Прядильщица Снов

Ещё шаг.

Теперь их разделяла лишь тонкая грань стекла. А может, и вовсе ничего.

Аля подняла дрожащую руку – медленно, словно боялась спугнуть видение. Под пальцами оказалась не прохладная поверхность зеркала, а воздух между их ладонями. Барьер исчез; оставалось лишь преодолеть себя.

– Я готова, – прошептала она, и слова упали в тишину, как камни в бездонный колодец.

Отражение протянуло руку. Их пальцы соприкоснулись – прохладное, но живое прикосновение: не стекло, не иллюзия, а настоящая плоть.

И вдруг мир перевернулся.

Алю затянуло в зеркало, как в ледяной бассейн. Только вместо воды – серебристая текучая субстанция, похожая на ртуть и туман. Она обволакивала тело Али, просачивалась сквозь кожу и заполняла лёгкие. В тот момент, когда Аля подумала, что задохнётся, она вдруг…

Взлетела.

Комната с зеркалами исчезла, страх и тревога растворились. Перед ней открылось бескрайнее небо, усыпанное звёздами. Аля парила над огромным миром, напоминающим страницы волшебной книги.

Внизу проносились луга с высокой травой, колышущейся от ветра; каждая травинка, словно впитав в себя искорки молний, светилась мягким голубоватым сиянием. Лёгкие наполнились запахом свежести и озона – пьянящим ароматом свободы.

Вот уже под ней оказалась река – широкая, извилистая, похожая на серебряную змею. В её глубине мерцали огни – словно звёзды упали в воду и не утонули, а продолжали жить на дне. Река пела без слов, но Аля понимала её смысл:

«Отпусти прошлое, стань свободной, растворись в бесконечности».

Она летела над лесом, полным загадочных созданий. Здесь деревья не просто росли, а дышали, двигались, тянули к ней ветви, словно хотели погладить. Листья переливались всеми оттенками зелёного и серебристого. Пахло хвоей, мхом и дикими ягодами. На лету Аля коснулась ладонью кроны дерева, и на коже осталась мерцающая пыльца.

Внизу показались горы с острыми пиками, пронзающими облака. Камни пульсировали, словно в них билось сердце. Горы пели басовитым гулом, едва слышимым, но ощутимым каждой клеточкой тела. За горами раскинулся океан, бескрайний, тёмно-синий, местами почти чёрный. По его поверхности пробегали волны света – словно кто-то невидимый играл на гигантском музыкальном инструменте. И снова запах – соли, йода и неуловимых воспоминаний, которых никогда не существовало в реальности.

Всё это время Аля не чувствовала ни страха, ни сомнений, ни тревог. Только восторг. Только свободу.

Она всегда должна была быть здесь. Всегда быть такой – легкой, свободной, прекрасной.

Этот мир создан для неё, а она – для этого мира.

Перед пробуждением в голове промелькнула последняя мысль:

«Я не ошиблась. Я приняла верное решение. Сегодня – последний день толстушки Али».

***

Аля проснулась раньше будильника. Странно – обычно её не добудишься. Но тот день был необычным. Последним.

Она лежала в постели и наблюдала, как по потолку пробегали тени от проезжающих машин. Внутри поселилось странное спокойствие, уверенность и сила, которую она раньше никогда не ощущала.

«Сегодня последний день одинокой и несчастной уродины Али Костровой».

Удивительно, но эта мысль не вызвала страха или печали. Только облегчение, как перед операцией, способной избавить от многолетней боли.

За окном царил серый октябрьский день. Моросил дождь, ветер гнал по асфальту увядшие листья. Обычно такая погода вгоняла Алю в тоску, но сегодня казалась… подходящей. Именно так она представляла себе последний день – без солнца, без ярких красок. Чтобы не было жаль уходить.

Умывшись, она взглянула на своё отражение в зеркале ванной. Всё та же Аля – бледная, с тусклыми глазами и растрёпанными волосами. Но в этот день она смотрела на себя иначе. Как на старую одежду, которую вот-вот сменит на новую. Как на кокон, из которого скоро выпорхнет бабочка.

Она попыталась улыбнуться отражению, вышло криво и неискренне, но это уже не имело значения.

Аля собрала рюкзак в школу, аккуратно положила в него главное сокровище – свёрнутую в трубочку картину. Рука ласково погладила холст.

«Сегодня. Сегодня мы станем одним целым».

На кухне царила тишина. Отец уже ушёл на работу, мама сидела за столом, пила кофе и листала новости в телефоне. Она не подняла глаз, когда Аля вошла. Вчерашняя ссора всё ещё разделяла их ледяной стеной.

Аля сделала бутерброд, налила чай. Они завтракали в молчании. Раньше это заставило бы её страдать, мучиться и пытаться заговорить первой. Но сегодня всё казалось мелочью, недостойной внимания. Вечером ничего этого уже не будет.

– Я ухожу, – сказала Аля, вставая из-за стола.

Мама молча кивнула, не отрываясь от телефона. Ни «пока», ни «удачного дня». Ничего.

В сердце Али кольнуло сожаление, но она быстро отбросила его. Сентиментальность была неуместна в этот последний день. Следовало оставаться сильной, решительной и идти к цели, не оглядываясь назад.

Она вышла из дома и зашагала по лужам, не думая о промокших кроссовках. Какая разница?

Больше ей не понадобится ни эта обувь, ни эта одежда, ни это тело.

***

Аля ненавидела школьные раздевалки после физкультуры. Обычно она переодевалась быстро, избегая взглядов других девочек, чтобы не видеть в них презрения или жалости. Но в этот день всё было иначе.

На уроке физкультуры они играли в волейбол, и класс разделили на две команды. Аля традиционно осталась последней и, как всегда, подвела команду. Мяч будто нарочно летел в её сторону, а она, неуклюжая и неловкая, каждый раз упускала его. Их команда проиграла с разгромным счётом.

В раздевалке начался привычный ритуал. Девочки переодевались, бросая на Алю косые взгляды, перешёптывались и смеялись.

– Кострова, ты специально так играла? – Настя Редькина, капитан их команды, не выдержала первой. – Мы из-за тебя продули!

– Да она не специально, – хмыкнула Ира Соколова, лучшая подруга Насти. – Она просто настолько криворукая, что даже мяч поймать не может.

– Или толсторукая, – вмешалась Полина, сидевшая на скамейке и демонстративно разглядывавшая свои длинные ногти, покрытые идеальным маникюром. – И толстоногая. И вообще целиком толстая.

Девочки захихикали. Аля медленно переодевалась в стороне от всех. В другой день она бы уже боролась со слезами. Сегодня – нет. Сегодня внутри росло странное, незнакомое раньше чувство; не обида, не злость, а что-то холодное и острое, как льдинки.

– В следующий раз, Кострова, – продолжила Настя, натягивая форменную юбку, – лучше скажи, что у тебя месячные, и не позорься.

– Да, – поддакнула Лиза, подруга Полины, – тебе физкультура всё равно не поможет похудеть. Столько жира можно только липосакцией убрать.

Новый взрыв смеха прокатился по раздевалке. Аля надела блузку, медленно застегнула пуговицы, чувствуя, как внутри что-то трепещет, словно маленькое, но очень сильное существо рвалось наружу.

– А знаете, что самое смешное? – Полина встала, подошла ближе. В её голосе появились знакомые Але интонации – сладкие, ядовитые. – Она ведь думает, что, если наденет мешковатую одежду, никто не заметит, какая она толстая. Но тебя, Кострова, видно за километр. Ты как… как…

– Достаточно.

Аля не узнала собственный голос. Он звучал иначе – ниже, твёрже. Холоднее. Она повернулась к Полине и посмотрела той прямо в глаза. Никогда раньше она не решалась на это.

– Что? – Полина на секунду растерялась, но быстро взяла себя в руки. – Что ты сказала?

– Я сказала: достаточно, – повторила Аля, и странным образом с каждым словом её голос становился увереннее. – Достаточно твоего яда, Полина. Знаешь, я всегда думала, почему ты так одержима моим весом? Почему постоянно указываешь мне на лишние килограммы? И сегодня я поняла: ты боишься стать такой, как я. Ты сама каждый день считаешь калории, просиживаешь часами в спортзале, издеваешься над собой диетами – потому что боишься поправиться. Боишься, что если наберёшь хоть килограмм, тебя перестанут любить. Перестанут восхищаться. И тебе нужен кто-то, кто будет оттенять твою «идеальную» фигуру. – Она шумно выдохнула и продолжила: – Кто-то, на фоне кого ты будешь чувствовать себя красивой. Поэтому ты травишь меня. Но знаешь что, Полина? Ты сама по себе – пустое место. Без всех этих масок, диет, тренировок, дорогой одежды – ты никто.

В раздевалке повисла почти осязаемая тишина. Все девочки застыли на месте – кто с блузкой в руках, кто с расчёской, кто с помадой.

Лицо Полины побледнело, потом покрылось красными пятнами.

– Да как ты смеешь, – прошипела она, делая шаг к Але. – Что ты вообще понимаешь, уродина? Я была добра к тебе, пыталась помочь тебе, дать совет…

– Добра? – Аля нервно усмехнулась. – Да ты с первого дня испортила мне жизнь в новой школе!

– Это правда! – Полина почти кричала. – Это доброта! Если бы я не говорила тебе, какая ты толстая и уродливая, ты бы так и жила в иллюзиях! Я пытаюсь тебя разбудить!

– Нет, Полина. Ты пытаешься себя успокоить. Тебе нужно, чтобы рядом был кто-то хуже тебя. Кто-то, кого можно пнуть, чтобы почувствовать себя лучше.

Это ударило точно в цель. Полина побледнела так сильно, что, казалось, сейчас упадёт в обморок. Но вместо этого она с криком бросилась на Алю и ударила её по лицу – наотмашь, со всей силой.

Удар обжёг щёку. Аля отшатнулась, прижала ладонь к горящей коже. Но странное дело – боль только усилила холодную решимость внутри.

– Ты, – прошипела Полина, тяжело дыша, – ты пожалеешь об этом, Кострова. Клянусь, ты пожалеешь.

– Нет, – Аля спокойно улыбнулась. – Не пожалею. Потому что сегодня – последний день, когда ты можешь меня обидеть. Завтра меня здесь не будет.

– Что ты несёшь? – Полина нахмурилась, не понимая (или, наоборот, понимая слишком хорошо?).

– Полина, хватит, – вмешалась Настя, хватая одноклассницу за руку. – Успокойся. Если учителя узнают, у тебя будут проблемы.

– Да, – Ира встала между Алей и Полиной. – Пойдём отсюда. Она не стоит твоего внимания.

– А вы, – Аля перевела взгляд на этих двоих, – вы ничем не лучше неё. Просто прячетесь за её спиной. Она делает грязную работу, а вы делаете вид, что ни при чём. Но вы такие же участницы травли, как и она. Просто трусливые.

– Аля, – Настя виновато опустила глаза, – мы не хотели… То есть, я…

– Да ладно, – Аля пожала плечами, – не утруждайся. Всё уже не важно. Я говорю же – завтра меня здесь не будет.

Она оделась, взяла свои вещи и вышла из раздевалки, оставив позади себя гробовую тишину.

В коридоре Аля прислонилась к стене и несколько секунд простояла с закрытыми глазами. Сердце едва не выпрыгивало из груди, а щека горела от удара. Но странное дело – она чувствовала себя… живой. По-настоящему живой, может быть, впервые за много лет. Как будто энергия из мира снов теперь плескалась внутри неё наяву.

«Наверное, это правильно: уйти, высказав всё, что накопилось. Не оставив долгов».

До конца уроков Аля просидела с непроницаемым лицом, отвечала на вопросы учителей спокойно и по делу, не обращала внимания на шепотки за спиной и косые взгляды. События в раздевалке уже разлетелись по всей школе – все знали, что тихоня Кострова дала отпор самой Полине, и недоумевали, что делать с этой информацией.

А Але было всё равно. Единственное, что имело значение – предстоящий вечер. Новая жизнь. Новый мир. Свобода.

***

После школы Аля направилась к мосту через реку Зимницу. Тёмно-серое октябрьское небо, как тяжёлое одеяло, нависло над городом. Дождь то усиливался, то стихал, но не прекращался. Ветер швырял холодные капли в лицо и забирался под воротник. Аля не застегнула куртку и промокла насквозь, но это её не волновало.

Люди спешили по своим делам, пряча лица под зонтами и капюшонами. Никто не смотрел друг на друга, никто не улыбался. Серые фигуры двигались по серому городу под серым небом.

«Я не буду скучать по этому. По этому серому миру, где я всегда была чужой».

Мост уже виднелся впереди. Старый, чугунный, с изящными коваными перилами, он контрастировал с благоустроенной набережной и парком. Когда-то его красили в зелёный, но краска давно облупилась, и теперь он слился с серыми тонами города.

Аля остановилась на мосту. Вокруг никого – рабочий день, да и погода не располагала к прогулкам. Она была одна. Подошла к перилам и посмотрела вниз. Река бурлила под дождём, холодная и мутная.

«Если прыгнуть, сколько времени пройдёт…»

Нет, она не позволяла себе думать об этом.

«Это не смерть. Это перерождение».

Аля достала из рюкзака свёрнутую картину, развернула её. Краски немного размазались под дождём, но изображение оставалось чётким. Прекрасная девушка с огненными волосами в изумрудном платье. Её истинная сущность.

«Сейчас. Сейчас я стану тобой. Навсегда».

Она сжала «ключ» в руках, закрыла глаза и представила, как прыгает. Как холодная вода смыкается над головой. Как из этого мира она переносится в другой – яркий, волшебный, где она красива, любима, счастлива.

Но почему-то перед внутренним взором возникла не Ткань Снов. А её комната. Уютный плед, оставшийся от покойной бабушки. Полка с книгами – от классики до фэнтези, – которые она перечитывала десятки раз. Фотография на обложке семейного альбома: пятилетняя Алечка на плечах у папы на фоне моря. Мамины растения на подоконнике. И лицо мамы. Не холодное и отстранённое, как сегодня утром, а как на дне рождения Али пять лет назад; мама испекла огромный шоколадный торт и радостно смеялась, видя, что Але понравился новый подарок – электронная книга.

И вдруг Алю пронзила мысль:

«Если я исчезну, если Агата права, и все забудут о моём существовании… Что будет с мамой, с папой? У них просто не будет ребёнка? Или они будут помнить, что у них была дочь, но она умерла? Что хуже?»

Она открыла глаза. Дождь превратился в настоящий ливень. Волосы прилипли к лицу, а одежда отяжелела от воды. Только картина в её руках почти не пострадала, её копия продолжала смотреть на неё с пугающей выразительностью.

И Алю охватил страх. Не за себя – за маму, за папу. За вчерашнюю глупую ссору. За то, что она так и не сказала родителям, как сильно их любит, несмотря на все обиды и непонимание.

«Я не могу так уйти! Не могу оставить их с этой болью. Или с этой пустотой. Не сейчас. Не сегодня».

Аля быстро сунула картину в стопку учебников, отвернулась от реки и торопливо направилась домой. Сначала шла спокойно, потом почти побежала. Впервые за долгие годы её охватило отчаянное, пронзительное желание ещё хоть немного побыть просто Алечкой. Милой, доброй Алечкой, крепко-крепко обнимающей своих родителей, наслаждающейся семейным уютом и, главное, хранящей каждую пылинку дорогих воспоминаний. Она не хотела забывать. Не хотела прощаться. Не хотела умирать.

Надолго ли это чувство?

Дома Аля первым делом избавилась от мокрых кроссовок и пошла в ванную. Стянула промокшую одежду, вытерлась полотенцем, дрожа от холода. Посмотрела на себя в зеркало и увидела… просто себя. Обычную Алю – с мокрыми волосами, покрасневшим носом и следом от пощёчины Полины на щеке.

«Уродина!» – как всегда говорило ей отражение.

Но в тот день что-то изменилось. Она смотрела на себя иначе. После вчерашнего сна, после сегодняшнего противостояния с Полиной и её свитой… что-то сдвинулось внутри. Как будто треснуло зеркало, через которое она всегда видела себя.

Она так и не стала красавицей. Всё ещё была далека от идеала, который нарисовала. Но… может быть, и не такая уж уродина?

«Я сегодня дала отпор Полине. Я защитила себя. Я сказала правду. И мне стало… легче. Свободнее».

Но это ощущение свободы мгновенно улетучилось, стоило вспомнить о плане на завтра. О мосте. О реке. О перерождении.

Внутри неё боролись тяжёлые противоречия. С одной стороны – ненависть к своему телу, к жизни, к миру, где её всегда будут жалеть и унижать. С другой – робкие проблески чего-то нового. Возможно, силы? Привязанности к тому, что останется здесь: к родителям, воспоминаниям, даже к родной комнате с её уютом.

Саднящая пощёчина на щеке напоминала о недавнем конфликте в раздевалке. О том, как больно быть Алей Костровой в этом мире. Как невыносимо жить с этим телом, лицом, комплексами.

Но ведь она впервые дала отпор? Впервые в жизни постояла за себя. И это было… правильно.

Аля закрыла глаза и прижала ладони к лицу. Внутри бушевал шторм: сомнения, страх, решимость, грусть, надежда. Всё перемешалось.

«Я сегодня не прыгнула. Но это не значит, что я отказалась от своего решения. Я просто хочу попрощаться. Хочу, чтобы мама не вспоминала меня с обидой. Хочу, чтобы последний день Али Костровой в этом мире был… не таким уж плохим».

В груди разлилось тепло при мысли о маме. Об объятиях перед сном. О том, чтобы сказать, как любит её, несмотря ни на что. Извиниться за вчерашнюю ссору. Подарить ей хорошее последнее воспоминание.

«Может быть, не всё в этой жизни заслуживает ненависти? Может быть, есть что-то стоящее?»

Она вздохнула, отвела руки от лица и снова посмотрела в зеркало. Затем взяла из маминой косметички тональный крем и замаскировала след от пощёчины, чтобы не вызвать лишних вопросов.

«Завтра. Завтра я всё решу. А сегодня… сегодня я просто хочу побыть с мамой».

Желание помириться с мамой перед… уходом не отпускало её. Но как это сделать после вчерашнего скандала с тортом, летящим в стену? После всех тех ужасных слов?

«Надо попробовать всё исправить!»

Когда она снимала мокрую куртку, взгляд упал на подсохшие кремовые следы на обоях, похожие на абстрактные узоры. Мама, конечно, пыталась отчистить их, но полностью убрать не смогла.

Вина тяжёлым камнем легла на сердце, и Аля поскорее намочила тряпку, выдавила немного моющего средства и вернулась в прихожую. Начала отскребать пятна, поражаясь, как глубоко въелся крем за сутки.

«Вот так и обиды въедаются. Если не смыть их сразу, потом не отчистишь».

Через пятнадцать минут упорной работы следы стали менее заметными, а запах ванили почти улетучился. Аля оглядела квартиру и поняла, что нужно сделать ещё что-то особенное, чтобы показать маме, как сильно она сожалеет.

Её осенила идея – запеканка с курицей и грибами!

В детстве это было их особое блюдо – они готовили его вместе по выходным. Аля помнила рецепт и все маленькие хитрости, которые делали запеканку особенной: обжарить грибы с луком до золотистого цвета, добавить немного мускатного ореха в соус, посыпать сверху тёртым твёрдым сыром за пять минут до готовности.

Она вымыла руки и приступила к работе. Достала из морозилки куриное филе, поставила размораживаться. Тем временем взялась за уборку – протёрла пыль на полках и подоконниках, пропылесосила ковры и вымыла полы. Мокрые следы от её собственных ног оказались повсюду, и она тщательно оттёрла каждый.

Во время уборки Аля наткнулась на фотографию, которую последний раз видела ещё в Москве – она с родителями на море, лет в десять. Все улыбались, загорелые, счастливые. Аля немного обгорела на солнце, но всё равно смеялась, показывая раковину, найденную на берегу. Тогда она не понимала, как счастлива была.

Отложив фотографию, она вернулась на кухню. Курица уже разморозилась, и Аля принялась готовить точно по рецепту. Руки двигались словно сами по себе, тело помнило последовательность действий.

Во время готовки её охватило странное умиротворение. Привычные движения, знакомые запахи… Это успокаивало, возвращало ясность мыслей. Она так редко готовила – в повседневной жизни, полной школьных унижений и вечной борьбы с весом, кулинария казалась бессмысленной, даже опасной.

«Зачем учиться готовить, если ты вечно на диете?»

Но сейчас… сейчас было по-другому. Сейчас она готовила не для себя – для мамы. Чтобы оставить хорошее воспоминание и попросить прощения перед тем, как о ней забудут навсегда.

Когда запеканка уже стояла в духовке, наполняя кухню восхитительными ароматами, Аля накрыла на стол – красиво, как на праздник. Достала из серванта парадные тарелки с золотистой каймой, использовавшиеся только по особым случаям. Расставила приборы, сложила салфетки конвертиками, как учили на уроках труда, и даже поставила несколько искусственных веточек в вазе – так делала мама перед приходом гостей.

Аля посмотрела на часы: мама должна была вернуться в любую минуту. Сердце забилось ещё быстрее. Что она скажет? Как отреагирует?

Щёлкнул замок входной двери – мама вернулась. Аля выглянула в коридор, не зная, как начать разговор: внутри всё словно онемело от внезапного приступа тревоги, даже слова улетучились из разума. Мама вешала пальто – сегодня она казалась непривычно уставшей, даже под глазами залегли круги. Она ещё не заметила Алю – или делала вид, что не заметила.

– Мам, – тихо позвала Аля.

Мама вздрогнула, обернулась.

– Что тебе? – в голосе прозвучала усталость и остатки вчерашней обиды.

– Я… я хотела извиниться, – слова давались с трудом, но Аля заставляла себя говорить. – За вчерашнее. За торт. За всё, что наговорила. Я была не права.

Мама сняла сапоги, прошла в прихожую. Заметила чистую стену, удивлённо подняла брови.

– Надо же, – сказала она сухо. – Неужели дошло, что так себя вести нельзя?

– Да, мам, – Аля опустила голову. – Я всё поняла. Я была ужасной дочерью. Я… я не знаю, что на меня нашло.

Она чувствовала, как слёзы подступают к глазам, но старалась сдерживаться. Плакать сейчас – значит, снова выглядеть слабой, снова требовать сочувствия. Нет, не для этого она всё затеяла.

Мама молча прошла мимо, направляясь в спальню, но вдруг остановилась, принюхалась.

– Что это так вкусно пахнет? – в голосе впервые за весь разговор появились нотки интереса.

– Запеканка с грибами и курицей, – ответила Аля. – Как ты любишь.

Мама удивлённо посмотрела на дочь.

– Ты сама приготовила?

– Да. И убрала в квартире. Хотела… хотела загладить вину.

Мама несколько секунд молчала, разглядывая Алю, словно пыталась найти подвох. Потом вздохнула.

– Ну, пойдём посмотрим, что у тебя получилось.

На кухне она увидела накрытый стол, запеканку, уже вынутую из духовки и исходящую ароматным паром, салат из свежих овощей, нарезанный хлеб.

– Ну надо же, – она с удивлением всплеснула руками. – Прямо настоящий семейный ужин.

Аля несмело подошла к маме и обняла её – впервые за очень долгое время. От мамы пахло её любимыми духами – лёгкими, цветочными, с нотками ванили. И ещё – осенним холодом улицы и немного – усталостью, тщательно замаскированной за вечным жизнелюбием.

– Прости меня, мамочка, – прошептала Аля, вцепившись в мамину кофту, как делала в детстве, когда становилось страшно. – Я больше никогда не буду так себя вести. Обещаю.

Мама сначала напряглась, но потом расслабилась и погладила дочь по голове.

– Ладно, прощаю, – сказала она, отстраняясь. – Но чтобы это больше не повторялось. Я понимаю, возраст у тебя сложный, но это не оправдание для такого поведения.

– Я знаю, – кивнула Аля. – Я всё понимаю.

– Ну хорошо, – мама сняла кофту, повесила на спинку стула. – Давай попробуем твою запеканку. Надеюсь, она такая же вкусная, как выглядит.

Мама кивнула, и они вместе стали готовиться к ужину. Напряжение постепенно уходило из маминых плеч, взгляд теплел. Она рассказывала о своём дне на работе, о сплетнях коллег, о планах на выходные. Аля слушала, поддакивала, задавала вопросы – так, как делала в детстве, когда они с мамой были ближе.

Конечно, не всё получилось идеально. Мама всё ещё время от времени бросала настороженные взгляды, словно ожидая новой вспышки. Она несколько раз упомянула, что Аля «стала совсем взрослой» – и это прозвучало не как комплимент, а как-то горько. И когда Аля спросила, нравится ли запеканка, мама ответила: «Неплохо, хотя могла бы поменьше соли положить». Но в целом атмосфера была мирной, даже тёплой.

Когда пришёл папа, усталый, но довольный (его проект наконец одобрили), ужин начался по-настоящему. Они сели за стол все вместе – сегодня Аля не собиралась убегать в свою комнату, прятаться от еды и жалеть о набранных килограммах. Сегодня они сидели втроём за столом, освещённым тёплым матовым светом люстры, ели запеканку, приготовленную Алей, пили чай – и разговаривали.

Аля чувствовала странное воодушевление.

Обычно мрачная и молчаливая за семейными трапезами, сегодня она рассказывала о школе (умолчав, конечно, о конфликте с Полиной), о своих рисунках, которые начала выкладывать в сеть, о планах стать дизайнером.

– Только не говори мне, что собираешься делать татуировки, – усмехнулся папа.

– Не-е-т, – засмеялась Аля. – Я имела в виду графический дизайн. Или иллюстрации. Я недавно начала брать заказы на портреты, представляешь?

Ещё вчера она бы постеснялась об этом говорить, но теперь отчего-то ужасно хотелось, чтобы родители гордились ею. Хотя бы в этот последний вечер.