скачать книгу бесплатно
– Ерунда! – вскричала донна Лусия. – Этот милый человек ясно сказал, что тебе покровительствовал польский король. Ты просто поедешь ко двору и спросишь у него, где они находятся. Зная твою воинственную и предприимчивую натуру, я уверена, что ты получил за службу какие-нибудь владения, следовательно, твоя семья может спокойно жить там. Боже мой, у меня есть законный внук!
– Я бы на вашем месте подождал радоваться, – вздохнул герцог, принимая из рук слуги тонкую фарфоровую чашечку с ароматным напитком. – Разве вы забыли, что этот барон именовал меня князем Острожским. Родственником польского короля.
– Ты и есть его родственник, – подумав, сказала испанка. – По отцу ты принадлежишь к французским Анжу, а, насколько мне известно, покойная польская королевы была дочерью Людовика Анжуйского, венгерского короля.
– Тетушка, ваше увлечение политикой в один прекрасный день сослужит вам плохую службу.
– Что же здесь плохого? – удивилась донна Лусия. – Знание генеалогии очень сильно упрощает жизнь.
– Боже мой, вы говорите как Эвелина! – непроизвольно вырвалось у герцога.
– Правда? – донна Лусия с улыбкой смотрела на молодого человека. – Тогда, думаю, она мне понравится. К тому же, она, видимо, знатного рода, правда, принадлежит к этому варварскому племени. Твой барон сказал, что она красива.
Герцог поставил чашку на край изящного, орехового дерева столика, находившегося рядом с креслом.
– Она не только красива, она, по-видимому, из рода венецианских Контарини. По крайней мере, если Бартоломео Контарини не врет.
Донна Лусия широко раскрыла глаза.
– Вот это да! Венецианские Контарини? Это же великолепно! А причем тут малыш Бартоломео? Он же принадлежит к римской ветви?
– Он ее кузен, как и Энрике. Я тут не причем, это их слова.
– Боже, венецианские Контарини! – не могла опомниться от восторга донна Лусия. – Тогда девушка должна быть настоящей красавицей, как и ее бабка. Впрочем, их единственная кузина, Эвелина Контарини из Рима, тоже исключительно красивая девушка. Я встречалась с ней дет десять назад здесь, в Венеции, когда ты был в Прусии. Она, как две капли воды, похожа на свою бабку! Ты что же, никогда не видел ее портрет у покойного графа Лодовико?
– Господи, что за ужасный день сегодня! – простонал герцог, поднимаясь на ноги. – Сначала Диана Даванцатти, затем Энрике со своими скелетами из фамильных шкафов, потом Бартоломео Контарини, этот расфранченный индюк, который знает о моей жене больше, чем я сам! Теперь еще вы, тетушка! Так вы знали об этом чертовом портрете?! Вы даже встречались с Эвелиной Контарини?! Тогда радуйтесь, моя жена похожа на свою бабку как две капли воды! Потому что она и есть эта самая польская кузина Энрике, Эвелина Контарини!
Он быстро прошел через комнату, с треском захлопнув за собой тяжелую массивную дубовую дверь, и, несмотря на громкие протесты донны Лусии, удалился на свою половину дома.
Оставшись один, герцог сжал руками виски и попытался сосредоточиться. То, что его соотечественник говорили правду, он не сомневался, ибо теперь, после беседы с ним, все его неясные, отрывочные, путаные воспоминания о прошлом внезапно обрели некую систему. Герцог не любил вспоминать о своей жизни, вероятно потому, что он очень мало помнил о ней, и в такие мгновения чувствовал себя совершенно беспомощным. Разговор с Дитгеймом пробудил в его душе прежнюю, как в первые дни после того, как он пришел в сознание, тянущую душу тоску, то самое ощущение, что он должен что-то вспомнить, и непременно вспомнит это сейчас, стоит только сосредоточиться…. Но память не возвращалась. Герцог сотню раз повторил про себя свое новое имя, надеясь, что звук его пробудит в памяти хоть крохотную искру сознания. Бесполезно.
В сердцах, он рванул ворот камзола, задел едва зажившую, все еще беспокоившую его рану, полученную при Грюнвальде, и поморщился от боли. Еще некоторое время посидел на открытой веранде, всей грудью вдыхая влажный ночной воздух. С Большого канала тянуло сыростью. Слуги уже спали. Герцог закрыл окно, разделся и лег в постель. Долго не мог заснуть, а проснулся рано, с бешено колотящимся сердцем и все нараставшей тревогой в душе. Ночью он опять задел рану, видимо, острая боль разбудила его, но вместе с болью в сознании вспыхнуло видение склоненного над ним бледного, прекрасного, залитого слезами лица с казавшимися огромными синими глазами…. Он почти физически ощутил на своей щеке и плече тяжесть прикосновения шелковистых густых волос.
Герцог резким движением сел на постели, стараясь как можно дольше сохранить и запомнить свои видения и ощущения. Едва переводя дыхание, облизал пересохшие губы и, рывками разрывая тонкий батист сорочки, безжалостно надавил на только недавно закрывшуюся старую рану. Морщась от боли, он снова увидел перед своим внутренним взором прекрасное лицо в обрамлении светлых вьющихся волос, а потом все внезапно пришло в движение: в ушах его раздался топот коней, свист ветра, брань, крики на незнакомом гортанном языке, затем замелькали всадники в рысьих шкурах и бархатных беретах, и наконец, возникло чье-то волевое смуглое лицо с желтыми рысьими глазами. «Корибут!» – ударил в уши знакомый голос, в памяти тут же вспыхнуло другое лицо, одутловатое, нездорово бледное, но с яркими, живыми стального цвета глазами и глубокими морщинами возле рта. И снова голос: «Да, черт возьми, да! Она похожа, очень похожа на королеву, упокой господи ее душу!»
Кровь сочилась из-под пальцев герцога, которыми он сжимал раскрывшуюся рану, стекала по руке почти до локтя, заливая нежную пену белоснежных кружев отделки сорочки. Герцог не замечал этого. Сжав зубы от боли, он смотрел прямо перед собой широко открытыми глазами и жадно листал страницы неожиданно воскресшего прошлого. В эти минуты он был почти счастлив.
– Простите меня, ради бога, Монлери! – молодая жена графа Гвидо Кавальканте, урожденная Изабелла Контарини, коршуном налетела на герцога рано утром следующего дня, когда он едва успел выйти в приемную своего дома из столовой, где он наслаждался чашкой горячего травяного чая. Его покой был нарушен шумом открываемой входной двери и возбужденным голосом молодой женщины, которую он глубоко уважал за то, что она в короткий срок сумела сделать из его ветренного друга, поэта и дуэлянта, примерного семьянина.
– Монлери! Я услышала в городе потрясающую новость и не могла не увидеть вас! Эвелина Контарини ваша жена, Монлери? Это правда?
Герцог вздохнул.
– Надо полагать, вы тоже знакомы с ней, Изабелла?
– Да! – пылко вскричала молодая женщина. – Я познакомилась с Эвелиной десять лет назад в доме своего отца в Риме, когда я была еще совсем малышкой. Она с Бартоломео только что приехала в Рим, и весь город просто с ума сошел, увидев, как она прекрасна! К ней сватались все дееспособные мужчины, даже мой отец и Гвидо, которому тогда было двадцать пять. Она была так добра ко мне! Отец даже разрешил мне поехать вместе с ней в Венецию летом 1407 года. Это было самое счастливое время моего детства! Она звала меня Беллой, она любила и баловала меня, как свою собственную дочь, меня, которая не помнила своей матери, а мой отец, – Изабелла запнулась, безнадежно махнула рукой и добавила: – Вы сами знаете, что представляет из себя мой отец, не правда ли, Монлери?
– Что же вы хотите от меня, Изабелла? – после наступившей паузы, спросил герцог.
– Вы привезете ее в Венецию, Монлери? Боже мой, это будет таким счастьем! Я так рада, что она все-таки выбрала вас, а не того польского принца!
– Польского принца? – насторожился герцог.
– Ну да, польского принца, который сватался к ней в Прусии и с которым ее заставили обручиться. Она рассказывала мне о нем, и каждый раз при этом у нее были грустные глаза.
– Что она еще вам рассказывала, Изабелла?
– Вы ревнуете, Монлери? – рассмеялась молодая женщина, посмотрев на серьезное выражение, появившееся на лице герцога. – Она называла мне имя, но я его не помню. Помню только, что они сговорились с Бартоломео и, разыграв целое представление о ее мнимой смерти от холеры, удрали из Пруссии в Италию. Мне всегда почему то казалось, что она жалела об этом. Боже мой, после всех этих лет, я, может быть, снова увижу прекрасную Эвелину Контарини! Единственную женщину, которую я уважала и боготворила! Вы настоящий счастливчик, Монлери!
Герцог внимательно смотрел на взволнованную молодую женщину.
– Изабелла, – наконец, сказал он. – Вы заставляете меня по-настоящему волноваться. Если бы эти экзальтированные высказывания исходили бы из уст кого-либо другого, я бы просто закрыл на это глаза. У вас же, той, которую я считаю необычайно умной молодой женщиной, и к тому же, моим другом, я хочу спросить, что вы имеете в виду?!
– Лишь то, что я сказала! Вы настоящий счастливчик, Монлери! Эвелина Контарини – женщина, которую невозможно забыть!
– Звучит скорее, как проклятие, чем благословение! – пробормотал герцог.
В его памяти внезапно возникла картина огромной залы со стрельчатыми окнами, весьма необычной конструкции, пятиугольной комнаты, с круглым столом, расположенном посередине. За столом, суровые, в воинском облачении и в белых плащах с черными крестами на них, сидят пять рыцарей-монахов. Перед ними, в лучах утреннего солнечного света стоит прекрасная девушка в белом платье – Эвелина Валленрод! Он едва не произнес это имя вслух. Эвелина Валленрод? Что все это могло значить?!
Изабелла Кавальканти внимательно смотрела на него.
– Что с вами, Монлери? Вы начинаете вспоминать?
– Да, – медленно произнес герцог. – Что-то определенно начинает проясняться в моей памяти, но, к сожалению, эти воспоминания совершенно сбивают меня с толку. Надо полагать, Гвидо приехал в Венецию вместе с вами?
– О да, конечно, – рассеянно ответила Изабелла, думая о чем-то своем.
– И где же вы остановились?
– Конечно же, у Энрике Контарини! – Изабелла стряхнула с себя задумчивость и снова ринулась в бой. – Мы приехали вместе с моим римским кузеном Бартоломео. Кстати, когда он узнал, что я собираюсь к вам сегодня, он попросил меня передать вам, что в замке Мальборг Эвелина жила в доме своего дяди, комтура Валленрода. Возможно, поэтому вы можете вспомнить ее под именем Эвелины Валленрод.
Изабелла закончила и с сомнением взглянула на герцога.
– Надеюсь, эта информация как-то помогла вам, Монлери? Мне она кажется полным вздором. Судя по всему, в Польше у Эвелины была очень насыщенная жизнь.
Прикрыв рукой глаза, герцог пытался слушать, что говорила Изабелла, в то время как в памяти его мелькали картины пикника возле старого охотничьего домика в лесу, белое платье девушки с распущенными волосами, придерживаемыми тонким золотым обручем, она останавливается и с улыбкой протягивает ему руку …. Эвелина Валленрод! Затем – темно-вишневое платье с пеной белоснежных кружев, ее откинутая назад голова, полузакрытые глаза, волосы, светлым водопадом обрушившиеся на его плечи и руки, сжимающие ее в объятьях. Он словно снова почувствовал легкий запах лавандовой воды, исходящий от ее волос, вкус ее губ, сладость ее дыхания, сводящие его с ума… Затем в его памяти снова прозвучали ее холодные слова, сказанные с таким леденящим душу презрением, что ему захотелось заткнуть уши: «Мне все равно, жить или умереть! Вы понимаете это, самодовольный болван?!» Белая Роза Ордена, фройляйн Эвелина Валленрод!
– Монлери!
Он опомнился только после того, как ощутил, что Изабелла трясет его за плечо.
– С вами все в порядке, Луи?
От волнения Изабелла назвала его по имени, чего всегда избегала делать, потому что считала его необычайно привлекательным молодым человеком, принадлежащим, к тому же, к двум могущественным ветвям Анжуйского королевского дома.
– Да, конечно, Изабелла.
Герцог сделал вид, что не заметил ее оговорки.
Он уже хотел было предложить Изабелле выйти на воздух, на мощенную камнем площадку перед домом, окруженную каменной балюстрадой и увитую розами, как внезапная вспышка воспоминаний снова поразила его. На этот раз он увидел лицо еще не старой и прекрасно сохранившейся женщины лет сорока, встревоженное и напряженное, в то время почувствовал как к губам его прижимается край стеклянного сосуда с горьковатой тягучей жидкостью. «Пей, Львенок, все будет хорошо, – зазвучал в его ушах знакомый голос. – Королева была права, поляки действительно выиграли эту битву. Ты свободен. Спи!»
Изабелла Кавальканти с жалостью и страхом посмотрела в его внезапно побледневшее лицо.
В этот момент в приемную залу дома герцога в Венеции вошли еще две женщины, сопровождаемые тремя мужчинами.
– Гвидо! – с облегчением воскликнула Изабелла, узнавая в одном из них своего мужа.
– Что случилось? – почти в один голос воскликнули обе вошедшие женщины, моментально отмечая необыкновенную бледность герцога и встревоженный вид Изабеллы Кавальканти.
Одна из них была испанская тетушка герцога, а вторая – графиня Диана Даванцатти, вместе с которой появились граф Энрике Контарини и его римский кузен Бартоломео.
Герцог поднял глаза, чтобы сказать нечто, уверяющее всех присутствующих, что ничего не произошло, взглянул в лицо Дианы Даванцатти и некоторое время смотрел в него, не отрываясь, прежде чем, глядя прямо в ее глаза, неожиданно для самого себя произнес внезапно выскочившее в его памяти имя:
– Марина Верех!
К всеобщему изумлению, графиня Даванцатти вскрикнула, побледнела и упала в обморок.
Глава 2
Остроленка, Польша, июль 1416 г.
– Пан Тенчинский! – торжественно провозгласил Войцех, старый дворецкий замка в Остроленке, появляясь в дверях парадной залы для приемов.
Стоявшая у проема узкого стрельчатого окна молодая женщина вздохнула, взглянула в последний раз вдаль, на подернутые золотистой закатной дымкой остроконечные шпили городских костелов Остроленки, и, опустившись в кресло, нахмурила брови.
– Боже всемогущий! – с тоской в голосе сказала она. – Когда же, наконец, это кончится?
Стоявший подле нее управляющий почтительно молчал, опустив долу очи, чтобы не испытывать обычного смущения, с которым он всегда смотрел в лицо своей красивой молодой хозяйки.
Княгине Острожской было немногим больше двадцати трех лет. Какой-то странный каприз управлял поступками этой своевольной молодой женщины после преждевременной кончины ее мужа. Будучи необыкновенно хороша собой, она равнодушно отклоняла многочисленные предложения нового замужества от самой элиты польской знати, не делая никаких попыток вновь устроить свою судьбу. Спасаясь от докучливых ухаживаний назойливых поклонников, княгиня часто и подолгу жила в монастыре, а затем с пленительной улыбкой на устах снова появлялась в Кракове, ослепительно прекрасная и холодная, как лед. Время от времени по столице начинали циркулировать слухи о ее благоволении к пану Тенчинскому, племяннику каштеляна польского короля Владислава Второго Ягайло, распускаемые, по видимости, им же самим, но, в конечном счете, все они оказывались опровергнутыми. Князь Тенчинский в очередной раз просил руки пани Острожской у короля, молодая вдова безразлично повторяла свой отказ и вскоре вновь отправлялась в монастырь. Казалось, она не испытывала никакого интереса ни к кому из окружающих ее людей, кроме собственного маленького сына, и окончательно не порывала узы светской жизни, пожалуй, только ради него.
Два дня назад она благополучно возвратилась из своей очередной поездки в монастырь, но, вопреки обыкновению, не спешила в Краков, а вот уже третью неделю жила в родовом имении покойного мужа, Остроленке.
Дворецкий терпеливо ждал ответа.
– Как он только меня находит! Следит он за мной, что ли! – княгиня была чем-то сильно раздражена. – Скажите ему, что я не могу принять его сейчас. Если он изъявит желание подождать, приготовьте ему комнату.
Не успело смолкнуть в зале эхо ее слов, как высокие тяжелые двери растворились, и в залу стремительно вошел белокурый молодой человек с белесоватым шрамом, пресекавшим наискось его левую щеку.
Лицо княгини еще более омрачилось.
– Прибыл пан Збигнев из Олесницы, королевский секретарь, – так же невозмутимо, как и прошлый раз, доложил дворецкий, вновь появляясь на пороге залы.
– Гоните в шею! – резко сказал ворвавшийся без разрешения молодой человек со шрамом, пан Тенчинский.
– Станислав, – княгиня, наконец, удостоила его вниманием, но только для того, чтобы сделать замечание. – Потрудитесь не мешать мне, коли уж вы вошли, и вам было недостаточно моего нежелания вас видеть!
– Я должен уйти? – сердито спросил молодой человек.
– Да, так будет лучше.
– Но я хотел бы очень серьезно поговорить с вами, Эвелина!
– Хорошо, выйдите в сад, я буду там максимум через час, после того как приму королевского посла.
Пан Тенчинский повернулся и вышел.
– Передайте пану Олесницкому, – обратилась к дворецкому Эвелина, – что я приму его, как только он пожелает.
– Он уже высказал пожелание быть принятым немедленно, – сказал тот.
– Хорошо, тогда зовите его. Посмотрим, что он привез.
Эвелина Острожская вздохнула и подумала, что ей, скорее всего, снова придется вернуться в Краков. Последнее время король все чаще и чаще, со все усиливающейся настойчивостью, приглашал ее ко двору.
– Рад видеть вас во здравии, прекрасная пани Эвелина, – по обыкновению улыбаясь, приветствовал ее пан Збышек, который за шесть лет, прошедших со дня Грюнвальдской битвы превратился из худого долговязого юноши во вполне благообразного дородного молодого польского пана.
Он галантно преклонил перед ней колено, а затем едва коснувшись губами, поцеловал ей руку. – Это невероятно, но с каждым годом вы становитесь все красивее и красивее! – с веселым восхищением в голосе добавил он, улыбаясь ей искренней, а не стандартно придворной улыбкой, которую он успешно использовал при дворе короля Владислава Ягайло.
– А вы все любезнее и любезнее, Збышек, – рассмеялась Эвелина, предлагая ему выпить с дороги.
Королевский секретарь попросил медовухи. Он потратил некоторое время, пересказывая ей дворцовые сплетни, а затем, совершенно неожиданно для Эвелины, быстро, словно на одном дыхании, спросил: – До вас не доходило никаких слухов о вашем муже?
– О моем покойном муже? – осторожно переспросила Эвелина, недоумевая.
– Вот-вот, о вашем покойном муже, – сделав ударение на «покойном», подтвердил пан Збышек уже несколько спокойнее.
– Нет, – коротко сказала Эвелина. – И, опережая ваш вопрос, могу клятвенно заверить, что у меня в замке нет даже его привидения. А что за слухи, Збышек?
– Ничего особенного, – уклонился от ответа королевский секретарь. – И не надо так бледнеть, Эвелина. Князь Острожский умер и похоронен, все знают это.
– Ты заставляешь меня еще более беспокоиться, Збышек, – медленно проговорила Эвелина, прислушиваясь к зарождавшемуся в сердце ужасному предчувствию. – Что происходит? Он что, жив?!
Пан Олесницкий хлебнул еще один ковш медовухи. В его ответе, обращенном к молодой женщине, ясно послышалась увещевательная нота:
– Тебе не о чем беспокоиться, Эвелина. Что бы та не было, король защитит тебя и ребенка.
– Защитит? – повторила вслед за ним, как эхо, Эвелина. – От кого?! От моего покойного мужа?!
– Эвелина, – меняя тактику, твердо сказал пан Олесницкий. – Его королевское величество Владислав Второй хочет видеть тебя и Андрея при дворе.
– Воистину, сегодня день сюрпризов! По какому поводу, если не секрет?
– Когда король хочет кого-либо видеть, ему не нужно для этого никакого повода! – закричал, внезапно выходя из себя, пан Олесницкий. – Вы забываетесь, княгиня!
– Не кричи, Збышко, – устало сказала Эвелина. – И без тебя пан Станислав довел до головной боли. Я понимаю, что Ягайло не мог доверить никому, кроме тебя, говорить со мной на такую деликатную тему. Он дал тебе письменные распоряжения для меня, не правда ли? Когда мы должны ехать в Краков?
Пан Олесницкий вздохнул и обреченно ответил:
