Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

– Простите мою настойчивость, Виталий, – начала я, – но я к вам всё по тому же вопросу. Катя определила цену за картину вашего брата.

– Милая Лидия, я ведь подарил вам картину, – напомнил он со снисходительной улыбкой. – А я всегда держу слово! Забирайте! – он издал короткий смешок и махнул перед собой рукой выметающим жестом.

Я с улыбкой покачала головой.

– Я не могу принять картину в подарок. Я не принимаю подарков по такой цене.

– Лидия, ну по какой цене? Мне картина ничего не стоила!

– Картина обрела цену, Виталий. По оценке Кати она стоит полтора миллиона.

– Вот эта картина? – он ткнул по привычке пальцем туда, где картина висела до нашего приезда. – Она стоит полтора миллиона?

– Да. Сейчас картина стоит полтора миллиона, но как только имя вашего брата станет известным, картина вырастет в цене. Именно поэтому я предлагаю за неё двойную цену.

Я помолчала, ожидая его ответа, но он словно онемел.

– Итак? – поторопила я. – Если вы согласны, я прямо сейчас перечислю деньги.

– Подождите, Лидия, – Виталий потряс головой, словно вытрясывая оттуда всё, что до сих пор услышал, и ещё раз переспросил: – Вы готовы заплатить за эту картину три миллиона рублей?

– Нет, Виталий, я готова заплатить за эту картину три миллиона долларов.

Названная сумма отбросила его на спинку дивана, на лице его промелькнула странная череда эмоций: растерянность сменилась сожалением, потом печалью, а потом его лицо исказилось гневом, тотчас, впрочем, сменившемся гримасой страдания. Безмерно уставшим, вдруг осипшим голосом он спросил:

– Мой брат… он хороший художник?

– Да, Виталий, ваш брат хороший художник, – подтвердила я.

Медленно и аккуратно он поставил стакан на широкий деревянный подлокотник дивана и, наклонившись вперёд, обхватил голову руками. Не понимая, что происходит, я наклонилась и коснулась его плеча.

– Виталий…

Но он резко поднялся и устремился к выходу, едва не сбив с ног заходившую в салон Катю. Его сын, мрачно уставясь в пустой бокал в своей руке, остался безучастным.

– Макс, найди отца! – велела я и встала. – Эдвард, полагаю, нам лучше уехать, вашим родителям сейчас не до приёмов. Катюша, сделка отменяется.

– Простите, Лидия… – начал мямлить Катин жених, – мне жаль, что…

– Пустое, Эдвард, не извиняйтесь!

– Мама, его что, цена не устроила? – беспокоясь о своём, спросила Катя.

– Нет, Котёнок, думаю, причина в другом. Ты домой едешь?

– Конечно! Я дедулю должна отвезти и… мам, мне поговорить надо! Хотелось бы сегодня.

– Хорошо, детка.

Подошёл граф, поставил недопитый бокал с вином рядом со стаканом Виталия и, обняв меня за плечи, повёл к выходу. Я покаянно шепнула:

– Прости, Андрей, за вояж наш бестолковый.

– Что ты могла сделать? – возразил он и позвал: – Котик, догоняй!

Катя пристроилась с другой его стороны, он и её обнял, и мы вышли из мужского салона. Пройдя через весь дом и никого не встретив на пути, мы вышли во двор – удручающе-безжизненный в своей асфальтовой эстетике.

– У них тут люди пропадают, – пробормотала я, – ни Серёжи, ни Максима, ни хозяина, ни хозяйки. Эдвард абсолютно безучастный, будто в трансе. Катька, может, ты нам что прояснишь?

– У них семейная драма, – нехотя отозвалась Катя, – Алевтина была девушкой художника, старшего брата, а женой стала младшего – Виталия. Она с ним, я так понимаю, несчастлива, а теперь выясняется, что её любимый вовсе не бездарность, а талант.

– Ясно. Теперь понятно потрясение Виталия. Вероятно, он чувствовал себя и более успешным, и более ответственным, а следовательно, более достойным, чем брат, а теперь узнал цену работ брата. А с Эдвардом что случилось?

– А с Эдвардом… – Катя на мгновение замялась и отвела глаза, – я ему сказала, что пока не готова к браку.

– Ясно, – повторила я. – У меня ещё два вопроса, где твой отец и где твой брат?

– Папа успокаивает Алевтину. Она вниз спустилась как раз в тот момент, когда все рассматривали картину, и всё поняла. Бросилась в бега, а папа за ней. Куда Макс делся, я не знаю.

– Придется подождать. Может, в машину…

Договорить я не успела, меня прервал грохот двери, распахнувшейся, похоже, от удара ногой. На пороге стоял Виталий с картиной в руках.

– Заберите эту чёртову мазню! – заорал он. – Бога-ради, Лидия! Чтобы не было её в моём доме! – сбежав по ступенькам крыльца и пройдя мимо нас, он обрушил картину на крышу Катиного суперкара.

– Хорошо, Виталий, – примирительно проговорила я. – Катя, займись картиной!

Не встретив сопротивления, Виталий потерял воинственный запал, как-то сразу весь обмяк и, направляясь к нам, забормотал:

– Вы простите… бестолково так… мы с супругой ждали, готовились…

– Всё в порядке! – поспешила я заверить.

Граф, ответив учтивым наклоном головы, в тот же миг отошёл к Кате.

– Жизнь рушится… – жалко добавил Виталий. Он растерял весь свой апломб, всю горделивость. Взгляд его карих глаз напоминал взгляд пса, отвергнутого хозяином.

– Мне жаль, Виталий, но иногда разрушение отношений оборачивается их обновлением, – пробормотала я успокаивающе, хотя мне хотелось встряхнуть его, напомнить, что всего в жизни он добился сам, преодолевая и не такие трудности, как неблагодарность малоумной женщины, но вместо этого я дотронулась до его руки и произнесла очередное утешительное клише: – Если жизнь рушится, значит, уже готова дверь в новую жизнь, надо лишь набраться смелости открыть её. Вы же знаете, даже самые тяжёлые поражения ведут к новым возможностям.

Он уныло молчал. Не знаю, слышал ли он меня?..

В этот момент меня окликнул Серёжа, и я оглянулась. Серёжа и Макс спускались по ступенькам крыльца.

– Поехали домой, Девочка!

Я кивнула и, вновь обратившись к Виталию, добавила:

– Если вам потребуется помощь, я буду рада помочь. До свидания.

Мы простились с Виталием Сергеевичем – я тепло, Сергей сухо, и направились к машине.

Картина с крыши Катиного суперкара уже исчезла, Макс осваивал водительское кресло сестры, граф сидел на пассажирском сиденье, а Катюша – хозяйка дорогущего авто, высунув руку над плечом брата, махала нам с неудобного заднего сиденья.

Одна за другой и в той же последовательности – вначале суперкар Кати, потом Серёжи, машины тронулись со двора.

Когда мы выезжали из ворот, я оглянулась. Ссутулившийся и словно уменьшившийся в размерах Виталий смотрел нам вслед, а ворота тихонько ползли на место, укрывая от мира несчастье много лет проживших вместе людей.

«Сегодня я как хороший хирург умело вскрываю многолетние нарывы, – подумала я. – Обнаружила работу талантливого художника, а заодно и кое-как слепленную семью разрушила. Второй раз я оказываюсь между двух сводных братьев. В обоих случаях старшие талантливы, а младшие зависимы. Милан рассчитывал эксплуатировать талант брата, Виталий же, наоборот, утвердился и возрос на неудачах брата. В обоих случаях нездоровая зависимость разрушила жизни обоих братьев, – я вспомнила шальной взгляд Лукаша, его торчавшие в разные стороны соломенные волосы и спросила: – Помог ли тебе побег от брата добиться успеха? А Милан? Нашёл ли он свой путь без тебя?»

В молчании мы выехали из посёлка на трассу. Весна уже вытопила снег на открытом поле. Жирная влажная земля нежилась в лучах заходящего солнца и томилась паром, готовясь принять в себя семя. Стайки ворон бродили по ней, что-то искали, выклёвывали, иногда дрались, и более слабые перелетали на другое место.

– Алевтина расстроена, – произнёс Сергей, объясняя своё продолжительное отсутствие.

– Что так? – безразлично отозвалась я. – У неё появился шанс упасть в другие, любимые, а в настоящий момент отнюдь не нищие объятия. Есть шанс возродить любовь, конечно, если там есть что возрождать. Это Виталий полный банкрот.

– Тебе он понравился. Почему?

– Он тёплый.

– Он отбил женщину у родного брата.

– Он любил эту женщину. Он всю жизнь служил этой женщине. Он заботился и продолжает заботиться о сыне этой женщины и своего брата.

– Он знает, что Эдвард не его сын?

– Если и не знал, сегодня, думаю, узнает. Сегодня она ему расскажет всё, со всей жестокостью на какую способна.

– А ты откуда про Эдварда знаешь?

– Не знаю откуда, – пожала я плечами. – Поняла. Думаю, и Эдвард знает, кто его отец, и узнал об этом не вчера. Она что, в твоём присутствии мужу сцену закатила? Развод потребовала?

Сергей не ответил, взгляд его был устремлён на дорогу. «Серёжка, – позвала я мысленно, – к чёрту чужие страсти! Я тоскую». Он головы не повернул, я вновь отвернулась к окну и продолжала:

– Думаю, в юности брат для Виталия был кумиром. Настолько, что и женщина брата стала самой желанной. А поскольку брат о женщине не очень заботился, а скорее всего и вовсе не заботился, Виталий с готовностью взял это на себя. А она за брошенную к её ногам жизнь даже в благодарности ему отказала. И про сына правду утаила. А это дурацкое имя для сына, наверняка, из какого-нибудь романа вычитала, какой-нибудь литературный герой-любовник её мечтательную головку вскружил. Кстати, Катя Эдварду отказала. И, знаешь, я рада!

Серёжа внезапно съехал с трассы на обочину, и машина встала. «Теперь и мой час настал, – подумала я, – не зря же он отправил Макса в машину Кати».

Но Сергей молчал. Припав грудью на скрещенные на руле руки, он так долго молчал, что я не выдержала и первой прервала молчание:

– Серёжа, я пойму, если ты решил оставить меня. Ты не тревожься, я надеюсь удержать себя в руках и не устраивать драмы.

Приподняв бровь, он удивлённо посмотрел на меня. Потом усмехнулся и вкрадчиво спросил:

– Ты хочешь расстаться со мной? Да, Маленькая?

– Не хочу, – помотала я головой. – Я – не хочу! Ты подарил мне счастливую жизнь, и мне очень хорошо в этой жизни с тобой! Но это ничего не решает! Какая разница хочу я или не хочу, если ты соскучился? Когда-то ты соскучился разгульной жизнью. Исчерпав тягу к развлечениям до дна, ты стал вести жизнь респектабельного бизнесмена, создал себе имя и статус в среде богатых преуспевающих людей, овладел навыками светской жизни, но в конце концов соскучился и этими достижениями. Ты встретил меня и реализовал другую часть себя – стал замечательным мужем и отцом, воспитал замечательных детей. Но наши детки выросли, живут самостоятельной жизнью, и ты вновь скучаешь. Скучаешь, потому что всё уже изведано и дальше только повторение.

– Из того, что ты перечислила, я отказался только от разгульной жизни, остальное я присоединил к тому, что есть. Я не отказывался от своего европейского бизнеса, а срастил его, где возможно, с бизнесом в России. Я не отказывался от своих, как ты выразилась, светских навыков, и я не собираюсь отказываться от тебя и от детей! Да, я действительно вижу перед собой новые цели, но почему, чёрт возьми, мой путь к ним должен сопровождаться отказом от тебя? И что это «всё», позволь узнать, что «уже изведано»?

– Серёжа, сегодня я увидела в твоих глазах усталость и скуку. Скука просто так не появляется. Нельзя жить с человеком, который вызывает скуку.

– Да о какой скуке ты ведёшь речь? Я хочу тебя! И с годами только больше! Да, я устал! Устал, что ты всегда чем-то или кем-то занята! Когда мы дома, у нас нет возможности элементарно побыть вдвоём! То ты решаешь проблемы Марфы, то ты беспокоишься за Женю и поэтому тебе почему-то непременно нужно переговорить с Машей, а потом с Пашей или ещё чёрт знает с кем! Я тебя жду, а ты в это время прощальные поцелуи даришь! Увидеть свою женщину в объятиях другого, родного, как ты выразилась, мужчины, это как?.. Как, я спрашиваю? – Сергей откинулся на спинку кресла и устало добавил: – В одном ты права, я устал от такой жизни. Я хочу сам владеть своей женщиной, и целовать свою женщину я хочу сам.

– Если ты хочешь целовать свою женщину, так целуй её! Ты же весь день не прикасаешься ко мне, даже за руку не берёшь! Да что за руку, ты даже смотреть на меня отказываешься! Я сегодня весь день вижу либо профиль твой, либо затылок!

Он вновь взглянул на меня, и я умоляюще прошептала:

– Серёжка, мои губы целую вечность ждут твоего поцелуя.

Его рывок был стремительным – обхватив ладонью мой затылок, он притянул меня к жадному торопливому рту, откинул назад спинку кресла и вытянул меня к себе, на себя.

Забыв обо всём, мы занялись друг другом, отдавая целиком самого себя и забирая без остатка другого…

Прощаясь с ним на протяжении целого дня, после я не спешила в своё кресло, наслаждаясь вернувшейся возможностью смотреть в его глаза, целовать и ласкать его губы.

– Я люблю твои глаза, – ворковала я, – и искорки, которые в них танцуют, люблю. И губы твои люблю. Поцелуй меня! Уже много времени прошло, как ты меня целовал. О-о-о, ну почему, почему я всегда выпрашиваю у тебя поцелу…а-ах…

– Так?

– Да-а…

– А так?

– А-ах…

Его поцелуи унесли меня в состояние блаженного расслабления. Серёжа говорит, именно в такие минуты у меня самое податливое тело. Я застонала, когда он прошептал:

– Сколько ни пей тебя, всё мало… – его руки вновь наливались силой…

Машина летела по шоссе, рассекая светом фар густые влажные сумерки весеннего вечера. Отняв у жизни полтора часа на себя, мы торопились.

– Я боялась, что ты уже никогда не позволишь мне целовать тебя. Серёжка, мне было так страшно, – делилась я своими волнениями.

Его профиль был чётко очерчен в свете приборной доски.

– Не думал, что ты так легко откажешься от меня.

– Я не отказывалась от тебя, я тебя отпустила.

– Лучше бы ты меня держала, – он мельком взглянул на меня и добавил: – Лида, я устал бояться потерять тебя.

Слова прозвучали так, будто он взывал о помощи. Моё ухо уловило призыв, душа откликнулась тревогой, но разум отмахнулся: «Чего меня терять? Я – вот она, вся без остатка его!» Мой разум в тот момент занимали совсем другие вопросы.

– Почему ты не сказал, к кому обращалась старуха? – спросила я. – Помнишь, та, в Черногории, что сидела у входа в корчму? Я тогда решила, что про судьбу она тебе кричала.

– Испугался, – тотчас же ответил Сергей, словно я спрашивала о недавнем событии, и уточнил: – Вначале испугался. Потом придумывал варианты, как правду сказать… а потом посчитал за лучшее не смущать тебя. Я видел твоё влечение к Стефану, боялся, что под воздействием слов старухи влечение перерастёт в любовь.

– Я уже любила! И любила я тебя! – возразила я. – А старуха дурная провидица, если не сумела увидеть моей любви! Наговорила чепухи! Если бы не она, Стефан бы Дашу полюбил. Да он и так Дашу любит, только себе не признаётся, всё за навеянным старухой фантомом бежит. Нельзя ему без семьи, Серёжа! Как один, без родных, в своей Черногории будет? Опять на скалу отправится?

Стефан был одинок, отчаянно, страшно одинок, и Даша не смогла разделить его одиночества. Его одиночество в какой-то мере скрасила семья. Семью Стефан любил, может быть, не каждого, отдельного, её члена, но семью в целом. И домочадцы ему отвечали тем же – его не любили; уважали, испытывали благодарность, но не любили. Стефана это не беспокоило, он был удивительно свободен от чужого мнения. Ему было безразлично, что о нём думают или говорят, ни восхищение, ни осуждение его не заботили. И если Серёжа, который тоже не зависел от чужого мнения, предлагал окружающим взаимно-приятные отношения, то Стефан не испытывал потребности в эмоциональной окраске отношений, кажется, он и вовсе в отношениях не нуждался, а контакты с людьми воспринимал как неотвратимое обстоятельство жизни… «Кроме отношений с теми, кого он любит, – поспешно одумалась я, – а любит он Анюту, Катьку, Макса… я думаю, Дашу…»

– Нет, Серёжа, без семьи Стефану нельзя! Погибнет! – повторила я. – Все они, эти «ясновидящие» старухи, ловят людей на их же чувства! Черногорская знала об одиночестве Стефана, вот и посулила ему судьбу в лице первой встреченной женщины. Одной фразой и его отправила ложным путём, а в тебе ревность возбудила. Наша индийская отшельница в Кате насмотрела «порчу», а на самом деле трансформировала в утверждение твой страх передать свои пороки детям. Помнишь, ты задавался вопросом, как на детках отразится твоё вожделение, боялся близости во время беременности?

– Да, а ты убеждала меня в обратном. И как пылко убеждала!

Мы оба рассмеялись, оба вспомнив, с какой горячностью я уверяла, что купание в огненной целительной лаве, порождаемой нашим оргазмом, – это самое что ни на есть благотворное для развивающихся во мне деток.

– Тахмина вдобавок к «порче» ещё зачем-то похоть приплела, сама не понимая, что похоть и вожделение это не одно и то же. Похоть – это борьба гениталий, без чувств и привязанности, когда каждый из партнёров стремится использовать другого для собственной разрядки. Опустив подол и застегнув ширинку, два человека, как встретились чужими друг другу, так чужими и разошлись! Какое это к нам имеет отношение? Выброси, Серёжа, страхи из головы, Катюшка нормальная девушка, никем и никак не «порченная»! Распознав в себе женственность, наша девочка обретёт внутреннюю гармонию.

Не отрывая взгляда от дороги, Сергей протянул руку и привлёк меня к себе.

– Сокровище моё, – шепнул он и поцеловал меня в висок.

Мы едва повернули к усадьбе, как ворота стали разъезжаться. «Ждут, – ощутив тепло в груди, подумала я, – Паша встречает». В том, что именно Пашу я увижу по ту сторону ворот, я была абсолютно уверена. Во-первых, потому что столь раньше времени, ещё до звука клаксона, открывает ворота только он, а во-вторых, Паша всегда встречает нас сам, когда мы оба – я и Серёжа, уезжаем из усадьбы.

– У меня ещё один вопрос остался, и ещё одна просьба не высказана, – пробормотала я.

– Машину Павлу оставлю, пройдёмся до дома пешком и договорим, – сказал Серёжа.

Павел уже стоял снаружи сторожки. За его спиной в дверях мелькнул охранник, скользнул внимательным профессиональным глазом по мне, по выходившему из машины Серёже и, кивнув головой в качестве приветствия, исчез.

– Здравствуй, Паша, – поздоровалась я и, опершись на его руку, выбралась из машины.

– Привет, Маленькая! Как дела? – его взгляд быстро обежал моё лицо.

– Всё хорошо, Паша. Вы уже поужинали?

– Нет. Ждём вас.

Он направился к оставленной Серёжей открытой дверце машины, сел за руль и уехал.

– Не замёрзнешь? – спросил Серёжа. Он взял меня за руку и потянул за собой.

– Способ разогреть меня ты давно изобрёл! Ты идёшь, я поспеваю! – напомнила я ему события более чем двадцатилетней давности.

…Как-то на горнолыжном курорте в Алма-Ате, поздним морозным вечером, он взвалил наши лыжи на плечи и, чтобы я не замёрзла, устремился вперёд, бросив на ходу: «Поспевай!» Поспевая за ним, я не только не замёрзла, от меня валил пар, несмотря на восемнадцатиградусный мороз!

«А ведь я тогда была абсолютно, безоглядно доверчивой, – с внезапной тоской подумала я, – жила каждой минутой жизни, вовсе не беспокоясь о будущем».

– Какой вопрос, Девочка? – напомнил Сергей.

– Ты изменял мне?

Он на мгновение замер, но тотчас двинулся дальше, не замечая, что наращивает темп. Я бежала за ним и… вымерзала изнутри. Наконец я выдернула руку из его ладони и крикнула:

– Молчание тоже ответ, Серёжа! От чего ты бежишь?

– Почему ты спросила?

– Спросила. Извини. Я снимаю вопрос. А просьба моя опять Стефана касается. Надо заставить его заняться собой. Он обвисает. При его росте и массе слабый мышечный каркас вдесятеро увеличит и без того непомерную нагрузку на суставы. Паша от него давно отступился, может, тебе удастся затащить его в спортзал, или хоть верховой ездой пусть займётся.

– Я понял, Маленькая.

– Благодарю, Серёжа!

Я побежала к дому, он шагал следом, не догоняя меня и не обгоняя. Нам вновь было не о чём разговаривать.

Моя неоплаченная «Надежда» стояла на комоде в зоне столовой. Даже при мимолётном взгляде на неё, картина волновала.

– Мама, что так долго? – бросилась навстречу Катя. – Я уже хотела звонить вам!

– Знаю, Котёнок, заждались, голодные все, – виновато пробормотала я и, высвободившись из её объятий, поспешила к Андрэ, на ходу поздоровавшись с домочадцами: – Добрый вечер. Прости, Андрей, задержались.

Граф ласково вгляделся в моё лицо, я как сумела улыбнулась… не обманула, он понял – не помирились.

Обведя взглядом гостиную, я известила:

– Прошу пятнадцать минут. Пока на стол накрываете, я буду готова. Макс, перенеси картину в галерею! – распорядилась я на ходу – столь ярко отображённое человеческое отчаяние было вряд ли уместным соучастником семейного ужина.

– Мама, тебе помочь? – вынырнув из отцовских объятий, спросила Катя.

Я оглянулась и отрицательно покачала головой.

Выйдя из ванной, я увидела на кровати заботливо выложенный из сумки чехол с моим платьем, рядом сумка с украшениями и туфли. Надевать туалет на ужин я не собиралась и двинулась было в гардеробную, но остановилась. «А если это предложение продолжить вечер? – пришло мне в голову, и я решила надеть платье. – Только бы с причёской совладать».

Против обыкновения волосы легко собрались в высокий хвост, я сложила их по длине втрое, обхватила заколкой, воткнула пику и, надев браслеты, подошла к зеркалу. Рассматривая себя, я старалась проникнуться настроением образа – глаза чуть сузились, на губы легла едва уловимая, чуть снисходительная улыбка, а обнажённая шея гордо выпрямилась. «Теперь хорошо! – удовлетворённо подумала я и покинула спальню. – Твоё молчание, Серёжа, – твоё признание». Ни страха, ни боли при этой мысли я не почувствовала.

Все мои мужчины: муж, сын и отец, при виде меня дружно встали. Пашка протяжно присвистнул, и я рассмеялась – сколько бы Маша не одаривала его тычками за свист в доме, единственно возможным выражением восхищения для него по-прежнему оставался свист. Скользнув взглядом по лицу Сергея, я предпочла объятия Андрэ.

– Детка, ты объявила войну мужчинам? – спросил он. – Ты столь восхитительна, что я готов сдаться без боя. Позволь я поцелую тебя и провожу к столу.

Сузив глаза, Серёжа проводил нас взглядом и повёл к столу Катю.

А потом случилась беда.

Ужин ещё не закончился, а Маша куда-то исчезла. Обеспокоенная её долгим отсутствием, я отправилась на кухню и нашла её пригорюнившейся у стола.

– Маша, милая, очень вкусный ужин, благодарю. А ты почему убежала? – я обняла её за плечи и заглянула в лицо. – О-ох, Маша, ты выглядишь не просто уставшей, ты выглядишь измученной! Всё, начинаю искать тебе поварёнка, больше не приму никаких возражений!

– Ищи, Маленькая, – обречённо махнула она рукой, – не справляюсь я! Не успеваю, тороплюсь и устаю потому. Если бы ты с Сергей Михалычем не задержались, то ужин бы пришлось ждать, не поспела бы я ко времени.

Её покорно принятое поражение встревожило меня больше, чем усталый вид.

– Тебе нездоровится? Что случилось?

– Да не я! Василич хворает! Днём бодрится, ночью думает, что я сплю, и стонет.

– Давно? Стефану говорила?

– Да три дня уже! В первый день, как у него заболело, я хотела сказать тебе, так он раскричался и запретил. И Стефану говорить запретил. Прополис пьёт и таблетки обезболивающие ест.

Я понеслась обратно в гостиную. Василич уже перебрался на диван и, увидев, что я направляюсь к нему, виновато улыбнувшись, заметался глазами – в пол, на меня, по сторонам, вновь на меня. Я подошла, наклонилась и коснулась губами его лба. Кожа была влажной и солёной, но температуры не было.

– Что ты, Маленькая, никак целуешь меня? – начал он привычно балагурить. – Давно ты меня не целовала!

Он шутил, но усилий, каких стоила ему эта имитация веселья, скрыть не мог. Я оглянулась в поисках Стефана. Стефан уже всё понял и шёл к нам. Тут же, на диване, велев Василичу лечь, он бегло осмотрел его, повернулся к Серёже и сказал:

– Надо неотложку вызывать. Язва, думаю.

Я побежала на кухню.

– Машенька, вставай, пойдём собираться. Серёжа неотложку вызывает.

Маша вся побелела и не двинулась с места – глядя на меня остановившимися глазами, она ждала приговора.

– Маша, вставай, – тем же будничным тоном повторила я, – пойдём собирать Василича в больницу. Ты-то с ним поедешь?

Немо покивав, она вскочила со стула и бросилась к выходу, но вдруг остановилась, окинула тоскливым взглядом уставленный посудой стол, махнула на него рукой, и на этот раз уже окончательно заспешила из кухни, но в дверях налетела на Серёжу.

– Маленькая, иди к Василичу, – принимая её в объятия, велел Серёжа, – худо ему. Стефан запретил принимать обезболивающие.

С тихим протяжным стоном Маша обмякла и снопом привалилась к нему. Бочком протиснувшись мимо них, я на ходу позвала:

– Катя!

– Мама?

– Катюша, бери Машу, веди её домой и помоги собраться в больницу. Тапки, смена белья, предметы гигиены, – я ещё не договорила, как Катя исчезла, и я вдогонку крикнула: – Для обоих, Катюша, для обоих!