скачать книгу бесплатно
Его темные глаза блеснули отчаяньем.
– Я уже вспомнил многое, пожалуй, слишком многое, … но воспоминания не хотят связываться воедино, пока это лишь беспорядочные, хаотические всплески моей жизни…
Побледнев, Эвелина закусила губу и посмотрела ему в лицо. На секунду, безумная надежда вспыхнула в ее душе. Возможно, рано или поздно, он вспомнит все, но хочет ли она этого? Она внезапно рассердилась на саму себя. Она сама не знает, чего хочет. Даже если князь временно лишился памяти, он же не лишился мозгов! Даже сейчас, когда он, возможно, потерял память, князь Острожский слишком опасный человек, чтобы пытаться играть с ним в игры. Она не сумела оценить его по достоинству много лет назад и проиграла. Теперь она должна быть осторожна.
– Вы помните те отношения, которые существовали между нами? – едва слышно, одними губами, спросила она.
– Да.
Красивое лицо герцога не дрогнуло, когда он безжалостно добавил:
– За несколько лет брака мы спали вместе всего несколько раз. Я хотел бы вспомнить, каким именно шантажом мне удалось жениться на вас.
– Вам лучше этого не вспоминать.
Герцог почувствовал, как дрогнули в его руке пальцы Эвелины.
– В любом случае, я благодарен вам за сына, – бесстрастно досказал он. – Хотя не могу сказать, чтобы меня устраивали сложившиеся обстоятельства моей личной жизни. Это вовсе не означает, – добавил он, увидев, как расширились от страха глаза молодой женщины, – что я намерен категорически настаивать на своих супружеских правах.
– Благодарю вас.
В голосе Эвелины послышалось облегчение.
Герцог со смутным неудовольствием увидел, что от его слов ее напряжение несколько ослабло.
– Если за время моего отсутствия вам удалось определенным образом устроить свою жизнь и найти человека…, – начал говорить он, пристально наблюдая за ее реакцией на свои слова.
– Благодарю вас, нет! – быстро перебила его Эвелина. – Я не могу сказать, что я испытывала к вам пламенную страсть, когда выходила за вас замуж, – она опустила глаза под внимательным взглядом герцога, – но меня устраивал этот брак.
– Устроит ли он вас теперь? – спросил герцог, с болью сердечной решая выяснить этот вопрос до конца. – Или вам было бы предпочтительнее считать меня мертвым? Я не хочу вам угрожать, Эвелина, но рано или поздно, я начну требовать от вас той близости, которая бывает между мужем и женой. Даже будь вы не настолько красивы, я бы стал говорить об этом. Один сын, по нынешним временам, слишком слабая надежда на продолжение рода.
– Близость и любовь – разные вещи, – бесцветным голосом сказала Эвелина, не поднимая головы. – Если вы потребуете от меня только близости и детей, то наш брак вполне меня устроит.
– А ваша любовь принадлежит Господу нашему, надо полагать? – изогнув бровь, резче, чем намеревался, спросил герцог, не в силах сдержать своего разочарования.
– Да! – Эвелина настороженно и холодно смотрела на него. – Но можете быть уверены, я никогда не изменяла и не собиралась изменять вам как жена.
– Отрадно слышать, – пробормотал герцог в задумчивости.
Откинувшись на спинку сиденья кареты, он прикрыл глаза и надолго замолчал, раздумывая над только что состоявшимся странным разговором со своей женой. Интуиция, необычайно сильно развившаяся у него за последние пять лет в качестве компенсации за потерю памяти, подсказывала ему, что спокойно сидевшая рядом с ним прекрасная молодая женщина пребывала в состоянии, близком к панике. Он буквально чувствовал флюиды страха, недоверия, перемешанные со странным чувством какого-то облегчения, исходившие от нее. Он никак не мог понять, почему она так настороженно отнеслась к его словам о потери памяти. Это была именно настороженность, не чувство изумления или недоверия, какие его сообщение о потери памяти вызвали, например, у Карла или у Дитгейма. Он мог твердо сказать, что Эвелина его узнала, она открыто сказала ему об этом, и что она ему поверила; то, что он не мог понять и объяснить, было то, почему она его опасалась. Сколько он не исследовал все еще темные закоулки своей памяти, он не мог вспомнить ни одного эпизода, когда он причинил ей вред или обидел ее. Все что он помнил и чувствовал, была всепоглощающая и всепрощающая страсть к этой женщине, которая стала частью его собственной души. Она же, прекрасная Эвелина Острожская, его жена, точно такая же, какой он помнил ее в своих снах и видел в воспоминаниях, казалась, не испытывала абсолютно никаких чувств и никакой радости от его возвращения и была совсем безразлична к нему. Даже более, за ее внешней вежливостью он чувствовал хорошо скрытый страх, в то время, как его сердце стремилось к ней, и он с трудом подавлял желание схватить ее в объятья, прижать к своей груди и осыпать поцелуями. В первый момент он не сделал этого только потому, что в ее глазах и в ее поведении явно сквозила растерянность и нежелание того, чтобы он к ней прикасался. Теперь, после непродолжительного общения, сидя рядом с ней в тесноте кареты и ощущая тепло ее тела рядом с собой, время от времени непреднамеренно касаясь края ее одежды, он чувствовал, что она еще больше старается отдалиться от него; ему даже в голову не приходило обнять или поцеловать ее – так старательно и искусно она возвела неприступные бастионы сдержанности между самой собой и своим мужем.
Погруженные в молчание, через несколько часов они въехали в Краков.
Город Краков, столица польского королевства, расположился на левом берегу реки Вислы, в том месте, где быстрая и полноводная река становилась судоходной. Основанный, по народной легенде, в IX веке славянским князем Краком, маленький городок, быстро развивающийся благодаря своему выгодном месторасположению, очень скоро стал желанной добычей для стремительно набирающих силу русских Галицких князей, наследников Мстислава Великого, и польских князей из династии Пястов. После погрома, учиненного монголо-татарами во время печально известного набега в 1241 году и ослабления могущества некоронованного владыки Червонной Руси князя Даниила Галицкого, новый краковский князь Болеслав Стыдливый начал застройку выморочного города, опираясь на магдебурское право. Во второй половине XIII века он учредил современный план города, с огромным для того времени и крупнейшим в Европе рыночным центром и сетью расположенных вокруг него в шахматном порядке улиц.
Коронация первого Польского короля из династии Пястов Владислава Локетка в 1320 году в Вавельском соборе Кракова окончательно определила судьбу этого города – с того времени он становится официальной столицей польских Пястов. Учреждение университета и библиотеки знаменовало открытую ориентацию Польских Пястов на западноевропейскую культуру, привнесенную в Польшу наследниками Анжуйской династии, королем Венгрии и Польши Людовиком (Лайошем) Великим и особенно его дочерью, молодой королевой Ядвигой. Супруг Ядвиги, в прошлом великий литовский князь Ягайло, получивший в 1385 году в результате Кревской унии руку молодой королевы и корону Польши под именем Владислава Ягелло, развернул широкомасштабное строительство города в готическом стиле, воздвиг новый кафедральный собор и королевский замок, поражающий своим великолепием. В городе была построена новая ратуша, суконные ряды, университетское здание и множество частных домой, принадлежавших знати и зажиточным горожанам. Будучи рачительным хозяином, польский король продолжил начатое его предшественниками сооружение крепких городских стен, украшенных мощными сторожевыми башнями. Хорошо защищенный, гарантирующий защиту торговли и покровительствующий культуре, Краков начала пятнадцатого века был уже необыкновенно привлекательным европейским городом.
Раздумывая над тем, почему узкие улочки Краковского предместья кажутся ему такими знакомыми, герцог с интересом рассматривал оживленные кварталы города.
– У меня в Кракове дом? – спросил он, оборачиваясь к жене.
– Да, – односложно ответила Эвелина, раздумывая о том, какой из двух домов в Кракове, которыми владели супруги Острожские, ей выбрать для того, чтобы остановиться. Первоначально, вместе с Андреем, она собиралась отправиться в дом, оставленный ей в наследство скончавшимся год назад отцом, воеводой Ставским. Но сейчас, когда вместе с ними был князь, она полагала, что было бы более разумным остановиться в доме на Подоле, принадлежавшем князю Острожскому и находившемуся недалеко от Вавеля.
Видимо, Гунар пришел к такому же заключению, потому что Эвелина заметила, что карета, прогрохотав по булыжным мостовым предместья, свернула в сторону городского центра.
– Наверное, я все-таки действительно провел достаточно долгое время в Кракове, – задумчиво сказал герцог, продолжая созерцать оживленные улицы со сновавшим по мостовым народом и величественным зданием собора и королевского дворца, показавшегося впереди.
– Вавель! – ткнул пальцем в окошко Андрей, с улыбкой оборачиваясь к отцу.
– И королевский дворец, – подтвердил герцог, не думая, поглощенный своими мыслями.
На шпилях Вавеля, кроме королевского знамени Польши, трепетали еще несколько флажков с гербами королевств, представители которых находились в Кракове по государственным делам.
– Чей это флаг? – Андрей снова ткнул пальцем в окошко, указывая на белое знамя со скакавшим на нем красным всадником.
Эвелина открыла было рот, чтобы ответить, но герцог опередил ее. Прижимая к себе хрупкое тельце Андрея, грозившего вывалиться из окна кареты в стремлении рассмотреть развивающиеся на ветру флаги, он, снова не задумываясь над ответом, сказал очевидное:
– Это знамя Литвы, Андрей. Как можно не узнать Погони? Наверное, великий князь Витовт гостит у своего брата в Кракове.
– Значит, вы помните! – не удержалась от восклицания Эвелина.
Герцог с сомнением покачал головой.
– Я бы не стал возлагать на подобные воспоминания больших надежд, – скупо сказал он. – Мой двойник, герцог Монлери провел в Пруссии почти пятнадцать лет. Участвовал в сражении под Грюнвальдом. Я уверен, что, как герцог Монлери, я был вполне в состоянии запомнить многие гербы польского и литовского рыцарства, тем более королевские гербы. Вполне вероятно, что я встречался и с самим великим литовским князем. Это ведь его флажок на башне?
– Я бы не стала ставить на то, что великий князь запомнил вас как герцога Монлериа! – чуть резче, чем намеревалась, заметила Эвелина.
Герцог промолчал. Усадив Андрея на колени, он, казалось, потерял интерес к происходящему на улицах Кракова и углубился в пространную беседу о методах воспитания Зиги Радзивилла. Эвелина исподтишка наблюдала за выражением его лица, пытаясь справиться с ощущение того, что она совершает ошибку. Возможно, она не должна была так открыто демонстрировать ему свою неприязнь, ведь он все-таки был ее мужем… Мужем! Она вздрогнула, вспомнив его замечание о том, что рано или поздно он намеревался потребовать от нее той близости, которая существует между мужем и женой. Она до сих пор очень помнила ту помесь брезгливого ужаса и порочного желания, которую она некогда испытывала в его объятьях в замке. Она также хорошо помнила, как изменились ее чувства к нему после замужества и что накануне Грюнвальда она была уже почти влюблена в своего красивого мужа, который с момента свадьбы не коснулся ее и пальцем. Или? Существовал еще тот странный чувственный сон, в котором она наслаждалась его близостью, сон, который она видела во время болезни, свалившей ее в Остроленке. Был ли это действительно сон? Во всяком случае, с насмешкой подумала она, только этот сон объяснял рождение Андрея. Сейчас она наблюдала за сменой выражений на лице воскресшего мужа и не понимала того, что с ней творилось. Когда он смотрел на нее или разговаривал с ней, ей хотелось как можно скорее избавиться от его внимания. Когда его внимание было обращено к Андрею, она с болезненным любопытством рассматривала его, снова и снова удивляясь его редкой изысканной красоте и фактом того, что сейчас, много лет спустя после того, как она, казалось, навсегда избавилась от него, он воскрес, словно Феникс, из пепла и снова вмешался в ее жизнь. Сколько она не раздумывала над тем, зачем он сделал это, она не могла найти подходящего объяснения. Может быть, он действительно потерял память? Если это так, то, возможно, им удастся договориться и придти к определенному компромиссу? Возможно, он ожидал от нее совершенно другого приема, в то время как она, помня прежнего решительного и бескомпромиссного князя Острожского, была слишком резка с ним, бедным европейским рыцарем, страдавшим от потери памяти. Она снова быстро взглянула на него из-под полуопущенных ресниц. Князь действительно казался расстроенным и разочарованным, несмотря на бодрый тон, каким он разговаривал с сыном. Эвелина с досадой прикусила губу, проклиная свою вспыльчивость. Подчиняясь мгновенному порыву, пришедшему ей в голову, она велела Гунару остановить карету.
Прервав разговор с Андреем, герцог выглянул в окно.
– В чем дело, Гунар, – удивленно спросил он, – если я не ошибаюсь, мы не доехали до моего дома целых два квартала.
Гунар и Эвелина переглянулись.
– И не смотрите на меня с такой надеждой, Эвелина, – не удержавшись, сказал герцог, оборачиваясь к жене. – Я же говорил вам, что достаточно долгое время прожил в Литве.
– Не думаю, что, как герцог Монлери, вы жили в Кракове в доме князя Острожского, – подчеркнуто кротко возразила ему Эвелина, и тут же пожалела о своих словах.
– Как бы то ни было, – герцог в расстройстве поднес руку к виску, словно у него заболела голова, – нам пора бы уже и приехать. Андрей устал, да и я тоже.
Эвелина смотрела на его сильную гибкую кисть с длинными пальцами, которые, против польской моды, не были унизаны многочисленными кольцами и печатками, и видела только одно единственное кольцо с голубым сапфиром. Кольцо, такое до боли знакомое, образ которого еще долгое время после Грюнвальда преследовал ее в кошмарных снах, в которых она снова и снова пыталась отыскать его тело на поле боя.
– Я помню это ваше кольцо, – внезапно сказала она. – Вы никогда не расставались с ним. На его внутренней стороне герб королевы Ядвиги.
Темные глаза герцога неожиданно блеснули открытой неприязнью.
– Откуда вы это взяли? – почти враждебно спросил он.
Эвелина протянула руку и коснулась его ладони.
– Позвольте?
Не дожидаясь разрешения герцога, которого словно обожгло легкое прикосновение к руке ее пальцев, она с усилием высвободила с его безымянного пальца кольцо и, мельком взглянув на внутреннюю поверхность, вскрикнула:
– Я же говорила вам! Это герб королевы!
С трудом оторвавшись от созерцания ее бледного прекрасного лица, озарившегося улыбкой радости, герцог взглянул на кольцо.
– Это всего лишь герб дома Анжу, – сказал он, наблюдая за выражением ее лица. – Хотя… вы правы, польская королева Ядвига была дочерью Людовика Анжуйского и носила его герб.
– Вы всегда избегали говорить об этом кольце, – медленно проговорила Эвелина. – Разве это не кольцо королевы?
– О нет! – герцог даже рассмеялся от ее предположения. – Это кольцо моего отца. Он приходился сводным братом Людовику Анжуйскому, королю Венгрии и Польши. Следовательно, польская королева была мне теткой.
Теперь уже Эвелина беспомощным жестом поднесла руку ко лбу.
– Это просто кошмар какой-то, – расстроено сказала она. – Вы, кажется, поставили себе целью убедить меня в том, что вы – не князь Острожский.
– Эвелина, – мягко сказал герцог, наклоняясь к ней. – Я тот человек, который был князем Острожским. Я вернулся. Не беспокойтесь, все будет хорошо.
Совсем рядом с собой Эвелина увидела его лицо, успев отметить длинные темные, как у девушки, ресницы, скрывавшие от нее его темные глаза. В тот же миг карету сильно встряхнуло на выбоине мостовой и от этого движения Эвелина чуть не упала ему на колени. Он заботливо придержал ее за локоть, она почувствовала на своей руке тепло обхватившей ее его ладони, которое непостижимым образом вдруг словно обожгло ее, заставив вспыхнуть румянцем ее щеки. Она непроизвольным движением отодвинулась от него, на секунду ей показалось, что его губы искривились в насмешливой улыбке, но уже в следующую минуту она увидела в его глазах неосознанное раздражение и высокомерие, которое она никогда не замечала прежде в его взорах, обращенных к ней.
– Простите меня, Острожский! – в ту же секунду быстро сказала она. – Я все еще никак не могу привыкнуть к мысли о том, что это именно вы едете со мной в карете и мы в Кракове. Я не хотела вас обидеть, я просто приучила себя не принимать помощь и знаки внимания от других мужчин. И, пожалуйста не смотрите на меня взглядом Андрея, которого я лишила сладкого за обедом.
Андрей весело рассмеялся.
– Не волнуйся, папа, я не ем сладкого, она шутит. Надеюсь, ты ее не боишься? А то Марженка как-то раз сказала мне, что слышала, как ее отец, пан Доманский, беседуя с другим паном на королевском приеме сказал, что мама такая невероятно красивая женщина, что он ее просто боится!
Герцогу показалось, что в светлых глазах Эвелины засветились насмешливые огоньки. Скорее всего, это было отражение света факела в руках Гунара, стоявшего возле кареты и смотревшего на них через открытую им дверцу.
Андрей выскочил из кареты первым, и, радуясь возможности размять затекшие ноги, побежал к дому, как заяц. Выйдя вслед за ним, герцог остановился возле ступеней и предложил Эвелине опереться на его руку. Без всяких возражений вложив в его руку свою затянутую в перчатку ладонь, она вслед за ним вышла из кареты. На секунду он ощутил беглую тяжесть ее тела, почувствовал запах ее волос, когда она, остановившись рядом с ним, откинула с головы капюшон плаща.
– Посмотрите, сколько звезд! – не удержалась от восклицания она.
Герцог поднял глаза к небу. Прямо над их головами было темное высокое северное небо с далекими холодными мелкими звездами. Оно было так непохожее на бархатное небо Италии с мохнатыми крупными бутонами звезд, что у него невольно вырвался тихий вопрос:
– Вы помните небо Италии, Эвелина?
– Нет, – с тихим смешком ответила ему Эвелина. – За те два года, которые я прожила в Италии, у меня не было времени смотреть на небо. Ваши трубадуры были слишком навязчивы, а мои кузены слишком быстро хватались за шпаги. Чтобы предотвращать кровопролитие, мне приходилось рано ложиться спать.
В темноте июльской ночи Эвелина увидела прежнюю ослепительную белозубую улыбку, озарившую лицо герцога, и внезапно почувствовала, как сильнее застучало ее сердце.
Глава 5
Краков, Польша, август 1416 г
Люди герцога прибыли в Краков наутро следующего дня. Обширный старинный особняк на Шляхетской улице был огромен и вместителен, в конюшнях могло поместиться такое количество лошадей, которых хватило бы на то, чтобы собрать рыцарский отряд для штурма Вавеля. С женой, свободно говорившей по-немецки и по-итальянски, герцог не имел никаких проблем с размещением и устройством своих людей.
– Всего чуть больше сотни человек, девочка, – доложил Эвелине вечером того же дня невозмутимый Гунар. – Большинство из них итальянцы и испанцы. Все – профессиональные наемники, очень жестко дисциплинированные. Ни один из них не вышел на ночь в город.
Эвелина взволнованно ходила по гостиной. Она провела бессонную ночь, размышляя о том, какие последствия будет иметь для нее неожиданное воскресение ее мужа.
– Тебя что-то беспокоит, девочка? – осмелился спросить ее Гунар.
– О Гунар! – с укором сказала Эвелина. – Ты же знаешь, что меня беспокоит! У меня плохое предчувствие. Добром все это не кончится, помяни мое слово.
– Он вспомнит, девочка. Он обязательно все вспомнит! – убежденно сказал старик.
– У него не так много времени! Если он не вспомнил все в течение этих шести лет, как я могу быть уверена, что он вспомнит сейчас! Через день в дверь начнут ломиться гости, знакомые, последует приглашение в Вавель! Что я буду с ним делать? Если он сам не уверен, что он – князь Острожский!
– Но мы-то знаем это.
– Не могу же я вложить это знание в его голову! – вспылила Эвелина. – Так же, как я не в состоянии одолжить ему свою память!
Гунар предпринял еще одну попытку успокоить ее. Он положил ей руку на плечо, другой рукой отвел с ее лица упавшие волосы и тихо, проникновенно сказал:
– Возьми себя в руки, девочка. Положись на волю Божью.
Эвелина несколько раз глубоко вздохнула, успокаиваясь.
– Пожалуй, это единственное, что я могу сейчас сделать.
Гунар поднял глаза и увидел стоящего на ступенях лестницы, ведущей со второго этажа в холл, князя Острожского, его бледное напряженное лицо, стиснутые челюсти и крепко сжатые губы. Молодой князь почувствовал его взгляд, взмахнул темными ресницами, и Гунар заметил просквозившее в его темных глазах несвойственное всегда самоуверенному и решительному князю выражение растерянности. В следующую минуту, к вящему изумлению Гунара, Острожский покачнулся и вынужден был схватиться рукой за перила лестницы, чтобы не упасть. Князь находился в нескольких метрах от Гунара, и старик с еще большим изумлением увидел, что на его бледном высоком лбу выступила испарина. Гунар уже открыл было рот, чтобы позвать Эвелину, но взгляд князя неожиданно стал осмысленным, в нем ясно читалось предостережение. Гунар закрыл рот, покачал головой, и ничего не сказал.
Князь повернулся и, бесшумно ступая, стал подниматься вверх по лестнице.
Герцог чувствовал, что он едва держится на ногах. Перед его глазами мелькали, сменяя друг друга, картины битв, сражений, переговоров, лица людей, зарева пожарищ… Отчаяние, прозвучавшее в голосе Эвелины, потрясло его, расстроило до глубины души, почти до слез; и сквозь пелену тумана, заволакивающего, по обыкновению, часть его памяти, внезапно стали проступать и шевелиться мохнатые тени воспоминаний, неясные, неопределенные и бесформенные, но уже пробудившиеся к жизни и не ускользающие от него, подобно утреннему туману, как это было ранее.
Он дошел до верхней гостиной, чувствуя подступающую к горлу тошноту и головокружение от обилия нахлынувших на него чувств и воспоминаний, со вздохом облегчения опустился в глубокое мягкое кресло и велел появившемуся в дверях мальчику-лакею принести ему вина.
Потягивая старое, выдержанное вино из монастырских подвалов, он пытался собрать появляющиеся из ниоткуда и исчезавшие в никуда, подобно в калейдоскопе, образы воедино, связать их в осмысленные картины и воспоминания его прошлого, но не мог. Они скользили через его мозг, как вода сквозь пальцы, но не исчезали совсем, а спустя некоторое время, появлялись снова, уже более полные, стремительно обрастая деталями, и, как не парадоксально, даже запахами и звуками.
Герцог не помнил, как долго он находился в гостиной, полностью погруженный в свои мысли и воспоминания, он не слышал, как вошел дворецкий, чтобы зажечь свечи и растопить камин. Он очнулся только после того, как рядом с ним прошелестели юбки платья Эвелины. Он поднял голову и встретил ее обеспокоенный взгляд.
– Что с вами, князь? – спросила она, мельком взглянув на пару пустых бутылок, стоявших возле кресла.
– Этот дом, кажется, заполнен привидениями далекого прошлого, – сказал герцог, делая усилие, чтобы вернуться в повседневный мир из своих воспоминаний. – Мне кажется, у меня начинаются галлюцинации.
– Это хороший знак, – заметила Эвелина, внимательно глядя на него. – Если ваши галлюцинации и привидения не являются результатом поглощения алкоголя.
Герцог усмехнулся.
– Ваш муж не пил?
– Почему вы говорите о себе в третьем лице и прошедшем времени?
– Потому что совершенно сбит с толку, – отозвался герцог, отставляя в сторону бокал с вином. – Что-то словно сдвинулось в моем сознании с того момента, как я снова увидел вас и Андрея. Какие-то смутные воспоминания, обрывки снов… совершенно другая жизнь по сравнению с той, что я вел последние шесть лет в Венеции, такая пугающе знакомая и незнакомая… Мне очень жаль, что мое появление в Кракове создаст вам столько проблем.
