Финеас Финн

Комнаты в Лохлинтере были великолепны, куда просторнее, чем в Солсби, и роскошнее обставлены. Но во всем – в том числе, пожалуй, и в манерах иных из присутствующих – ощущалась чопорность, которой в Солсби не было. Финеас сразу почувствовал, как ему не хватает изящной прелести и веселой дерзости Вайолет Эффингем, и одновременно понял, что та была бы здесь не в своей тарелке. Гости в Лохлинтере собирались, чтобы вершить дела. Это было событие по крайней мере наполовину политическое или, быть может, лучше сказать, наполовину служебное, и Финеас быстро понял, что не должен искать здесь лишь развлечения. Когда он вошел в гостиную перед ужином, мистер Монк, мистер Паллизер, мистер Кеннеди и мистер Грешем вместе с другими гостями собрались перед камином; среди них были и леди Гленкора Паллизер, леди Лора и миссис Бонтин. Гости, казалось, слегка расступились, давая ему место, но Финеас – вероятно, единственный – заметил, что первоначальное движение исходило от леди Лоры.

– Мне кажется, мистер Монк, – заявила леди Гленкора, – что, кроме нас с вами, здесь никто не знает, чего хочет.

– Я счастлив оказаться в компании леди Гленкоры Паллизер, даже если при этом мне придется отколоться от стольких друзей, – ответил мистер Монк.

– И чего же, позвольте поинтересоваться, вы с мистером Монком желаете? – спросил мистер Грешем со своей особенной улыбкой.

– Полного равенства для всех мужчин и женщин, – провозгласила леди Гленкора. – Вот что я считаю главным в нашей политической доктрине.

– Нет уж, увольте, леди Гленкора, – возразил мистер Монк.

– Разумеется. Входи я в кабинет министров, я бы тоже отпиралась. Есть то, о чем приходится умалчивать, а есть официальная позиция.

– Но вы же не хотите сказать, леди Гленкора, что действительно поддерживаете полное равенство? – спросила миссис Бонтин.

– Именно это я и хочу сказать! И я пойду дальше: если вы не поддерживаете равенство, если оно не составляет основу ваших политических убеждений, вы не можете быть настоящим либералом.

– Позвольте мне решать самой, леди Гленкора.

– Ни в коем случае, если вы собираетесь критиковать меня и мои политические взгляды. Разве вы не хотите, чтобы низы хорошо жили?

– Разумеется, хочу, – подтвердила миссис Бонтин.

– И получали образование, и были счастливы и добропорядочны?

– Вне всякого сомнения.

– Словом, чтобы им жилось не хуже, чем вам?

– И даже лучше, если возможно.

– И я уверена, что и сама вы желаете жить не хуже, чем любой другой, не хуже, чем те, чье положение выше, если такие имеются? Вы же с этим согласны?

– Да, если правильно вас понимаю.

– Вот вы и признали, что желаете всеобщего равенства, – так же, как мистер Монк и я. От этого не уйти – правда ведь, мистер Кеннеди?

Тут всех пригласили к ужину, и мистер Кеннеди проследовал в столовую под руку с прекрасной якобинкой. По пути она прошептала ему на ухо:

– Вы же понимаете, я не говорю о том, что люди и вправду могут быть равны, но лишь о том, что все законы и все государственное управление должны ставить уменьшение неравенства своей целью.

Мистер Кеннеди не ответил: политические воззрения леди Гленкоры были, на его вкус, слишком изобильны и ошеломительны.

Проведя в Лохлинтере неделю, Финеас оказался на дружеской ноге со всеми политическими корифеями, особенно с мистером Монком. Он решил, что не станет следовать совету леди Лоры, ища общества великих, если при этом придется показаться хоть немного навязчивым. Он не пытался, выражаясь фигурально, садиться у чьих-то ног, но оставался в стороне, когда беседовали люди более почтенные, и полностью смирялся с тем, что стоит ниже, чем мистер Бонтин или мистер Ратлер, ибо и в самом деле уступал им положением. К концу недели, однако, он обнаружил, что без всяких усилий – и даже отчасти вопреки самому себе – сошелся со всеми собравшимися легко и непринужденно, и это приводило его в восторг. Вместе с мистером Паллизером он добыл оленя и на привале под утесом обсуждал пошлину на ирландский солод. С мистером Грешемом он играл в шахматы и узнал, что тот думает о процессе над Джефферсоном Дэвисом, бывшим президентом Конфедеративных Штатов Америки. Лорд Брентфорд наконец-то назвал его по-дружески «Финн», опуская формальное «мистер», и доказал ему, что в Ирландии совсем не разбираются в овцах. Что до мистера Монка, с ним Финеас вел долгие дискуссии об отвлеченных политических вопросах и к концу недели готов был считать себя его учеником или по крайней мере последователем. Почему, собственно говоря, и не выбрать мистера Монка для этой цели? Тот входил в кабинет министров и был в нем самым прогрессивным либералом.

– Леди Гленкора была не так уж неправа тем вечером, – сказал мистер Монк Финеасу. – «Равенство» – некрасивое слово, и его лучше избегать. Оно сбивает с толку и пугает – как настоящий жупел. И она, произнося его, быть может, не имела четкого представления о том, что подразумевает. Но долг порядочного человека – помогать тем, кто ниже его, приблизиться к его собственному положению.

С этим Финеас согласился, а затем постепенно начал соглашаться и со многим другим.

Мистер Монк – высокий, сухопарый человек – посвятил политике всю жизнь без какого бы то ни было вознаграждения, кроме репутации и чести заседать в парламенте. У него имелось трое или четверо братьев, которые занимались предпринимательством и преуспели – он же преуспел только на своем поприще, а жил, как поговаривали, на содержании у родственников. Мистер Монк провел в парламенте более двадцати лет и был известен не только как радикал, но и как демократ. Десять лет назад, когда он уже снискал определенную славу, но не расположение тогдашнего правительства, никто и подумать не мог, что Джошуа Монк когда-нибудь станет получать жалованье от английской короны. Он яростно нападал то на одного министра, то на другого, будто все они заслуживали быть низложенными. Он проповедовал доктрины, которые в то время казались совершенно несовместимыми с английской политикой и законами, и в целом был занозой в боку у каждого члена правительства. Но теперь он вошел в кабинет министров, и те, кто так страшился его в прежние времена, начали понимать, что он, в сущности, ничем не отличается от них самих. Немного на свете лошадей, которых нельзя запрячь в упряжку, и те, кто обладает самым строптивым норовом, нередко тянут лучше всех.

Внимательно глядя по сторонам, Финеас заметил, что мистер Паллизер не ездит охотиться с мистером Ратлером, а мистер Грешем не играет в шахматы с мистером Бонтином. Последний, говоря по правде, был человеком шумным, напористым и как будто не пользовался особой любовью окружающих. Почему его приглашали в Лохлинтер и давали должности, Финеас понять не мог. Объяснить это как-то взялся его друг Лоренс Фицгиббон: «Человек, который всегда готов голосовать, как потребуется, и выступить с речью, когда нужно, и не имеет при этом личных амбиций, дорогого стоит. А если у него к тому же красивая жена, то его следует холить и лелеять».

В свою очередь, мистер Ратлер, без сомнения, был весьма полезен для партии и отлично знал свое дело, но, как казалось Финеасу, в Лохлинтере к мистеру Ратлеру не проявляли подобающего уважения. «Если бы я достиг таких высот, я бы считал, что мне очень повезло, – говорил себе Финеас. – Однако никто, кажется, не думает так про Ратлера. Выходит, все твои заслуги ничто, если ты не добрался до самой вершины».

– Полагаю, я поступил правильно, заняв нынешний пост, – как-то произнес мистер Монк, когда они сидели вместе на камне рядом с одним из мостиков через Линтер. – Скажу больше: если человек отказывается от предложенной ему должности, хотя обязанности не противоречат его убеждениям, он отказывается и от возможности воплощения этих убеждений. Человек, который критикует то одно, то другое министерство, требуя неких изменений, не смеет отказываться от поста министра, имея возможность занять его и – хотя бы какое-то время – воплощать эти изменения непосредственно. Вы меня понимаете?

– Вполне, – ответил Финеас. – Отказаться от поста в такой ситуации – все равно что бросить собственного ребенка.

– Конечно, человек вправе счесть, что по какой-либо причине не подходит для должности. Я едва не воспользовался этим оправданием, но, хорошенько все обдумав, понял, что это будет неправдой. Скажу, однако, откровенно: вся приятность политической жизни полностью достается на долю оппозиции. Это все равно что свободу сравнивать с рабством, огонь – с глиной, движение – с застоем! Оппозиции простительны ошибки, и это само по себе преимущество, которое ценнее, чем все возможности и престиж министерской власти. Когда попробуете себя и в той и в другой роли, скажите, согласны ли вы со мной. О, я помню, как занимал скамьи по другую сторону зала, где мог в любой момент взять слово и где мне ни на кого не нужно было оглядываться, кроме моих избирателей! Теперь это все в прошлом. Я в упряжке, и хомут натирает мне плечи. Зато здесь прекрасный овес и безупречное сено.

Глава 15

Пони Дональда Бина

Финеасу было приятно слышать, что он может рассчитывать и на радости пребывания в оппозиции, и на радости пребывания у власти, и не менее приятно удостоиться доверия мистера Монка. Как он понял, в Лохлинтере ожидалось, что гости пробудут дней десять, после чего понемногу начнут разъезжаться. С первого дня он редко видел мистера Кеннеди, зато часто бывал в обществе леди Лоры. Тут вновь зашла речь о том, чтобы сопровождать в Париж лорда Чилтерна, от которого он получил следующее письмо:

Любезный Финн,

поедете со мной в Париж?

Ваш,

О.

Сверх этого в записке не было ни слова, и перед тем, как ответить, Финеас решил открыть леди Лоре правду: Париж был ему не по карману.

– Вот что я давеча получил от вашего брата, – сказал он.

– Как похоже на Освальда! Мне он пишет, быть может, трижды в год, но все письма – точь-в-точь как это. Надеюсь, вы поедете?

– Увы, нет.

– Жаль.

– Могу ли я быть с вами откровенен, леди Лора?

– Право, не знаю, но полагаю, что можете, если речь не о политических секретах, которые вы узнали от мистера Монка.

– У меня нет денег на поездку в Париж. В этом как будто стыдно признаваться, хотя бог весть, что тут такого постыдного.

– Воистину. Но, мистер Финн, в моих глазах это признание вам ничуть не вредит – напротив. Мне жаль, что вы не можете поехать – из-за Освальда. Для него так трудно найти товарища, который пришелся бы по душе ему и которого мы – то есть я – сочли бы в достаточной степени… вы понимаете, о чем я, мистер Финн.

– Ваше желание, чтобы я ехал с ним, для меня очень лестно, и я был бы рад иметь такую возможность. Но мне нужно навестить Киллало и поправить свои финансы. Боюсь, леди Лора, вы и вообразить не можете, как я на самом деле беден.

В голосе его прозвучало столько грусти, что леди Лора на мгновение задумалась, следовало ли ему и впрямь идти в парламент, а ей – его к тому поощрять. Но теперь слишком поздно сомневаться.

– Вам бы как можно скорее получить должность и отказаться от тех радостей оппозиции, которые так дороги мистеру Монку, – улыбнулась она. – В конце концов, деньги достаются нам по воле случая – и есть много чего поважнее. И вы, и мистер Кеннеди проводите сейчас время с одинаковой приятностью.

– Да, пока я здесь.

– Как и мы с леди Гленкорой, хоть она и куда богаче, – не считая того, конечно, что она замужем. Не возьмусь сказать, сколько у нее за душой: ее состояние положительно невообразимо – у меня же ровно столько, сколько пожелает дать папаˊ. Прямо сейчас мне даже банкнота в десять фунтов показалась бы роскошью.

Леди Лора впервые упомянула о своем финансовом положении, но Финеас слышал – или думал, что слышал, – будто у нее имелись и собственные, независимые от отца средства.

Десять дней подошли к концу, и наш герой был недоволен и почти несчастен. Чем больше времени он проводил с леди Лорой, тем больше боялся, что она ему откажет. С каждым днем, однако, они сходились все ближе и ближе. Он ни разу не говорил ей о любви и не мог понять, как это сделать: казалось, обычные стадии ухаживания не годились для такой женщины, как она. Конечно, он мог попросту улучить момент наедине, признаться в своих чувствах и предложить ей руку и сердце. Финеас решил сделать это без отлагательств, до скончания дня. Быть может, леди Лора никогда больше не заговорит с ним, все радости жизни, все честолюбивые надежды, которые принесло ему знакомство с ней, закончатся, едва с его губ сорвутся опрометчивые слова! И все-таки он скажет, что должен.

В тот день все отправлялись стрелять куропаток; охотники выезжали рано. В последнее время только об этом и говорили, и Финеас знал, что ему никак не отвертеться. Между ним и мистером Бонтином наметилось некоторое соперничество, и они условились состязаться, кто подстрелит до ланча больше птиц. Однако был также намек на уговор с леди Лорой – пройтись вверх по течению Линтера и спуститься оттуда к озеру с другой стороны, не там, где их в первый день провел мистер Кеннеди.

– Но вы весь день будете на охоте, – возразила леди Лора, когда утром он предложил этот план. У входа уже ждала повозка, и леди Лора пришла их проводить. Среди охотников был и ее отец, и мистер Кеннеди.

– Обещаю вернуться вовремя, если вы не сочтете, что для прогулки слишком жарко. Ведь мы больше не увидимся до начала сезона в Лондоне, в будущем году.

– В таком случае идемте непременно – если успеете вернуться. Но вы не сможете добраться сюда один: это слишком далеко.

– Доберусь как-нибудь, – ответил Финеас, твердо убежденный, что необходимость пройти несколько миль по горам не удержит его от исполнения столь важного обещания. – Если мы выйдем в пять, у нас будет довольно времени.

– Вполне, – согласилась леди Лора.

Финеас отправился в горы, пострелял куропаток, выиграв состязание с Бонтином, и пообедал. Мистер Бонтин, однако, уступил ему лишь незначительно и теперь был не в духе.

– Продолжим состязание! – заявил он. – Десять фунтов, что выиграю до конца дня.

Ранее никаких ставок не было, они лишь мерились охотничьим искусством. К тому же и предложил это состязание сам мистер Бонтин.

– Деньги я ставить не буду, – сказал Финеас.

– Но почему? Пари – единственный способ решить такие вещи.

– Во-первых, я уверен, что не попаду ни в одну птицу на этих условиях, а во‑вторых, я не смогу позволить себе проигрыш.

– Терпеть не могу пари, – сказал ему позже мистер Кеннеди. – Бонтин меня раздосадовал. Я был уверен, впрочем, что вы откажетесь.

– Полагаю, такие ставки – обычное дело.

– Думаю, не стоит их предлагать, если не уверены, что всем они по нраву. Быть может, я ошибаюсь: мне порой кажется, что я сужу слишком взыскательно. Но почему нельзя приятно проводить время, не пытаясь друг друга превзойти? Когда мне говорят, что стреляют лучше меня, я отвечаю, что мой егерь стреляет лучше нас обоих.

– Тем не менее победить в состязании отрадно, – заметил Финеас.

– Я не столь в этом уверен, – возразил мистер Кеннеди. – Человек, который может выудить больше всего форелей, редко блистает в чем-то еще. Так вы продолжаете состязание?

– Нет, я вернусь в Лохлинтер.

– Один?

– Да, один.

– Здесь больше девяти миль, вы не дойдете пешком.

Финеас бросил взгляд на часы и увидел, что уже два. Стояла августовская жара, а шесть-семь миль из названных девяти ему предстояло прошагать вдоль проезжей дороги.

– И все же я должен, – сказал он, готовясь идти. – Я обещал леди Лоре Стэндиш и намерен сдержать слово, ведь я так долго с ней не увижусь.

– Леди Лоре! – повторил мистер Кеннеди. – Отчего вы не предупредили меня? Я приготовил бы вам пони. Идемте. Пони есть у Дональда Бина. Он немногим больше собаки, но до Лохлинтера вас довезет.

– Я могу дойти пешком, мистер Кеннеди.

– Да, но в каком состоянии вы доберетесь! Идемте.

– Мне неловко уводить вас с охоты, – сказал Финеас.

– Тогда позвольте мне увести вас, – ответил мистер Кеннеди.

Они пошли к хижине Дональда Бина, и не пробило еще трех часов, как Финеас восседал на лохматом пони, который и вправду, а вовсе не фигурально оказался ненамного больше крупной собаки.

«Если мистер Кеннеди действительно мне соперник, то я уж готов решить, что, беря пони, поступаю некрасиво», – подумал про себя наш герой.

В пять часов он был под портиком у главного входа, где обнаружил, что леди Лора его ждет – или по крайней мере готова к его приходу. На ней были шляпа, перчатки и легкая шаль, в руках она держала зонтик. Финеас подумал, что никогда еще не видел ее такой юной и очаровательной – словно созданной для того, чтобы ей признавались в любви. Вместе с тем, однако, ему пришло в голову, что перед ним дочь графа, происходившая из аристократического рода, в то время как сам он – сын простого сельского врача из Ирландии. Пристало ли ему просить руки такой женщины? С другой стороны, отец мистера Кеннеди явился в Глазго с полукроной в кармане, а дед, по всей видимости, перегонял в Шотландии скот, в то время как дед Финеаса был сквайром с небольшим поместьем подле Эннистимона, что в графстве Клэр, а троюродный брат и посейчас владел родовым имением Финн-гроув. Считалось, что род Финнов происходит от ирландских королей. Если уж мистер Кеннеди не смущался своего происхождения, ухаживая за леди Лорой, то и Финеасу нечего тревожиться. Что до денег, то леди Лора уже сказала ему, что ее состояние не больше его, и тем самым избавила его от сомнений в этом отношении. Раз они оба бедны, он готов работать, чтобы обеспечить обоих, если же ее это пугает, то пусть скажет об этом сама.

Так он убеждал себя, одновременно понимая – как, уверен, понимает и читатель, – что не имеет права делать то, что вознамерился. Предположим даже, его чувство взаимно и он готов исполниться терпения, пока не вскроет мир, как устрицу, мечом своих политических амбиций, снискав себе и своей избраннице средства к существованию, но едва ли такая отсрочка придется по нраву леди Лоре Стэндиш. Разве ее не будет тяготить необходимость ждать, пока он станет младшим лордом казначейства или помощником статс-секретаря, прежде чем она сможет обосноваться в собственном доме? Все это повторял себе наш герой, одновременно говоря, что его долг – попытаться.

– Я не думала, что вы придете, – сказала леди Лора.

– Но ведь я обещал.

– Порой люди обещают искренне, но обстоятельства оказываются против них. Как вам удалось вернуться домой?

– Мистер Кеннеди дал мне пони – пони Дональда Бина.

– Значит, вы ему рассказали?

– О том, что условился встретиться с вами? Да. И он был настолько любезен, что оставил охоту и уговорил Дональда одолжить мне пони. Признаюсь, мистер Кеннеди в конце концов завоевал мое расположение.

– Я очень рада, – сказала леди Лора. – Я знала, что так случится, если вы сами этому не помешаете.

Они пошли вверх по тропинке вдоль речки, от мостика к мостику, чтобы в конце концов подняться на открытую ветрам вершину. Финеас решил, что не станет говорить о чувствах, пока не окажется там: на вершине он предложит леди Лоре присесть и тогда откроет ей все. В бархатной охотничьей куртке и темных бриджах, с украшенным пером шотландским кепи на голове, наш герой в эти минуты был так красив, что самая взыскательная дама не могла бы пожелать лучшего. Облик его говорил о благородном происхождении – несомненно, наследство коронованных предков, которое всегда служило ему хорошую службу. При том, что сам он был лишь Финеасом Финном, ничем себя пока не прославившим, по виду его можно было принять за человека самого высокого положения – быть может, даже одного из тех самых коронованных предков. К тому же сам он, казалось, вовсе не подозревал о своей необыкновенной наружности, что лишь добавляло ему обаяния. Я склонен думать, что последнее впечатление отнюдь не было обманчивым: Финеас и правда не привык полагаться на свою привлекательность. В этом отношении он был лишен тщеславия и никогда не позволял себе надеяться, что леди Лора скорее ответит ему взаимностью, сочтя красавцем.

– Не хотите ли присесть и отдохнуть после подъема? – обратился он к своей спутнице, которая, взглянув на него в этот момент, не могла не признать, что он красив как бог. – Прошу, садитесь. Я хотел бы кое-что сказать.

– Хорошо. Но мне тоже есть что вам поведать, и я сделаю это, прежде чем сяду. Вчера я приняла предложение мистера Кеннеди.

– Значит, я опоздал, – с этими словами Финеас отвернулся и, сунув руки в карманы, отошел прочь.

Каким же он был глупцом, что позволил ей догадаться, когда это никак не могло ему помочь, а только сделало его смешным в ее глазах! Впрочем, скрываться он не сумел бы, даже если бы от этого зависела его жизнь, как и теперь не мог выдавить из себя обычные любезности. Он продолжал шагать, будто вознамерившись оставить леди Лору позади и более с ней не встречаться. Каким же он был ослом, полагая, будто небезразличен ей! Каким безумцем – воображая, что его бедность может соперничать с роскошью Лохлинтера! Но зачем леди Лора завлекала его? О, чего бы он только не отдал, чтобы сейчас корпеть над книгами в конторе мистера Лоу или сидеть дома в Киллало, сжимая руку милой ирландской девушки!

Тут его ласково окликнули, и он, повернувшись, увидел леди Лору совсем близко. Она подошла, пока он стоял в неподвижности.

– Мистер Финн!

– Да. Что? – попытался улыбнуться он.

– И вы не поздравите меня, не пожелаете мне счастья? Я открылась вам тотчас потому, что дорожу вашей дружбой. Никто, кроме папаˊ, еще не знает.

– Разумеется, я желаю вам счастья. Неудивительно, что он дал мне пони!

– Вы должны забыть обо всем.

– Забыть – о чем?

– Ах… ни о чем. Вам не о чем забывать, ведь не было сказано ни слова, о котором стоило бы жалеть. Просто пожелайте мне счастья, и все будет как прежде.

– Леди Лора, я желаю вам счастья всей душой, но увы, как прежде ничего не будет. Я пришел сюда, чтобы просить вас стать моей женой.

– Нет, нет, нет! Не говорите этого.

– Но я уже сказал – и повторю вновь. Я, несчастный, ничтожный безумец без положения в обществе и без гроша в кармане, полюбил вас, леди Лору Стэндиш, и сегодня привел сюда, чтобы предложить вам разделить со мной мою ничтожность. И я сделал это на земле, которая станет вашей. Скажите, что считаете меня самоуверенным глупцом, заблудшим идиотом.

– Я надеюсь, что могу считать вас дорогим другом – и моим, и моего мужа, – она протянула ему руку.

– Хотел бы я знать, был ли у меня шанс, обратись я к вам неделю назад.

– Как мне ответить на ваш вопрос, мистер Финн? Впрочем, отвечу как есть. Мы уже поведали друг другу, что оба бедны и не располагаем иными средствами, кроме тех, которые могут дать нам отцы. Вы пойдете далеко – несомненно, пойдете. Но как вы можете жениться сейчас – на той, у кого нет своих денег? Мой же удел, как и множества других девушек, либо жить с отцом, либо искать жениха достаточно богатого, чтобы он взял меня без приданого. Человек, которого я считаю достойнейшим в мире, предложил мне разделить с ним все. Я сочла благоразумным принять его предложение.

– А я-то был так глуп, что вообразил, будто вы меня любите, – сказал Финеас.

Леди Лора не ответила.

– Да, был. Я чувствую, что должен признаться вам в собственной глупости. Я полагал, что ваше сердце принадлежит мне. Во всяком случае верил в то, что это возможно. Совсем как ребенок, который тянется к луне, не так ли?

– Но почему бы мне не любить вас? – сказала она медленно, осторожно кладя ладонь ему на рукав.

– Почему нет? Потому, что Лохлинтер…

– Стойте, мистер Финн, стойте. Не говорите мне того, чего я не заслужила и что встанет между нами навеки. Я согласилась стать женой хозяина Лохлинтера, ибо верю всей душой, что так исполню свое предназначение – там, где судил мне Бог. Мистер Кеннеди всегда был мне по нраву, и я сумею его полюбить. Что касается вас, могу ли я довериться вам и говорить откровенно?

– Вы можете положиться на меня во всем.

– Что касается вас, скажу, что вы тоже всегда были мне по нраву и я полюбила вас как друга. И могла бы полюбить иначе, если бы жизнь не показала мне ясно, что это будет неблагоразумно.

– О, леди Лора!

– Послушайте. И, прошу вас, помните: того, что я говорю сейчас, не должен слышать никто и никогда. Об этом знают только отец, брат и мистер Кеннеди. В начале весны я оплатила все долги Освальда. Его братской любви более чем достаточно, чтобы я чувствовала себя вознагражденной. Но, решившись сделать это, я также решила, что не могу позволить себе ту свободу выбора, которая была бы у меня в ином случае. Довольно ли вам этого, мистер Финн?

– Что мне ответить вам, леди Лора? Довольно ли! Так вы не сердитесь на меня за мои слова?

– Не сержусь. Но, разумеется, ничто из сказанного не должно повторяться, даже между нами. Сойдемся на этом?