Прядильщица Снов

Аля замерла, не в силах выразить свои эмоции: страх и восхищение, сомнение и надежду, тоску по неслучившемуся и горечь от несбывшегося.

– Какой ценой? – спросила она, не отводя взгляда от протянутой руки.

– Ты и сама знаешь, – ответило отражение с мягкой улыбкой. – Ты всегда знала.

– А мои… воспоминания? – Аля сглотнула комок в горле. – Если я решу навсегда остаться на Ткани Снов и перевоплотиться в реальном мире… Что будет с моими воспоминаниями? С тем, кем я была?

Отражение склонило голову набок:

– Когда мы окончательно станем единым целым, останутся лучшие воспоминания. Боль прошлого растворится, как туман под лучами восходящего солнца. Только подумай – никаких страданий, никакого отвращения к себе, никакой борьбы с собственным телом. Только свобода, красота и любовь.

– Я… – Аля хотела сказать что-то ещё, но слова застряли в горле.

Ей казалось, что она разговаривает сама с собой – будто часть её сознания отделилась и приняла самостоятельную форму. Или это было нечто иное – сущность с Ткани Снов, пытающаяся заманить её, поглотить, заменить собой?

Аля не знала ответа. Она смотрела в слишком знакомые, но при этом абсолютно чужие зелёные глаза двойника, светящиеся потусторонним внутренним огнём, и чувствовала, как разум разрывается между желанием вновь принять протянутую руку и инстинктивным стремлением отшатнуться, убежать.

Но прежде, чем она успела решиться, мир вокруг снова задрожал, поплыл и растворился.

Аля открыла глаза в кабинете Агаты. Она по-прежнему сидела в кресле, слушая музыку Шопена, а свечи вокруг горели слишком ровным, неестественным пламенем.

Но что-то в ней изменилось. Её охватывало необычайное спокойствие и решимость, словно она действительно нашла ответ на главный вопрос и точно знала, что делать.

Агата сидела рядом, внимательно изучая её лицо.

– Вы поняли то, что увидели? – спросила она тихо.

– Да, – Аля медленно выпрямилась в кресле. На миг даже собственный голос показался чужим, словно говорил кто-то другой. – Мне кажется, я всё поняла.

– Что-то не так? – Агата заметила её замешательство.

– Нет, просто… – Аля покачала головой. – У меня странное чувство. Словно за меня говорит кто-то другой. Но мне так… спокойно. Легко. Как не было уже очень давно.

Агата кивнула:

– Это хорошо. Это значит, что вы на правильном пути.

***

После центра «Зазеркалье» Аля не сразу направилась домой. Вместо этого она пошла через парк – старый, заброшенный парк с высокими облетевшими тополями на фоне серого октябрьского неба. Зимнеградск никогда не был красивым городом. Но сейчас, идя по знакомым с детства улочкам, Аля вдруг увидела его в ином свете, почти как десять лет назад.

Вот старая детская площадка, где она качалась на качелях, когда ей было пять. Бабушка стояла рядом, подстраховывая, хотя Аля уверяла, что справится сама.

«Выше, бабуля, выше!» – кричала она, и бабушка смеялась, а морщинки лучиками разбегались от её глаз.

Вот магазин «Книги», где бабушка покупала ей сказки. Внутри всегда пахло бумагой и типографской краской. Маленькая Алечка выбирала самые красочные, с иллюстрациями, а потом они с бабушкой шли в соседнюю кафешку есть вишнёвые эклеры и пить какао.

Почему-то сейчас, после сеанса с Агатой, эти воспоминания нахлынули с новой силой. Словно часть Али, заглушенная отчаянием и ненавистью к себе, внезапно пробудилась и напомнила, что когда-то Зимнеградск был не чужим, а родным местом. Местом, где она была счастлива – пусть недолго, пусть в раннем детстве, но всё же счастлива. Более того, именно там она впервые познала, что такое счастье, светлое, невинное, беззаботное детское счастье.

И странная мысль вдруг пронзила её: готова ли она потерять эти воспоминания? Исчезнуть из мироздания ради Ткани Снов и Ноктюрна? Отдать своё место в этом мире кому-то, кто никогда не качался на этих качелях, не слушал бабушкины сказки, не рисовал смешных картинок на заборе детского сада?

Она не знала ответа. Но эти мысли продолжали крутиться в голове, пока она шла домой по засыпанным иссушенными листьями улицам.

***

Дома было тихо. Родители ещё не пришли с работы – только Рыжик встретил Алю тихим мяуканьем, требуя ласки и еды. Аля сбросила школьный рюкзак и накормила кота, а затем взяла питомца на руки и прошлась по квартире.

«Исчезну ли я? Или стану кем-то другим? И если да, то что будет с теми, кто меня знал? Забудут?»

Рыжик тихо мурлыкал, прижимаясь к её груди. Аля гладила его, а сама рассматривала дорогие сердцу мелочи – старые фотографии в рамках, самодельные сувениры, книги с её пометками на полях.

Вот рамка с фотографией из летнего лагеря – она в десять лет, ещё не познавшая всей боли, улыбалась и держала охапку полевых цветов. Вот плюшевая обезьянка, сопровождавшая её на жизненном пути еще с раннего детства. Вот старая копилка в виде смешного толстого кота, куда она в детстве складывала все подарочные деньги.

Маленькие кусочки её жизни, её личности. Того, что делало Алю Кострову собой.

В дальнем углу полки что-то блеснуло. Аля подошла ближе, отодвинула книги и достала маленькую деревянную шкатулку, инкрустированную перламутром. Бабушкин подарок на шестой день рождения.

Аккуратно открыла крышку. Внутри лежало несколько детских браслетиков из разноцветных бусин, пара значков из коллекции отца и маленькое круглое зеркальце в серебряной оправе.

Аля взяла зеркальце, повертела в руках. Бабушка говорила, что оно волшебное – если посмотреть в него в полнолунье и загадать желание, оно исполнится. Конечно, это была всего лишь сказка. Но Аля всё равно хранила эту память.

Она поднесла его к лицу и взглянула на своё отражение.

Пухлые щёки. Слишком крупный нос. Тусклые рыжие волосы. Бледные губы. Круги под глазами от недосыпа. Россыпь веснушек, которые она всегда пыталась скрыть.

И снова, как тысячи раз до этого, ей стало физически больно от вида собственного лица. Боль поднялась откуда-то из глубины живота, сжала горло, заставила сердце биться чаще.

Уродина.

Аля положила вещицу и быстро вышла в коридор, где висело большое настенное зеркало. Уставилась на своё отражение – теперь во весь рост. На неё смотрело отвратительное, бесформенное тело, с выпирающим животом, с толстыми бёдрами, рыхлыми плечами, тщетно скрытыми за мешковатой одеждой…

И вдруг ей почудилось, что из зеркала за ней следит кто-то ещё – не она, а… нечто другое. Что-то злобное, нечеловеческое.

– Уродина! – прошипело отражение. – Никому не нужная уродина!

Аля отшатнулась от зеркала, тяжело дыша. Сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали. Показалось? Или зеркало действительно заговорило с ней? Она провела ладонью по холодной поверхности стекла, словно пытаясь стереть увиденное, но отражение осталось неизменным – её собственное лицо, искаженное страхом и отвращением.

«Просто разыгравшееся воображение. Просто нервы».

Она моргнула несколько раз, и наваждение рассеялось. В зеркале снова осталась просто она – обычная Аля Кострова, с опущенными плечами и потухшим взглядом.

В горле пересохло. Внезапно ей захотелось проверить свой вес. Не просто захотелось – она почувствовала настойчивую, почти болезненную потребность в этом. Диета, которую она соблюдала последние три недели, наверняка принесла хоть какие-то результаты. Каждая минута борьбы с желанием съесть что-нибудь сладкое, каждое мучительное упражнение – всё это должно было иметь смысл. Хоть какой-то луч надежды в бесконечной тьме.

Она медленно прошла в ванную, стараясь не смотреть в зеркало и на кафельные плитки под ногами. Достала из-под раковины электронные весы, которые обычно прятала от родителей. Мать всегда говорила, что «навязчивое взвешивание – первый признак психического расстройства», но Аля знала, что та просто не понимает. Не понимает, как это – жить в ненавистном теле.

Она сняла одежду, оставшись в одном белье – простом, хлопковом, без кружев и украшений. Глубоко вдохнула, закрыла глаза и шагнула на весы. Знакомое гудение электроники – весы зловеще мигали, готовясь вынести приговор. Аля считала про себя: один, два, три… выдох.

Открыла глаза.

На маленьком цифровом дисплее светились цифры, от вида которых всё внутри похолодело.

На четыре килограмма больше, чем три недели назад, когда она начала диету.

Четыре килограмма.

Мир словно потерял четкость, поплыл перед глазами. Как такое возможно? Она ведь почти ничего не ела! Салаты без заправки, диетические хлебцы, обезжиренный творог… Иногда, конечно, случались срывы – плитка шоколада, коробка конфет, съеденная после поцелуя Романа и Полины, булочка в школьной столовой, когда голод становился невыносимым… Но всё равно – плюс четыре килограмма! Это просто невозможно. Её организм словно вступил в злобный сговор против неё самой и накапливал жир из воздуха.

В ушах зазвенело. В душе Али треснула последняя ниточка надежды, за которую она держалась, последняя вера в то, что усилием воли можно изменить свою жизнь. Что когда-нибудь она проснется и не будет ненавидеть собственное отражение.

Она медленно сползла по стене, прижалась спиной к кафелю. Пол ванной был холодным, но Аля почти не чувствовала этого сквозь накатывающую волну отчаяния. Из глаз хлынули горячие, неудержимые слезы. Соленые капли падали на голые колени, на предплечья, сжатые до синяков.

– Ненавижу, – шептала Аля сквозь рыдания. – Ненавижу тебя. Ненавижу это тело. Ненавижу свою жизнь.

Она не знала, кому адресованы эти слова – себе, миру, какой-то высшей силе, жестоко подшутившей над ней. Подобрав ноги, она обняла колени и раскачивалась взад-вперед, захлебываясь рыданиями. Иногда, сквозь шум в ушах, она слышала собственный голос – жалкий, дрожащий.

– Почему? Почему я? Что я такого сделала?

Аля не помнила, сколько просидела так. В какой-то момент слезы иссякли, оставив после себя опустошение и головную боль. Она поднялась на затекших ногах и на автомате оделась; случайно коснулась живота и поморщилась от отвращения, представив, как колышется жир под кожей.

Она вышла из ванной, словно зомби, и снова оказалась в коридоре. И опять ей померещилось, что из зеркала смотрит кто-то другой – злое, искаженное ненавистью лицо, пародия на её собственное. Черты заострились, глаза превратились в узкие щели, губы искривились в злой гримасе.

– Жирная! Бесполезная! – голос существа напоминал металлический скрежет. – Никто тебя никогда не полюбит! Особенно в этом теле!

– Перестань, – Аля сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. – Замолчи.

Отражение засмеялось – безумным, издевательским смехом.

– Отвратительная! Ты думаешь, Роман когда-нибудь посмотрит на такую, как ты? Ты думаешь, Ноктюрн полюбил бы тебя, если бы увидел настоящую? Не твой идеальный образ, а… это?

Отражение обвело рукой свой силуэт, и Але показалось, что она видит каждый изъян, каждую складку, каждый лишний грамм жира – словно под рентгеном.

– Ненавижу тебя! – закричала Аля, и её голос эхом отразился от стен пустой квартиры.

Она осела на пол перед зеркалом, словно из неё выкачали все силы. Слез больше не было – осталась только пустота, бездонная и холодная.

Она машинально достала из рюкзака свернутый в трубочку портрет с идеальным образом. Агата вернула эту картину, сказав, что Аля сама должна найти ответ.

Пальцы дрожали, когда она разворачивала рисунок. Оттуда на неё всё так же смотрела красавица в изумрудно-зеленом платье – стройная, изящная, уверенная в себе.

Та Александра, которой она никогда не станет в этом мире.

– Я готова, – прошептала она, обращаясь к нарисованной девушке. Собственный голос прозвучал глухо, но решительно. – Я хочу стать тобой. Я готова стать с тобой одним целым. Исчезнуть здесь. Пусть никто не вспомнит обо мне. Пусть даже мои родители забудут, что у них была дочь по имени Александра Кострова. Это лучше, чем… чем то, что есть сейчас.

Она даже не знала, можно ли говорить такое вслух. Возможно, требовался особый ритуал, особое время, особое место. Но сейчас Аля не могла ждать. Чувствовала, что если не сделает этот шаг сейчас, то либо сойдет с ума, либо… найдет другой, гораздо более жестокий выход.

За её спиной щелкнул замок – кто-то открыл входную дверь. Аля вздрогнула и быстро свернула картину, пряча её за спиной. Через секунду в коридор вошла мама, на ходу снимая шарф: стройная, подтянутая, с идеальной укладкой и макияжем, несмотря на рабочий день и ветреную погоду.

– Алька, ты дома? – окликнула она, удивленно замечая дочь, сидящую на полу. – Почему сидишь в темноте?

– Я… – голос Али звучал хрипло после плача.

Мама включила свет в коридоре, и яркие лучи больно ударили по воспаленным глазам. Аля сощурилась, посмотрев на мать снизу вверх и почувствовав себя ещё более жалкой, ничтожной. Мама заметила опухшее лицо дочери, её покрасневшие глаза, припухшие веки. В её взгляде мелькнуло беспокойство, но тут же сменилось привычным снисходительным выражением – так смотрят на капризного ребенка, который в тысячный раз устраивает истерику из-за сломанной игрушки.

– Опять сидишь и страдаешь? – она покачала головой, стянула сапоги на каблуке и уверенным шагом прошла в коридор. – Ох, Алька, Алька… Ну что с тобой поделаешь?

В этих словах не было настоящего интереса, настоящего беспокойства. «Что с тобой поделаешь?» – этот риторический вопрос не требовал ответа. Вопрос человека, который давно смирился с тем, что решения нет, и даже не пытается его найти.

Мама поставила на столик в прихожей пакеты с покупками. От одного из них исходил сладкий запах свежей выпечки.

– Послушай, давай сегодня не будем снова обсуждать твои комплексы? – предложила она, доставая из пакетов покупки. – Я так устала на работе. Клиентки как с ума посходили. Еле успела в магазин заскочить…

Она достала из пакета коробку с тортом, украшенным кремовыми розочками.

– Я купила тортик для папы, завтра у него важный день на работе, хочу порадовать, – сказала она, любовно поглаживая коробку. – Твой отец так нервничает из-за этой презентации. Знаешь, они могут получить большой контракт…

«Она даже не спросила, почему я плакала. Не спросила, что случилось. Сразу о своих проблемах, о папе, о работе…»

– Ты тоже можешь попробовать, – мама кивнула на торт, – хоть и «худеющая».

Последнее слово она выделила с легкой иронией, с той особой интонацией, которую Аля ненавидела больше всего на свете. Интонацией, говорящей: «Мы обе знаем, что у тебя ничего не получится, но я сделаю вид, что верю, чтобы не обидеть».

– Не стоит переживать по пустякам, – продолжала мама, распаковывая остальные покупки и подмигивая коту Рыжику. – Подумаешь, вес. У всех бывают проблемы… У меня вот истеричные клиентки почти каждый день, и ничего, справляюсь.

Она продолжала говорить, но Аля уже не слушала. Что-то взорвалось внутри неё, разбило последнюю чашу терпения. Всё накопившееся за годы – обида, боль, разочарование, ненависть к себе и миру – выплеснулось в одно мгновение.

Все произошло как в замедленной съемке. Она увидела собственную руку, тянущуюся к торту. Увидела удивленное лицо матери. Почувствовала вес коробки, когда выхватила её из маминых рук. А затем с силой швырнула торт в стену.

Коробка раскрылась в полете, и крем разлетелся фонтаном, оставляя на светлых обоях уродливые бурые пятна. Бисквит рассыпался крошками по полу. Один из кремовых цветков прилип к полке с фотографиями, медленно сползая вниз липким следом.

На секунду в прихожей воцарилась мертвая тишина.

– Подавись своим дурацким тортиком! – закричала Аля, задыхаясь от ярости. Её трясло, словно в лихорадке. – Тебе никогда не понять моих проблем, ведь ты всегда была стройной и красивой! Отстань от меня со своей едой! Или по-другому заботиться ты просто не умеешь?

Мама застыла, широко раскрыв глаза. На её бежевом кардигане виднелись капли крема, а один локон выбился из идеальной прически. Такого за всё время их совместной жизни ещё не случалось. Аля никогда не кричала, никогда не спорила, всегда была тихой, послушной дочерью. Немного замкнутой, немного странной, но всегда вежливой. И вдруг – такая вспышка.

– Да как ты смеешь? – мама нашла в себе силы ответить, и в её голосе Аля различила одновременно шок, возмущение и совершенно искреннее непонимание. – Я для тебя стараюсь, забочусь, а ты… швыряешься тортами? Вообще с ума сошла?

Её лицо побледнело, а потом стало покрываться красными пятнами – верный признак гнева. Она всегда краснела неравномерно, пятнами, и это очень её смущало. Она тщательно скрывала эту особенность под тональным кремом, но сейчас, от неожиданности и ярости, не смогла совладать с собой.

– Ты не заботишься! – Аля уже не могла остановиться. Слёзы снова хлынули из глаз, но теперь это были слезы ярости, а не отчаяния. – Ты просто делаешь вид! Тебе на меня плевать! Тебе всегда было на меня плевать! Ты только изображаешь хорошую мать, чтобы подружки не сплетничали!

– Замолчи! – мама повысила голос, вытирая крем с кардигана и оставляя на ткани жирные разводы. – Не смей так разговаривать с собственной матерью! Я тебя растила, образование даю, одеваю, кормлю…

– Да, кормишь! Только этим и занимаешься! – Аля задыхалась от рыданий и ярости. – Почему ты не доела, Аля? Почему ты всё время ешь, Аля? – она передразнивала мать, и ей казалось, что вся горечь последних лет выливается в этой издевательской интонации. – А ты хоть раз спросила, как я себя чувствую? Хоть раз поинтересовалась, почему я плачу по ночам? Почему меня никто не приглашает на дни рождения? Почему у меня нет друзей? Ты заметила, что я похудеть пытаюсь? Что мне плохо и одиноко?

Аля видела, что её слова ранят мать, попадают в цель, и какая-то темная часть её существа наслаждалась этим. Наконец-то она может дать сдачи. Наконец-то она не просто жалкая толстуха, а человек, способный причинить боль.

– Ты драматизируешь, – отрезала мама, и её голос звучал неожиданно холодно, как нож, разрезающий тишину. – Твой возраст у всех непростой. Я через это проходила.

– Ты? – горький смех Али больше напоминал лай или стон. – Ты же всегда была красоткой! Все мальчики за тобой бегали! Папа до сих пор говорит, что влюбился в тебя с первого взгляда! Откуда тебе знать, каково быть уродиной, над которой все смеются?

На лице матери появилось что-то похожее на боль, странное, почти детское выражение внезапно уязвленного человека. Но она быстро скрыла это за маской строгости, выпрямила спину, подняла подбородок – как делала всегда, когда хотела показать своё превосходство.

– Я не собираюсь это в-высслушивать, – отчеканила она, от волнения слегка запинаясь. – Я целый день работала. А ты тут устраиваешь истерики и портишь мебель. Давай сюда свой телефон. Ты наказана.

– Бери! – Аля швырнула телефон на пол с такой силой, что тот подпрыгнул и проскользил по паркету до самой стены. – Забирай! Мне уже всё равно!

– Что значит «всё равно»? – мать нахмурилась, наклоняясь за телефоном, на экране которого теперь красовалась паутина трещин. – Что ты задумала?

В её голосе впервые за весь разговор послышалось настоящее беспокойство, даже испуг. Но Аля уже не слушала. Она схватила рюкзак, накинула первую попавшуюся тоненькую куртку и выбежала из квартиры, громко хлопнув дверью.

На лестничной площадке она на секунду замерла, переводя дыхание. За дверью слышались шаги матери, её голос: «Аля! Аля, вернись сейчас же!»

Но Аля уже бежала вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Ещё недавно она бы никогда не решилась так сбегать – слишком неуклюже, слишком заметно для окружающих. Сейчас ей было всё равно.

Холодный октябрьский ветер ударил в лицо, когда она выскочила из подъезда. Вечерние сумерки уже сгущались, превращая серый Зимнеградск в город-призрак. Мимо проходили редкие прохожие, усталые после работы, спешащие домой, в тепло. Никому не было дела до зареванной девушки, выскочившей из подъезда.

Аля шла, не разбирая дороги, лишь бы подальше от дома, от матери, от своей проклятой жизни. Она даже не замечала, как слезы размазывались по лицу от порывов ветра.

В голове билась только одна мысль:

«Завтра всё закончится. Завтра я буду свободна, на Ткани Снов, навсегда с Ноктюрном».

Как странно, что решение пришло только сейчас. Она годами мучилась, ненавидела себя, своё тело, свою жизнь. Прокручивала в голове десятки сценариев, как всё могло бы быть иначе. Но именно сегодня, именно сейчас она поняла, что никогда не сможет стать счастливой в этом теле, в этом мире. Что выход только один – «трансформация».

Соседка Антонина Андреевна в это время традиционно выгуливала своих такс, с трудом перебиравших лапами. Увидев Алю, она окликнула:

– Аленька! Куда это ты вся нараспашку? А ну-ка домой и оденься тепло, простудишься!

Но Аля прошла мимо, не отвечая, даже не поворачивая головы.

«Скоро никто из них даже не вспомнит, что я существовала».

Она не знала, как долго бродила по городу. Ноги гудели, дыхание сбилось, живот урчал от голода. В какой-то момент она оказалась у старого железнодорожного переезда. Мимо с грохотом пронесся поезд, заставив её вздрогнуть от неожиданности. В голову на миг пришла жуткая мысль: просто шаг вперед, на рельсы, и всё – никаких проблем, ни боли, ни издевательств…

Но нет. Это было бы слишком жестоко – по отношению к машинисту, к случайным свидетелям. И потом, Агата говорила о другом пути. О Ткани Снов, о перевоплощении.

Аля развернулась и побрела к городской набережной. В какой-то момент ноги сами привели её к мосту через реку Зимницу. Старый чугунный мост с полуразрушенными перилами построили ещё в начале прошлого века, когда Зимнеградск считался важным промышленным центром.

С моста в ясную погоду открывался вид на весь город: старинные здания в центре, панельные и кирпичные многоэтажки на окраинах, шпили двух церквей и башня с часами на здании администрации.

Но сейчас город терялся в сумерках. Только тут и там мерцали огоньки окон да желтели фонари в парке вдоль набережной. Река внизу казалась черной, бездонной, словно портал в иной мир. Аля стояла, опершись о холодные перила, и смотрела, как тусклый свет отражается в тёмной воде причудливыми узорами.

Странное спокойствие нахлынуло на неё – спокойствие человека, принявшего окончательное решение. Больше не осталось сомнений и страхов. Только ясность и решимость.

Завтра вечером она вернется сюда. Завтра всё закончится раз и навсегда. Она прыгнет с моста в ледяную октябрьскую воду, и Александра Кострова исчезнет из этого мира. А в другой реальности, на Ткани Снов, она станет прекрасной девушкой с картины. Будет жить во дворце, танцевать на балах, любить и быть любимой.

«Это не самоубийство. Это… перевоплощение. Трансформация. Я не умру – я просто стану другой».

Сколько раз она читала в интернете истории людей, которые не выдержали издевательств и решились на самоубийство? Сколько видела новостей о подростках, сделавших последний шаг с крыши? И каждый раз втайне понимала их, завидовала такой решимости.

Но сейчас ей нужно было не умирать, а только перейти из одного мира в другой. Исчезнуть здесь, чтобы возродиться там, на Ткани Снов.

Даже мысль о том, что никто не вспомнит о прежней Але, что все воспоминания о ней исчезнут из мироздания, больше не пугала. Не осталось никакой привязанности к этому миру, к этой жизни.

«Что хорошего в этих воспоминаниях? Боль, одиночество, насмешки, вечное чувство неполноценности…»

Ветер усиливался, пронизывал насквозь. Аля поёжилась, но не уходила. Ей казалось, что река внизу зовет её, обещает покой и забвение.

– До завтра, – прошептала она, обращаясь к тёмной воде внизу. На секунду ей показалось, что вода отозвалась – легким всплеском, будто река ответила:

«Жду тебя».

Она развернулась и медленно пошла прочь от моста, не оглядываясь. Завтра начнется новая жизнь. Завтра она станет той, кем всегда должна была быть.

И только где-то в глубине души тоненький голос спрашивал:

«Но что если Агата ошиблась? Что если Ткани Снов не существует, и за чертой – только тьма и пустота?»

Но Аля не слушала. Она давно привыкла не слушать тихих голосов внутри себя.

Глава 12. Ртуть и туман

В полночь Аля провалилась в сон – не плоский, как старая киноплёнка, а глубокий, объёмный, пульсирующий; яркий – до рези в глазах, чувственный – до мурашек по коже. Вместо обещанного свидания с Ноктюрном во дворце она оказалась… там.

***

Она осторожно шагнула вперёд. Зеркальная девушка тоже приблизилась; улыбка стала шире, глаза сверкнули, как изумруды под солнцем.

Сердце Али отчаянно колотилось. Она чувствовала каждый удар: в висках, в горле, в кончиках пальцев. Воздух загустел, дышать было трудно. Голова кружилась, словно она смотрела вниз на краю обрыва.