Финеас Финн

Когда мистер Добени закончил, мистер Майлдмэй кратко сообщил залу, что получил повеление ее величества и намерен его исполнить; палата общин должна, разумеется, понять, что он ни в коем случае не осмеливается утверждать, будто королева действительно предложит ему сформировать новый кабинет министров. Но если такого предложения не последует, его обязанность – рекомендовать монарху поручить эту задачу другому кандидату. На этом все, что следовало сказать, было сказано, и депутаты разошлись по своим клубам. Во время речи мистера Добени, однако, до палаты общин долетела весть, которая несколько омрачила настроение иных впечатлительных либералов. Как выяснилось, сэр Эверард Пауэлл был не мертвее выступавшего в тот момент мистера Добени. Обнаружить, что новость, которую вы так усердно распространяли, не соответствует действительности, весьма досадно.

– Но он мертв! – возражал мистер Ратлер.

– Леди Пауэлл заверила меня полчаса назад: сейчас ему куда лучше, чем было последние три месяца, – сказал его собеседник. – Поездка в палату общин пошла ему на пользу.

– В таком случае мы проследим, чтобы он являлся сюда на каждое голосование, – промолвил парламентский организатор.

В следующие пять дней политические круги Лондона положительно лихорадило. Утром в воскресенье стало известно, что мистер Майлдмэй отказался возглавить либеральное правительство. Он, герцог Сент-Банги и мистер Плантагенет Паллизер совещались столь часто и столь долго, что стали почти неразлучны. Мистер Грешем также встречался с мистером Майлдмэем, как и с мистером Монком. В клубах многие утверждали, что с мистером Майлдмэем встречался и мистер Монк; другие яростно это отрицали. Мистер Монк никогда еще входил в правительство и был радикалом, чрезвычайно популярным в народе и представлявшим Поттери-Хамлетс, наиболее радикально настроенный из всех избирательных округов. Всех интересовал вопрос: пожелает ли мистер Майлдмэй с ним объединиться, и те, кто при каждой смене власти привык утверждать, что вот сейчас-то наконец сформировать новое правительство окажется слишком трудно и даже вовсе невозможно, теперь уверяли, что мистер Майлдмэй не сможет добиться успеха ни с мистером Монком, ни без него. Сторонники этой точки зрения разделились на две группы: половина заявляла, что мистер Майлдмэй посылал за мистером Монком, другая – что он этого не делал. Но были и другие – возможно, осведомленные лучше, – кто полагал, что подлинным источником затруднений является мистер Грешем. Тот был готов работать вместе с мистером Майлдмэем – оговорив собственное положение в кабинете министров и участие некоторых своих друзей, но – говорили те джентльмены, которые, как предполагалось, действительно разбирались в деле, – решительно возражал против герцога и мистера Паллизера. Всем, однако, было известно, что и тот и другой мистеру Майлдмэю абсолютно необходимы. А если мистер Грешем останется в оппозиции, то либеральное правительство не протянет и половину сессии! Эти вопросы обсуждались все воскресенье и понедельник, когда лорд де Террьер решительно заявил верхней палате, что ее величество повелела сформировать новое правительство ему. Мистер Добени полудюжиной слов едва слышно и с несвойственной ему скромностью сообщил нижней палате о том же. Мистер Ратлер, мистер Бонтин, мистер Баррингтон Эрл и мистер Лоренс Фицгиббон, вскочив на ноги, поклялись, что такого быть не может. Неужели их законный трофей, добытый их луками и стрелами, будет предательски вырван у них из рук? Лорд де Террьер и мистер Добени не осмелились бы и пытаться, если бы не столкнулись с мистером Грешемом. Такое объединение, заявил Баррингтон Эрл, станет позором для обеих сторон, но докажет, что мистер Грешем лжив, как сам дьявол. Рано утром во вторник, когда стало известно, что этот ужасный человек был в доме лорда де Террьера, Баррингтон Эрл признал, что всегда опасался мистера Грешема. «Я уже много лет чувствую, – сказал Эрл, – что если кто и сможет развалить партию, так это он».

Мистер Грешем и правда встречался с лордом де Террьером, но совершенно безрезультатно. То ли в мистере Грешеме было слишком мало от дьявола, то ли слишком много и он либо посчитал, что лорд де Террьер предложил недостаточно высокую цену, либо вообще не пожелал принимать его даров, но встреча прошла впустую, и во вторник днем королева снова послала за мистером Майлдмэем. В среду утром у тех, кто предрекал непреодолимые трудности, лица сделались совсем скорбными, а трагические пророчества зазвучали особенно триумфально. Положение наконец зашло в тупик: правительство не мог сформировать никто. Рассказывали, будто мистер Майлдмэй упал к ногам ее величества в слезах и умолял освободить его от дальнейшей ответственности. Многим в клубах было якобы доподлинно известно, что королева тем же утром телеграфировала в Германию, прося совета. Находились люди, настроенные так мрачно, что заявляли, мол, если мистер Майлдмэй вдруг не согласится подняться с колен и вновь надеть свои заржавевшие доспехи, у ее величества не будет иного выхода, как прибегнуть к помощи мистера Монка.

– Уж лучше он, чем Грешем, – бросил в сердцах Баррингтон Эрл.

– Я вам скажу, чем все кончится, – произнес Ратлер. – У нас будут и Грешем, и Монк вместе, а нам с вами придется им подчиняться.

Что ответил на такое предсказание мистер Эрл, я на этих страницах привести не осмелюсь.

Однако в среду вечером стало известно, что все улажено, и еще до того, как в четверг собрались обе палаты, места в правительстве были распределены – в действительности или в воображении наблюдателей. Газета «Таймс» во втором выпуске в четверг привела состав кабинета министров, в котором были угаданы четыре поста из четырнадцати. В пятницу та же газета назвала правильно уже десять кандидатов, а также будущих чиновников судебного ведомства – с единственной ошибкой, касавшейся Ирландии, в субботу же был опубликован общий список статс-секретарей, их помощников и вице-президентов – удивительно точный, хотя некоторые должности и перепутались. Правительство было наконец сформировано – именно так, как, по общему мнению, это единственно и могло быть сделано. Никто не удивлялся, а все, что происходило в течение недели, выглядело как обычная в таких случаях процедура. Мистер Майлдмэй стал премьер-министром, мистер Грешем возглавил министерство иностранных дел, мистер Монк – министерство торговли, герцог получил пост лорда – председателя Совета, граф Брентфорд – хранителя печати, а мистер Паллизер – канцлера казначейства. Баррингтон Эрл поднялся на ступеньку вверх и занял должность секретаря в адмиралтействе; вновь попал в адмиралтейство и мистер Бонтин; Лоренс Фицгиббон стал младшим лордом казначейства. Мистер Ратлер, конечно же, был назначен в то же ведомство секретарем. Он был, пожалуй, единственным, в чьей будущей должности никто не сомневался: он действительно смог показать, что как нельзя лучше подходит для этой работы, – да так, что все считали его назначение чем-то само собой разумеющимся. Не уверен, что подобное можно было сказать о ком-либо еще из членов нового правительства.

Во время всех этих перипетий и треволнений Финеас Финн все больше чувствовал, как остается не у дел. Он не был настолько самонадеян, чтобы предположить, будто ему предложат должность, и никогда не намекал на подобное своей доброй подруге леди Лоре. Он еще ни разу не выступал в парламенте. Собственно, к тому моменту, когда было сформировано новое правительство, он провел там от силы две недели. Разумеется, пока ему не на что было надеяться. Тем не менее он чувствовал себя покинутым. Те, кто еще вчера беседовал с ним про голосование, считая его голос не хуже любого другого, теперь не желали обсуждать распределение мест в правительстве. Он не принадлежал к их обществу: не мог быть соперником – не мог ни навредить, ни помочь, а следовательно, не мог и разделить их чувства, будь то радость от успеха или разочарование от неудачи. Больше прочего его раздосадовало, пожалуй, то, что должность – не в кабинете министров, но тем не менее весьма высокую и достойную – предложили мистеру Кеннеди. Тот отказался, что слегка утешило нашего героя, но не до конца.

– Полагаю, дело в том, что у него много денег, – сказал он Фицгиббону.

– Не думаю, – ответил тот. – Его считают неглупым человеком, хоть из него и слова не вытянешь. Быть может, он отказался оттого, что не желал именоваться «достопочтенным» вне палаты общин.

– Я так рада, что мистер Кеннеди отказался, – заметила леди Лора.

– Но почему? Он бы навсегда остался достопочтенным Робертом Кеннеди! – Финеас еще не совсем понимал, отчего именно мистеру Кеннеди досталось бы столь постоянное наименование, тем не менее учился он очень быстро и редко делал ошибки.

– К чему это ему, с его богатством? У него уже есть положение в обществе, и подобные вещи его не заботят. Есть те, кому не следует искать независимости, потому что так они лишают себя возможности принести пользу. Но есть и те немногие, у кого свой путь, и он именно в том, чтобы быть независимым от любой из партий.

– Великий неподвижный Акинетос! Помните, в «Орионе»? [9]

– Мистер Кеннеди не Акинетос.

– Завидное положение он занимает, – язвительно хмыкнул Финеас.

– Да, завидное, – подтвердила леди Лора с полнейшей серьезностью.

Обед в «Морони» состоялся, и Финеас дал ей отчет о встрече с ее братом. Помимо него самого, присутствовало лишь двое других гостей, и оба они были приятелями лорда Чилтерна по скачкам.

– Я пришел первым, – сообщил Финеас, – и он очень удивил меня, сказав, что слышал обо мне от вас.

– Да, я ему рассказывала – и желала, чтобы вы познакомились. Мне хотелось бы, чтобы у него были знакомцы, способные думать не только о лошадях. Ведь у него неплохое образование, и он, несомненно, закончил бы учебу с отличием, если бы не поссорился с руководством колледжа в Оксфорде.

– Он получил ученую степень?

– Увы, его исключили. Нет смысла скрывать правду от друзей, ведь рано или поздно вы бы все равно об этом услышали. Его выгнали за пьянство.

Тут леди Лора разрыдалась. Финеас, усевшись рядом, принялся ее успокаивать и дал слово подружиться с ее братом, если только сможет.

Вскоре мистер Фицгиббон напомнил Финеасу про давешнее обещание – отправиться вместе в Мейо, чтобы помочь вести избирательную кампанию. Финеас не стал отпираться. Поездка заняла всего неделю и была примечательна главным образом тем, что укрепила дружбу между двумя ирландскими депутатами.

– Тысяча в год! – сетовал Лоренс Фицгиббон на жалованье, которое получил. – Разве это много? И теперь каждый, кому я должен хоть шиллинг, явится по мою душу. Ей-богу, мне бы следовало позаботиться о себе и поступить, как Кеннеди.

Глава 10

Вайолет Эффингем

Наступила середина мая. Месяц прошел с тех пор, как разрешилась великая трудность и правительство наконец было сформировано. За этот месяц все встало на свои места – с куда меньшими усилиями и большей непринужденностью, чем люди склонны полагать заранее. Мистер Майлдмэй, мистер Грешем и мистер Монк теперь были лучшими друзьями и неизменно поддерживали друг друга в палате общин, в то время как в палате лордов на их стороне выступала самая доблестная армия аристократических вигов, которая когда-либо объединялась для борьбы против собственных интересов за интересы нижестоящих. Отец леди Лоры вошел в кабинет министров – к ее величайшей радости. Леди Лора стремилась быть настолько близко к политике, насколько возможно для женщины, не отказываясь при этом от женской привилегии бездействия. Желание иных представительниц ее пола голосовать на выборах было ей отвратительно, а борьба за права женщин ненавистна. Тем не менее она льстила себе надеждой, что обладает некоторым политическим влиянием и потому может быть полезна. Теперь эту надежду подкрепило то, что граф Брентфорд стал лордом – хранителем Малой печати. Отец леди Лоры не отличался честолюбием и, если бы не дочь, вовсе отошел бы от политической жизни. Он был глубоко несчастен: упрямство довело его до ссоры с единственным сыном, и теперь граф, несомненно, жил бы круглый год в уединении своего поместья, предаваясь меланхолии, но по желанию дочери ежегодно приезжал в Лондон и – возможно, под ее же влиянием – иногда участвовал в дебатах в палате лордов. Пэру, если он даст себе такой труд, легко стать государственным мужем. Именно это и случилось с лордом Брентфордом, если мы сочтем государственным мужем любого, кто вошел в кабинет министров.

В то время у леди Лоры на Портман-сквер гостила ее близкая подруга по имени Вайолет Эффингем – сирота, наследница большого состояния и красавица, у которой имелась несносная тетка, охранявшая племянницу, словно дракон девицу в башне. Но, поскольку мисс Эффингем уже вступила в пору совершеннолетия и могла распоряжаться своим состоянием, леди Болдок, говоря по правде, вовсе не имела драконьей власти. Как бы то ни было, сейчас суровой тюремщицы рядом не было, и потому заточенная девица наслаждалась относительной свободой. Вайолет Эффингем была очень хороша собой, хотя ее красоту трудно было назвать совершенной: небольшого роста, со светлыми пушистыми локонами, которые, казалось, то и дело падали ей на лоб, хотя на самом деле ни волоска не выбивалось из прически; кроткий, мягкий взгляд серых глаз никогда не задерживался ни на ком надолго, но и мгновения хватало, чтобы он поразил ваше сердце своей невыразимой сладостью; нежнейшая белая кожа, которая, заливаясь краской, лишь едва заметно, почти неуловимо розовела, обретая оттенок, который почти невозможно описать словами; безупречные губы – не настолько маленькие, чтобы лицо казалось глуповатым, но почти божественно совершенные, соблазнительно полные, богатого рубинового оттенка. Зубы, которые она так редко показывала, были очень ровными и белыми, а на подбородке играла самая очаровательная ямочка, которая неизменно притягивала мужской взгляд. Единственным, что могло сойти за изъян, был нос, слегка островатый и, быть может, чересчур миниатюрный. Некая дама, желая принизить Вайолет Эффингем, как-то назвала ее курносой куклой, но я, как летописец, отрицаю курносость. Что же до «куклы», любой, кто знал ее, быстро понимал, что она не такова. Невысокого роста, казавшаяся еще меньше, чем была, с изящными руками и ногами, она словно бы обладала особой гибкостью, мягкостью – казалось, ее можно сжать, уместив в самые тесные рамки… О том, насколько тесные и каким образом это сделать, у разных людей имелись весьма разные мнения. Вайолет Эффингем определенно не была куклой. Она великолепно – и впрямь будто куколка – танцевала, но не хуже стреляла из лука, каталась на коньках и охотилась. По поводу последнего она выдержала немало схваток с леди Болдок, из которых дракон далеко не всегда выходил победителем.

– Милая тетя, – сказала Вайолет как-то раз прошлой зимой, – я еду на охоту с Джорджем. И прошу, не будем об этом спорить.

Джордж приходился кузеном ей и сыном дракону.

– Обещай, что останешься на месте сбора, – потребовал дракон.

– Не намерена никому ничего обещать, – отрезала племянница.

И что можно было сказать на это молодой женщине, которая уже две недели как достигла совершеннолетия?

В тот день она проскакала весь знаменитый маршрут от Бэгналлс-Горс до Фулшем-Коммон – и успела к моменту, когда гончие настигли лису.

Сейчас Вайолет Эффингем беседовала со своей подругой леди Лорой, обсуждая чрезвычайно – воистину чрезвычайно! – важные вопросы, касавшиеся их обеих.

– Я не прошу тебя принять его предложение, – сказала леди Лора.

– Весьма кстати – ведь он ничего мне не предлагал.

– Можно сказать, что предлагал. Ты же знаешь, он тебя любит.

– Меня любит много кто, по крайней мере я так думаю! Но что это за любовь? Все равно как мы с тобой, увидев в лавке что-нибудь миленькое, ахаем: «Прелестная вещица!» – и посылаем человека купить ее, пусть даже цена высока. Я знаю, что я такое, Лора: я – «прелестная вещица».

– Ты очень дорога Освальду!

– Но тебя, Лора, полюбят страстно – или, быть может, уже любят, ведь ты такая скрытная, что с тобой никогда ничего не знаешь, – и тогда будет шум, гам, резня и форменная трагедия. Мой же удел – благопристойная комедия, и мне никогда не выйти из этих рамок, если только не сбегу с каким-нибудь парвеню или не выкину чего-нибудь совсем неприличного.

– Право, не стоит.

– А мне бы хотелось – из-за тетушки. Да, взаправду хотелось бы. Вот была бы потеха, если б как-нибудь утром ей доложили, что я сбежала с бедным священником! Жаль, что этого никак не сделаешь, не скомпрометировав себя.

– Ох, Вайолет, ты говоришь невообразимые вещи!

– И поделом бы ей. А уж какую гримасу она при этом состроила бы! Вот что я непременно хотела бы видеть. Я знаю наверняка, что бы она сказала – обрушилась бы на бедную Гасси: «Именно этого я всегда и ожидала, Августа. Именно этого!» И тут вышла бы я, сделала реверанс и прощебетала: «Милая тетушка, я пошутила». Вот мой удел. Но ты совсем другая, ты хоть завтра сбежала бы с самим Люцифером, если бы так решила и если бы он пришелся тебе по нраву.

– Но, за неимением Люцифера, меня, вероятно, ждет весьма скучная жизнь.

– Неужели что-то решено, Лора?

– Ничего, и даже решать ровным счетом нечего. Но не будем обо мне. Он сказал, что готов на все, если ты согласишься.

– О да, он готов обещать.

– Но разве он когда-нибудь нарушал обещания?

– Откуда же мне знать, дорогая?

– Не притворяйся невинной овечкой, Вайолет. Ты знаешь его куда лучше, чем большинство девушек знает своих женихов. Ведь ты знакома с ним – более или менее близко – всю жизнь.

– Но обязана ли я выйти за него из-за этой несчастной случайности?

– Нет, если не любишь его.

– Я его не люблю, – проговорила Вайолет медленно и с нажимом, слегка подавшись вперед, будто тщась убедить подругу в своей серьезности.

– Сдается мне, Вайолет, ты скорее полюбишь его, чем кого-то другого.

– Я никого не собираюсь любить и сомневаюсь, что когда-нибудь передумаю. Кажется, я вовсе не умею влюбляться, как другие девушки. Мужчина может мне нравиться. Мне и сейчас нравится, быть может, полдюжины – настолько, что, собираясь с визитом или на бал, я непременно хочу знать, будет ли там кто-то из них. Наверное, я с ними флиртую. Во всяком случае, так, по словам Августы, считает тетушка. Но что до любви – желания выйти замуж, заполучить мужчину целиком в свое распоряжение и всего такого прочего – ничего подобного я никогда не испытывала.

– Но ты же собираешься замуж когда-нибудь, – сказала леди Лора.

– Разумеется. И поскорее. Мне опостылела жизнь с леди Болдок. Да, обычно я могу сбежать к друзьям, но этого мало. Я начинаю думать, что было бы приятно жить своим домом. Когда все время пропадаешь в гостях и не знаешь, где твои вещи, чувствуешь себя какой-то кочевницей.

На некоторое время воцарилось молчание. Вайолет Эффингем свернулась в углу дивана, склонив голову на плечо и поджав под себя ноги. На протяжении разговора она вертела в руках маленькую безделушку-куколку, придавая ей разные позы. Сторонний наблюдатель мог бы решить, будто игрушка занимает ее куда больше, чем разговор. Леди Лора сидела прямо на стуле у стола; разговор, казалось, полностью поглощал ее внимание. Поза ее не была небрежной или расслабленной, она не теребила ничего в пальцах и не отрывала взгляда от Вайолет, в то время как та глядела лишь на куколку, с которой играла. Теперь Лора подошла, чтобы сесть на диван рядом с подругой, которая немного подвинулась, давая ей место, но не прекратила своего занятия.

– Если ты собираешься замуж, Вайолет, то нужно кого-то выбрать.

– Ты совершенно права, душенька. Я не смогу выйти за всех сразу.

– И как ты будешь решать?

– Не могу представить. Наверное, брошу жребий.

– Прошу тебя, будь серьезнее!

– Хорошо, я буду серьезна. Я приму первое предложение, которое получу, когда окончательно решусь на брак. Ты не одобришь, но именно так я и намерена поступить. В конце концов, муж – это что-то вроде дома или лошади. Дом покупают не потому, что это лучший дом на свете, а потому, что нуждаются в нем. Ты идешь, ищешь подходящий; если он совсем нехорош – отказываешься. Но если тебе кажется, что дом тебе подходит, а ты уже утомлена поисками, ты его берешь. Так же покупают и лошадей – и так же обзаводятся мужьями.

– И ты еще не решилась на брак окончательно?

– Не совсем. В последнее время, до того как я уехала из Баддингема, леди Болдок вела себя немного пристойнее, чем обычно. Когда я сказала, что хочу завести пару пони, она лишь хмыкнула и воздела руки к небу – ни скрежета зубовного, ни проклятий, ни ругани. Даже не назвала меня погибшим созданием.

– Что ты имеешь в виду, говоря о проклятиях и ругани?

– Она сказала мне как-то, что если я куплю собачку, которую хотела, то навечно окажусь… сама понимаешь. Она не столь деликатна, как я, и произнесла это вслух.

– И что ты сделала?

– Купила собачку. И та укусила тетю за пятку. Тогда я устыдилась и отдала собачку Мэри Риверс. Щенок был такой чудесный! Надеюсь, с ним передалось и проклятие: Мэри мне никогда не нравилась. Но нужно было отдать бедняжку кому-нибудь, а она подвернулась под руку. Я сказала ей, что Пак ведет родословную от Абадонны, а она и глазом не моргнула. Наверняка продала его, ведь Пак стоил двадцать гиней.

– Значит, у Освальда тоже будет шанс – среди других фаворитов? – через какое-то время спросила леди Лора.

– Никаких фаворитов нет, и я никому не обещаю шанса. Почему ты так хлопочешь за брата?

– Потому что тревожусь. Потому что это его спасет. Потому что ты единственная женщина, которая ему дорога, и он любит тебя всем сердцем. И отец бы сразу помирился с ним, если б узнал, что вы помолвлены.

– Лора, дорогая…

– Что?

– Ты не рассердишься, если скажу прямо?

– Конечно, нет. После всего, что наговорила я, ты имеешь право на прямоту.

– Сдается мне, что все резоны, которые ты назвала, – это резоны, почему ему нужна я, а не почему мне нужен он.

– А разве его любовь к тебе – недостаточный резон?

– Нет, – помолчав, произнесла Вайолет самым тихим шепотом. – Если бы я знала, что он не любит меня, это был бы резон за него не выходить. Любить же меня может десяток мужчин – не скажу, что любит…

– Он – любит.

– Но я не могу выйти за всех десятерых. Что до его спасения…

– Ты знаешь, о чем я!

– Не думаю, что спасать молодых людей – моя обязанность. Порой мне кажется, что спасать саму себя уже достаточно хлопотно. Поразительно, какую склонность я чувствую к тому, чтобы пойти по дурной дорожке.

– Я совершенно уверена, что ты никогда не свернешь с хорошей.

– Спасибо, душа моя. Я постараюсь, но совершенно уверена, что жокею, который будет мной править, потребуется твердая рука. А лорд Чилтерн…

– Что ж, не умолкай. Что ты хочешь сказать?

– У него не лучшая репутация. Он ведь не из тех, кому заботливые мамаши мечтают доверить дочерей, правда? Положим, я люблю кутил, а чопорный зануда, который допоздна сидит в парламенте и говорит только о церковных налогах и избирательном праве, для меня невыносим. Я предпочитаю мужчин, что ведут себя неподобающе и всякое такое. И я на их месте непременно делала бы все, чего делать не следует. Но, как видишь, я не мужчина, и мне приходится быть осмотрительной. Для женщины дурная дорожка всегда очень дурна. Мне по нраву мужчины безрассудные, но я знаю, что за них лучше не выходить.

– Неужто войти к нам в семью, возглавить ее – это такая дурная дорожка?

– Хочешь сказать, что стать леди Чилтерн сейчас и леди Брентфорд в будущем – это повышение для той, кто всю жизнь была Вайолет Эффингем?

– Как ты жестока, Вайолет!

– Подумать только – ты зовешь меня жестокой, Лора! Я была бы счастлива стать сестрой тебе, дочерью твоему отцу. И другом Чилтерну. Я и так ему друг. Меня не отвратили от него никакие сплетни, и мне случалось защищать его до хрипоты. Но идти за него замуж я боюсь: риск слишком велик. Что, если не я спасу его, а он утащит меня в пучину?

– Этого не может быть!

– Разве? А мне кажется, очень даже может. Когда я была ребенком, мне всегда говорили вести себя хорошо. Но, сдается мне, для ребенка это необязательно – как и для мужчины. Пусть делают, что заблагорассудится: потом их можно наставить на путь истинный. Пускай падают: можно помочь им встать на ноги. Зато женщина должна вести себя хорошо постоянно, а это очень трудно, особенно когда рядом с ней дракон, который постоянно толкает ее не туда.

– Я хочу забрать тебя от дракона.

– Да, и передать грифону.

– Вайолет, ты совсем не знаешь Освальда. Он не грифон.

– Это не в упрек ему. Пусть будет любой другой дикий зверь, если хочешь. Я лишь хочу сказать, что он зверь, опасный и дикий. Не сомневаюсь, он благороден. Назовем его львом, если тебе так больше нравится. Но даже и благородный лев – это риск.

– Конечно, риск. Любой мужчина – это риск, кроме разве зануд, о которых ты говорила. Он прежде играл.