Прядильщица Снов

– Нравится? – спросил он, хотя ответ был очевиден.

– Это… это прекрасно, – прошептала Аля, не в силах выразить словами всю глубину охвативших её чувств.

Он что-то сказал, но слова стали отдаляться, размываться. Море, звёзды, песок – всё начало терять чёткость, словно кто-то стирал рисунок ластиком.

– Ноктюрн! – закричала она, но её голос уже не принадлежал миру снов.

***

Звук будильника безжалостно вырвал Алю из объятий сна. Она подскочила на кровати, судорожно хватая воздух ртом, словно действительно тонула. Первым желанием было выключить злосчастный телефон и попытаться вернуться туда. Но она знала, что это невозможно. Сон ушёл, растворился, оставив после себя только горькое ощущение потери и тоску по чему-то недостижимому.

– Аля! Подъём! – мамин голос доносился из кухни. – Опоздаешь в школу!

Школа. Последнее место, куда ей хотелось идти сейчас.

Вместо того чтобы встать и начать собираться, она потянулась к прикроватной тумбочке, где лежал её дневник снов. Решила записать всё, пока воспоминания свежи, пока она всё ещё чувствовала тепло рук Ноктюрна, всё ещё слышала шум волн, всё ещё ощущала вкус соли на губах.

Ручка летала по бумаге, оставляя след её воспоминаний:

«Сегодня я снова была там. И снова встретила его. Мы танцевали, а потом пошли в сад с фонтанами и теми самими призрачными яблоками.

Ноктюрн рассказал мне, что его мать владеет всей этой красотой. Что он там одинок, окружённый тенями и призраками.

А потом мы пошли к морю. К настоящему морю! Вода светилась, песок был тёплым, звёзды – огромными.

Я хочу вернуться. Хочу остаться. Хочу быть с ним – красивая, стройная, уверенная в себе. Хочу слушать его музыку, танцевать с ним, смотреть в его глаза, в которых отражаются звёзды.

Как остаться навсегда?»

– Аля! – мама уже стояла в дверях её комнаты, уперев руки в бока. – Ты меня слышишь? Пятнадцать минут до выхода!

– Мам, я не пойду сегодня, – Аля не отрывалась от дневника. – Я плохо себя чувствую.

Это не было ложью. Она действительно чувствовала себя плохо – разбитой, опустошённой, тоскующей по миру, которого не существует.

– Что случилось? – мама подошла ближе, положила ладонь ей на лоб. – Температуры нет.

– Просто… слабость, – Аля вяло отмахнулась. – И голова кружится.

Мама посмотрела на неё подозрительно:

– Тогда я вызову врача. Он осмотрит тебя и решит, можешь ли ты оставаться дома.

Шах и мат. Врач не найдёт никаких физических симптомов. И тогда у мамы будет ещё больше причин считать, что она просто «прячется от проблем».

– Ладно, – сдалась Аля. – Я пойду. Дай мне пятнадцать минут.

Мама победно улыбнулась и вышла из комнаты. А Аля с тоской закрыла дневник, спрятав его в ящик тумбочки.

Ещё один день в аду. Но, может быть, после неё ждала ещё одна ночь в раю.

***

Аля опоздала на урок математики. Намеренно шла медленно, пытаясь оттянуть неизбежное. Но когда она всё-таки вошла в класс, стало ещё хуже.

– Кострова! – Ирина Сергеевна, математичка, прервала объяснение новой темы. – Ты считаешь, что можешь приходить, когда вздумается?

– Извините, – пробормотала Аля, пытаясь проскользнуть к своему месту как можно незаметнее.

– Ещё одно опоздание, и я вызываю родителей в школу! – её голос резал, как нож. – Ясно?

– Да, Ирина Сергеевна, – Аля уже почти добралась до своей парты, когда услышала:

– Видимо, жир помешал быстро идти, – это, конечно, съязвила Полина, сидящая рядом с Романом, через проход от неё.

Приглушённые смешки прокатились по классу. Аля сжалась, но продолжила путь к своему месту. Краем глаза она увидела, как Полина демонстративно кладёт голову Роману на плечо. А он – о, это самое болезненное – поднимает руку и проводит по её идеальным волосам, как будто делал это тысячу раз прежде.

«Так вот как далеко они зашли. За один день».

Боль пронзила сердце, но странным образом она казалась… приглушённой. Словно Аля наблюдала ее через стекло или толщу воды. Словно все происходило не с ней, а с кем-то другим.

Аля села за парту, достала тетрадь, но вместо того, чтобы записывать лекцию Ирины Сергеевны, открыла последнюю чистую, нетронутую страницу. Рука сама потянулась к карандашу. Первые линии легли на бумагу почти без участия сознания – контур лица, очертания глаз, изгиб губ.

Ноктюрн.

Она рисовала его, как наяву, видя каждую черту его лица. Высокий лоб, прямой нос, глубоко посаженные глаза с длинными ресницами, мягкие губы с едва заметной улыбкой. Кудри, спадающие на лоб небрежной волной.

Сначала штрихи получались неуверенными, робкими. Но с каждой минутой рука становилась тверже, а линии – чётче. Она добавляла детали, выделяя скулы, подбородок, тени на лице.

Самыми сложными оказались глаза. Как передать на бумаге особый свет, что жил в них? Как показать бесконечную глубину? Как изобразить звёзды, отражающиеся в них?

Аля рисовала, полностью погрузившись в процесс, забыв о классе, об Ирине Сергеевне, о Полине и Романе. Существовали только она, лист бумаги и образ, который она пыталась воссоздать.

«Это для него. Я покажу ему, когда вернусь. Я хочу, чтобы он знал, что я думаю о нём даже здесь, в реальном мире».

Последние штрихи – лёгкая тень под глазами, едва заметные морщинки в уголках губ, когда он улыбается, родинка на скуле – точно такая же, как у Романа, но гораздо более миловидная. И вот он – Ноктюрн. Смотрит на неё с листа бумаги, почти живой, почти настоящий.

– Кострова! Чем ты занимаешься?

Голос Ирины Сергеевны вернул её в реальность. Аля подняла голову, моргая, словно только что проснулась:

– Я… я записываю.

– Да? И что я только что сказала?

Тишина. Она понятия не имела, о чём шла речь последние полчаса.

– Я так и думала, – учительница поджала губы. – Давай сюда дневник, «два» за урок. Исправлю, когда принесёшь полный конспект сегодняшней темы.

Аля покорно дала учительнице дневник, совсем не расстроившись из-за плохой оценки, как будто её получила не она, не настоящая Александра, а глупая толстушка Алька.

Новые смешки. Но они словно доносились издалека, из другого мира, который всё меньше и меньше имел значение.

Она вернулась к рисунку, добавляя последние детали. Вот так. Теперь он идеален.

Наконец прозвенел звонок. Аля осторожно вырвала лист с рисунком из тетради и аккуратно сложила его, спрятав в карман рюкзака.

«Сегодня ночью я подарю его тебе. И, может быть, останусь навсегда».

Ученики поспешно собирали вещи, торопясь на перемену. Аля не спешила – ей нравилось уходить последней, чтобы не привлекать внимание толпы, а потом… потом ещё предстояло четыре урока ада.

Она всё ещё сидела за партой, когда мимо проходил Роман, как всегда, в наушниках, отстранённый от всего мира. Но вдруг его взгляд упал на стол Али, где лежала открытая тетрадь с отпечатком рисунка – не сам рисунок, но лишь едва различимый след.

Роман остановился. На мгновение – всего на долю секунды – она заметила это. Его глаза сузились, словно он пытался что-то разглядеть, вспомнить, понять.

Их взгляды встретились. И на миг – короткий, как вспышка молнии – Але показалось, что она видит в его глазах что-то… знакомое. Это нечто не принадлежало Роману, но могло принадлежать…

Ноктюрну?

Но момент прошёл. Роман отвернулся и пошёл к выходу, а она осталась сидеть, охваченная странным, необъяснимым чувством, что границы между сном и явью становятся всё тоньше и тоньше.

Остаток школьного дня превратился в бесконечную пытку. На химии Полина «случайно» пролила на тетрадь Али что-то едкое и фиолетовое, оставив на страницах расплывающееся пятно, похожее по форме на свинью.

– Смотрите, даже реактивы говорят этой жирной свинье худеть, а она всё не понимает, – хихикнула Лунева, и несколько девочек послушным хором подхватили этот смех.

На физкультуре Алю, как всегда, выбрали в команду последней, с громкими вздохами и закатыванием глаз.

– Жребий выпал Кострову выбрать, – объяснила Соня, капитан первой команды, словно оправдываясь перед своими игроками. – В следующий раз она будет у вас, обещаю.

Никто не сказал: «Хорошо, что ты у нас, Аля». Никто не хлопнул по плечу с дежурной поддержкой. В столовой ей «случайно» подставили подножку, когда она шла с полным подносом. Картофельное пюре, котлета и компот оказались частично на полу, частично на её брюках. Громкий хохот не оставил сомнений – это было сделано намеренно.

– Ну извини, – деланно раскаялся Дима, пряча ухмылку за рукой. – Я не заметил твои… размеры.

Аля собирала остатки обеда, купленного впервые за последние три недели, а пожилая уборщица недовольно качала головой:

– Что ж ты такая неуклюжая! Посмотри, сколько добра перевела.

И всё время – контраст. Мучительный, бесконечный контраст между этим адом и тем раем из снов. Между грубыми тычками и толчками в коридоре и нежным прикосновениями Ноктюрна. Между злыми, колючими взглядами и его глазами, полными звёзд.

Там она чувствовала себя лёгкой, почти невесомой, а здесь каждый шаг – борьба с собой и насмешками. Там музыка лилась из самого воздуха и наполняла душу радостью, а здесь аккомпанементом ей был только язвительный шёпот за спиной и издевательский смех.

После уроков Аля увидела Романа с Полиной в школьном дворе. Она что-то оживленно рассказывала, размахивая руками, а он слушал с едва заметной улыбкой, сжимая традиционный наушник. На мгновение их взгляды снова пересеклись. Аля искала в его глазах хоть что-то от Ноктюрна – ту теплоту, то понимание, ту связь. Но видела только усталую пустоту и, может быть, тень сожаления.

Он первым отвёл взгляд. Полина этого не заметила. Она продолжала говорить о тусовках, о своём очередном новом платье, о своих планах на него. О своей идеальной жизни, где нет места таким, как толстая Кострова. А Аля шла домой одна, сгорбившись под тяжестью дня и своих разбитых надежд.

***

Дома Аля первым делом пошла в свою комнату, чтобы взглянуть на портрет – ту версию себя, которая существует только в мире снов. Ей нужно было увидеть её, убедиться, что она реальна, что всё это не приснилось.

Но стена над кроватью была пуста. Вместо картины – лишь пустая рамка.

Сердце упало. Дрожащими руками она достала телефон и написала в семейный чат:

«Мам, пап, где моя картина из спальни???»

Ответ от отца пришёл почти мгновенно:

«Привет, Алька. Я забрал её на выставку в офис, помнишь? Ты разрешила».

Выставка. Разрешила.

Смутное воспоминание всплыло в памяти. Да, он спрашивал что-то про выставку талантов сотрудников и их семей. Спрашивал, можно ли взять портрет. И она, не придавая этому особого значения, согласилась. Это произошло до того, как она встретилась с Агатой и узнала, что картина – её пропуск в мир снов, её связующий мост с Ноктюрном.

«На сколько ты её забрал?»

«На неделю примерно. Что-то не так?»

На неделю. Целая неделя без картины, без возможности видеть своё второе «я» перед сном. Как теперь попасть в тот мир? Как встретиться с Ноктюрном?

«Нет, всё ок. Просто забыла»

«Она всем очень нравится! Говорят, что у тебя настоящий талант художника!»

Обычно такая похвала заставила бы её светиться от гордости. Но сейчас ей было не до того. Она села на кровать, обхватив колени руками.

Что, если без картины она не сможет вернуться? Что, если Ноктюрн будет ждать её, а она не придёт? Что, если она навсегда застрянет в этом мире, где она – никто, где над ней смеются, где ей больно от каждого взгляда, каждого слова?

Нужно попросить отца вернуть портрет. Но что она скажет? «Пап, принеси картину, она мой портал в волшебный мир»? «Пап, без неё я не могу встретиться со своим воображаемым другом»?

И он решит, что она окончательно сошла с ума или впала в детство, пытаясь уйти от реальности. Возможно, будет прав.

Нет, она справится без картины. Должен быть другой способ.

Аля вспомнила ощущение от танца с Ноктюрном, от его прикосновений, от его улыбки. Эти воспоминания жили внутри неё, а не на стене. Может быть, их достаточно? Может быть, сильное желание вернуться – это всё, что нужно?

«Ладно, пусть висит. Я рада, что она всем нравится».

«Приходи как-нибудь к нам на обед, покажу тебе выставку!»

«Обязательно».

Она отложила телефон в сторону. Сделала глубокий вдох. Выдох.

Всё будет хорошо. Она справится.

Вечер тянулся мучительно медленно. Уроки делать не хотелось, но она заставляла себя – чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о картине, о Ноктюрне, о Романе, о бесконечной несправедливости мира.

Ближе к ночи Аля достала из рюкзака свой рисунок, сделанный сегодня в классе. Лицо Ноктюрна, нарисованное карандашом на тетрадном листе, смотрело на неё с нежностью и лёгкой грустью. Не такая уж плохая замена портрету, если подумать.

Она бережно разгладила складки на бумаге. Вот его глаза – те самые, что видят в ней красоту, недоступную взглядам обычных людей. Вот его губы, тронутые мягкой загадочной улыбкой.

Аля положила дневник снов под подушку и легла в постель, прижимая к груди рисунок Ноктюрна. Закрыла глаза и попыталась представить бальный зал, хрустальные люстры, звуки вальса.

«Пожалуйста, пусть у меня получится. Пожалуйста, позволь мне вернуться»

***

Сон действительно пришёл, но…

Она снова попала в школу. Не в свою нынешнюю, а в московскую, где училась до переезда в Зимнеградск. Коридоры казались бесконечными, эхо шагов отражалось от стерильно-белых стен, всюду мелькали лица – много лиц, смутно знакомых, но искажённых, как в кривом зеркале.

– Алька-свинья! – кричал кто-то из толпы, и его голос подхватывали другие, словно молитву: – Алька-свинья! Алька-свинья!

Она бежала прочь от этих голосов, но коридор закручивался спиралью, возвращая её туда же, откуда она тщетно пыталась уйти.

– Ты думала, что можешь стать красивой? – это уже голос Полины, но лицо не её. Черты постоянно менялись, перетекали одна в другую. – Ты думала, что кто-то может тебя полюбить?

Спортзал. Она стояла посреди площадки, а вокруг сидели ученики на скамейках – смеялись, показывали пальцем. Физрук, Игорь Петрович, держал неестественно огромный мяч в руках.

– Кострова! Живот втянуть! Ноги на ширине плеч! Да что ж ты такая бесполезная!

Он бросил мяч, и тот отлетел прямо Але в лицо. Она закрыла глаза, ожидая удара…

…но удара не последовало. Вместо этого она оказалась в школьной столовой. Перед ней – поднос с едой, но вся она гнила на глазах, покрывалась плесенью, превращалась в отвратительную слизь.

– Кушай, Алечка, – это голос мамы, но, когда она подняла голову, увидела лицо Агаты. – Кушай и расти большой.

Её глаза выглядели странно: слишком глубокие, слишком гипнотические, будто за ними скрывалась целая вселенная пустоты.

Аля отшатнулась от стола, но наткнулась на кого-то позади. Обернулась – Роман, но искаженный, как на плохой фотографии. Слишком близко посаженные глаза хищно щурились, а рот растянулся в язвительной улыбке:

– Ты правда думала, что я могу быть твоим Ноктюрном? Что такой, как я, может полюбить тебя?

И его лицо начало плавиться, стекать, как воск, превращаясь в уродливую морду чудовища с множеством глаз и ртов, каждый из которых смеялся своим особенным смехом.

Аля закричала, но из горла вырвался только хрип. Попыталась бежать, но ноги словно приросли к полу. А это существо, уже совсем не похожее на Романа, приближалось, тянуло к ней руки с чересчур длинными, искривлёнными пальцами:

– Ты никогда не вернёшься туда, Аля. Никогда не увидишь его снова…

Она проснулась с криком, задыхаясь от ужаса. Сердце билось где-то в горле, ладони взмокли от пота. За окном – предрассветные сумерки, самое тёмное время ночи. В руках – смятый, разорванный рисунок Ноктюрна. Она не помнила, как это сделала – должно быть, во сне, в панике.

Слёзы навернулись на глаза. Не только от кошмара, но и от осознания – она не попала туда. Она не увидела его. Вместо прекрасного дворца снов – этот искажённый, жуткий лабиринт страхов и комплексов.

А впереди – ещё один день в школе. Ещё один день насмешек, унижений и боли. И никакого спасения, никакого убежища даже во сне.

Аля взглянула на испорченный рисунок, на его лицо, разделённое надвое рваной линией. Может быть, это знак? Может быть, он никогда не был настоящим?

Нет. Он настоящий. Их связь настоящая.

Она соскочила с кровати, бросилась к письменному столу. Достала скотч, бережно соединила разорванные части рисунка. Он выглядел помятым, жалким, но это всё, что у неё осталось.

В коридоре послышались шаги – отец собирался на работу. Она вышла из комнаты, всё ещё в пижаме, со следами слёз на лице:

– Пап, – голос прозвучал хрипло, – мне нужна моя картина.

Он удивлённо поднял брови:

– Аля? Что случилось? Ты плакала?

– Просто принеси её сегодня, – настаивала она, игнорируя вопрос. – Это важно.

– Но она висит на самом видном месте, все её хвалят…

– Пап, – она стиснула кулаки, ощущая обжигающую боль внутри, – это моя картина. Мне она нужнее, чем твоим коллегам. Пожалуйста. Сегодня.

Он посмотрел на неё долго, изучающе, словно впервые видел. Может быть, так и есть – она редко проявляла настойчивость, редко что-то требовала.

– Хорошо, – наконец кивнул он. – Будет тебе картина. Но что происходит, Алечка?

– Ничего, – она отвернулась. – Просто верни её.

И отправилась в свою комнату, оставив отца недоуменно смотреть ей вслед. Она сожалела, что нельзя объяснить ему всё. Сожалела, что он никогда не поймёт, насколько важна для неё эта картина и тот мир, куда она позволяла попасть.

Мир, где она не Алька-свинья и не «уродливая жируха». Мир, где она – красивая и уверенная в себе Александра, достойная нежной романтики и трепетной любви.

Глава 10. Плеск волн и обломки морских звёзд

Аля просидела весь урок истории, уткнувшись в дневник снов. Твердый синий переплет со спиральным символом и глазом она спрятала за учебником, чтобы скрыть от посторонних глаз сокровенное убежище. Карандаш бегал по белому листу, и из хаоса фантазий рождались стройные очертания дворца – того самого места, где она чувствовала себя наконец-то красивой, настоящей и принятой.

Выступающие башенки, витиеватые арки, сверкающие шпили – все это казалось более реальным, чем скучные даты на доске. Рука двигалась сама, прорисовывая каждую деталь. Каждую тень. Каждый блик лунного света на стенах из серебристого камня и стекла.

Аля добавила несколько штрихов к роскошной лестнице, ведущей в бальный зал.

– Кострова, может, ты нам ответишь на вопрос? – донесся до нее голос учительницы, но звук этот будто шел через толщу воды и не имел никакого значения.

Аля вздрогнула и подняла взгляд, встретившись с двумя десятками любопытных глаз. Щеки налились жаром, а горло сдавил тяжелый комок страха. Что ей сказать? Она не слышала вопроса. Не понимала, о чем вообще говорили последние десять минут.

– Я… я не знаю.

Короткий смешок прошелестел по классу. Аля невольно повернула голову туда, где сидели Полина со своей свитой. Лунева, как обычно, даже не удосужилась спрятать презрительную улыбку. Аля сглотнула, вновь опустив глаза к своему дневнику.

– Что у тебя там такое интересное, что важнее моего урока? – Мария Сергеевна шагнула к ее парте, и Аля инстинктивно прикрыла рисунок ладонью.

– Просто заметки, извините.

Звонок прозвенел так неожиданно, что Аля вздрогнула. Спасена. Пока учительница разочарованно отворачивалась, она быстро спрятала дневник в рюкзак. Но облегчение оказалось лишь мимолётным. Стоило выйти из класса, как она увидела их – Романа и Полину. Они шли по коридору, держась за руки, Полина что-то щебетала, улыбаясь так, будто рассказывала о самой забавной вещи на свете. А он… он слушал.

Сердце отчаянно сжалось. Аля попыталась проскользнуть мимо, стать незаметной, прозрачной, раствориться в воздухе. Не тут-то было.

– Смотрите, кто тут. Наша художница. Что рисуешь, Кострова? Еды не хватает, так хоть нарисуешь себе?

Аля ускорила шаг, но внутри все сжалось еще сильнее. Глупые, глупые слезы уже подступали к горлу. Нельзя плакать. Только не здесь. Не при нем. Она мельком взглянула на Романа, но его лицо оставалось непроницаемым.

«Но это же он! Те же черные волны волос. Те же голубые глаза. Тот же благородный профиль. Просто здесь он совсем другой. Здесь он не тот, кто ждет меня во сне».

***

На большой перемене Аля устроилась в дальнем углу библиотеки – единственном месте, где можно спрятаться от всех. Здесь пахло пылью и старой бумагой, слабый свет из высоких окон рассеивался пятнами на потертом ковре. Аля снова достала свой дневник и открыла чистый лист, мягко хрустнувший под пальцами. Карандаш скользнул по бумаге, выводя тонкие изящные линии бальной залы.

А затем появился он. Ноктюрн.

Волнистые пряди волос обрамляли бледное лицо, на губах играла таинственная полуулыбка. Точеные черты лица Романа, но совсем другой взгляд – мягкий, внимательный, полный невысказанной нежности. Аля вывела последнюю линию и с удовлетворением посмотрела на рисунок. Тяжело вздохнула и зажмурилась, чувствуя, как внутри растекается тепло к этому человеку, противоречиво смешанное с давящей тревогой. Возможно, она не могла изменить реальность, но в своих снах… в своих снах становилась кем угодно. Во снах. Но сны – это всего лишь сны.

Звонок выдернул ее из мира собственных мыслей, и Аля неохотно отправилась на следующий урок, крепко прижимая к груди дневник снов.

***

К обеденному перерыву Аля чувствовала себя выжатой, как лимон. Столовая встретила ее гулом голосов, звоном посуды и запахом подгоревшего масла. Аля оглядела помещение: все столики заняты, кроме одного в самом углу. Она встала в очередь за подносом, но после очередного насмешливого взгляда решение пришло само собой. Она пройдет мимо еды. Просто возьмет стакан воды. Просто…

Прозрачный пластиковый стакан в руке, несколько шагов до свободного столика – кажется, это не так уж сложно. Но стоило ей пройти мимо стола, где сидела Полина со своей свитой, как она услышала:

– Смотрите-ка, девочки! Кострова на диете! – голос Лизы, лучшей подруги Полины, сочился ядом.

– Вовремя, – подхватила Даша, размешивая овощной салат в тарелке. – Еще лет пять такой диеты, и, может, она даже в двери проходить начнет.

Полина громко, надрывно рассмеялась, откинув назад идеально уложенные светлые волосы:

– Ты что, не знаешь? Она на водной диете. Это когда ты смотришь на воду и представляешь, что это еда.

Новый взрыв хохота. Аля крепче сжала стакан, чувствуя, как пластик жалобно хрустнул в ее руке. Несколько капель выплеснулось на пол.

– Эй, полегче! – продолжила Лиза. – А то ведь можно раздавить. Прямо как весы.

– Аккуратнее с водичкой, Кострова! – подхватила Полина. – А то затопишь нам тут все, ходить негде будет.

Они все смеялись. Все. И даже Роман, сидевший рядом с Полиной, как обычно, не вымолвил ни слова в ее защиту. Просто смотрел куда-то мимо, словно происходящее его не касалось.

Аля сделала глубокий вдох. Раньше она бы расплакалась. Раньше убежала бы, спотыкаясь, чувствуя, как слезы застилают глаза. Но теперь… теперь у нее был тот другой мир. Мир, где ее ждали. Мир, где ее любили.

«Это не имеет значения. Они не настоящие. Настоящее – только то, что происходит там. Во Дворце».

Она села за пустой столик, аккуратно поставила стакан с водой и достала дневник снов, робко провела карандашом по бумаге. И вновь на листе проступил силуэт дворца, бального зала и его – прекрасного ночного принца, чье имя она произносила с трепетом даже в мыслях. Ноктюрн.

***

Дома Алю встретил отец – сегодня у него был сокращенный рабочий день. У его ног, сонно моргая большими желтыми глазами, терся уютный кот Рыжик. Увидев отца, Аля крепко сжала руках потрепанный рюкзак, в котором среди учебников и тетрадей лежал ее дневник снов.

«Мой портрет. Принёс ли он его с работы?»

– Привет, моя художница, – улыбнулся папа, когда Аля поскорее нырнула в квартиру, кутаясь в пальто, напитавшееся промозглым октябрьским холодом. – Как прошел день?

– Нормально, – привычно ответила она. А затем сразу перешла к делу: – Пап, а ты забрал мой портрет с выставки?

Папа слегка нахмурился.

– Да, конечно. Он в портфеле. А почему ты передумала? Всем коллегам очень понравился твой рисунок.

Аля протянула руку и погладила шелковистую шерсть Рыжика, отчего кот довольно замурчал.

– Я просто хочу его немного доработать, – она старалась, чтобы голос звучал непринужденно.

На самом деле, она не собиралась ничего менять в рисунке. Этот портрет был создан для другого мира. Для снов. Для Ноктюрна. Портрет – портал из ада в рай.