Финеас Финн

– Даю вам слово.

– А теперь вы пожелаете мне счастья?

– Уже пожелал, леди Лора, и сделаю это вновь. Пусть вам достанутся все блага на свете. Не ждите пока, чтобы я был особенно весел, но моей меланхолии никто не увидит: я скроюсь в Ирландии. Когда свадьба?

– Ничего пока не известно. Решать ему, но, конечно, нужно время, чтобы обо всем договориться и все уладить. Вероятно, весной… или, быть может, летом. Я повинуюсь решению старших.

Финеас опустился на тот самый камень, куда хотел усадить леди Лору, чтобы поведать ей о своих чувствах, и вперил взгляд в озеро. Казалось, все изменилось, пока он был здесь, на вершине, – и изменилось самым необыкновенным образом. Поднимаясь сюда, он видел лишь две перспективы: счастье взаимной любви (которое, говоря по правде, казалось ему маловероятным исходом) и отчаяние отверженного, которое последует за презрительным отказом. В действительности, однако, не случилось ни того ни другого. Леди Лора, по сути, сказала ему, что любила бы его, когда бы не была бедна, что уже полюбила и подавила в себе это чувство, потому что не могла позволить себе выйти за человека без денег. В таких обстоятельствах он не мог досадовать, не мог на нее сердиться – мог лишь поклясться самому себе, что останется ее другом. И все же теперь он любил ее еще больше – в то время как она была невестой его соперника! О, зачем только он не сломал себе шею, свалившись с пони Дональда Бина?

– Спустимся вниз? – спросила она.

– О да.

– Не хотите пройтись дальше вдоль озера?

– К чему? Теперь в этом нет смысла. И вы, конечно, захотите вернуться пораньше, чтобы встретить его с охоты.

– Едва ли. Его не трогают подобные мелочи. Но мы были здесь так долго, что лучше вернуться коротким путем. Я скажу мистеру Кеннеди, что вам известно о помолвке, если вы не против.

– Скажите ему что хотите.

– Нет, мистер Финн, я не приму такого обращения. Вашу резкость со мной я прощаю, но жду, что вы искупите ее тем красноречием, с которым станете поздравлять мистера Кеннеди. Я не позволю, чтобы вы были с ним неучтивы.

– Прошу прощения, если был неучтив с вами.

– Не стоит извинений. Мы старые друзья и можем позволить себе говорить прямо, но с мистером Кеннеди ваш долг – быть любезным. Вспомните о пони.

Обратный путь прошел почти в полном молчании. Перед тем как выйти из сени кустов и скал на открытую лужайку, Финеас остановился перед своей спутницей:

– Я должен с вами проститься: я уезжаю рано утром.

– До свидания – и да благословит вас Бог, – сказала леди Лора.

– Дайте руку. – Она повиновалась. – Едва ли вы знаете, что значит любить всем сердцем.

– Полагаю, что знаю.

– Но страстная влюбленность – знакома ли вам она? А чувство, что упустил свою любовь? Я думаю, вынужден думать, что вы никогда не испытывали этих мук. Это горькая участь, но я приму ее мужественно.

– Да, друг мой, да. Я верю, что такая малость не ляжет тяжким бременем на ваши плечи.

– Бремя поистине тяжко, но я приложу все силы, чтобы оно меня не раздавило. Как я любил вас! Сейчас нам предстоит расстаться, так подарите мне поцелуй, чтобы я мог сохранить его в памяти!

Не стану повторять те слова, которые шептала леди Лора, пытаясь отказать ему, но поцелуй случился прежде, чем они отзвучали. После этого пара пошла к дому – в молчании, но в мире друг с другом.

На следующее утро уезжали несколько гостей, и завтрак для них подали рано. Дамы не спускались, но мистер Кеннеди присутствовал как хозяин. Большая карета, запряженная четверкой лошадей, ждала у входа, чтобы отвезти путешественников и их багаж на станцию, и, пока все готовились к отъезду, в передней, естественно, царила суета. Посреди всех этих хлопот мистер Кеннеди отвел Финеаса в сторону:

– Лора сказала, что сообщила вам о моем счастье.

– И я сердечно вас поздравляю, – ответил тот, крепко пожимая ему руку. – Вам поистине повезло.

– Я того же мнения, – сказал мистер Кеннеди. – Мне всегда нужна была такая жена, а сыскать ее очень трудно. Помните, Финн, в Лохлинтере для вас всегда найдется место и вам всегда будут рады. Говорю это от имени леди Лоры и своего собственного.

По пути на железнодорожную станцию Финеас не мог не задаваться вопросом: что из случившегося на прогулке вдоль Линтера известно мистеру Кеннеди? По крайней мере одна небольшая подробность осталась для него тайной, в этом наш герой был уверен.

Глава 16

Финеас Финн возвращается в Киллало

Первая для Финеаса Финна парламентская сессия завершилась, а с ней и все приключения. Когда он вернулся в дом к миссис Банс – ведь та, несмотря на увещевания супруга, сохранила комнаты за своим любимым жильцом, – он, боюсь, уже готов был счесть, что жить там ниже его достоинства. Он был, конечно, совершенно несчастен и разбит, порой ему казалось, будто жить и вовсе не стоит, если он не сможет расстроить брак леди Лоры и мистера Кеннеди, тем не менее ему было чем утешиться, и в его размышлениях присутствовало некоторое грустное удовлетворение. Женщина, которой он признался в любви, не отвергла его с презрением, не дала понять, что считает его недостойным себя, не восприняла его любовь как оскорбление. Более того, она, по сути, сказала, что только благоразумие мешает ей ответить взаимностью. И он поцеловал ее, а после они расстались близкими друзьями. Не знаю почему, но эта мысль привносила в его терзания нотку утонченного наслаждения. Он больше никогда ее не поцелует. Подобные радости будут принадлежать лишь мистеру Кеннеди, и Финеас не собирался вставать между достойным джентльменом и его супружескими правами. Но все же поцелуй случился, и ничто уже не могло изменить этого факта. А кроме того, во всех прочих отношениях визит в Лохлинтер оказался чрезвычайно успешным. Мистер Монк стал нашему герою добрым другом и побуждал его выступить во время следующей сессии, приводя с этой целью примеры для подражания и рекомендуя курс чтения. Лорд Брентфорд был с ним накоротке. С мистером Паллизером и мистером Грешемом Финеас свел самое приятное знакомство, а уж с мистером Кеннеди они были теперь едва ли не закадычными друзьями. Казалось, Финеас далеко обошел всех Ратлеров, Фицгиббонов и Бонтинов, снискав в обществе политиков тот успех, который порой так сильно влияет на успех собственно политический и к тому же столь отраден сам по себе. Он обошел этих людей, несмотря на их должности и посты, и не мог теперь не думать, что даже мистер Лоу, знай он все, согласился бы, что ученик выбрал правильный путь.

Дружба с мистером Кеннеди, конечно, тяготила Финеаса. Разве в сердце соперника не полагалось вонзить кинжал? Но правила приличия это запрещали – оставалось принять закадычную дружбу. Почему бы и нет, если уж они не могут быть заклятыми врагами?

Переночевав в доме миссис Банс, Финеас отправился в Ирландию. Для Киллало его приезд стал чуть ли не вторым пришествием. Даже отец готов был смотреть ему в рот, а уж мать и сестры сбивались с ног, удовлетворяя каждый его каприз. Наш герой успел научиться по крайней мере одному – держаться в любых обстоятельствах уверенно и словно бы без всякого внутреннего смущения. Когда Финн-старший заговорил с ним о юриспруденции, сын не то чтобы посмеялся над его невежеством, но излил на него столько мудрости, почерпнутой у мистера Монка, что отец не нашелся с ответом: Финеас доказал совершенно неопровержимо, что должен сейчас изучать не право, а ораторское искусство и работу палаты общин. Словом, он стал теперь фигурой такого масштаба, что отец, простой обыватель, едва осмеливался интересоваться его делами, а простушке-матери – каковой и была миссис Финн – оставалось лишь благоговейно заботиться о его белье.

Мэри Флад Джонс – надеюсь, читатель ее еще не забыл, – впервые встречаясь с другом детства, триумфально возвратившимся после парламентской сессии, была в превеликом волнении. Газеты ее слегка разочаровывали: они не были полны речей, произнесенных Финеасом в парламенте. Собственно, это тревожило и женщин из семьи Финн, которые никак не могли взять в толк, отчего Финеас с таким стоицизмом воздерживается от выступлений. Но мисс Флад Джонс в разговорах с мисс Финн ни разу не усомнилась в нашем герое. Когда он написал отцу, что не собирается брать слово на протяжении первой сессии, потому что благоразумнее для новичка считается подождать, мисс Флад Джонс и мисс Финн, хоть и с сожалением, восприняли это как должное.

Встретившись со своим героем, Мэри едва осмеливалась взглянуть ему в лицо. Она прекрасно помнила их предыдущую встречу. Неужто он и правда носил ее локон у сердца? Сама Мэри не расставалась с полученной от Барбары Финн прядкой, предположительно с головы Финеаса. К тому же за это время она успела отвергнуть – едва ли не с возмущением – предложение руки и сердца от мистера Элиаса Бодкина, говоря при этом себе, что никогда не предаст Финеаса Финна.

– Все так благодарны, что ты приехал, – сказала она.

– Благодарны, что я приехал домой?

– Ведь ты мог бы сейчас гостить у каких-нибудь знатных особ.

– Нет, Мэри. Случилось так, что я и правда ездил к одному человеку – ты, верно, сочла бы его аристократом. И да, там я встречался с другими из того же круга. Но всего лишь на несколько дней, и, уверяю тебя, я счастлив снова оказаться здесь.

– Мы страшно рады видеть тебя.

– А ты рада, Мэри?

– Очень. Как мне не радоваться, ведь у меня нет подруги ближе Барбары! Она все время говорит о тебе, и оттого я тоже тебя вспоминаю.

– Ах, Мэри, знала бы ты, как часто я вспоминаю тебя!

В этот момент они под руку шли в столовую, к ужину, и Мэри, вне себя от счастья, не удержалась от того, чтобы сжать его ладонь своими пальчиками. Она знала, что Финеас не может жениться на ней сейчас, но готова была ждать его – о, хоть вечно! Пусть только попросит! Что до нашего героя, он, уверяя Мэри, будто часто о ней думает, разумеется, беззастенчиво лгал. Но Зевс внимает лжесвидетельствам влюбленных с улыбкой – и к лучшему, ибо их едва ли возможно избежать в тех суровых обстоятельствах, в которых оказывается джентльмен, добившийся в жизни определенного успеха. Да, Финеас лгал Мэри, но как мог он этого не сделать? Ведь она была в Киллало, а леди Лора Стэндиш – в Лондоне!

Финеас провел в Киллало почти пять месяцев, и нельзя сказать, чтобы это время было потрачено с пользой. Полагаю, он прочитал некоторые из трудов, рекомендованных мистером Монком, и нередко сидел за «синими книгами» – сборниками парламентских документов. Боюсь, однако, что в этом времяпрепровождении была доля притворства, и наш герой тщился представить себя тем, кем на самом деле не являлся.

– Вы не должны сердиться, что я не навещаю вас чаще, – сказал он как-то матери Мэри, отказываясь от приглашения на чай. – Мое время не принадлежит мне.

– Прошу, не извиняйтесь. Мы прекрасно понимаем, что нам нечем вас завлечь, – сказала миссис Флад Джонс, которой не вполне нравилось, что происходит с Мэри, и которая, быть может, понимала про членов парламента и «синие книги» несколько больше, чем предполагал Финеас Финн.

– Ты совсем глупа, коли думаешь о нем, – сказала мать дочери на следующее утро.

– Я о нем и не думаю, мама. Почти не думаю.

– Ничего в нем такого особенного нету, да и зазнаваться начинает, как я погляжу.

Мэри не ответила, но, поднявшись к себе, поклялась перед фигурой Девы Марии, что будет всегда верна своему возлюбленному, вопреки матери и всему миру – и даже, если так случится, ему самому.

Как-то под Рождество отец заговорил с Финеасом о деньгах.

– Надеюсь, дела твои неплохи, – сказал доктор, считавший, что платит сыну щедрое содержание.

– Конечно, приходится туго, – сын теперь трепетал перед отцом куда меньше, чем во время предыдущего такого разговора.

– Я рассчитывал, что этого будет достаточно.

– Не подумайте только, будто я жалуюсь, сэр. Я понимаю, что получаю куда больше, чем имею право ожидать.

Доктор невольно задался вопросом, есть ли у сына вообще право ожидать чего-либо и не настало ли время, когда тот должен зарабатывать себе на хлеб сам.

– Надо полагать, об адвокатуре сейчас говорить не стоит? – спросил он, помолчав.

– Не теперь. Едва ли возможно делать и то и другое сразу.

Это понимал даже мистер Лоу.

– Но не думайте, будто я вовсе отказался от этой мысли.

– Надеюсь, что нет! Раз уж мы потратили на это столько денег.

– Ни в коем случае, сэр. И мои нынешние занятия помогут мне, когда я вернусь к юриспруденции. Конечно, нельзя исключать, что я смогу получить должность при кабинете министров, на государственной службе.

– Но тебя уволят, когда правительство сменится!

– Да, сэр. Тут я полагаюсь на удачу. В наихудшем случае надеюсь, что смогу приискать себе постоянное место. Думаю, мне это по силам. Но надеюсь, что такой нужды не будет. Я считал, однако, что все это уже было между нами улажено, – Финеас принял вид оскорбленной невинности, намекая, что отец с ним слишком суров.

– Но пока что тебе хватает денег? – снова помолчав, спросил доктор.

– Я хотел просить вас дать мне сто фунтов. Мне пришлось понести некоторые расходы, приступая к своим обязанностям.

– Сто фунтов.

– Если это вас затруднит, сэр, я могу обойтись без них.

Финеас пока не заплатил ни за свое ружье, ни за бархатную куртку, в которой ездил на охоту, ни, скорее всего, за бриджи. Сто фунтов были отчаянно ему нужны, но просить о них было стыдно. О, если бы только получить должность, пусть даже самую незначительную, – он бы сразу же вернул отцу долг!

– Я, разумеется, дам тебе эти деньги, – проговорил доктор. – Но постарайся, чтобы подобная необходимость возникала как можно реже.

Финеас заверил, что так и сделает, и на этом разговор завершился. Едва ли стоит говорить, что он ничего не сказал отцу о векселе, который подписал за Лоренса Фицгиббона.

Наконец настала пора возвращаться в Лондон, к блеску тамошней жизни: кулуарам парламента, клубам, пересудам о распределении должностей и собственным служебным перспективам, сиянию газовых фонарей, напускной горячности политических оппонентов и парику спикера. Предаваясь на каникулах праздности, наш герой решил: до конца нынешней сессии, которая продлится месяц, он возьмет слово в палате общин, чтобы его наконец увидели и услышали. И не раз, блуждая в одиночестве с ружьем по болотам за рекой Шаннон, он представлял, что произносит свою речь. Он будет лаконичен – всегда, откажется от жестикуляции (мистер Монк советовал это очень настойчиво) и в особенности станет избегать слов, которые не служат цели. Цель может быть ошибочна сама по себе, но она нужна непременно! В Киллало Финеаса успели не раз упрекнуть за молчание; земляки считали, что в парламенте он оказался благодаря красноречию. Что ж, когда он приедет в следующий раз, причин для упреков не будет. Он выступит и покорит палату общин во что бы то ни стало.

Итак, в начале февраля Финеас вновь отправился в Лондон.

– Прощай, Мэри, – произнес он с самой нежной улыбкой, но в этот раз не стал ни целовать ее, ни просить локон.

«Я знаю, что ему нужно ехать. Таково его положение. Но я буду верна ему, что бы из этого ни вышло», – решила она про себя.

– Ты, верно, печалишься, – сказала ей на следующее утро Барбара Финн.

– Нет-нет, не печалюсь. У меня столько поводов гордиться и радоваться! Я вовсе не намерена печалиться.

Тут она отвернулась и залилась горькими слезами, и Барбара Финн заплакала вместе с ней.

Глава 17

Финеас Финн возвращается в Лондон

За время пребывания в Киллало Финеас получил письма от двух благосклонных к нему дам, и, так как письма эти были весьма короткими, их стоит представить читателю. Вот что говорилось в первом:

Солсби, 20 октября 186– г.

Мой дорогой мистер Финн,

пишу, чтобы сообщить: наша свадьба состоится так скоро, как только возможно. Мистер Кеннеди не любит отсутствовать в парламенте и не желает откладывать церемонию до окончания сессии. Назначенная дата – 3 декабря, а после мы сразу отбываем в Рим и вернемся в Лондон к открытию новой сессии.

Искренне ваша,

Лора Стэндиш

В Лондоне мы будем жить по адресу: Гросвенор-плейс, № 52.

На это он ответил столь же коротко, принеся свои горячие поздравления с грядущей зимней свадьбой и заверив, что явится засвидетельствовать свое почтение в дом № 52 на Гросвенор-плейс, едва окажется в Лондоне.

Вот что было сказано во втором письме:

Грейт-Мальборо-стрит, декабрь 186– г.

Дорогой и почитаемый сэр,

Банс очень тревожится насчет комнат и говорит, что знает письмоводителя из Канцлерского суда, молодого господина с женой и ребенком, которые готовы взять внаем целый дом, а все из-за того, что мисс Паунсфут сказала про портвейн, хоть в ее лета любая могла в сердцах обмолвиться, и подумаешь, ничего такого она в виду не имела. Да и то сказать, я мисс Паунсфут знаю уже почитай как семь лет, и неужто я ей откажу из-за слова-другого, которые и вырвались-то случайно? Но, почтенный сэр, не затем я вам пишу, а спросить, точно ли вы уверены, что снова займете комнаты в феврале. В месяц после Рождества их сдать легче легкого, потому как везде показывают вертепы. Только скажите поскорее, а то Банс донимает меня каждый день. И на что мне сдалось обхаживать жильцову жену с ребенком – уж я бы лучше хотела, чтобы у меня жил депутат и джентльмен вроде вас.

С почтением и уважением,

Джейн Банс

Финеас уверил ее, что непременно вернется в комнаты на Грейт-Мальборо-стрит, если ему посчастливится найти их свободными, и выразил готовность занять их с первого февраля. Третьего февраля он вновь был на старом месте, где обнаружил, что миссис Банс с приобретенной в браке сноровкой умудрилась как удержать в доме мисс Паунсфут, так и отвадить супругу письмоводителя с ее чадом. Сам Банс, однако, встретил Финеаса очень холодно и сказал супруге тем же вечером, что, насколько он понимает, в вопросе о тайном голосовании на их жильца рассчитывать не приходится.

– Ежели он хочет приносить пользу, так зачем ездил к этим лордам в Шотландию? Мне все про это известно. И уж я-то вижу, кто чего стоит. Вот мистер Лоу – заправский тори и метит в судьи, а все же он куда лучше, потому как знает, что делает.

Сразу по возвращении в столицу Финеаса призвали на политическое собрание в доме мистера Майлдмэя на площади Сент-Джеймс.

– Мы, наконец, принимаемся за дело всерьез, – сказал ему в клубе Баррингтон Эрл.

– Рад это слышать, – ответил Финеас.

– Полагаю, в Лохлинтере вам все об этом рассказали?

В действительности ничего определенного Финеас не слышал. Он играл в шахматы с мистером Грешемом, охотился на оленей с мистером Паллизером и обсуждал овец с лордом Брентфордом, но разговоры со всеми этими влиятельными джентльменами едва затрагивали политику. Мистер Монк много говорил об избирательной реформе, но то были частные беседы, касавшиеся скорее собственных взглядов мистера Монка, чем намерений партии, к которой тот принадлежал.

– Я не знаю точного плана, – сказал Финеас, – но думаю, мы собираемся принять билль о реформе.

– Само собой.

– И полагаю, не будем касаться тайного голосования.

– В этом и сложность. Но мы, разумеется, его не примем, пока во главе кабинета мистер Майлдмэй. Он, как премьер-министр, никогда на такое не согласится.

– Так же, как и Грешем, и Паллизер, – свой главный козырь Финеас приберег на потом.

– Насчет Грешема я не столь уверен. Кто знает, чего от него ждать. Грешем способен на многое, мы это еще увидим. Планти Палл… – Таково было имя, под которым мистера Плантагенета Паллизера знали друзья. – Тот, без сомнения, поступит так же, как мистер Майлдмэй и герцог.

– А Монк против тайного голосования, – сказал Финеас.

– В том-то и вопрос. Он, конечно, согласился на законопроект без него, но если дойдет до противостояния и люди вроде Тернбулла станут его требовать, а толпа в Лондоне устроит беспорядки – не знаю, сохранит ли Монк твердость.

– Что бы он ни сказал, он от этого не отступится.

– Значит, вы теперь его человек? – спросил Баррингтон Эрл.

– Не уверен. Мистер Майлдмэй – наш глава; если уж я чей-то человек, то его. Но мистера Монка я весьма почитаю.

– Он поддержит тайное голосование хоть завтра, если на этом будут настаивать, – сказал Баррингтон Эрл мистеру Ратлеру через несколько минут, указывая на Финеаса.

– Я не жду многого от этого молодого человека, – заметил Ратлер.

В этом мнении мистер Бонтин и мистер Ратлер сошлись в свой последний вечер в Лохлинтере. Но почему тогда мистер Кеннеди отлучился с охоты, чтобы сыскать Финеасу пони? Отчего мистер Грешем играл с ним в шахматы?.. Мистер Ратлер и мистер Бонтин могли быть правы, решив не придавать личности Финеаса Финна большого значения, но Баррингтон Эрл ошибался, считая, что тот готов поддержать тайное голосование. Наш герой твердо знал, что никогда этого не сделает. Никто, разумеется, не может ручаться за свое мнение на всю жизнь вперед, но в нынешнем умонастроении и под влиянием мистера Монка он был готов доказывать и в палате общин, и вне ее, что тайное голосование как политический шаг – мера трусливая, неэффективная и разлагающая. Мистеру Монку нравилось слово «разлагающий», и Финеас с восхищением его перенял.

На третий день сессии в доме мистера Майлдмэя состоялось собрание. Финеас, конечно, слышал о таких встречах раньше, но никогда на них не бывал. Собственно, когда в начале предыдущей сессии виги пришли к власти, ничего подобного не проводилось: мистер Майлдмэй и его сторонники истратили все силы на борьбу и радовались передышке. Однако пора было вновь браться за дело, и поэтому все они явились к мистеру Майлдмэю с целью узнать, что намерен предпринять их глава и его кабинет.

Финеас Финн пребывал в совершенном неведении о том, что ему предстоит, и лишь смутно воображал себе, что каждому нужно будет сказать, согласен ли он с предлагаемыми мерами. На площадь Сент-Джеймс он отправился с Лоренсом Фицгиббоном, но не мог расспросить даже его, так стыдно было показывать свое незнание.

– В конце концов, это ровным счетом ничего не значит, – заявил Фицгиббон. – Что скажет мистер Майлдмэй, ты знаешь не хуже меня. Потом слово возьмет Грешем. Потом Тернбулл что-нибудь возразит. И наконец, мы согласимся – с чем угодно или вовсе ни с чем, на этом дело и закончится.

Финеас по-прежнему не понимал, потребуется ли выбор лично от каждого или же нет, и по завершении собрания был разочарован: казалось, он мог бы с тем же успехом остаться дома и никуда не ходить. Тем не менее он присутствовал по приглашению мистера Майлдмэя и дал молчаливое согласие на то, чтобы план реформ был принят в эту парламентскую сессию. Лоренс Фицгиббон описал произошедшее весьма точно: мистер Майлдмэй произнес длинную речь, мистер Тернбулл, большой радикал, считавшийся представителем так называемой манчестерской школы [12], задал полдюжины вопросов. Мистер Грешем в ответ произнес короткую речь. Затем еще одну речь произнес мистер Майлдмэй, и собрание завершилось. Суть заключалась в том, что будет предложен билль о реформе, весьма щедро расширяющий избирательное право, но не предусматривающий тайного голосования. Мистер Тернбулл выразил сомнение, удовлетворит ли это жителей страны, но даже он высказывался мягко и держался учтиво. Репортеры не присутствовали: этот шаг к превращению приватных собраний в частных домах в собрания публичные еще не был совершен, а раз так, то не было нужды горячиться, и все вели себя учтиво. Они пришли к мистеру Майлдмэю, чтобы услышать его план, и они его услышали.

Два дня спустя Финеас должен был ужинать с мистером Монком. Тот пригласил его, встретив в палате общин:

– Я не устраиваю званых обедов, но хотел бы, чтобы вы пришли и познакомились с мистером Тернбуллом.

Финеас, разумеется, принял приглашение. Многие называли мистера Тернбулла величайшим умом государства и утверждали, что страну может спасти только строгое следование его указаниям. Другие рассказывали, что он демагог и мятежник в душе, в нем нет ничего от англичанина, он лжив и опасен. Последнему Финеас был склонен верить и, так как опасность и те, кто ее несет, всегда привлекательнее, чем их противоположность, был рад возможности поужинать в компании такого человека.

Пока же наш герой отправился к леди Лоре, которую не видел с последнего вечера в Лохлинтере, и которую поцеловал тогда на прощание под водопадом. Он нашел ее дома, а с ней и ее супруга.

– Похоже на визит к Филемону и Бавкиде [13], верно? – она встала, чтобы поприветствовать его.

С мистером Кеннеди Финеас уже виделся на собрании у мистера Майлдмэя.

– Очень рад застать вас обоих.

– Но Роберт сейчас уходит, – сказала леди Лора. – Он уже поведал о наших приключениях в Риме?