себя стать его женой. К чему идти на двойной риск, если перед ней столько более безопасных возможностей? «Даже если бы я и правда его любила, я поступила бы так же», – подумала она.

– Боюсь, я никогда бы вас не увидел, если бы не пришел сюда, – сказал он, садясь. – Я не часто выхожу в свет, а когда выхожу, бываю не там, где вы.

– Мы могли бы условиться о следующей встрече, – рассмеялась она. – Моя тетя, леди Болдок, устраивает прием на следующей неделе.

– Она прикажет лакеям меня вытолкать.

– О нет! Вы можете сказать ей, что вас пригласила я.

– Не думаю, что Освальд и леди Болдок – хорошая компания, – возразила леди Лора.

– Или он мог бы отвести нас с тобой в Зоологический сад в воскресенье – как подобает другу и брату.

– Терпеть не могу это место, – ответил лорд Чилтерн.

– Когда вы там были в последний раз? – спросила мисс Эффингем.

– Когда приехал домой из Итона – однажды. И не намерен туда идти, пока не приеду из Итона снова. – Он продолжил уже другим тоном: – Все будут глазеть на меня, как на самого дикого из зверей.

– Что же, если вы не желаете идти ни в гости к леди Болдок, ни в Зоологический сад, нам придется ограничиться гостиной Лоры, – сказала Вайолет. – Разве только вы согласитесь отвести меня на вершину Монумента [10].

– На вершину Монумента – с превеликим удовольствием.

– Что скажешь, Лора?

– Скажу, что ты глупышка, – ответила та, – и я не стану участвовать в таком безумстве.

– Тогда не остается ничего, кроме как вам приходить сюда. Но раз вы живете в этом доме – а я уверена, что буду здесь каждое утро, – и вы ничем не заняты, и у нас тоже нет особых дел, полагаю, мы больше не увидимся до тех пор, пока я не уеду к тетушке на Беркли-сквер.

– Весьма возможно, – сказал он.

– Но почему, Освальд? – спросила его сестра.

Он провел рукой по лицу, прежде чем ответить:

– Потому что теперь мы вращаемся в разных кругах и больше не такие друзья, как прежде. Помните, мисс Эффингем, в Солсби я повез вас кататься в лес на старом пони, и мы вернулись только к вечернему чаю, и мисс Блинк пожаловалась моему отцу?

– Помню ли я? Это был самый счастливый день в моей жизни! Представь, Лора, карманы у твоего брата были набиты пряниками и карамелью, а к седлу приторочено три бутылки лимонада. Мне вовсе не хотелось домой.

– Возвращаться было жаль, – сказал лорд Чилтерн.

– Но тем не менее необходимо, – заметила леди Лора.

– О да, ведь карамель кончилась, – согласилась Вайолет.

– Тогда вы еще не звались мисс Эффингем, – проговорил лорд Чилтерн.

– Да, не звалась. Со временем этих досадных примет действительности становится все больше, верно? Вы тогда помогли мне снять туфли и сушили их в домике лесника. Теперь я вынуждена мириться с тем, что это делает моя горничная, а вместо добрейшей мисс Блинк у меня теперь суровая леди Болдок. И если бы я весь день каталась с вами по лесу, меня не отправили бы спать, а перестали принимать в обществе. Так что, как видите, изменилось не только мое имя.

– Да, но кое-что неизменно, – ответил лорд Чилтерн, вскакивая с места. – Например, я. По крайней мере в одном отношении. Я и тогда любил вас больше всех на свете – даже больше, чем Лору, – и продолжаю любить теперь. Не смотрите на меня так удивленно. Вы знали это прежде, знаете и сейчас. Знает и Лора. Бессмысленно скрывать это между нами троими.

– Но, лорд Чилтерн… – начала было мисс Эффингем, тоже поднимаясь на ноги, и умолкла в растерянности: он застал ее врасплох.

Сам факт признания в присутствии сестры был для нее до того удивителен, что она никак не могла найтись с ответом, который молодым леди в таком положении обычно подсказывает чутье.

– Вы всегда это знали, – бросил он, словно бы в сердцах.

– Лорд Чилтерн, вы должны простить меня, если я скажу, что ваши слова по меньшей мере чрезвычайно неожиданны. Я, с такой радостью обращаясь к воспоминаниям детства, не предполагала, что вы используете их против меня.

– Он не сказал ничего, чтобы рассердить тебя, – вмешалась леди Лора.

– Лишь принудил меня к тому, что можно счесть неучтивостью. Лорд Чилтерн, я не питаю к вам той любви, о которой вы говорите. Я всегда видела в вас доброго друга и надеюсь видеть и впредь, – с этими словами она покинула комнату.

– Зачем же ты был так внезапен с ней? Так резок, так громогласен? – спросила леди Лора с некоторой досадой, подходя к брату и беря его за руку.

– Это не имеет значения. Я ей безразличен.

– Имеет, и еще какое! – возразила сестра. – Вайолет ты так не завоюешь. Ты должен начать все заново.

– Я уже начал – и окончил.

– Вздор! Тебе нужно быть настойчивым. Говорить, как сейчас, было безумием. Ты можешь быть уверен: никого она не любит больше, чем тебя. Но не забывай, ты наделал достаточно, чтобы внушить страх любой девице.

– Я этого не забываю.

– Так старайся теперь этот страх рассеять! Будь с ней ласков. Расскажи, какую жизнь хотел бы вести с ней. Убеди, что изменился. Стоит ей отдать тебе сердце, как она больше не станет никому верить – только тебе.

– Что же, я должен ей лгать? – бросил лорд Чилтерн, взглянув сестре прямо в глаза, после чего повернулся на каблуках и ушел, оставив ее одну.

Глава 12

Виды на осень

После бурного начала, в результате которого лорд де Террьер потерял свой пост, а мистер Майлдмэй вернулся к власти, парламентская сессия продолжалась очень мирно – настолько мирно, что Финеас Финн, сам не сознавая, был разочарован: ему не хватало того волнения схватки, в которое он погрузился в первые дни своей парламентской карьеры. Время от времени мистер Добени делал язвительные выпады против кого-нибудь из министров, но обе партии понимали, что это пустое. А поскольку не предлагалось никаких значительных изменений, которые затрагивали бы интересы многих и потому могли расколоть либеральную часть палаты, кабинет мистера Майлдмэя сохранял свое положение и работал в относительном спокойствии.

Наступила уже середина июля, а депутат от Лофшейна еще ни разу не брал слова. Сколько раз он думал об этом! Сколько раз составлял мысленно речи, шагая через парк по пути в парламент, изучал предметы, о которых собирался говорить, только чтобы услышать обсуждение и понять, что ничего в них не смыслит, сколько раз слышал, как другие депутаты произносят те же аргументы почти теми же словами, и, наконец, не мог подняться с места, когда приходило время говорить, – до того дрожали ноги… Во всем этом наш герой никому не признавался. Со времени совместной поездки в графство Мейо Лоренс Фицгиббон заделался его самым близким другом, но Финеас ничего не говорил даже ему. Другой своей наперснице, леди Лоре Стэндиш, он открылся лишь отчасти, не описывая всей степени собственного смущения, но дав понять, что у него есть как амбиции, так и колебания. Впрочем, леди Лора всегда советовала быть терпеливым и не раз утверждала, что молодому парламентарию лучше помалкивать в течение первой сессии, так что Финеас мог не опасаться, что она посмеется над его робостью. Что касается соратников, он был несколько раздосадован тем, что никто как будто и не ожидал от него выступлений. Баррингтон Эрл, впервые заводя речь о том, чтобы Финеас баллотировался от Лофшейна, предсказывал ему большой успех в парламенте и выражал восхищение тем, как наш герой участвует в дискуссиях. «У нас в палате общин на такое способны, быть может, один-два человека», – как-то сказал Эрл. Теперь, однако, об ораторских способностях Финеаса никто не упоминал, и в минуты сомнения в себе он все чаще удивлялся, что вообще оказался в парламенте.

Он внимательно приглядывался к порядкам и формальностям парламентской деятельности и посещал заседания, не пропуская ни одного. Несколько раз он решился задать вопрос оратору и, слушая людей, умудренных опытом, говорил себе, что учится, желая быть полезным в палате общин и, быть может, стать впоследствии государственным мужем. Тем не менее он нередко сожалел о мистере Лоу и мрачных комнатах на Олд-сквер и, будь у него возможность переменить решение, охотно оставил бы честь представлять Лофшейн кому-нибудь другому.

Во все эти непростые минуты его всегда поддерживало дружеское участие леди Лоры Стэндиш. Он много бывал в доме на Портман-сквер, где его всякий раз принимали сердечно и, как ему казалось, почти с любовью. Леди Лора беседовала с ним подолгу, иногда упоминая о брате или отце, словно ее знакомство с Финеасом было чем-то боˊльшим, нежели случайное сближение во время светского сезона. На Портман-сквер Финеас познакомился с мисс Эффингем и нашел ее общество весьма приятным. Она, в свою очередь, была им очарована, и они танцевали на двух или трех балах, неизменно разговаривая при этом о леди Лоре Стэндиш.

– Мне кажется, твой друг мистер Финн в тебя влюблен, – сказала Вайолет подруге как-то вечером.

– Не думаю. Он привязался ко мне, а я к нему. Он так честен – и так наивен, притом без неловкости! И несомненно умен.

– И весьма недурен собой, – добавила Вайолет.

– Едва ли это имеет значение, – сказала леди Лора.

– Думаю, имеет, если мужчина при этом выглядит как джентльмен.

– Мистер Финн определенно выглядит как джентльмен.

– И, без сомнения, им является. Интересно, есть ли у него состояние?

– Ни гроша, насколько мне известно.

– Но на что он живет? Таких людей немало, и они загадка для меня. Полагаю, он должен искать невесту с приданым.

– Кто бы она ни была, с мужем ей повезет, – заключила леди Лора.

В течение лета Финеас часто встречался с мистером Кеннеди. Они были на одной стороне в палате общин, принадлежали к одному клубу, несколько раз обедали вместе на Портман-сквер, и однажды Финеас принял приглашение на ужин от самого мистера Кеннеди.

– Никогда в жизни вечер не тянулся так долго, – жаловался он потом Лоренсу Фицгиббону. – Среди гостей было два-три человека, которые всегда очень разговорчивы, но у него в доме даже они словно онемели.

– Зато вино, бьюсь об заклад, было превосходным, – ответил Фицгиббон, – а это, позволь тебе заметить, искупает многое.

Несмотря на все эти шансы сойтись ближе, к концу парламентской сессии Финеас не обменялся с мистером Кеннеди и дюжиной слов и не знал о нем ровным счетом ничего – ни как друг, ни даже как простой знакомец. Леди Лора желала, чтобы они были в хороших отношениях, и потому Финеас с ним трапезничал. Тем не менее мистера Кеннеди он не любил и был уверен, что тот платит ему тем же, а потому был весьма удивлен, получив письмо следующего содержания:

Албани, Z 3, 17 июля 186– г.

Любезный мистер Финн,

в следующем месяце я принимаю в Лохлинтере своих друзей и был бы рад, если бы вы к нам присоединились. Приезжайте 16 августа. Не знаю, охотитесь ли вы, но у меня водится дичь и олени.

Искренне ваш,

Роберт Кеннеди

Как поступить? Финеасу уже было не по себе при мысли, что за окончанием парламентской сессии последует разлука со всеми новыми знакомцами. Лоренс Фицгиббон приглашал вновь поехать с ним в графство Мейо, но наш герой отказался. Леди Лора что-то говорила о поездке за границу с ее братом, а у Финеаса с тех пор завязалось некоторое подобие приятельства с лордом Чилтерном, но про поездку ничего решено не было, и к тому же наш герой едва ли мог позволить себе подобные расходы. Рождество он, конечно, проведет с семьей в Киллало, но ему не слишком нравилась мысль уехать туда сразу же после конца сессии. Все вокруг, казалось, предвкушали приятные дни на природе. Мужчины беседовали о дичи, о хозяйках имений, куда собирались, и о людях, которые составят тамошнее общество. Леди Лора о своих планах на осень ничего не говорила; в поместье графа Брентфорда Финеаса не приглашали. Он предчувствовал, что все разъедутся, оставив его в одиночестве, и весьма тяготился этой мыслью. Что же делать с приглашением от мистера Кеннеди – которого Финеас недолюбливал и даже, как не раз говорил себе, презирал? Разумеется, следует отказаться, несмотря на все природные красоты, охоту, приятное общество и сознание того, что поездка в Лохлинтер была бы самым подобающим способом провести август! В конце концов он решил зайти на Портман-сквер, прежде чем отослать письмо с отказом.

– Разумеется, вы поедете, – сказала леди Лора самым решительным тоном.

– Почему?

– Прежде всего, с его стороны было любезно вас пригласить – к чему же ответная нелюбезность?

– Отказ от приглашения еще не составляет нелюбезности, – возразил Финеас.

– Мы туда едем. И могу лишь сказать, что буду разочарована, если вы не приедете. Там будут и мистер Грешем, и мистер Монк, а они, кажется, никогда прежде не ночевали под одной крышей. Уверена, в вашей партии с дюжину человек многое отдали бы за это приглашение. Конечно, вы должны ехать.

И он, разумеется, поехал. Ответ, в котором Финеас принимал приглашение, был написан в Реформ-клубе через четверть часа после того, как он покинул Портман-сквер. Он выбирал выражения весьма осторожно, чтобы не выказать большей фамильярности или большей учтивости, чем сам мистер Кеннеди, и подписался: «Искренне ваш, Финеас Финн». Но за несколько минут, проведенных у леди Лоры, наш герой получил и еще одно приглашение – самого очаровательного свойства.

– Я так рада, что вы поедете, и теперь могу просить вас заглянуть на пару дней к нам в Солсби, – сказала хозяйка. – Пока все не устроилось, я не решалась, ведь у нас будет только два дня – между прибытием из Лондона и отъездом в Лохлинтер.

Финеас поклялся, что был бы счастлив, даже будь Солсби вдвое дальше, а приглашение – всего на час.

– Вот и чудесно. Приезжайте тринадцатого, а пятнадцатого отправляйтесь в путь, не то вам придется остаться в обществе экономки. Но помните, мистер Финн, охоты у нас нет.

Финеас заверил ее, что охота ему совершенно безразлична.

До отъезда из Лондона произошло одно событие – увы, не столь приятное, как предвкушение визитов в Солсби и Лохлинтер. В начале августа, когда сессия еще не завершилась, Финеас ужинал с Лоренсом Фицгиббоном в Реформ-клубе. Тот специально пригласил его и весь день осыпал комплиментами.